Исповедь русского путника. Предкнига

                Сергей  Ратмиров          
                Исповедь русского путника
                Опыт историко-философского исследования
                ПРЕДВЕСТИЯ (Предкнига)
                Бытие
          Что есть путь человека? Когда приходит осознания своего бытия? Каким образом наша форма приходит в соответствие с содержанием? Вопросы, вопросы, которые всегда мучительно отзываются в сознании человека. Эти вопросы возникают в начале нашего разумного существования, когда происходит самоопределение личности. Уже в детстве мы задумываемся о важнейшем вопросе нашего бытия – происхождении человека, вселенной, всего мироздания, в котором обитает разумная душа. Откуда появилась эта душа, что за силы толкали ее совершать действия?
        И вот обрывки фраз доносятся до нашего сознания, гласящие, что земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою (Быт.1, ст.2). Это о хаотическом состоянии мироздания, в котором пребывала еще неоформленная вселенная. Однако информация о Духе попадает в сознание, потому что, являясь существами духовными, невольно соприкасаемся с своим древним Началом. В детстве это происходит неосознанно, но это неосознанная связь на самом деле представляет собой связь с Божественным. Наше тусклое детское сознание невидимыми нитями устремляется навстречу Божеству, к Его вечеру и утру, получившие название дня.
         Мы не знаем Его, мы не можем дать определение не Ему, ни нашим смутным ощущениям, но то, что эта связь существует определенно, не вызывает сомнений. Именно эта невидимая связь показывает, что мир не только совокупность атомов, которых ошибочно считали неделимыми, но энергия Божественного духа, послужившая толчком к образованию и преобразованию вселенной.   
               «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один» (Быт. 1: 3-5).         
         Итак, первооснова материи – световая энергия. Разве не проблески света в нашем сознании заставляли  совершать движения физического тела? Эти проблески совершали в человеческом естестве настоящий переворот, можно сказать, пробуждение к жизни: стали обладать зрением, а, значит, видением. Приходило понимание, куда ступает нога  нашего физического тела.
               «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. [И стало так.]
И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом. [И увидел Бог, что это хорошо.] И был вечер, и было утро: день второй» (Быт. 1: 6-8).
      Первозданное водянистое вещество по воле Божьей распалось на бесчисленное количество шаров. Мироздание приобретала форму и знакомые черты. Пространство, образовавшееся между шарами, получило название тверди. Происходило движение, сутью которого были законы всемирного тяготения. Еще в восьмом веке Отец Церкви Иоанн Дамаскин писал: «Водрузивый на ничесомже землю повелением Твоим и повесивый неодержимо тяготеющую».  Задолго до Ньютона Отцы Церкви провидели законы всемирного тяготения, вне которых невозможно существование физических тел.
        В третий день Бог продолжил Свое творческое действие относительно физического времени и пространства.
                «И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. [И собралась вода под небом в свои места, и явилась суша.]  И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо.   И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя [по роду и по подобию ее, и] дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так.  И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду [и по подобию] ее, и дерево [плодовитое], приносящее плод, в котором семя его по роду его [на земле]. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день третий» (Быт 1: 9-13).
     Началось зарождение жизни. Вряд ли у кого-то сегодня будет сомнение, что жизнь вполне способна зарождаться там, где совершенно отсутствует солнечный свет. Под влиянием первобытного света постепенно происходило зарождение жизни. Это зарождение носило постепенный характер. Сколько времени это происходило ответить довольно сложно. Да и есть ли в этом необходимость? Времени в привычном понимании этого слова в третий день творения еще не существовало. Оно появится в четвертый день, когда Господь произведет повеление о звездах и планетах.
                «И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной [для освещения земли и] для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов; и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так. И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; и поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день четвёртый» (Быт. 1: 14-19).
       Происходит полное образование астрономического пространства, знакомого с детства. Кто из нас не смотрел в звездное небо и не поражался величию созданного? Конечно, кто-то скажет, что мироздание образовалось в результате саморазвития материи, что был взрыв, приведший к образованию небесных тел, светил и планет. Однако данная теория наталкивается на совершенно детский вопрос: кто первый бросил камень, чтобы произошло трение, в результате которого произошел пресловутый взрыв? Чтобы произошло так называемое развитие материи, должно было произвести первоначальное движение. Это совершенно очевидно. И это движение началось в результате творческого Слова Божества. Являясь жизнью по сути, Бог не мог, конечно же, препятствовать дальнейшему сотворчеству мироздания с Собой.
       «И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной. [И стало так.] И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. И увидел Бог, что это хорошо. И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле. И был вечер, и было утро: день пятый» (Быт. 1: 20-23).
        Как и первоначально Господь творит из ничего, творит первобытные живые существа. Недаром Моисей употребляет здесь глагол бара, т.е. творение из ничего. Появляется одушевленное творение. Каждый ребенок сегодня расскажет о птеродактилях, носящих свои огромные тела над водой. Детское воображение поражается огромными размерами и пространствами, в которых обитали первобытные пресмыкающиеся и водоплавающие. В воде же зарождаются простейшие формы жизни (инфузории и проч.), которые постепенно усложняли картину мироздания. Этой картине суждено было дополниться самыми важными элементами.
            «И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему [и] по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, [и над зверями,] и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле.  И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими [и над зверями,] и над птицами небесными, [и над всяким скотом, и над всею землею,] и над всяким животным, пресмыкающимся по земле. И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, укоторого плод древесный, сеющий семя; — вам сие будет в пищу; а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому [гаду,] пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу. И стало так. И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестой» (Быт. 1: 24-31).
        Как и воде Господь дал земле живительную силу. Это не значит, что земля под воздействия света сама стала плодородить животный мир. Невозможно представить себе и переход из одного рода животных в другой. Такие переходы противоречат здравому смыслу, как и возникновение живой жизни из неорганических начал. «Когда сказал Бог: да изведет земля, - говорит Василий Великий, - это не значит, что земля износит уже находившееся в ней: но Давший повеление даровал земле и силу извести».
       Это можно представить так: небо и вода извели душу живую, в шестой же день это стало производить суша, уже готовая примерно к той форме жизни, которую мы знаем. Конечно же, вначале появляются животные огромных размеров, но постепенно флора и фауна приспосабливается к формам бытия, которое находит необходимое соответствие.
          Так называемая эволюция, как раз и представляет собой переход из одной формы в другую, но при этом, не изменяя содержание. Т.е. глупо представлять себе переход из рода слоновых в род обезьян. Такой переход способен родиться в воспаленном мозгу какого-нибудь обиженного на весь мир ученого. Хуже, когда бред этого ученого подается как научное достижение, новое слово в становлении науки (уже в детском саде нам рассказывают, что человек произошел от обезьяны). Слава Богу, что начинает происходить отрезвление. Сегодня чудо генов, открытое 150 лет назад, говорит о многом.
        Кресм Морисон, известный американский ученый, писал: «Чудо генов – явление, которое мы знаем, но которое не было известно Дарвину – свидетельствует о том, что обо всем живущем была проявлена забота.
        «Величина генов так невероятно незначительна, что, если бы все они, т. е. гены, благодаря которым живут все люди всего земного шара, были бы собраны воедино, их можно было бы уместить в наперсток. И еще наперсток не наполнился бы! И тем не менее эти ультрамикроскопические гены и сопутствующие им хромосы имеются во всех клетках всего живого и являются абсолютным ключом к объяснению всех признаков человека, животного и растения. Наперсток! В нем могут уместиться все индивидуальные признаки всех двух миллиардов человеческих существ. И о сомнении в этом не может быть речи Если это так, то как же получается, что ген включает в себе даже ключ к психологии каждого отдельного существа, умещая все это в таком малом объеме?
     Вот где начинается эволюция! Она начинается в единице, являющейся хранительницей и носительницей генов. И вот тот факт, что несколько миллионов атомов, включенных в ультрамикроскопический ген, могут оказаться абсолютным ключом, направляющим жизнь на земле, является свидетельством, доказывающим, что обо всем живом проявлена забота, что о них кто-то заранее предусмотрел, и что предусмотрение исходит от Творческого Разума. Никакая иная гипотеза здесь не может помочь разгадать эту загадку бытия».
       В шестой день творения земля, таким образом, была населена живыми существами. Но необходимо было совершенное существо. И оно было явлено. Господь творит человека. Бытие подчеркивает именно акт творения. Моисей в третий раз использует глагол бара, т.е. творение из ничего. Обратим внимание, что Господь творит человека из земной материи, из которой было сотворено животное царство. Поэтому не должно вызывать удивление некоторая схожесть человеческого естества с животным. Но в отличие от животного, Бог вдунул в наше естество Свое Святое Дыхание. В этом фундаментальное отличие от животного мира. Кроме того, человек трехсоставен и состоит из тела, души и духа.
      Тело создано из праха земного и в этот же прах и возвращается. Телесное существование схоже с существованием животного мира. Как и животное, человек обладает инстинктом самосохранения и продолжения рода, или, по З. Фрейду, сексуальным. Эти инстинкты вложены в наше существо, как и в животное, Творцом, дабы не произошло уничтожения вида. Для общения с внешним миром Господь создал пять чувств: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание. Устроение человеческого тела представляет собой удивительное совершенство. Недаром, как свидетельствуют Отцы Церкви, ангелы были потрясены, увидев красоту человека. Но, чтобы эта красота явилась миру живой, она должна была совершать движение. Его можно совершить только при помощи души, которая представляет собой жизненную силу человеческого естества, связующее звено между телом и духом. Душа включает в себя мысли, чувства и желания, или иначе ум, сердце и воля.
      «Результаты деятельности нашего ума и чувства, порожденные сердцем, оказывают то или иное давление на волю, и наше тело производит то или иное действие или движение» (Прот. Серафим Слободской).
         Итак, жизнь телесная предполагает удовлетворение инстинктов, жизнь душевная – в потребности ума, чувств и воли.
        Однако, если жизнь человеческая будет заключаться только в удовлетворении потребностей души и тела, то бедное это существо. В человеке присутствует еще и дух. Епископ Феофан (Затворник) говорит, что это «сила от Бога исшедщая, ведает Бога, ищет Бога, и в Нем Одном находит покой. Неким духовным сокровенным чутьем удостоверяясь в своем исхождении от Бога, он чувствует свою полную зависимость от Бога и сознает себя обязанным всячески угождать Ему и жить только для Него и Им».
         Бл. Августин скажет: «Ты, Боже, создал нас со стремлением к Тебе, и беспокойно наше сердце, пока не успокоится в Тебе». Вот и ответ, почему уже в детстве испытываем беспокойство, находимся в поиске чего-то высшего и неизведанного.
         Дух же проявляется в человеке в виде страха Божьего, совести, этого Божественного посланника, и жажды Божества.
    В статье архимандрита Аверкия «Душевность и духовность» читаем:
        «Страх Божий - это, конечно, не страх в нашем обычном человеческом понимании этого слова: это благоговейный трепет перед величием Божиим, неразрывно связанный с неизменною верою в истину бытия Божия, в действительность существования Бога, как нашего Творца, Промыслителя. Спасителя и Мздовоздаятеля. Все народы, на каких бы они ступенях развития не находились, все имеют веру в Бога. Еще древний писатель Цицерон, за две тысячи лет до нашего времени сказал: "нет ни одного народа, до такой степени грубого и дикого, чтобы не было в нем веры в Бога, хотя бы он и не знал Его существа". С тех пор, - говорит ученый Геттингер, - открыты и исследованы Америка и Австралия, и в состав истории вошло бесчисленное множество новых народов, а его слова все так же остаются непоколебимыми, разве только еще боле прежнего сделались несомненными и вполне очевидными. Таким образом, сколько история насчитывает протекших столетий, столько и доказательств для этой истины.
       Второе, чем проявляет себя дух в человеке, это - совесть. Совесть указывает человеку, что право и что не право, что угодно Богу и что неугодно, что должно и чего не должно делать. Но и не только указывает, а и понуждает человека исполнять указываемое, причем за исполнение награждает утешением, а за неисполнение наказывает угрызением. Совесть есть наш внутренний судья - блюститель закона Божия. Недаром наш народ называет совесть "голосом Божиим" в душе человека.
      Третье проявление духа в человеке Еп. Феофан метко назвал "жаждою Бога". И в самом деле, нашему духу от природы свойственно искать Бога, стремиться к соединению с Богом, жаждать Бога. Ничем тварным и земным наш дух удовлетворяться не может. Кто бы из нас сколькими и сколь разнообразными земными благами не обладал, ему все хочется чего-то большего. Эта вечная человеческая неудовлетворенность, это всегдашнее недовольство, эта поистине ничем ненасытимая жажда показывает, что у нашего духа есть стремление к чему-то высшему, чем все то, что его в земной жизни окружает, к чему-то идеальному, как принято говорить, а так как ничто земное этой жажды в человеке утолить не может, то дух человека и мятется, не находя себе покоя, пока не обретет полного удовлетворения в Боге, к живому общению с Коим дух человеческий всегда сознательно или бессознательно стремится».
       На бессознательном уровне даже детское сознание принимает эти прописные истины. Пусть каждый заглянет в тайники своей души. Не увидит ли там жажду по неизведанному, но высшему началу. Что же произошло такового, что наше Божественное состояние, наше духовное положение вдруг потеряло изначальную сущность и повредилось не только в теле, но и в рассудке?
        Ведь Бог создал нас не противоречивым существом, но в единстве тела, души и духа. Более того, чтобы это единство было полным, Он творит человеку помощника, Еву, т.е. дающую жизнь, призвав их плодиться и размножаться. Таким образом, приходит понимание, что деторождение, заложенное изначально, не несло в себе семя греха. Вся вторая глава книги Бытия – рассказ о счастливой жизни человека и его жены в Божественном Эдеме. Бог явил гармонию, о которой грезит сегодняшнее человечество. Но, как это часто бывает, сие грезы не имеют ничего общего с реальностью. Нам не дано знать того состояния, в котором пребывали Адам (первый человек) и Ева. Возможно ли, принять состояние наготы, в котором они пребывали. Им был неведом стыд. Любое дитя, не осознавшее себя личностью, также не ведает стыда. Но стоит придти пониманию, как появляется стыд, этот странный спутник грехопадения, но без которого сегодня немыслимо возвращение к изначальному Бытию. Но почему произошло грехопадение человека (о чем и повествует третья книга Бытия)?
        «Суть грехопадения состояла в том, что прародители, поддавшись искушению, перестали взирать на запрещенный плод, как на предмет заповеди Божией, а стали рассматривать его в предполагаемом отношении к себе, - к своей чувственности и своему сердцу, своему разумению (Ккл. 7, 29), с уклонением от единства истины Божией в многочисленность собственных помыслов, собственных желаний не сосредоточенных в воле Божией, т. е. с уклонением в похоть. Похоть же, зачав грех, рождает действительный грех (Иак. 1, 14-15). Ева, искушаемая диаволом, увидела в запрещенном древе не то, что оно есть, но то, чего она сама желает, по известным видам похоти (1 Иоан. 2, 16; Быт. 3, 6). Какие же похоти открылись в душе Евы перед вкушением запрещенного плода? "И увидела жена, что дерево хорошо для пищи", т. е. она предположила некоторый особенный, необыкновенно приятный вкус в плоде запрещенном, - это похоть плоти. "И что оно приятно для глаз", т. е. жене показался более всех красивым плод запрещенный, - это похоть очес, или страсть к наслаждению. "И вожделенно, потому что дает знание", т. е. жене захотелось изведать того высшего и божественного знания, которое сулил ей искуситель, - это гордость житейская.
      Первый грех рождается в чувственности - стремлением к приятным ощущениям, - к роскоши, в сердце, желанием наслаждаться без рассуждения, в разуме - мечтанием кичливого многоведения, и следственно, проницает все силы естества человеческого.
      Расстройство естества человеческого и заключается в том, что грех отклонил или оторвал душу от духа, и душа, вследствие этого, стала иметь влечение к телу, к плоти и опираться на него, а тело, потерявшее эту возвышающую силу души и как само созданное из "хаоса", стало иметь влечение к чувственности, к "хаосу", к смерти. Потому и результат греха есть болезни, разрушение и смерть. Ум человеческий помрачился, воля ослабела, чувство исказилось, возникли противоречия, и душа человека потеряла целеустремленность к Богу.
       Таким образом, преступивши за предел, положенный заповедью Божией, человек уклонил свою душу от Бога, истинного всеобщего сосредоточия и полноты, образовал для нее ложное средоточие в ее самости, заключил ее во тьме чувственности, в грубости вещества. Ум, воля и деятельность человека отвратились, уклонились, ниспали от Бога к твари, от небесного к земному, от невидимого к видимому (Быт. 3, 6). Обманутый прельщением искусителя человек добровольно "приложился к скотам несмысленным и уподобился им" (Пс. 48, 13).
       Расстройство человеческого естества первородным грехом, оторванность души от духа в человеке, которая и теперь имеет влечение к чувственности, к похоти, ясно выражены в словах Ап. Павла: "Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех" (Римл. 7, 19-20). Человек постоянно имеет в себе "угрызения совести", сознавая свою греховность, преступность. Другими словами: поврежденного и расстроенного грехом естества своего человеку собственными силами, без вмешательства или помощи Божией, восстановить невозможно. Поэтому потребовалось снисхождение или пришествие Самого Бога на землю, - воплощение Сына Божия (принятие на Себя плоти), - для воссоздания падшего и растленного естества человеческого, для спасения человека от гибели и вечной смерти» (Прот. Серафим Слободской).
         Но почему Господь допустил грехопадение? Неужели Всевидящий не знал, что совершит Ева и послушный ее воле Адам? Безусловно, знал. Но, будучи Абсолютной Свободой по Сути, Бог не мог ущемить свободу в Своем творении, которое представляло собой Его образ и Его подобие. Образ и подобие Божие не может обладать рабской волей. Эта воля должна быть свободной.
       Проф. Несмелов писал: «Ввиду того, что невозможность механического спасения Богом людей для многих представляется весьма неясной и даже совсем непонятной, мы считаем не лишним сделать более подробное объяснение этой невозможности. Спасти первых людей путем сохранения для них тех условий жизни, в которых они находились до своего падения, было невозможно потому, что погибель их заключалась не в том, что они оказались смертными, а в том, что они оказались преступными. Значит, пока они сознавали свое преступление, для них безусловно был невозможен рай именно в силу сознания ими своей преступности. А если бы случилось так, что они забыли бы о своем преступлении, то этим самым они бы только подтвердили свою греховность, и стало быть - для них опять таки был бы невозможен рай в силу их нравственной неспособности приблизиться к тому состоянию, которым выражалась их первобытная жизнь в раю. Следовательно, возвратить себе потерянный рай первые люди безусловно не могли - не потому, что этого Бог не хотел, а потому, что этого не допускало и не могло допустить их собственное нравственное состояние.
       Но дети Адама и Евы не были повинны в их преступлении и не могли сознать себя преступными только на том основании, что их родители были преступники. Поэтому несомненно, что, одинаково сильный создать человека и возрастить младенца, Бог мог бы изъять детей Адама из состояния греховности и поставить их в нормальные условия нравственного развития. Но для этого, разумеется, необходимо:
      а) согласие Бога на погибель первых людей,
      б) согласие первых людей уступить Богу свои права на детей и навсегда отказаться от надежды спасения и
      в) согласие детей оставить своих родителей в состоянии погибели.
       Если мы допустим, что первые два из этих условий могут как-нибудь считаться хотя бы только возможными, то осуществить третье необходимое условие все таки никаким путем невозможно. Ведь, если бы дети Адама и Евы на самом деле порешили, что пусть, мол, их отец и мать погибают за сделанное ими преступление, то этим самым они, очевидно, показали бы только, что они совершенно недостойны рая, и стало быть - они несомненно потеряли бы его».
        Конечно, можно было бы уничтожить первых людей и создать новых. Именно такой вариант предлагал в своем фарсе известный кукловод Сергей Образцов. Но где гарантия, что, обладая свободной волей, человек вновь не начнет грешить?
         Свобода предполагает совершение поступка, и определить качество поступка, бывает, весьма проблематично. Видимо, Бог, зная человеческое естество, потому и позволил совершиться падению, чтобы впоследствии произошло восстание. Это восстание, возможно, на другом уровне бытия, т.е. человек в свое естество должен был принять Бога. Истинная свобода человека, может быть, только тогда, когда Господь становится частью его естества и бытия. Только упав, человек стал способен понимать любовь не на уровне знания, но всем своим естеством. Его поврежденное естество начинало знать то, что оно никогда, не случись грехопадения, не узнало бы.
        Начиналась ветхозаветная история, в которой человек стал уходить от Божества. Он жаждал свободы, и он получил ее. Но в этой свободе была такая тоска, что смыслом жизни Адама, становится мечта о возвращении в Эдем. Это желание станет неосознанным моментом, внутренним стержнем не только Адама, но его потомков.
          Однако в силу своего нравственного выбора эти самые потомки еще дальше ушли от Бога, как бы невольно подтверждая правильность Божественного решения об изгнании человека из рая. Ни Адам, ни его дети, ни тем более Ева не были готовы к райской жизни. Обладая великим даром пребывания во свете, им захотелось увидеть тьму. Познание толкало к обретению скорби и страдания. Жажда познания привела к бунту сатану. Надо признать, что падение или отпадение от Божественной благости происходит не в силу желания сотворить зло, но как раз из желания сотворить добро. Завершается так, как завершается. Сатана хотел стать богом. Это его желание было абсолютно глупо и неправомерно, но он оправдывал, видимо, себя тем, что он хочет добра. Но добро не строится на эгоистическом начале. А именно это начало проявилось в ангеле, бывшем вначале денницей. Господь каждому существу дал свободную волю. Узнавание этой воли многим стоило отпадения от Благодати. Но это неизбежное следствие свободы, которую даровал нам Господь.
       Но зачем нам свобода, если мы несчастливы, обладая ей? Не лучше ли получать блага и бездумно существовать, зная, что если попытаюсь нарушить заповедь, то буду умерщвлен? Но нужен ли Господу человек, совершающий каждый шаг, задавленный ужасами и привидениями? Ответ очевиден. Богу не нужен раб, Ему необходим образ Его и подобие Его, способное на самые безумные поступки, в которых Бог узнает Себя.
          Вспомним свое детство. Какие глупости только не творили, чтобы познать окружающую действительность. Иногда это было так опасно, что грозило смертью, но лезли в огонь, переплывали глубокую реку. С какой целью? Чтобы узнать не только предмет узнавания, но и самого себя. Мы последовательно нарушали заповеди, данные нашими родителями, хотя и подозревали, что за этим последует наказание. Как же Еве было не узнать того, о чем ей говорил змей. Господь определил заповедь, которая оглашала запрет. Человек не привык к запретам. И этот запрет был дан для того, чтобы деятельность человека, не знающая запретов, не привела бы к разрушительным последствиям, вследствие своего незнания. Но человек не смог и одну заповедь исполнить. Он послушался змея, который вкрался в доверие к Еве, существо которой было склонно к любознательности. Адам же показал свою бесхарактерность. Таковой не может быть силен в вере и любви. Змей же лгал, но лгал красиво, вдохновенно, наполовину перемешивая с правдой (человек, действительно обрел знание о добре и зле, но смерть стала результатом этого знания). Обещая знание, он хотел получить союзника в своей, как ему казалось, праведной борьбе с Творцом. А борьба для змея представлялась справедливой. Ведь всякая революция начинается с раскрепощения личности. Денница, восстав против Бога, требовал для себя свободы. Он не хотел исполнять волю своего Творца, он жаждал исполнять свою волю, и это ему виделось добром, его добром. Божественная воля раздражала его, и особенно раздражало то, что Бог нашел Себе в человеке помощника, способного управлять землей. Возможно, что лукавый примерял на себя тогу властителя земли. В результате падения человека и животный мир потерял Божественную Благодать. Клеветник рода человеческого стал в какой-то степени властителем падшего мира. Он не смог быть владыкой вселенной, но хотя бы части удалось. Наверно, это и была цель его искушения Евы и Адама.
        К сожалению, Адам повел себя в высшей степени по-человечески. Он не себя сделал виноватым, но объявил виновной Еву (Быт. 3;12),  и даже Самого Бога, Который дал Адаму такую жену. Конечно же, без осознанного покаяния невозможно совершить возвращение в Эдем. Эдем же отныне охранялся Херувимом. Древо жизни навеки осталось в раю, человек же в результате грехопадения, получил смерть, она стала частью его жизни. Вместе с уходом из рая Адам и Ева постепенно потеряли и точное месторасположение Эдема. Сегодня, видимо, это неважно. Главное – человек потерял блаженство, способность к сотворчеству с Богом в раю в безгрешном состоянии.
       Итак, возвращение – это трудный путь обретения первоначального образа и подобия Божия. Что же есть образ и подобие Божие? Святое Предание учит:  «ОБРА3 БОЖИЙ: находится в свойствах и силах души. Бог есть Дух невидимый, Который все в мире проникает, все оживляет, и в то же время Он есть Существо независимое от мира; душа человека, присутствующая во всем теле и оживляющая тело, хотя и имеет известную зависимость от тела, однако остается существовать и по смерти тела. Бог вечный; душа человека бессмертна. Бог премудрый и всеведущий; душа человека имеет силу познавать настоящее, помнить прошедшее и даже иногда предугадывать будущее. Бог преблагий (т. е. предобрый, премилостивый) - и душа человека способна любить других и жертвовать собою. Бог всемогущий, творец всего сущего; душа человека имеет силу и способность мыслить, творить, создавать, строить и т. п. Но, конечно, существует безмерное различие между Богом и силами души человеческой. Силы Божии безграничны, а силы души человеческой весьма ограничены. Бог есть Существо абсолютно свободное; и душа человека имеет свободу воли. Потому человек может желать, но может и не желать быть подобием Божиим, ибо это зависит от свободного желания самого человека, от его свободной воли.
         ПОДОБИЕ БОЖИЕ зависит от направления душевных способностей. Оно требует духовной работы человека над собою. Если человек стремится к истине, к добру, - к правде Божией, то он становится подобием Божиим. Если же человек любит только самого себя, лжет, враждует, делает зло, заботится только о земных благах и думает только о теле своем, и не заботится о душе своей, то такой человек перестает быть подобием Божиим (т. е. похожим на Бога - Отца своего Небесного), а делается похожим в своей жизни на животных и может окончательно уподобиться злому духу – диаволу» (Прот. Серафим Слободской).
         Поэтому работа по формированию человека в изначальном смысле этого слова начинается с самого рождения. Бог создает наш образ, который должны претворить в подобие, т.е. происходит становление истинного бытия или… небытия. Начальная же педагогика лежит в области семейных отношений. В семье зарождается взгляд на сущность вещей и на предметы как таковые. В семье мы начинали познание мира, вырабатывая отношение к окружающей среде. Но что любопытно, не встретим упоминаний о взаимоотношениях Адама и Евы с Каином и Авелем (хотя, возможно, это отношение кроется в имени, например, Каин – это человек от Господа, Авель же – призрак, пар). А ведь начало человеческой истории как социального явления начинается именно с появлением на свет Божий Каина и Авеля. Ветхозаветное предание не выделяет этого момента человеческой истории. Мы знаем лишь, что первенец – Каин -  испытывал зависть к своему младшему брату Авелю. Свящ. Писание подчеркивает, что Каин был земледельцем, а Авель – пастырем стад своего отца. И тот и другой примерно приносили положенную жертву Богу. Авель лучшее животное из стада, Каин – от плодов земных. Но отчего жертва Авеля принимается, а Каина – нет? Все дело в сердечном движении братьев. Авель испытывает глубокую благодарность и любовь к Творцу только за то, что Он даровал жизнь, Каин же злиться, потому что видит расположение Бога к своему брату. Ему неприятно, что его, первенца Адамова, Творец обходит Своей милостью. Его зависть рождается из желания понравится Отцу. Его трагедия лежит в чрезмерном себялюбии. Проблема Каина в нем самом. Виновато ли воспитание его родителей? Вряд ли. Зло начинает свое движение, как это не парадоксально, с территории добра. Личностная интерпретация добра зачастую приводит к искажению и рождается извращенное добро.
       Это явление социальное, но кроящееся в области человеческой индивидуальности. Именно свою индивидуальность и проявлял Каин. Отказаться от своей исключительности для Каина было невозможно, поэтому он готов был совершить убийство своего брата, только потому, что жертва Авеля была угодна Бога, а его, стелившиеся черным дымом по земле, не угодна. Как это не покажется странным, но, чтобы заявить себя личностью, Каину требовалось убить своего родного брата, т.е. совершить противное Божественному и человеческому естеству злодеяние.
        Возможно, это покажется странным, но, если вспомним свое далекое мальчишеское детство, то обнаружим столкновения детей между собой за обладанием авторитетом, за право быть первым, и это право часто отвоевывалось в жестоких схватках со своими сверстниками. Дух Каина присутствует в нашем душевном движении однозначно. Разве не стремимся в ярости своей устранить соперника? И делаем это из добрых побуждений, желая комфорта и свободы. Но это желание в первую очередь личного характера.
        То, что сотворил Каин, было для него так естественно, что он даже не боялся дерзить Богу.  «Бог обратился к Каину, желая, чтобы он покаялся, и спросил его: "Где брат твой Авель?" Каин дерзко ответил: "Не знаю; разве я сторож брату моему?"
       Тогда Бог сказал ему: "Что ты сделал? Кровь брата твоего вопиет ко Мне от земли. За это ты будешь проклят и будешь скитаться по земле". И Каин, мучимый совестью, с женою бежал от своих родителей в другую землю» (Прот. Серафим Слободской).
          Обратим внимание, что Каин, «мучимый совестью», бежал в поисках другой земли, причем Господь наложил запрет на убийство Каина. Сыну Адама давался шанс, время на осмысление, начиналось великое неприкаянное скитание Каина и его наследников по всему лицу земли. Но почему в его душе родилась зависть? Почему она дошла до такой формы ненависти? Ведь Каин убивает близкого человека – брата. Ответ, видимо, лежит  в психологической плоскости. Авель представлял собой, действительно, образ Божий и стремился быть подобным Ему; Каин же стремился не к горней жизни, его душа была привязана земными путами. Недаром он земледелец. Все его порывы, все его представления связаны с землей: ему некогда взглянуть на небо. Его мировоззрение примитивно, он не способен на творческий взлет. Его странствие по земле после убийства брата не есть путь покаяния, но жгучей тоски и глубокой скорби (хотя повеление Бога не трогать Каина, видимо, было связано с тем, чтобы убийца осознал всю тяжесть произошедшего). Но не по брату, а по своему личному состоянию, которое стало испытывать дискомфорт. В историю вошла личность, испытывающая не просто дискомфорт социальных отношений, но не могущая определить свой духовный статус определенно. С Каина начинается путешествие, сопровождаемое мифическими историями, в которых легенды будут перемежаться с правдой. В этом контаминированном бытии начнется становление цивилизации. Это становление будет сопровождаться уходом от Бога. Странствие или приближает к Творцу или отдаляет.
           Детское сознание тянется к Богу, но стоит обнаружить в себе конфликт с самим собой, как начинается история раздвоения и расстройства. Мы становимся странными людьми, в сознании которых живет воспоминание об эдемском житии. Это воспоминание – то единственное, что направляет человека к спасительной гавани, и не дает возможности подчинить себя животным инстинктам. Хорошо еще, что детское сознание не знает всех опасностей преобладания животных инстинктов над душой. Оно все пробует наощупь, чтобы обжегшись, все-таки искать Того, Кого потеряли в далеком прошлом.
          Но потомство Каина являет интересный пример того, как можно вследствие своего скитания не приблизиться к Богу. Удалившись от Творца, человек начинает уповать на свои собственные силы. Каин и его потомки вступают в борьбу с природой, рождая культуру. И это была не только земледельческая культура, но культура борьбы за свое существование. Человек обретает социум. В этом социуме война становится обычным явлением. Там, где грубое неверие, где смысл жизни в изобретении орудий труда, в приспособлении к материальным условиям, взаимное истребление, чтобы найти место под солнцем есть объективная реальность. Жажда материального благополучие приводит к желанию постоянных услаждений. И вот  уже Ламех, шестой от Каина, нарушает естественный ход отношений между мужем и женой, становясь двоеженцем. Этот Ламех откровенно объявил свою страсть чуть ли не святыней.
        «Подчиняясь своей страстной натуре, он взял себе две жены — Аду и Циллу. От них родились сыновья, которые явились изобретателями первых ремесел и искусств. От Ады родился Иавал. Он первый изобрел палатки и с ними начал вести вполне кочевую жизнь, перенося шатры и перегоняя стада с одного места на другое. Брат его Иувал был более поэтической натуры и прославился изобретением инструментов, посредством которых можно выражать порывы и чувства души. Он первый изобрел гусли и свирель и есть отец всех играющих на них. Гусли или арфа (по-еврейски кинур), по описанию Иосифа Флавия, имела десять струн, на которых играли при помощи плектра — особой музыкальной палочки. Изобретение Иувала, конечно, представляло простейшую форму струнного инструмента. Замечательно при этом, что первые музыкальные инструменты изобретены братом первого скотовода-кочевника, принимавшим, вероятно, в  занятиях последнего близкое участие: большой и счастливый досуг этого занятия дает более всего поводов к такому изобретению. От Циллы у Ламеха также родился замечательный сын по имени Тувал-Каин. Он прославился самым полезным изобретением для борьбы с природой, именно пришел к мысли воспользоваться металлами для приготовления из них прочных орудий защиты и хозяйства и стал ковать эти орудия из меди и железа. До него все орудия для защиты или инструменты для домашних хозяйственных занятий, вероятно, приготовлялись из камня, дерева или костей. Дикие народы до сих пор обходятся с такими орудиями, и в постепенном приближении их к цивилизованным народам эти первобытные орудия сменяются сначала медными и бронзовыми (в южной Америке — золотыми), а потом уже железными. Сестру Тувал-Каина Ноему — «Прекрасную» — предание называет изобретательницей тонов и песен. Но поэзия, в собственном смысле, обязана своим началом самому Ламеху, этому отцу стольких изобретателей. Восхищенный изобретениями своих сыновей, а особенно Тувал-Каина, он обратился к своим женам с такою речью:
Ада и Цилла, послушайте голоса моего,
Жены Ламеховы, внимайте словам моим:
Я убил бы мужа за язву мне,
И отрока за рану мне.
Если за Каина отомстится всемеро,
То за Ламеха в семьдесят раз всемеро.
        В этом шестистишии представляется первый пример собственно поэтической речи в первобытную эпоху, и песнь эта представляет верное отражение еврейской, как самой древней поэзии. Что касается содержания этой первобытной поэмы, то, в общем, смысл её таков. Среди насилий и жестокостей того времени, особенно свирепствовавших между потомками Каина, Ламех утешает своих жен уверением, что с помощью медного и железного оружия, находящегося теперь, благодаря изобретению Тувал-Каина, в его руках, он может убить всякого, кто бы осмелился оскорбить его; и если Каину было обещано, что за него отомстится всемеро, то в руках потомства Ламехова теперь есть средство отмстить за себя в семьдесят раз всемеро. В этой поэме выразился тот дух высокомерия и самонадеянности, которым отличалось в своей жизни и в своем характере потомство преступного и мрачного изгнанника. Ламех смотрит на только что изобретенное оружие, которое выковал его сын, и из груди его вырывается песнь торжества. Как далеко он опередил своего предка Каина, принужденного беспомощно скитаться по земле! Он уже не нуждается теперь в посторонней помощи и сам сумеет защитить себя во всякое время. Он не только не боится убийства, но он сам воспевает убийство. Вот к чему пришло потомство первого убийцы» (А.П. Лопухин).
       Итак, потомки Каина явились основателями не только материальной культуры, но и культуры, частью которой является литература и искусство. Искусство, действительно, тесно связано с плодами природы, с деятельностью рук человеческих. Поэзия же тесно сплелась с утверждением эгоистического начала, которое является частью страстного порыва, т.е. эгоизм неразрывно связан с сексуальным инстинктом. Это фундамент искусства. Само слово искусство ведет свое происхождение от искуса. Можно сказать, что в основе культуре лежит мотив искушения, даже искушение как таковое.
       Змей от земли, от земли и каинова культура и искусство. Вкрадчиво и очарованно она входила в сознание потомков первых людей. Рождался миф, в котором сознание человека испытывало земное притяжение и в то же время глубокую тоску по чему-то неведомому. Свои представления о земле и небе человек облекал в поэтические формы, рождая свою мировоззренческую формулу, которая становилась его правдой бытия.
        Но эта правда была слишком односторонней. Вера в собственные представления неизбежно ведет к пороку и преступлению, несовместимым с религиозным мировоззрением. Материальной культуре потомков Каина должен был быть противовес. Таким противовесом явился третий сын Адама Сиф.  «Сифом начинается в истории то поколение людей, которое по своему духовному настроению представляло полную противоположность потомству Каина. В поколении Каина люди, поклоняясь единственно материальной силе, все свои способности (до полного забвения о Боге) обращали на вырабатывание и приобретение средств, увеличивающих эту силу; здесь, напротив, вырабатывалось и развивалось совершенно иное, более возвышенное направление, которое, пробуждая в людях смиренное сознание человеческой беспомощности и греховности, устремляло их помыслы к верховному Покровителю, давшему падшим людям обетование будущего избавления. Направление это заявило о себе уже при сыне Сифа — Еносе: «тогда, говорит библейская летопись, начали призывать имя Господа Бога (Иеговы)». Это, конечно, не значит, что до этого времени совершенно не было в употреблении молитв, как призывания Бога. Религия стала выражаться во внешних формах, а, следовательно, и в молитве, еще при первых сыновьях Адама — в приношении Богу дара. Выражение это означает лишь то, что теперь в поколении Сифа призывание имени Господа Бога сделалось открытым исповеданием их веры в Бога, знаменем, которое отличало их от Каинова поколения с его грубым безверием и нечестием. Высшим выразителем и представителем этого направления явился Енох, который «ходил пред Богом», т.е. во всей своей жизни отражал высоту первоначальной человеческой чистоты и святости. Вместе с тем, Он первый сознал, к какой бездне порочности и греховности может привести каиновское направление, и выступил первым проповедником и пророком, предвозвещавшим страшный суд Божий над «нечестивыми». «Се, говорил он, идет Господь со тьмами святых ангелов Своих сотворить суд над всеми и обличить всех между ними нечестивых во всех делах, которые произвело их нечестие, и во всех жестоких словах, которые произносили на Него нечестивые грешники» (Иуд. 15:16). В награду за это высокое благочестие и великую веру Бог «взял его» с грешной земли и тем освободил от вызванной грехом смерти (Евр. 11:5)» (А.П. Лопухин).
         Обратим внимание, что в потомстве Сифа находим человека, который не познал смерти и пребывает в раю, как пребывал когда-то его прадед Адам. Фактически Бог показал человеку путь, по которому следует идти и который являлся спасительным в ветхозаветной истории. Но главное, что человеку было дано великое духовное сокровище – вера в Бога, присутствие Которого было частью их жизни. Сиф и его потомки стали обладателями духовной связи между человеком и Творцом. Кстати, такое обладание продлевало физическую жизнь человека. Известно, что потомки Адама и Сифа жили от 700 до 950 лет. Это совершенно неудивительно, зная состояние первобытной природы, искажение которой происходило не сразу и во многом благодаря неразумной деятельности человека. Кроме всего прочего, долголетие способствовало сохранению в человеке бесценного опыта общения с Богом. Вспомним, какое глубокое значение имеет для дитя общение с дедушкой и бабушкой, этими носителями нравственной правды в семье. Дедушка и бабушка являются создателями мифа, в основе которого их бесценный жизненный опыт, к которому детское сознание испытывает доверие. В этом доверии кроется вера в Высшее Существо, с Которым общались наши предки. Но долголетие имело и другую сторону. А.П. Лопухин размышляя по этому поводу, писал, что, «долголетие могло служить и удобнейшим средством умножения и распространения зла в человечестве. При необычайной редкости случаев смерти, с ее ужасами, совесть людей лишена была одного из страшнейших предостережений; затем, сообщество злых людей содействовало умножению зла и порока, а кажущаяся отдаленность суда или избавления могла придавать смелость самому дерзкому неверию и кощунству. И вот, действительно, зло стало сильно разрастаться в мире; но высшего своего развития оно достигло вследствие смешения между собою потомков Каина и Сифа, и именно, когда по грубому влечению чувственности «сыны Божии (потомки Сифа) увидели дочерей человеческих, (из потомства Каина), что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал». В это время земля была уже значительно населена, но вместе с заселением ее распространилось страшное зло порочности и развращения. «И увидел Господь Бог, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время». Это, очевидно, была не простая порочность испорченной натуры, а всеобщее господство открытого и Дерзкого греха и восстания против Бога. От преступно сладострастного общения потомков Сифовых с потомками Каиновыми произошло поколение «исполинов на земле», слагаясь на свою силу, они внесли в человеческое общество ужасы насилия, бесправия, хищничества, сладострастия  и всеобщего неверия в обетование будущего избавления. Когда поколение Сифа жило обособленным, оставалась еще надежда на сохранение истинной религии и связанного с нею обетования, а теперь погибла и эта надежда, и оставался единственный исход для искоренения порока и неверия на земле — истребить все существующее человечество. И вот, при виде такого состояния людей, «раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Господь, истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю; ибо Я раскаялся, что создал их». Как созданные одновременно с человеком и для человека, животные постоянно должны разделять участь человека».
          Это было, видимо, тяжелое для Господа решение. Такое решение можно было совершить еще во времена Адама, но Отцу хочется, чтобы его сыновья все-таки обрели благодать. Преступление ведет неизбежно к наказанию. Слава Богу, что в среде человечества нашелся великий праведник земли – Ной. Это удивительно! Среди всеобщего развращения сохранить себя, свою семью, сохранить духовную связь с Творцом. Потрясающий подвиг, равному которому трудно найти в истории.
        Бог решил истребить человека посредством всемирного потопа. И что интересно, человеку было дано время на покаяние. Ной и его семья строили ковчег, а все остальные продолжали жить в жутком грехе, насмехаясь над Ноем. Но был ли потоп на самом деле, или это мифологическое предание, так сказать поэтический вымысел?
        О. Серафим Слободской пишет, что «распространенность предания о потопе свидетельствует о том, что потоп был событием, охватившим все человечество, и оно сохранилось в памяти многих ветвей человеческого рода. Исследователь Артур Гук сообщает, что халдеи, финикияне, вавилоняне, фригийцы, сирияне, персы, греки и даже армяне - все они имели, более или менее, согласные сказания о потопе. Повествование фригийцев, например, упоминает Еноха, как предвозвестившего потоп, и передает, что он плакал и молился об участи ожесточенных нераскаявшихся жителей допотопного мира. Найдена была древняя фригийская монета, с грубым изображением ковчега, и букв "N-0" на одной из ее сторон, несомненно, относящихся к Ною. Дальше мы обнаруживаем, что Индия и Китай имеют записи о потопе и, что при потопе, был спасен некто с семью человеками его семьи. Мексиканцы имели предание о человеке, который сделал судно, чтобы спастись при имевшей наступить катастрофе».
      Зачем нужен вымысел о столь грандиозном событии? Очевидно, что оно произошло.
О. Серафим добавляет в своих размышлениях: «Ко всему следует указать, что на основании научных (геологических) раскопок установлено, что имеется в земле мощный слой глины, илистого наслоения, который не имеет в себе никаких остатков органической животной жизни. Этот слой резко отделяет слои каменного века (палеолита), от последующих слоев: неолита, бронзового и железного века. Французский ученый Мортилье, назвал этот слой hiatus, т. е. перерыв. Это илистое наслоение со дна морского произошло, как полагают, под действием мирового катаклизма, т. е. суша опустилась ниже уровня океана, воды которого и затопили всю землю, все горы. Как и говорит о том Моисей:"и разверзлись все источники великой бездны" (Быт. 7, 11), а затем уже упоминает о дожде. Причем эти илистые наслоения покрывают мощным слоем всю Европу, Северную Африку и Западную Азию, до высоких гор. Ученый Кювье так и назвал эти отложения, этот мощный илистый слой, Deluge (Делюж) – потоп».
       Но потоп важен, конечно, как духовное явление. Это начало борьбы за человека, причем в этой борьбе принимает активное участие Сам Господь Бог. Если ранее наблюдаем, что человеку предоставлена полная свобода, то теперь видим, что Бог вмешивается в структуру нашего поведения. И не просто вмешивается, но становится непосредственным участником нашей истории. Бог – главное действующее Лицо, способствующее нашему освобождению и спасению.
        Понять замысел Божий, порой, кажется невозможным, но, если внимательно всмотреться в историю цивилизации, то обнаружим попечение Бога о Своих верных чадах. Те же, кто отрицательно относились к Божественному Бытию фактически сами себя подвергли истреблению. Жестоко ли? Тяжело наблюдать, как человек сам себя уничтожает. Но как остановить того, кто не желает останавливаться? Уничтожали себя титаны, и уничтожение было титаническое.
        Но стало ли человечество лучше? Семья Ноя, получив от Бога откровение, что отныне не будет наказание потопом, соответствовала ли Божественному образу и подобию? Два его сына, Сим и Иафет, будут следовать отцовскому преданию, но уже Хам, непочтительно отнесшийся к отцу, выпившего незнакомого напитка, в результате чего опьянел, будет в своих потомках проклят Ноем.
        Что заставляет человека совершать непочтительные поступки? Наверно, все-таки не стоит забывать о пораженности первородным грехом. И опять-таки человек ощущает себя структурно независимым, эта независимость психологически ведет его к осознанию своих поступков, как неизбежных, как следствие его природы. А эта природа по мере увеличения человеческого рода становилась, к сожалению, все греховнее и греховнее. Но в то же время, она знала, что есть добро и зло. А это немаловажный факт, способствующий познанию мироздания. В этом познании должна была неизбежно наступить разъединенность человеческой личности. Эта разъединенность была предвидена Господом уже тогда, когда Ною было разрешено внушение мясной пищи. В этом, казалось бы, маловажном факте скрыта чрезвычайная глубина. Бл Феодорит скажет: «Бог, провидев наклонность человека к идолослужению и обоготворению животных, дал плоть сих последних в пищу, дабы познал, сколь неприлично воздавать божеское почтение земным существам, которые можно убивать и съедать».
         Стремление к идолослужению, к обоготворению природы, к сожалению, после поражения первородным грехом, станет естественным для человека. Потому-то последует и запрещение вкушения крови животных.
        «Давая новый закон о пище, Бог вводит в него существенное ограничение — запрещает употреблять в пищу кровь животных. Причина этого запрещения указывается здесь же, именно в том, что кровь животного как бы отождествляется с его душой. Подобная идея встречается и во многих других местах Священного Писания (Лев. 17:11,14; Втор. 12:16;). Любопытно, что кроме Священного Писания, она находится в сочинениях многих древних писателей, и по преимуществу у классиков (Вергилия, Емпедокла, Пифагора и др.). Таким образом, общенародная психология древности основной принцип животной жизни, т.е. то, что называется душою, полагала скрытым в крови его. Становясь на точку зрения этой наивной психологии и желая на почве ее внушить человеку возможно больше уважения ко всякой чужой (в том числе и животной) жизни, Бог и дает запрещение употреблять в пищу кровь. Это — первая Ноева заповедь; впоследствии, при Моисее, она получила более подробное изложение и более обширную аргументацию физическую, моральную (обрядовую; Притч. 28:17) и преобразовательную (Лев. 17:11; ср. Евр. 10:4 и Ин. 1:17)» (А.П. Лопухин).
      Важнейшим моментом в Божественном повелении человеку было требование мира. Бог запрещал убивать себе подобных. Человек ставился вновь, как в Адамовы времена, на царское место. «Закон, запрещающий человекоубийство, получает свое изъятие, но такое, которое еще более укрепляет силу этого закона, сдерживая нарушение его страхом соответствующей (подобной же) расправы. Это позволение прекрасно выражает собой дух и сущность всей ветхозаветной морали, требовавшей ока за око, зуба за зуб, жизни за жизнь (Исх. 21:24; Лев. 24:20; 2 Цар. 1:16;). Здесь же лежит основание древнему обычаю кровной мести, культурным пережитком которого, до известной степени, являются и наши современные дуэли. Но христианство, привнесшее в мир новые гуманные начала, давно уже осудило эту практику: как невольного, так даже и вольного убийцу он заповедует не умерщвлять, а всячески исправлять его и возвращать к истинно человеческой жизни.
      "ибо человек создан по образу Божию..." Вот внутреннее, глубочайшее основание того, почему убийство человека особенно преступно. Создание человека по образу Божию, ставя его как бы в отношение некоторого духовного родства с самим Богом, делает его личность священной и неприкосновенной, так что решительно никто, не исключая и самого человека, не имеет права посягать на его жизнь, единственным распорядителем которой является лишь сам даровавший ее Бог. В этих словах важно отметить, во-первых, то, что здесь implicite подтверждается отличие образа от подобия, а во-вторых, и то, что наличность образа Божия не отрицается и в нашем человеке» (А.П. Лопухин).
       Можно сказать, что Господь заключал Завет не просто с человеком, не ведающим что он творит, но с образом Своим, прошедшим длинный исторический отрезок пути. Этот Завет до сих пор стоит перед глазами человека, когда радуга является нашим взорам.
       Но, взирая на радугу, человек все-таки ощущает свою особую историю. Ему хочется отдельности в Бытии. Грех, как это не парадоксально, скрыт в нашем личностном отношении к мирозданию. Именно желание выделиться вело человечество к строительству Вавилонской башни. Бытописатель записал слова древних: «прежде, нежели рассеемся по лицу всей земли...», т.е. человек уже жаждал разъединения. Строить, творить, созидать, когда душа поражена гордостью, дело хлопотное и, видимо, бесперспективно.
       И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать…
      «Бог, — говорит святой Иоанн Златоуст, — обыкновенно поступает так: когда намеревается послать наказание, то прежде показывает великостъ грехов и как бы представляет оправдание, а потом уж и наказывает» (Быт. 3:11,22-23 и 6:5-7).
        Итак, человечество обладало единым языком, этим уникальным лингвофилософским явлением, сохраняющим единство не просто человеческой природы, но и непосредственную взаимосвязь с Творцом. Но почему Бог сотворил смешение языков?
       «Смешением языка и рассеянием племен само собой разрушалось богопротивное дело, имевшее целью политическое объединение племен под властью одного из них и притом нечестивого... Этим полагались преграды всеобщему разливу нечестия и разврата из одного средоточия... Если бы существовала всемирная столица, как средоточие нечестия и разврата и если бы существовал повсюду один язык, тогда бы весь мир сделался тем, чем впоследствии сделалась Ханаанская земля, мерзостями своими истощавшая долготерпение Господа» (еп. Виссарион). 
               Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле (Быт 11: 9).
          «Этот стих представляет собой заключение ко всей истории вавилонского столпотворения. По смыслу данного места, происшедшее здесь чудо смешения языков сообщило свое имя и самой местности, которая получила имя “Вавилон;” такого же толкования относительно этого имени держится и И. Флавий. Очевидно, как, Библия, так и И. Флавий производят слово “Вавилон” от еврейского глагола "balal" что значит “смешивать.” Но новейшие ориенталисты разлагают это имя на составные его части — Bab-Bel, т.е. “двор, или ворота Бела,” древне-вавилонского божества. Однако если и можно признать некоторое значение за последним производством, то его во всяком случае должно отнести уже к позднейшей эпохе, к тому времени, когда в Вавилоне утвердилось почитание бога Бела, а событие вавилонского смешения успело уже несколько изгладиться из памяти народа.
          Знаменательный факт вавилонского столпотворения и последовавшего за ним рассеяния народов произошел в эпоху Фалека, или Пелега, представителя четвертой послепотопной генерации, жившего приблизительно в половине VI-го века после потопа (Быт. 10:25 и 11:1б-17). В истории божественного домостроительства о спасении человеческого рода он образует своего рода эру, заканчивающую собою одну эпоху — эпоху универсальной истории всего человечества и начинающую другую — историю одного Богоизбранного потомства Симова, из которого через Авраама и Давида имел родиться и сам обетованный Мессия.
        Историческая достоверность этого события подтверждается многими согласными преданиями древности и результатами современных научных раскопок на Востоке. В ряду древних традиций особенного внимания заслуживает рассказ Абидена, приведенный Евсевием в его “Приготовлении к Евангелию,” где, между прочим, мы читаем следующие замечательные строки: “вскоре после потопа произошли на земле люди, гордые своею силою и ростом, презрители богов, которые задумали построить высоченную башню на том месте, где теперь Вавилон, намереваясь через нее подняться на самое небо. И вот, когда их постройка уже приближалась к небу, боги послали сильные ветры, которые и разнесли эту башню. Развалины ее доселе стоят и называются Бабель, потому что до этого времени все люди говорили одним языком, а теперь на них было наведено смешение многих и различных языков.”
         Краткие, но еще более близкие к Библии, отрывки этой истории найдены были англ. уч. Георгом Смитом и в клинообразных текстах, вошедших в состав так называемого “халдейского генезиса.” Тот же самый ученый, производя свои знаменитые раскопки, открыл и развалины этой башни вблизи развалин др. Вавилона. Судя по описанию Геродота и Плиния, эта знаменитая башня неоднократно достраивалась и перестраивалась, имея в цветущую пору своей истории значение главного храма или пантеона вавилонских божеств, именно — семи планетных божеств, причем каждому из этих божеств посвящался особый этаж башни, окрашенный в свой отличительный цвет» (А.П. Лопухин).
        Кстати, всматриваясь в детство человека, не увидим ли схожих моментов в его становлении как личности. Вначале нераздельное единство с родителями, потом желание выделиться из ряда, познание себя и окружающего мира приводит к падениям и взлетам; после стремление к особому языку, отличному от родительского; потом вживание в природу, которая видится поэтическим мифом, героем в которой чувствуем себя или того, на которого хочу быть похожим.
       Древние люди в желании самости дошли до отрицания истинного Божества. Нет, они признавали Верховного Отца, но и стихии природы вдруг обрели для них божественную силу. Это путь, по которому пойдет человечество.
        Слава Богу, что в роде Сима, Бог найдет себе человека по имени Аврам, который непосредственно общался со своим Отцом.
                ***
       И сказал Господь Авраму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего (и иди) в землю, которую Я укажу тебе и Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословение… (Быт 12: 1-2)
        «Посмотри, — говорит по поводу этого святой Иоанн Златоуст, — как с самого начала праведник был приучаем предпочитать невидимое видимому и будущее тому, что уже находилось в руках... Подумай, возлюбленный, какой возвышенный, необладаемый никакой страстью или привычкой, дух потребен был для исполнения этого повеления!»
      Это редкость! Но именно этот человек станет родоначальником народа, где будет явлен миру Мессия, в Авраме будут благословлены все народы, потому что в его потомстве будет рожден Спаситель мира. Ради этого он получил в наследие землю Ханаанскую.  «Окруженная таким образом горами, степями и морями, эта страна, предназначенная в наследие избранному народу, больше, чем всякая другая, благоприятна была для воспитания его вдали от языческого влияния. С другой стороны, находясь в средоточии известного тогда мира, на перепутье между Европой (со стороны моря), большей частью стран Азийских и Африкой, эта страна представляла весьма много удобств для распространения повсюду евангельской проповеди» (еп. Виссарион).
     Таким образом, глубокий смысл Бытия был сокрыт Господом в глубокой древности. Человеку была дана надежда, он не был оставлен своим Творцом, даже несмотря на то, что пути человечески далеко отстояли от Бога и Отца. Язычество и нечестие явились своеобразным искушением человеку: он потерял свой божественный облик, но оставил себе жажду поиска неизведанного, заложенного в его натуре.
       Нелегка судьба ждала и верного Авраама. Вера всегда проходит через испытания, чтобы укрепиться еще более, или упасть. Страдаемый от голода Авраам вместе с Сарой, женой своей, Лотом, племянником своим, бежит из Ханаана в Египет, славимый изобилием плодов. Зачем преданному Богу бежать в языческую страну? Не бывает ли так, что верный Богу иной раз следует к язычникам, чтобы у них сохранить свою веру неповрежденной? Но как сохранить веру и жизнь, когда у тебя красивая жена?
        Когда же он приближался к Египту, то сказал Саре, жене своей: вот, я знаю, что ты женщина, прекрасная видом;  и когда Египтяне увидят тебя, то скажут: это жена его; и убьют меня, а тебя оставят в живых;  скажи же, что ты мне сестра, дабы мне хорошо было ради тебя, и дабы жива была душа моя чрез тебя (Быт. 12: 11-13).      
         Комментируя сей эпизод А.П. Лопухин скажет: «Как бы мы ни оправдывали поступка Аврама, но однако не в состоянии уничтожить в нем некоторого элемента малодушия и хитрости. Единственным оправданием его служит лишь грубость нравов той эпохи, позволявшая смотреть на брачный вопрос слишком широко и снисходительно, и безвыходное положение Аврама, заставлявшее его прибегнуть к меньшему злу, чтобы избегнуть большего — собственной погибели и полного порабощения Сары. Впрочем, святой Иоанн Златоуст в этом добровольном соглашении супругов и взаимном пожертвовании их своими интересами ради общего блага (один — правами мужа, другая — достоинством верной жены) видит венец их супружеской любви и образец, достойный подражания».
       Можно сказать, что ложь во спасение, этот удивительный феномен человечества, станет его неотъемлемым спутником. Бог не оставит семью Аврама, и фараон, возжелавший Сару, будет поражен болезнью, в результате чего Аврам и его жена будут отпущены восвояси. Бог вновь вмешивается в историю верного себе человека. Он утверждает его автономию, видит его слабости, но при этом не лишает свободы. Представим себе, если бы Аврам был предоставлен самому себе. Жизнь превратилась бы в сплошной кошмар, где насилие и жестокость стали бы ежеминутным спутником, и самое страшное: отсутствие надежды. В этом мире богом становится фараон, от слова которого зависит жизнь, имущество, семья. Языческий мир и возвел человека с его страстями и инстинктами на уровень бога, карающего и милующего. Это стало естественным ходом языческой истории: истинный Бог был потерян, потому бога искали в человеке. По большому счету человек становился атеистом с большим количеством суеверий. И только Авраму удалось удержать нить Богообщения. И неважно, как будут происходить те или иные события, важно то, что в этих событиях Аврам был верен своему Творцу. Да хитрил, возможно, малодушничал, но и сохранил мир в душе, чтобы соединить эту душу с Богом.
         И Господь возблагодарит верного Своего. Аврам станет богатейшим человеком Востока, будет обладателем многочисленного скота и драгоценных камней. Давая человеку собственность, Господь, конечно же, предлагал человеку путь любви и единения, но избыток богатства приводит к негативу в отношениях между людьми.
            И был спор между пастухами скота Аврамова и между пастухами скота Логова; и Хананеи и Ферезеи жили тогда в той земле. И сказал Аврам Лоту: да не будет раздора между мною и тобою, и между пастухами моими и пастухами твоими, ибо мы родственники;  не вся ли земля пред тобою? отделись же от меня: если ты налево, то я направо; а если ты направо, то я налево. Лот возвел очи свои и увидел всю окрестность Иорданскую, что она, прежде нежели истребил Господь Содом и Гоморру, вся до Сигора орошалась водою, как сад Господень, как земля Египетская и избрал себе Лот всю окрестность Иорданскую; и двинулся Лот к востоку. И отделились они друг от друга (Быт 13: 7-11).
      Интересно, что Лот двинулся в сторону Содома, города, известного в истории своим жутким развратом. Властов писал: «Плодоносная долина Иордана и изнеживающий климат имели такое влияние на жителей Содома и Гоморры, что они превзошли все современные им города в наглом разврате. Заметим еще, что Библия присовокупляет, что они были и злы. Глубокий разврат сопровождается обыкновенно жестокостью и даже каким-то кровожадным сумасшествием (Нерон, Калигула, Гелиогабал и пр.). И надо предположить, что жители Содома пали так глубоко, что в них не осталось уже места для доброго чувства».
      Отчего Лот оказался так близко от земного ада? Наверно, Господь хотел показать Своему слабому последователю (а именно таковым был Лот в отличие от Аврама), что произойдет с ним, если он утратит веру в Него. Ведь и желание самостоятельно владеть собственностью во многом определяет личность человека. Лот фактически думал не о Божеском, но о мирском, но с другой стороны без разделения не бывает единения.
       Но тот, кто думает о Боге неизбежно получает обетование. И сказал Господь Авраму, после того как Лот отделился от него: возведи очи твои и с места, на котором ты теперь, посмотри к северу и к югу, и к востоку и к западу; ибо всю землю, которую ты видишь, тебе дам Я и потомству твоему навеки, и сделаю потомство твое, как песок земной; если кто может сосчитать песок земной, то и потомство твое сочтено будет;  встань, пройди но земле сей в долготу и в широту ее, ибо Я тебе дам ее (и потомству твоему навсегда) (Быт. 13: 14-17).
       «Поистине, — восклицает святой Иоанн Златоуст, — обетование было превыше естества человеческого! Господь обещает не только сделать патриарха отцом, хотя столько было препятствий к этому (собственная его старость и неплодство Сары), но и дать ему имя столь многочисленное, что оно сравняется с количеством песка земного и даже будет неисчислимо, — этим сравнением Он хотел показать необычайную великость (обетования)».
        В этом обетовании начиналась история спасения человека. С Аврама наша история получает смысл бытия, т.е. было положено начало избранному народу, из которого суждено было произойти Спасителю мира. И что характерно: этому избранном народу будут присуще все черты, через которые пройдет человечество. Внимательно вглядимся: Аврам получает обетование, потому что верил Богу, Лот следует за ним, потому что верит Авраму, но уже в этой семье наблюдаем разделение. Но это разделение происходит мирно, хотя человеческое, языческое подсказывает необходимость совершить преступление. Собственность, вещи, красивые узоры и погремушки, как видели выше, толкают человека зачастую на совершение преступления. Издревле становилось ясно, что в частной собственности, в отношении к ней, кроется некое зло. Но библейская история показывает, что это зло можно избежать, если в сердце твоем господствует мир Божий, если не даешь волю своим животным инстинктам. Да, произошло разделение, но в этом разделении был глубокий смысл узнавания себя и мира. Находясь недалеко от Содома, Лот не обрел счастья, но только позор, плен и унижение, от которого его освободил раб Божий Аврам. Обратим внимание, что свободу несет преданный Богу человек, несет тому, кто ошибочно полагал счастливо жить в сообществе развращенных, в среде которых вряд ли возможно было сохранить добрые нравы.
       Именно к Авраму, победившему врагов выйдет с дарами царь Салима, т.е. Иерусалима, Мелхиседек, которого Св. Писание называет священником Бога Всевышнего. Никто не знает откуда явился сей Мелхиседек, и потому в его лице первосвященника и царя впоследствии будут видеть прообраз Христа. Мелхиседек принес Авраму в дар хлеб и вино, как прообраз будущего причастия. Царь мира благословил Аврама.
        Надо отметить, что в Священном Писании нет ничего лишнего. Это не просто история рассказанных событий, это история смыслов, в которых человек узнает себя. В древней истории прежде всего происходит узнавание собственной индивидуальности, которую интересуют дальние и близкие перспективы. И Бог дарует возможность узнать перспективу, более того Он являет Себя тому, кто предан Ему. Бог Заключил Завет с Авраамом, несмотря на то, что тот, по наущению своей жены Сары, взял себе в наложницы Агарь, ради будущего потомства. И Агарь родила Исмаила. Сарра не стала счастливой. Агарь стала чувствовать себя госпожой в доме своей госпожи (вот где начало женской зависти). Как результат: изгнание, бегство в пустыню, где у источника встретит Ангела Господня, который даст обетования ее потомству. Это обетование арабскому народу митр. Филарет Московский назовет естественным, земным благом, но не благодатью. Обетование благодатное будет явлено отцу и патриарху.
       Только преданному Богу Авраму являются Три Странника, чтобы вступить с ним в собеседование. Это не просто собеседование с Богом, это узнавание мироздания, это признание человеческой немощи перед силой Господней. Сарра по-женски не верит, что в старости своей она способна родить сына, но Бог поругаем не бывает. Он нарушает физические законы времени и пространства ради того, кто предан Ему. В мир человеческой цивилизации было явлено чудо, нарушающее привычные законы природы.
      Бог даровал утешение верным и наказание неверным, именно так Он поступает с Содомом и Гоморрой, в которых не нашлось и десяти праведников, ради которых Господь мог бы спасти эти нечестивые города. Они были сожжены огнем. Уму непостижимо, но эти люди пытались надругаться над Ангелами, пришедшими спасти Лота. Ангелы поразили их слепотой, когда они уже ломились в двери Лотова дома. Города были уничтожены и тому есть объективные свидетельства: на месте городов ныне наблюдаем Мертвое море.
       Интересно судьба Лота и его жены, которым было дано повеление уходить из Содома, не оглядываясь назад. Лот исполнил повеление и остался жить, но его жена обернулась вспять, и застыла в виде соляного столпа. Строгий урок: когда Бог спасает от греха, то необходимо бежать, не оглядываясь. Но как часто именно греховная жизнь тянет назад. Казалось бы, принимаем решение жить по совести, но постоянно останавливаемся в своем решении, груз грехов держит и, в принципе, губит.
         Грех держит и тех, которые не оглядывались, но в сердце своем продолжали быть частью греха. Достаточно вспомнить, что Лот не исполнил повеление Бога жить в Сигоре, но поселился в пещере, в названных впоследствии Моавитских горах, где у его двух дочерей созрел план напоить отца вином, совратить его и, таким образом, продолжить его потомство. Известно, что за такой род «любви» древние подвергали казни виновных. Но жизнь в Содоме, видимо, наложила свой черный отпечаток. В результате родились дети греха и разврата: моавитяне и аммонитяне, с которым избранный народ будет находиться в постоянной войне.
       Авраам же, заключив новый завет с Богом, получает обетованное: у него рождается сын Исаак. В Исааке начинается та история, которую знает каждый любознательный. В Исааке Бог благословляет новый народ. Этот народ руководствуется самым главным и необычным принципом жизни – верою в своего Творца и Отца. Единственный закон бытия – вера становится краеугольным камнем мировоззрения Авраама и Исаака.
      В разноплеменном мире, где трудно было говорить об этнической устойчивости, рождался этнос с удивительно стойким отношением к бытию. Формировался род с устойчивыми традициями, с опорой на Божественное Провидение. В Исааке Господь начинал земную жизнь Христа, Которая интересует каждого человека с детства. Но в ком-то этот интерес затухает, а в ком-то разгорается с новой силой
         Прот. Серафим Слободской писал: «Через год после явления Аврааму Бога в виде трех странников исполнилось предсказание Господа: у Авраама и Сарры родился сын, которого они назвали Исааком. Аврааму тогда было сто лет, а Сарре девяносто. Они очень любили своего единственного сына.
       Когда Исаак вырос, Бог пожелал возвысить веру Авраама и научить через него всех людей любви к Богу и послушанию воли Божией.
        Бог явился Аврааму и сказал: "возьми сына твоего единственного Исаака, которого ты любишь, иди в землю Мориа, и принеси его в жертву на горе, которую Я тебе укажу".
      Авраам повиновался. Ему было очень жалко своего единственного сына, которого он любил больше, чем самого себя. Но Бога он любил больше всего и верил Ему совершенно, и знал, что Бог никогда и ничего плохого не пожелает. Он встал рано утром, оседлал осла, взял с собою сына Исаака и двух слуг; взял дрова и огонь для всесожжения и отправился в путь.
      На третий день пути они пришли к горе, которую указал Господь. Авраам оставил слуг и осла под горою, взял огонь и нож, а дрова возложил на Исаака и пошел с ним на гору.
      Когда они шли вдвоем на гору, Исаак спросил Авраама: "Отец мой! у нас есть огонь и дрова, а где же агнец (ягненок) для жертвоприношения?"
       Авраам ответил: "Господь усмотрит Себе агнца". И шли далее оба вместе и пришли на верх горы, на место, указанное Господом. Там Авраам устроил жертвенник, разложил дрова, связал сына своего Исаака и положил его на жертвенник поверх дров. Он уже поднял нож, чтобы заколоть своего сына. Но ангел Господень позвал его с неба и сказал: "Авраам, Авраам! Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего. Ибо теперь Я знаю, что ты боишься Бога, потому что не пожалел единственного твоего сына для Меня".
        И увидел Авраам невдалеке барана, запутавшегося кустарнике, и принес его в жертву вместо Исаака.
      За такую веру, любовь и послушание Бог благословил Авраама и обещал, что у него будет потомства так много, как звезд на небе и как песку на берегу моря, и что в его потомстве получат благословение все народы земли, то есть из его рода произойдет Спаситель мира.
      Принесение Исаака в жертву было прообразом или предсказанием людям о Спасителе, Который, будучи Сыном Божиим, отдан будет Своим Отцом на крестную смерть, в жертву за грехи всех людей.
      Исаак, являясь прообразом Спасителя за две тысячи лет до Рождества Христова, пред-изобразил, по воле Божией, Иисуса Христа. Он так же, как Иисус Христос, безропотно шел на место жертвы. Как Иисус Христос нес на Себе крест, так и Исаак на себе нес дрова для жертвоприношения.
       Гора, на которой Авраам приносил в жертву Исаака, получила название горы Мориа. Впоследствии на этой горе был построен царем Соломоном, по указанию Божию, Иерусалимский храм».
         В этой истории поражает преданность Авраама Богу, а Исаака отцу. Но это история, можно сказать, Преднового Завета, в которой Бог и человек свои отношения строили сугубо по-отцовски и по сыновнему. Бог видится еще Строгим Судией, но на самом деле, Он Учитель, творящий образы нашего спасения. Человек не боится Бога, он исполняет Его волю. Эта поразительная вера в своего Отца сформирует избранный народ (сразу оговорюсь, что не следует путать древний избранный народ и нынешних иудеев, мало что имеющих общего со своими предками, впрочем, предками ли?).
        Авраам боялся Бога, но боялся не животным страхом, но любя Его беззаветно, боясь оскорбить Отца своим непослушанием. Видя такое отношение к Богу, и Исаак становится преданным Господу чадом. Собственно, свою преданность он доказал, когда готов был стать добровольной жертвой своему Небесному Отцу. Св. Писание обращает внимание на событие, связанное с женитьбой Исаака. Как часто наше сознание руководствуется эгоистическими инстинктами, торжествующей плотью, путая половое влечение с истинной любовью, стремится обрести счастье в браке, не подозревая какую глубокую смысловую нагрузку несет совместное житие. Хотим построить дом, в котором будет совет да любовь, только зачастую в этом совете отсутствует Бог, Его Святое Провидение. Исаак не просто женится на своей родственнице Ревеке, но он нашел себе спутника, человека, близкого по духу, а не только по крови (она была родственницей Исаака). Авраам совершил обряд обрезания, заключив завет с Богом, но Исаак показал как этот завет необходимо исполнять. Человек – существо социальное. Только в семье по большому счету происходит становление личности, в семье закладываются основы отношения к бытию, мировоззрение и мироощущение субъекта в объективном мироздании. Елеазар, верный раб Авраама, не просто привел жену Исааку, он привел женщину, которая с полуслова понимала своего господина, при этом не совершая унизительных движений. В ней обитал разум и кроткое доброе сердце. Но обитал потому, что брак совершился по благословению Божьему. Господь избирает половину каждому. Важно прислушаться к Божественному Голосу. Не себя слушать, не свое половое влечение ставить превыше всего, не богатство, ни красоту, которая весьма относительна, подчинена внешним обстоятельствам, но предать свою волю в волю Отца Небесного. Пожалуй, этому учит история брака Исаака и Ревеки, которая во время оказалась у источника, чтобы дать напиться воды путнику, которым оказался Елеазар.
         Она сказала: пей, господин мой. И тотчас спустила кувшин свой на руку свою и напоила его. И, когда напоила его, сказала: я стану черпать и для верблюдов твоих, пока не напьются (все). И тотчас вылила воду из кувшина своего в поило и побежала опять к колодезю почерпнуть (воды), и начерпала для всех верблюдов его… (Быт. 24: 18-20)
            В Ревеке наблюдаем удивительное почтение к мужу. В этом почтении ни тени рабства, но глубокое уважение. «При встрече с Исааком Ревекка спустилась с верблюда и покрылась покрывалом; первое, вероятно, — ее почтение к будущему мужу, а второе символизировало его право обладания ею» (А.П. Лопухин).
       В этом праве не просто покорность жены мужу, но то, что определенно Богом, принимается со смирением. С детства задаем вопросы: почему мать должна повиноваться отцу, почему отец принимает окончательное решение? Эти вопросы становились настойчивее по мере взросления, особенно они вызревали, когда наблюдались явно непочтительные отношения между мужем и женой, когда не муж, но жена царствовала в семье, в которой, можно сказать, уже не было семьи, но присутствовала сплошная анархия и неразбериха. Это было и тогда, когда муж совершенно не понимал своего истинного назначения, когда вместо почета своей жене устраивал тиранические разборки и изменял напропалую. Наверно, это происходит в силу того, что человеком движет не вера в Провидение, а сексуальный инстинкт, открытый дедушкой З. Фрейдом. Этот инстинкт сладостен и кратковременно приятен, но столь мимолетен, что не способен создать во внутреннем человеке культурный феномен, способный к восприятию Духа. Его уровень – душа, ушибленная землей. Он вдыхает запахи земли, чувствует аромат прекрасных трав, даже способен сымитировать их запах в поэтическом восторге, но… во всем чувствуется змеиное присутствие (да простит, читатель, отступление о своей персоне: увлеченный девушкой, ее красотой, все время ловил себя на мысли, что нечто темное овладевает мною, подчиняя волю обычному половому влечению). И удивительно, что именно в Ветхом Завете встречаем такую проникновенную повесть о любви. Писание изображает кратко, но емко.
       "И ввел ее Исаак в шатер… и она сделалась ему женою, и он возлюбил ее…” Вот краткая, но вместе сильная характеристика семейных отношений патриархального периода (А.П. Лопухин). Это важно, потому что зачастую некоторые комментаторы, в частности, Василий Розанов, в Ветхом Завете видит торжество плотской любви в первую очередь. Отношения Исаака и Ревеки опровергают эти суждения сущностно. Здесь Дух Божий, его Воля играли первоочередную роль.
       Кстати, Ревека в дальнейшем сыграет замечательную роль, когда будет прилагать усилия, чтобы ее второй, любимый сын Иаков, на котором она чувствовало благословение Божие, получил первенство в семье, вместо старшего брата Исава. Это не значит, что она не любила Исава. Но она получила Откровение: Господь сказал ей: два племени во чреве твоем, и два различных народа произойдут из утробы твоей; один народ сделается сильнее другого, и больший будет служить меньшем(Быт. 25: 23).
     Идти против Божественного слова для Ревеки представлялось безумием. Она провидела, что Исав, как человек чувственный и приземленный, готов будет продать свое первородство, т.е. благословение Божье, за чечевичную похлебку. Исаву был чужд высокий религиозный идеал, в то время как Иаков жил этим идеалом. Можно сказать, что Исав был один из первых материалистов в истории, в то время как Иаков – идеалистом. Материальная сторона вопроса для Исава исключительна. Множество людей готовы материальный мир ставить наперво. Это видится удобным, не столь ущербным для своего сознания, которое не обременяет себя сущностными вопросами Бытия. Собственно, языческий мир пошел по пути Исава. Он кажется в какой-то степени даже привлекательным. У него открытый характер, он по-земному справедлив, более того, впоследствии он простит своего брата Иакова, который хитростью возьмет на себя его первородство, но в нем нет главного – Божественного обетования. Это обетование будет иметь Иаков. Вот как описывает Писание благословение Исаака, преподанное Иакову.
       И сказал Исаак сыну своему: что так скоро нашел ты, сын мой? Он сказал: потому что Господь Бог твой послал мне навстречу.  И сказал Исаак Иакову: подойди (ко мне), я ощупаю тебя, сын мой, ты ли сын мой Исав, или нет?  Иаков подошел к Исааку, отцу своему, и он ощупал его и сказал: голос, голос Иакова; а руки, руки Исавовы.  И не узнал его, потому что руки его были, как руки Исава, брата его, косматые; и благословил его  и сказал: ты ли сын мой Исав? Он отвечал: я. Исаак сказал: подай мне, я поем дичи сына моего, чтобы благословила тебя душа моя. Иаков подал ему, и он ел; принес ему и вина, и он пил. Исаак, отец его, сказал ему: подойди (ко мне), поцелуй меня, сын мой. Он подошел и поцеловал его. И ощутил Исаак запах от одежды его и благословил его и сказал: вот, запах от сына моего, как запах от поля (полного), которое благословил Господь; да даст тебе Бог от росы небесной и от тука земли, и множество хлеба и вина; да послужат тебе народы, и да поклонятся тебе племена; будь господином над братьями твоими, и да поклонятся тебе сыны матери твоей; проклинающие тебя — прокляты; благословляющие тебя — благословенны! (Быт. 27: 20-29).
       Была хитрость, но в этой хитрости было желание силой достичь Божественного благословенья. Пройдут века, и Христос скажет, что Царство Божие силой берется. Иаков жаждал Бога, и в этом его оправданье. То, что человеку видится зачастую неправильным, в очах Господних представляет собой дерзновение, жажду близости к Отцу. Иаков своей жизнью докажет преданность своему Творцу. Он не будет, кстати, сражаться за свое первородство, но уедет в Месопотамию, на родину своей матери, чтобы там начать строительство новой семьи, нового рода, нового народа, который получит имя Израиля. Уже на пути в Вавилон Иакову будет вещий и таинственный сон.
       «И вот, он видит во сне: стоит лестница на земле, а верх ее касается неба. Ангелы Божии восходят и нисходят по ней, а на верху лестницы стоит Сам Господь.
        И говорит Господь Иакову: "Я Господь, Бог Авраама и Исаака. Не бойся! Землю, на которой ты лежишь, Я дам тебе и твоему потомству. И будет потомство твое многочисленно, как песок земной, и в семени твоем благословятся все народы земли. И вот, Я с тобою, и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь, и возвращу тебя в эту землю (Быт 28:13-15).
         Здесь под семенем или потомком его, через которого благословятся, то есть осчастливятся, все народы, разумеется Спаситель. Лестница же, соединявшая небо с землею, прообразовала Божию Матерь, через Которую Сын Божий, родившись от Нее, сошел на землю для спасения людей. Божия Матерь, как та лестница, соединила небо с землею.
       Проснувшись, Иаков сказал: "Страшно сие место: это - дом Божий, это - врата небесные". Камень, на котором он спал, поставил он памятником и возлил на него елей (масло) в жертву Богу. Место это он назвал Вефиль, что значит: дом Божий. После этого, с надеждою на помощь Божию, он спокойно продолжал свой путь в Месопотамию» (Прот. Серафим Слободской).
         Обратим внимание, что все происходящее не зависит от воли Иакова. Все промыслительно. История происходящая в Ветхом Завете отправляет читателя в Новый. С этого видения начинаются события, которые принято считать собственно летописью израильского народа. Именно Иакова считают родоначальником того народа, который мы называем еврейским. Иаков строил свой дом, и это дом, эта семья опиралась на Божественную волю. Все, что будет происходить с Иаковом в Месопотамии, во многом напоминает тот путь, который проходит каждый человек с детства. Мы рождаемся на свет в семье, где нам рады. Мы плачем, когда вокруг все улыбаются; вступаем в борьбу за первородство или продаем его, подобно Исаву; страшно обижаемся, если кто-то купил то, что мы сами продали, или убегаем из семьи, чтобы создать новую. Но как без испытаний: как часто вынуждено в жены берем не тех, кого любим, но ту, которую дарит обычай, общественное мнение. Так по воле Лавана Иаков в жены взял не Рахиль, но ее старшую сестру Лию, и семь лет прожил в семье своего тестя. Жизнь в чужом доме всегда неугомонна, наталкивает на препятствия, поэтому естественный путь – это создание своего дома с любимой женой. Этого и добивался Иаков, добившись того, что Лаван все-таки отдаст ему в жены свою младшую дочь. Кстати, Библия часто показывает, что младшие, сочетаясь с младшими, строят именно избранную Богом семью, от которой произойдет многочисленный народ. И Иаков готов биться за свое счастье.
       И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним. И сказал (ему): отпусти Меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал (ему): отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь. Спросил и Иаков, говоря: скажи (мне) имя Твое. И Он сказал: на что ты спрашиваешь о имени Моем? (оно чудно.) И благословил его там (Быт. 32: 24-29)..
      «Таинственный борец, ночью боровшийся с Иаковом, повредивший ему бедро и переименовавший его в Израиля, по словам пророка Осии (Ос. 12:3-4), был Богом. Сам Иаков (ст. 30) признает, что видел Бога, лицо Божие. Поэтому иудейское и христианское толкование данного места одинаково признают борца явлением из небесного мира — Ангелом. При этом церковные учители и многие позднейшие толкователи христианские видели в этом Ангеле Ангела несотворенного — Ангела Сущего, ранее являвшегося Иакову при Вефиле (28 гл.) и в Месопотамии (36 гл.) и, по верованию Иакова, охранявшего его всю жизнь (48:16).
      Мнение некоторых раввинов, будто боролся с Иаковом Ангел-хранитель Исава или даже демон мстил Иакову за Исава, конечно, странно, но заключает в себе некоторый элемент истины, поскольку ставит таинственное борение Иакова с враждебными отношениями его к брату. Иаков доселе боролся с братом, и средствами не всегда безукоризненными. Теперь Ангел Господень “влагает смелость в Иакова, который боялся брата” (блаженный Феодорит, там же). Но Иаков достигает этого благодатного ободрения путем борьбы с Ангелом Божиим, борьбы, бывшей не только напряжением физической силы Иакова (Ос. 12:3, beono, “в силе, крепости своей”), но и еще большим напряжением сил духовных, молитвою веры: по пророку Осии, Иаков в борении своем с Ангелом Божиим “и превозмог, но плакал и умолял Его” (12:4). Указание на духовный момент борьбы заключается и в повествовании Моисея — в просьбе Иакова благословить его (ст. 26).
          По этой внутренней стороне своей, борьба Иакова с Ангелом Господним, есть тип духовного борения веры, не поддающейся никаким испытаниям и трудностям жизни; вместе же с тем она есть и предизображение всей будущности потомства Иакова, отселе получающего (ст. 28) имя Израиля, — всей ветхозаветной теократической истории. Вообще, по характеру и значению своему богоборство Иакова напоминает ночное видение Авраама (гл. 15), в котором также (но более конкретно) предизображалась будущая история избранного народа, складывавшаяся также из противодействия народа божественному призванию, обладания им непреходящими духовными благами и временных испытаний и потерь материальных.
         Что борьба Иакова не была сновидением или вообще явлением визионерным, видно уже из употребленного в еврейском тексте глагола abaq (ст. 24-25; евр. 25-26) — сражаться подобно атлету (покрываясь пылью), а еще более из повреждения состава бедра его (nervus ischiadicus) и хромоты его вследствие того (ст. 25,31). Так, “и по пробуждении Иакова стегно его оставалось поврежденным, и он продолжал хромать, чтобы не почесть ему видения мечтою, но в точности дознать истину сновидения” (блаженный Феодорит). Вместе с тем это должно было научить Иакова, что победа дарована ему только по снисхождению таинственного Борца. И Иаков, как бы уразумев смысл борьбы, не хочет расстаться с борьбой и Борцом без благословения с Его стороны (ст. 26). Но Ангел Господень — применительно к воззрениям древних, что богоявления посещают человека только ночью, говорит Иакову о необходимости удаления Его с восходом зари (по раввинскому объяснению, Ангел спешит, чтобы с ангельскими сонмами принести Богу утреннюю хвалу, Beresch. r. Par. 78, s. 378).
      Просимое Иаковом благословение дается ему в перемене его имени, сообразно обстоятельствам дела и внутренней настроенности Иакова. Отселе прекращается его борьба хитростью — “запинание” в отношении к людям и обстоятельствам (в получении благословения, в отношениях к Лавану и проч.), и начинается священное борение его духом за высшее богодарованное призвание; посему вместо прежнего природного имени “Иакова” ему и потомству его даруется священное, теократическое имя “Израиль” — по объяснению самого текста “богоборец” (святой Иоанн Златоуст толкует: “видящий Бога,” — по значению подходило бы и это объяснение, но этимологически оно едва ли возможно), — путем постоянства подвига молитвы (ср. Евр. 5:7) принимающий духовные блага от Бога, что вместе с тем будет залогом победы Иакова-Израиля и над врагами. Получив новое имя от Ангела Господня, Иаков вопрошает и Его об имени, но Он не называет Себя» (А.П. Лопухин).
          Интересно, что Ангел Божий не называет своего имени. Человека издревле волновал вопрос происхождения Божества, поэтому естественно желание узнать Его имя. Однако, если бы Господь назвал Свое имя, тогда пришлось бы говорить о начале Бога, что, в принципе, теологически невозможно: Бог безначален. Если начнем искать начало, то придем к суеверию и язычеству, ибо язычники своих богов помнят еще людьми, т.е. имеющими начало. Господь сразу обозначил, что Иаков, ставший Израилем, теперь должен исключительно полагаться на волю Божью. И не спрашивать об Отце того, что человеку не должно знать. Излишнее любопытство доводит человека до знания, которое производит скорбь и страдание. Бог не математическая задача, в конце которой обязательное решение. Он и Решение, и Не-решение.  Будучи Безначальным Он принимает решение создать начало Своего народа.
        Этот народ явно еще в доисторическом времени, но проблески разума, идущие от Бога становятся частью его истории.
        О. Александр Мень отмечал: «Образ жизни Бене-Исраэль в те годы мало отличался от быта других восточных полуномадов. Дни их проходили среди однообразных забот, монотонность которых нарушали лишь переселения на новые пастбища и мелкие стычки у колодцев. Жилищем для большинства людей племени служили небольшие палатки из козьих шкур, которые натягивались на легкий деревянный остов. Такую палатку нетрудно разобрать и собрать в течение нескольких минут, она давала кров в непогоду и укрывала от палящих солнечных лучей.
       Израильтяне обычно жили в дружбе с окружающими народами и охотно заключали с ними союзы. Однако бывали случаи, когда из мирных пастухов они превращались в воинов и захватывали какой-нибудь город в Ханаане. Так, согласно преданию, израильтяне овладели Сихемом и во имя мщения перебили его жителей.
      Но по большей части Бене-Исраэль вели мирное размеренное существование. Повседневная жизнь их была неразрывно связана с их стадами. Ради них они оставались кочевниками; овцы кормили их и одевали, они были главным богатством, их давали в приданое, приносили в подарок друзьям. Красивый ягненок без порока считался самой лучшей жертвой Небу.
       Время от времени все племя начинало длительный переход в поисках новых пастбищ. Достигнув местности, где стада могли найти достаточно пищи, израильтяне разбивали свои палатки под сенью деревьев, и начинался непродолжительный оседлый период жизни. Часто вокруг табора грубой мотыгой вспахивалась земля, и вскоре кочевники с волнением следили за первыми всходами урожая. Но вот опять нужны новые пастбища, и весь лагерь снимается, вьючит на осликов свою нехитрую утварь и трогается в путь…
      Музыка и пение были постоянными спутниками еврейских пастухов. Они вносили в их скитальческую жизнь радость и вдохновение. Когда среди уединенных долин звучали переливы пастушьей волынки, казалось, природа оживала и вторила меланхолическому напеву. Струны маленьких невел грустным звоном сопровождали песню, поднимавшуюся в вечернее небо. Человек пел о Боге, о своем Незримом Отце, обитавшем там, за багрово-золотыми облаками. Он пел о Его милосердии и справедливости, пел о том, что только Ему должны принадлежать все молитвы мира…
Легкой поступью бежали овцы, ритмичные удары бубнов вторили стуку их копыт. А песнь пастуха лилась и лилась, и воедино сливалось все: пылающий закат и стада, силуэты гор и деревьев, стоны волынок и посвист флейт и сам человек — поющий и играющий, прославляющий жизнь и Творца ее…
       Над патриархальной страной неслышно, как облака, проносились годы».
        Кстати, событие, которое упоминал О. Александр, разумею Сихемскую резню, было во многом порождено еще не изжитым чувством мщения и язычества, глубоко укорененном в детях Иакова. Они еще в магическом соблазне, они еще мнят себя богами, которые способны изменить жизнь. Конечно, Сихем поступил подло, обесчестив Дину, дочь Иакова от Лии, но еще безобразнее поступили дети Иакова, уничтожившие жителей Сихема мужского пола. Сихемляне согласились и на союз, и готовы были платить дары дому Израиля, более того согласились на обрезание, тем самым входя в Завет с Богом. Но Сыновья Израиля мстили за то, что Сихем хотел взять в жены ту, которую перед этим обесчестил. Возможно и то, что дети Израиля не желали оскверняться с другим народом, не имевшим обетование Божье. Народ, погруженный в языческие верования, вряд ли был способен понять Истину, держателями которой считали себя сыны Израиля.
         «Магизм усматривал во Вселенной некие неизменные законы и силы, овладение которыми якобы сулило человеку благоденствие. Он был более всего заинтересован теми внешними выгодами, которые люди могут извлечь, подчиняя себе видимый и невидимый мир. Подлинная религиозная жажда была чужда Магизму, ставившему на место молитвы, веры и любви волхвование, заклятие, принуждение. В этом проявлялась его глубинная связь с Грехопадением, с притязаниями человека утвердить свою волю выше воли Божественной» (Прот. Александр Мень).
       С народом, исповедующим многобожие, не мог быть соединен Израиль. Поэтому страшное и коварное избиение сихемлян объективно служило Истине. Где грех господствует, не может быть искренней и чистой любви. Возможно, кто-то скажет, что любовь способно покрыть самый страшный грех. Это будет правда. Именно Божественная любовь покрыла грех, и оставила народу Израиля благоденствие.
       Этот народ умел слышать своего Отца, чего нельзя было сказать о язычниках, для которых было естественно состояние «религиозной вражды», согласно мысли М. Тареева. Эти народы удалились от Отца, Который зачастую представлялся им в виде некой безличной, надмирной силы. Мечась в поисках Истины, наблюдая плодотворность женского начала в женщине, будут искать богиню-мать. Но и эта богиня не будет иметь ясного личностного очертания.
        «Археология дает нам поразительные свидетельства всеобщего распространения культа Богини-Матери в эпоху каменного века. На огромном пространстве от Пиренеев до Сибири и по сей день находят женские фигурки, вырезанные из камня или кости. Все эти изображения, древнейшее из которых найдено в Австрии, условно называют «венерами». Всех их объединяет одна важная черта. Руки, ноги, лицо — едва намечены. Главное, что привлекает первобытного художника, — это органы деторождения и кормления. Выдвигалось предположение, что древние женщины, как женщины некоторых современных примитивных племен, имели в действительности такие огромные груди и отвислые животы. Но если признать, что в «венерах» отразилось лишь стремление к реализму, то остается предположить, что у первобытных женщин не было лица и были крошечные руки.
         «Порою, — писал П. Флоренский о «венерах», — подчеркивание особенностей женского организма превосходит пределы даже шаржировки, и статуэтка изображает уже женский безголовый торс, в котором особенно выделены бедра и груди. Наконец, последний предел упрощения — статуэтка, представляющая одни только груди, — чистая деятельность рождения и вскармливания без малейшего намека на мышление. Это — древнейшее воплощение идеи «вечной женственности»» (Прот. Александр Мень).
      Вот с народом, исповедующим такую религию, избранному народу, конечно, было не по пути. Потому то, что произошло с Диной, имеет глубокий религиозный смысл.
      Безусловно, язычникам также не чужда любовь. И явно видно, что Сихем испытывает любовь к Дине. В подтверждение высокой любви у язычников приведем австралийскую легенду: «Жили в далекие времена юноша и девушка. Они очень любили друг друга. Когда юноша достиг совершеннолетия, его внезапно оторвали от дома и от девушки: он должен был пройти обряды посвящения, продолжающиеся год или больше. Разлука сильно подействовала на девушку. Она смутно представляла себе те болезненные испытания, которые ждали ее возлюбленного, и боялась за него. Когда началось посвящение и всем женщинам приказали удалиться, девушка, нарушив самый суровый закон аборигенов, под покровом темноты пробралась к священному месту. Поздно вечером один из стариков увел юношу в сторону от стоянки. Там они устроились на ночь. Но парень не мог спать — очень болели свежие раны. При виде страданий своего возлюбленного девушке захотелось увести его от стариков и уйти с ним куда-нибудь далеко-далеко, где бы они могли жить спокойно и счастливо. Подобравшись поближе к костру, она, чтобы привлечь внимание юноши, стала подражать крикам зверей. Когда юноша заметил ее, девушка велела ему следовать за собой. Но не успели они очутиться вместе, как проснулся страж и начал разжигать костер. Зная, что их обоих ожидает смерть, если их поймают, девушка обвила руками юношу и полетела с ним на небо».
       Но Божественное Провидение, видимо, оберегло Свой народ от чувственного восприятия мира. Бог строил Свои отношения с избранным народом разумно, этот народ был Его семьей, чувства могли только оттолкнуть Израиль от истинного пути.
      По словам Л. Леви-Брюля, первобытные народы в первую очередь руководствовались чувственным опытом. Этот опыт интересен как путь узнавания мироощущения того или иного народа, но Высшую Истину на этом пути невозможно узреть. Известно, что род Исава был отрешен от избранности, вследствие того, что взял себе в жены хананеянок.
      Таким образом, человечество разделялось, и разделение это было следствием воли самого человека. Тот же Исав удалится от Иакова, потому что, обросшему богатством, невозможно было жить рядом с братом, его мировоззрение было пронизано материализмом и чувственным ощущением бытия.
        В израильском же народе выковывалось особое отношение к мирозданию. В этом отношении честь получала пощечины от бесчестия. Это особо проявилось в истории С Иосифом. Св. Писание гласит: «Израиль любил Иосифа более всех сыновей своих, потому что он был сын старости его, — и сделал ему разноцветную одежду. И увидели братья его, что отец их любит его более всех братьев его; и возненавидели его и не могли говорить с ним дружелюбно.
      И видел Иосиф сон, и рассказал (его) братьям своим: и они возненавидели его еще более.  Он сказал им: выслушайте сон, который я видел: вот, мы вяжем снопы посреди поля; и вот, мой сноп встал и стал прямо; и вот, ваши снопы стали кругом и поклонились моему снопу. И сказали ему братья его: неужели ты будешь царствовать над нами? неужели будешь владеть нами? И возненавидели его еще более за сны его и за слова его.  И видел он еще другой сон и рассказал его (отцу своему и) братьям своим, говоря: вот, я видел еще сон: вот, солнце и луна и одиннадцать звезд поклоняются мне. И он рассказал отцу своему и братьям своим; и побранил его отец его и сказал ему: что это за сон, который ты видел? неужели я и твоя мать, и твои братья придем поклониться тебе до земли? Братья его досадовали на него, а отец его заметил это слово (Быт. 37: 3-11).
          Св. Писание показывает, что избрание не сладкое пирожное, но тяжелейшее испытание. Иосифа Господь избрал на первородство, как когда-то Господь поступил с его отцом, который получил благословение, несмотря на то, что был младший. Характерно, что дети Иакова, продолжая оставаться, по сути, язычниками, что они, кстати, показали в истории с Диной, когда их возмездие залило кровью сихемлян, еще более усугубили свое мироощущение. Они решили противиться высшей воли. Этого не мог бы совершить ни Авраам, ни Исаак, ни Иаков, но это совершат дети Израиля. Они решили убить Иосифа.
        И увидели они его издали, и прежде нежели он приблизился к ним, стали умышлять против него, чтобы убить его. И сказали друг другу: вот, идет сновидец; пойдем теперь, и убьем его, и бросим его в какой-нибудь ров, и скажем, что хищный зверь съел его; и увидим, что будет из его снов. И услышал сие Рувим и избавил его от рук их, сказав: не убьем его. И сказал им Рувим: не проливайте крови; бросьте его в ров, который в пустыне, а руки не налагайте на него. Сие говорил он (с тем намерением), чтобы избавить его от рук их и возвратить его к отцу его. Когда Иосиф пришел к братьям своим, они сняли с Иосифа одежду его, одежду разноцветную, которая была на нем,  и взяли его и бросили его в ров; ров же тот был пуст; воды в нем не было.  И сели они есть хлеб, и, взглянув, увидели, вот, идет из Галаада караван Измаильтян, и верблюды их несут стираксу, бальзам и ладан, идут они отвезти это в Египет. И сказал Иуда братьям своим: что пользы, если мы убьем брата нашего и скроем кровь его? Пойдем, продадим его Изиаильтянам, а руки наши да не будут на нем, ибо он брат наш, плоть наша. Братья его послушались и, когда проходили купцы Мадиамские, вытащили Иосифа изо рва и продали Иосифа Измаильтянам за двадцать сребреников; а они отвели Иосифа в Египет. Рувим же пришел опять ко рву; и вот, нет Иосифа во рве. И разодрал он одежды свои, и возвратился к братьям своим, и сказал: отрока нет, а я, куда я денусь? (Быт. 37: 18-30).
          Любопытно, что Рувим, старший брат, все-таки думал спасти брата, но Иуда принимает решение, которое фактически должно было убить Иосифа Прекрасного, но как бы пытаясь при этом снять вину с братьев. Продавая Иосифа в рабство, его братья сами были рабами по духу.
      Поступок Иуды напоминает поступок другого Иуды, только продавшего своего Господа несколько подороже, за тридцать сребреников. Но избрание, возложенное на Иосифа, должно было свершиться. Но свершиться может тогда, когда человек безропотно повинуется воле своего Отца. Представим на минуту: что испытывал Иосиф, находясь вначале во рву, а потом, очутившись в рабском состоянии. Его душа должна была пылать возмездием и мщением, но вместо этого смиренное следование пути Господнему. И Бог не оставляет Свое верное чадо.
        Оказавшись в Египте, в доме Потифара-царедворца, Иосиф удивительным образом завоевал расположение этого человека. И Потифар сделал молодого еврея управителем своего имения. Но вновь испытание: к Иосифу воспылала страстью жена Потифара, которую он отвергает. В отместку она клевещет на Иосифа. В результате: Потифар верит неверной жене и бросает своего управителя в тюрьму, где Провидение сводит его с виночерпием фараона и хлебодаром. Он объясняет им их сны, в которых была возвещена судьба этих людей: виночерпий будет освобожден согласно сну, а хлебодар казнен. После фараону будет сниться сон, и виночерпий вспомнит о сновидце Иосифе, способном разгадать сон фараона.
        И сказал Иосиф фараону: сон фараонов один: что Бог сделает, то Он возвестил фараону. Семь коров хороших, это семь лет; и семь колосьев хороших, это семь лет: сон один; и семь коров тощих и худых, вышедших после тех, это семь лет, также и семь колосьев тощих и иссушенных восточным ветром, это семь лет голода. Вот почему сказал я фараону: что Бог сделает, то Он показал фараону. Вот, наступает семь лет великого изобилия во всей земле Египетской; после них настанут семь лет голода, и забудется все то изобилие в земле Египетской, и истощит голод землю, и неприметно будет прежнее изобилие на земле, по причине голода, который последует, ибо он будет очень тяжел. А что сон повторился фараону дважды, это значит, что сие истинно слово Божие, и что вскоре Бог исполнит сие (Быт. 41: 25-32).
        А.П. Лопухин скажет: «В целом толкование Иосифа отличается замечательною простотой, естественностью и полной правдоподобностью (фактически оправданной впоследствии), и этими чертами бесконечно отличается от изречений всех языческих оракулов. В том обстоятельстве, что при всей видимой простоте значения снов, значение это осталось неразгаданным для мудрецов Египта, можно усматривать нарочитое действие Промысла, который через Иосифа имел премудро выполнить свои предначертания относительно потомства Авраама».
     Голод приводит братьев Иосифа в Египет, и Иосиф, не горя мщением, принимает своих братьев и отца, который благословит крестообразно детей Иосифа, Манассию и Ефрема. Иосиф даровал мир и свободу своему народу, который стал благоденствовать в египетской земле. И это не легенда, но реальная история, которая оказалась записанной даже на языке деревьев, о чем поведал в газете «Наша страна» протоиерей Н. Смирнов:
       «Рационалисты (люди, признающее источником познания только один разум, отвергающие всякий опыт и Божеств. Откровение), не верящие в историчность библейских повествований, относятся к истории Иосифа, как к легенде. Однако, этот рассказ не легенда, а действительное событие, имевшее место в истории древнего Египта. Автор этих строк со всей смелостью утверждает историчность данного события, так как оно оказалось записанным самою природою и записано совершенно неожиданным способом. В двадцатых годах текущего столетия автор занимался исследованием зависимости прироста древесины деревьев от различных природных деятелей: от орошения, от осадков, климата, пожаров, вредителей, в связи с работами в этом направлена многих исследователей в России, в Америке и в Швеции. Тогда же было проведено обследование древесных остатков, сохранившихся в различных палеонтологических и археологических коллекциях. Особенно остановили наше внимание коллекции деревянных предметов, сохранившихся от времен древнего Египта. Таких предметов, в египетском отделе Петербургского Эрмитажа оказалось значительное число. Все они были в прекрасной сохранности, позволявшей точно установить, какое дерево было употреблено для той или другой вещи.
        Таким образом, было выяснено, что часть вещей была сделана из деревьев, произрастающих до наших дней в Абиссинии и в областях верхних озер, откуда берет начало Голубой и Белый Нил. Эти породы были, конечно, в Египте привозными. Но не малое количество, находившихся в коллекции вещей было сделано из видов деревьев, до сих пор растущих в долине Нила. Среди этих видов столярами древнего Египта наиболее часто были использованы два вида: нильская акация и сикомора. Путем изучения строения древесины этих видов нам удалось установить, что имеется прямая зависимость ширины древесных колец от разливов Нила.
        Как известно, от величины этих разливов зависит вся экономика Египта: когда разлив обильный, все население благоденствует, так как растительность Нильской долины в такие годы развивается бурно, поля дают обильный урожай; оказалось, что в такие годы и деревья, растущие по берегам Нила, образуют широкие кольца. В годы же слабых разливов - в стране недород и голод, а кольца деревьев становятся узкими, так как вся растительность страдает от недостатка влаги. Когда связь между урожаями и шириной древесных колец была установлена, я пришел к следующему заключению: если библейский рассказ передает действительно имевшее место в истории Египта событие, то 7 лет необычайных урожаев и семь лет сильных неурожаев должны были запечатлеться в кольцах, произраставших в то время на берегах Нила, деревьев.
        Тогда я попросил помощницу хранителя Египетского Отдела Эрмитажа (им в те годы был акад. В. В. Струве), г-жу Н. Д. Флитнер, указать мне, какие деревянные предметы коллекций могут быть отнесены ко времени ХIII-ХVIII династий? К этой эпохе исследователи библейской археологии, как известно, относят историю пребывания евреев в Египте. Г-жа Флитнер указала мне ряд таких вещей. В числе их оказались: ящичек для хранения благовоний, сделанный из нильской акации, саркофаг одной из царевен, выдолбленный из сикоморы и некоторые другие предметы. Я произвел тщательное обследование этих предметов, начавши с ящичка для благовоний. Это небольшая вещичка, приблизительно 12 см. длины, 7 см. ширины и 8 см. глубины. (В свое время у меня были сделаны точные измерения и снимки, но они погибли во время бегства из СССР). Сделан был этот ящичек из одного и того же обрубка нильской акации. Обрубок был мастером расколоть на тонкие дощечки, из которых при помощи растительной смолы и был склеен ящичек. Тождественность рисунка древесных слоев была видна на всех стенках ящичка, причем рисунок этот оказался исключительным: на всех дощечках бросалось в глаза наличие очень широких и очень узких слоев. Это чередование шло таким образом: сначала шла группа из шести необычайно широких слоев; а за ней непосредственно следовала группа, состоявшая из семи слоев очень узких. (Последовательность слоев во времени может быть установлена без особого затруднения каждым, кто знаком со строением так называемой весенней и осенней древесины). Выше мы сказали, что ширина древесных слоев на берегах Нила соответствует его разливам и связанными с этим урожаями или неурожаями. Таким образом, природа сама записала, что во время, соответствующее эпохе жизни Иосифа в Египте, в этой стране в несколько лет подряд имели место обильные урожаи. В эти годы и деревья образовывали необычайно широкие кольца. Таких годичных колец на ящичке, нами обследованном, оказалось - шесть. Но и перед этими кольца не были узкими, так что заметного расхождения с библейским рассказом о семи годах изобилия здесь нет. Относительно же следовавших за годами урожаев семи годов неурожая, строение древесины, нами обследованной, свидетельствует с неопровержимой точностью.
       Кроме названного ящичка, мною был обследован также вышеназванный саркофаг. Его сохранность была несколько хуже сохранности ящичка для благовоний, но все-таки и на древесине сикоморы, из ствола которой был сделан саркофаг, удалось обнаружить подобную же группу слоев, подтверждающих с неопровержимой ясностью, что в основе библейского рассказа лежит несомненный факт, записанный на страницах великой книги Природы…»
          Что случится с народом Израиля, далее повествует Библия весьма ясно. Народ, получивший изобилие, живя среди язычников, стал постепенно забывать веру своих отцов и все более уподоблялся египтянам. Это неизбежно вело к рабству. Язычество предполагает отступление от Истины, потерю защиты от Бога, сотворившего все и вся.
         Слава Богу, что к Истине возвращаются, когда посещают беды и страдания, потому что и в этом состоянии человек зачастую теряет нравственные ориентиры и не возвращается к Правде, которая становится для него недостижимым идеалом. Именно рабство заставило израильский народ вспомнить о Боге.
      Именно отсутствие ориентиров заставляет ищущего человека обращать стопы свои к Богу. Попав в зону несвободы, мы ощущаем свое несовершенство. Физическое рабство, безусловно, угнетает, но еще более тяготит духовное нестроение, которому способствует физическое рабство.
        «Библия повествует о том, что Сыны Израиля были жестоко угнетаемы египтянами, о том, как под наблюдением надсмотрщиков месили они глину и заготовляли кирпичи для городов Рамсеса и Питома. Первое время их еще снабжали материалом для кирпичей, а в дальнейшем их заставляли самих собирать для этой цели солому. До нас дошло несколько рапортов о стройках, на которых работали солдаты и «аперу». Но гораздо больше могут дать египетские изображения того времени. На одной из гробниц мы видим изображение, рисующее подневольный труд сирийских рабочих. Одни из них таскают и месят глину, другие делают кирпичи, третьи переносят их к месту строительства на шесте вроде коромысла. А сверху за их работами наблюдает неумолимый надсмотрщик; в руках у него палка, готовая опуститься на любого, кто покажется ему ленивым или зазевавшимся.
       Если бы мы могли перенестись в те времена в «землю Рамсеса», то перед нами открылась бы примерно такая картина. Вереница полуобнаженных рабочих с заунывным пением тянется к лесам, одевающим будущий дворец или храм. Их спины, согнутые под тяжестью груза, почернели под лучами тропического солнца. Другие рабочие волокут на канатах исполинское изваяние, поставленное на деревянные полозья. Каменный лик медленно движется над толпой. Он смотрит куда-то вдаль. Он бесстрастен и спокоен, ему нет дела до рабов, надрывающихся у его ног... Кто бы мог предсказать тогда, что пройдут века и люди извлекут из песков это изваяние в первую очередь потому, что их будет интересовать судьба этих рабов?
       Свободные пастухи, израильтяне не привыкли к подневольному труду в городах. Известно, с какой быстротой тают небольшие народы, когда неумолимые законы «цивилизованного мира» грубо вторгаются в их жизнь. С ужасом стали догадываться израильские рабочие, что непосильная барщина, наложенная на них фараоном, ставит конечной своей целью искоренение их племени. Так навсегда нарушилось безмятежное существование поселенцев Гесема. Притеснения обычно служат к сплочению гонимых. Под влиянием жестокого угнетения у израильтян проснулось национальное самосознание. Они вспомнили, что они лишь пришельцы в Египетской земле, что их предки некогда пришли сюда с Востока. Теперь они с тоской глядели туда, где за Тростниковым морем и Горькими озерами жили их свободные братья. Но куда было спасаться? В Ханаан? Он находился в руках египетских ставленников. Дальше на север, к хеттам? Но с ними фараон заключил договор, согласно которому хеттский царь обязался выдавать Египту всех беглецов. Оставался только Синайский полуостров, его дикие и суровые горы, его безводные пустыни. Но от одной мысли о них обитателей влажной Дельты охватывал ужас» (Прот. Александр Мень).
                ***
      И в это время появляется человек, который пытается не только освободить свой народ от рабства, но и принести ему религиозное освобождение. Этого человека звали Моисей. Его жизнь – это сплошное чудо. Уже в три месяца он должен был погибнуть. Его мать сплела корзину, чтобы отправить младенца по Нилу на волю Божью, потому что египтяне начинали убивать мальчиков, стараясь таким образом истребить еврейский народ. Но провиденциально корзину с младенцем увидела дочь фараона, которая и взяла ребенка к себе на воспитание, причем кормилицей была его собственная мать, которой помогала сестра Моисея Мариам.
       Таким образом, Моисей стал частью египетской элиты. Однако он не забыл своего происхождения и защитил своего соплеменника от египетского чиновника. Однако евреи не благодарили Моисея, а, наоборот, фактически готовы были предать его в руки египтян. Так часто бывает, погруженные в рабское состояние, не способны были на великодушные поступки. Наряду с пробудившимся национально-религиозным самосознанием господствовал инстинкт самосохранения, причем в его низменной животной форме, когда не о душе думали, но о телесном существовании.
    Моисей же бежал в землю Мадиамскую, где его приютил местный шейх-жрец Иофор. Вскоре беглец женился на дочери Иофора Сепфоре. Ничего удивительного, что беглец из Египта женился на знатной девушке. Ведь народ, к которому пристал Моисей, был семитского происхождения. Именно у горы Хорив Моисею будет странное явление, которое перевернет всю его жизнь, и из беглеца он превратится в вождя и пророка.
    Сам Господь явился Моисею в терновом кусте, который горя, не сгорал. Сей куст получил название – Неопалимая Купина. Это был удивительный образ: Господь показывал состояние избранного народа, притесняемого, но не гибнущего. Господь объявил Моисею, что земля на которой он стоит отныне свята. Но главное Он объявил самое важное: «Я увидел страдания народа Моего в Египте и услышал вопль его и иду избавить его от руки египтян и ввести в землю Ханаанскую. Иди к фараону и выведи народ Мой из Египта» (Быт. 41: 25-32).
       Но Неопалимая Купина не только прообраз израильского народа, но Бог промыслительно показывал, что сей Купиной будет Божья Матерь, Которую не опалил Огонь Божества Сына Божьего. Но важно то, что на Хориве возрождалась история личности, которую опалило Слово Божье, сотворив в ней нового человека.
        «Когда речь идет о моменте зарождения религии, о каком-то новом этапе проникновения человека в Божественную Тайну, историк, в сущности, должен умолкнуть. Здесь, на пороге высших миров, его методы и орудия бессильны. Что может он сказать об источнике Откровения, какие камни или письмена достоверно расскажут о совершившемся в сокровенных глубинах человеческой души? Мы можем догадываться об этом по тому, какие плоды принесла внутренняя работа, внутреннее озарение пророка в конкретной, практической деятельности.
         Для нас навсегда останется тайной, что пережил египетский беглец среди безмолвия Хоребских гор, но мы знаем, что отныне он становится верным служителем Бога Незримого, Бога — Властителя человеческих судеб. Бога, возложившего загадочную историческую миссию на него, Моисея, и на его народ. Это тот Бог, которому молились люди в незапамятные времена. Веру в Него свято хранили предки Израиля. Он — Бог, открывшийся Аврааму, Бог праотцев. Он пребывает выше бытия и жизни. Он — Сущий, имя Его Ягве.
       Это новое имя Божие знаменует новую ступень Откровения. Авраам не знал этого имени. Тем не менее Ягве — это именно Тот, Кто призвал древнего патриарха и дал ему обетование» (Прот. Александр Мень).
       Но Моисей вернулся к своему народу не на белом коне, не ждали его, надо признать, даже и родственники. Ему пришлось начинать борьбу за освобождение, борьбу за веру, за Истину. Пришлось выдержать схватку с тупостью и равнодушием, пришлось невиданным усилием вдохнуть в угасающий дух людей веру в Того, Кто спасет надеющихся на Него. Моисей сумел убедить в своей вере Аарона, своего брата, и Мариам, свою сестру.
      Интересно, что Аарон становится первосвященником Ягве. Это не было принижением Моисея: на него была возложена миссия пророка. Более того, Бог поставил Моисея богом для фараона, ибо цари сами себя считают богами и послушают только того, кто явит высшие чудеса. Моисею страшно было подумать, что его будут сравнивать с богом, учитывая, что он страдал косноязычием.
          Но Господь сказал Моисею: смотри, Я поставил тебя Богом фараону, а Аарон, брат твой, будет твоим пророком:  ты будешь говорить (ему) все, что Я повелю тебе, а Аарон, брат твой, будет говорить фараону, чтобы он отпустил сынов Израилевых из земли своей; но И ожесточу сердце фараоново, и явлю множество знамений Моих и чудес Моих в земле Египетской;. фараон не послушает вас, и Я наложу руку Мою на Египет и выведу воинство Мое, народ Мой, сынов Израилевых, из земли Египетской — судами великими; тогда узнают (все) Египтяне, что Я Господь, когда простру руку Мою на Египет и выведу сынов Израилевых из среды их. И сделали Моисей и Аарон, как повелел им Господь, так они и сделали. Моисей был восьмидесяти, а Аарон (брат его) восьмидесяти трех лет, когда стали говорить они к фараону. И сказал Господь Моисею и Аарону, говоря: если фараон скажет вам: сделайте (знамение или) чудо, то ты скажи Аарону (брату твоему): возьми жезл твой и брось (на землю) пред фараоном (и пред рабами его), — он сделается змеем. Моисей и Аарон пришли к фараону (и к рабам его) и сделали так, как повелел (им) Господь. И бросил Аарон жезл свой пред фараоном и пред рабами его, и он сделался змеем (Исх. 7: 1-10)..
       Но фараон не желал подчиниться. Ему нужны были рабы, и отпускать он не желал. Он призвал своих жрецов. С помощью магии он хотел победить Божественную силу. Однако превращенные жрецами предметы в змеев были побеждены. Как часто бывает с гордыми людьми, они не смиряются, но ужесточаются, что и предвидел Господь, который насылает казнь на непокорных. Но эта казнь следствие их душевного состояния.
       И сказал Господь Моисею: скажи Аарону (брату твоему): возьми жезл твой (в руку твою) и простри руку твою на воды Египтян: на реки их, на потоки их, на озера их и на всякое вместилище вод их, — и превратятся в кровь, и будет кровь по всей земле Египетской и в деревянных и в каменных сосудах.  И сделали Моисей и Аарон, как повелел (им) Господь. И поднял (Аарон) жезл (свой) и ударил по воде речной пред глазами фараона и пред глазами рабов его, и вся вода в реке превратилась в кровь, и рыба в реке вымерла, и река воссмердела, и Египтяне не могли пить воды из реки; и была кровь по всей земле Египетской.  И волхвы Египетские чарами своими сделали то же. И ожесточилось сердце фараона, и не послушал их, как и говорил Господь. И оборотился фараон, и пошел в дом свой; и сердце его не тронулось и сим. И стали копать все Египтяне около реки чтобы найти воду для питья, потому что не могли пить воды из реки.  И исполнилось семь дней после того, как Господь поразил реку (Исх. 7: 19-25).
         Поразительно в этой истории то, что волхвы совершают те же чудеса, что и Господь. Можно говорить об имитации, которую производили египетские жрецы. Так кажется, что твои языческие верования так же обладают силой, как и вера в истинного Бога. Создается впечатление, что магия столь же сильна, как и Божественная Сила. Почему Господь допускает это? Видимо, и язычникам нужна вера, но более, полагаю, Господь хотел усилить заблуждение египтян, чтобы они впоследствии осознали Истину.
       И сказал Господь Моисею: пойди к фараону и скажи ему: так говорит Господь: отпусти народ Мой, чтобы он совершил Мне служение; если же ты не согласишься отпустить, то вот, Я поражаю всю область твою жабами; и воскишит река жабами, и они выйдут и войдут в дом твой, и в спальню твою, и на постель твою, и в домы рабов твоих и народа твоего, и в печи твои, и в квашни твои, и на тебя, и на народ твой, и на всех рабов твоих взойдут жабы. И сказал Господь Моисею: скажи Аарону (брату твоему): простри руку твою с жезлом твоим на реки, на потоки и на озера и выведи жаб на землю Египетскую. Аарон простер руку свою на воды Египетские (и вывел жаб); и вышли жабы и покрыли землю Египетскую (Исх. 8: 1-6).
      Несмотря на то, что жрецы совершат те же действия, фараон начинает не выдерживать. Волхвы способны лишь имитировать, но не приостанавливать, не побеждать Силу Божью. Но фараон, обещав отпустить евреев, увидев, что Моисей, помолившись, фактически уничтожил жаб, вновь ожесточился. Так гордость вводит человека в самые страшные грехи и не дает возможности осознать силу своего падения.
        Господь насылает мошек, потом песьи мухи, мор на скот, воспаление с нарывами, град, саранчу и здесь волхвы уже не могли и сымитировать. Ожесточение сердца довело до того, что Господь вынужден был наслать десятую казнь.
       В полночь Господь поразил всех первенцев в земле Египетской, от первенца фараона, сидевшего на престоле своем, до первенца узника, находившегося в темнице, и все первородное из скота.  И встал фараон ночью сам и все рабы его и весь Египет; и сделался великий вопль (во всей земле) Египетской, ибо не было дома, где не было бы мертвеца. 31. И призвал (фараон) Моисея и Аарона ночью и сказал (им): встаньте, выйдите из среды народа моего, как вы, так и сыны Израилевы, и пойдите, совершите служение Господу (Богу вашему), как говорили вы; 32. и мелкий и крупный скот ваш возьмите, как вы говорили; и пойдите и благословите меня (Исх. 12: 29-32).
      Перед десятой казнью Господь утвердил праздник Пасхи. Ангел Господень прошел мимо тех домов, на дверях которых был сделан знак кровью.
         «С Моисеем вышло до шестисот тысяч человек, не считая жен и детей. Моисей взял с собою и кости Иосифа, как о том заповедал сам Иосиф перед своею смертью. Как только евреи выступили из Египта, перед ними явился столп, который днем был облачным, а ночью огненным. Он указывал им путь.
       День избавления евреев от египетского рабства остался навсегда памятным для них. Господь установил в этот день главный ветхозаветный праздник, который Он назвал Пасхою. Слово "Пасха" означает: прохождение мимо, или избавление от беды (губитель прошел мимо еврейских жилищ). Каждый год вечером этого дня евреи закалывали и приготовляли пасхального агнца и ели его с пресным хлебом. Праздник этот продолжался семь дней.
       Агнец пасхальный, кровью которого избавлены были первенцы еврейские от смерти, прообразовал собою Самого Спасителя Иисуса Христа, Агнца Божия, берущего на себя грехи мира, кровь Которого избавляет всех верующих от вечной погибели.
       Сама же ветхозаветная еврейская Пасха прообразовала собою нашу новозаветную, христианскую Пасху. Как тогда смерть прошла мимо жилищ евреев, и они освобождены были от египетского рабства и получили обетованную землю, так в христианскую Пасху, Воскресение Христово, смерть вечная прошла мимо нас: Воскресший Христос, освободив нас от рабства диавола, дал нам вечную жизнь.
      Христос умер на кресте в день, когда закалывали пасхального агнца, и воскрес непосредственно после еврейской Пасхи; вот почему воскресение Христово празднуется Церковью всегда после еврейской Пасхи и называется также Пасхою» (Прот. Серафим Слободской).
        Оглядываясь в историческое прошлое, должны взять для себя поучение от происходящих событий. Как часто житейские невзгоды заслоняют от нас Лице Господне, как часто неудачи не укрепляют наши сердца, но ожесточают их, более того, забываем о своем Творце и впадаем в самый что ни на есть жуткий атеизм, сопровождаемый грубейшими суевериями. Особенно это характерно юности, когда пытаемся утвердить свою самость в непростой общественной жизни и забываем об истинном Устроителе.
        Наверно, поэтому Бог дает нам разум, чтобы мы в определенное для себя время, все-таки приступили к Его узнаванию. Не могу забыть, как непонятны были вначале египетские казни, как жестоки казались они юному сердцу. Все измерялось некой человеческой справедливостью, в которой рациональное сознание не хотело верить в Божественную Силу. В силу природы – да! Но в Божественную, казалось, слишком. И вот, прочитывая казнь за казнью, начинаешь понимать высший смысл происходящего. Человеку дан путь, и его право выбирать путь. Тот, кто уповает на Бога последует за Моисеем, те же, что считают магию, суеверие и атеизм смыслом бытия – за фараоном.
       Идущих за Моисеем не ждет легкая дорога. Придется идти по синайской пустыне, но перед этим еще и претерпеть знаменитый переход через Чермное море.
         «Моисей дал сигнал к исходу. Поспешно совершив традиционный обряд, израильтяне со своими стадами, а также разноплеменные рабы, работавшие вместе с ними, двинулись из окрестностей Рамсеса и Суккота. Моисей не повел их прямо на восток, потому что там, на «филистимской дороге», располагались цепи египетских фортификаций. Во время своих странствий он хорошо изучил район и, проходя через пустынные местности, умело избегал пограничных постов. Наконец беглецы раскинули лагерь недалеко от крепости Этам. Дальше путь был закрыт. Единственным спасением было сняться с места и углубиться в пустыню к берегам Тростникового моря. Бегство продолжалось всю ночь.
       Когда Мернептах узнал, что Израиль и другие еврейские племена скрылись на востоке, он, не теряя ни дня, погнал колесницы к берегам Тростникового моря. О местоположении Израиля ему, очевидно, донесли из Этама. Теперь пустыня «заперла» евреев. С одной стороны были непроходимые камышовые топи, с другой — надвигались колесницы фараона.
      Раздались крики ужаса... «Разве мало было гробов в Египте, что ты привел нас умирать в пустыню?» — бросали беглецы упреки Моисею. Но вождь верил в то, что Небо спасет его народ даже и в этот отчаянный момент. «Не бойтесь, увидите спасение Ягве», — воскликнул он и, не медля более ни минуты, повел израильтян через топи.
Невзирая на то, что над топями собрались тучи, и надвигался настоящий ураган, египтяне продолжали погоню. Возможно, они и успели бы настигнуть часть беглецов, но с каждым шагом им было все труднее и труднее пробираться в сгустившемся мраке. Тяжелые колесницы застревали в вязком иле, гроза бушевала, ветер переменился и теперь гнал волны на преследователей. Только тогда поняли египтяне, какая опасность им угрожает, и поспешно повернули обратно. Но вода настигла их.
Израильтяне, которые тем временем уже стояли на сухой возвышенности, наблюдали за отчаянными попытками всадников и не верили своим глазам. Произошло нечто такое, чего не ждали ни евреи, ни египтяне. Всего час назад израильтяне были на волосок от гибели. Преследователи беспощадно расправились бы с ними; но вот теперь Ягве спас Свой народ и остановил грозного врага. Это, несомненно, было чудо, хотя внешне действовали обычные стихийные силы.
      Имеет ли право современный человек смотреть свысока на эту уверенность беглецов в особом покровительстве неба? История небольшого племени, чудом уцелевшего среди превратностей судьбы и ставшего носителем Единобожия среди языческих народов, поистине изумительна. Для тех, кто отрицает внутренний смысл в судьбах народов, здесь — лишь какое-то необычайно счастливое стечение обстоятельств. Но христианство оценивает ветхозаветную историю с иной точки зрения и признает в ней проявление того незримого Разума, Который направляет ход мироздания, человеческую историю и судьбу отдельной личности» (О. Александр Мень).
       Важно то, что переход избранного народа дает надежду на то, что пасха возможна с каждым верующим в Бога истинного. Сам по себе переход прообразует начало освобождение. Воды Чермного моря прообразуют собой крещение, через которое происходит избавление человека от рабства греху. Во время дальнейшего путешествия по пустыне евреи пришли к месту, где была горькая вода. Поднялся ропот (не ропщем ли едва увидев неудачу). Господь указал Моисею на дерево. Дерево погрузили в воду и вода сделалась сладкой. Это дерево стало прообразом Древа Христова, поражающего горечь жизни – грех. Так же Господь, когда вновь поднялся ропот из-за нехватки хлеба, даровал манну с неба, а после, когда Рефидиме совсем не было воды, то Моисей ударил жезлом по каменно скале, и потекла вода.
       Манна и вода символизируют пищу и питие, т.е. Тело и Кровь Христову, которые дает Господь в таинстве Святой Евхаристии, спасая свое творение от вечной смерти.
        В Рефидиме на израильтян напали Амаликитяне. Против них выступил Иисус Навин. Евреи победили, но опять Господь помог им, услышав молитву Моисея, стоявшего с воздвигнутыми руками и просящего Бога даровать победу.
       Таки образом, Моисей прообразовал собою победный крест Христов, с помощью которого христиане одерживают свои победы. В Рефидиме же Моисея посетил Иофор, тесть его, приведший к нему жену и детей.
       И услышал Иофор, священник Мадиамский, тесть Моисеев, о всем, что сделал Бог для Моисея и для Израиля, народа Своего, когда вывел Господь Израиля из Египта, и взял Иофор, тесть Моисеев, Сепфору, жену Моисееву, пред тем возвращенную, и двух сынов ее, из которых одному имя Гирсам, потому что говорил Моисей: япришлец в земле чужой; а другому имя Елиезер, потому что (говорил он) Бог отца моего был мне помощником и избавил меня от меча фараонова. И пришел Иофор, тесть Моисея, с сыновьями его и женою его к Моисею в пустыню, где он расположился станом у горы Божией, и дал знать Моисею: я, тесть твой Иофор, иду к тебе, и жена твоя, и два сына ее с нею. Моисей вышел навстречу тестю своему, и поклонился (ему), и целовал его, и после взаимного приветствия они вошли в шатер. И рассказал Моисей тестю своему о всем, что оделял Господь с фараоном и со (всеми) Египтянами за Израиля, и о всех трудностях, какие встретили их на пути, и как избавил их Господь (из руки фараона и из руки Египтян). Иофор радовался о всех благодеяниях, которые Господь явил Израилю, когда избавил его из руки Египтян (и из руки фараона), и сказал Иофор: благословен Гоcподь, Который избавил вас из руки Египтян и из руки фараоновой, Который избавил народ сей из-под власти Египтян; ныне узнал я, что Господь велик паче всех богов, в том самом, чем они превозносились над Израильтянами. И принес Иофор, тесть Моисеев, всесожжение и жертвы Богу; и пришел Аарон и все старейшины Израилевы есть хлеба с тестем Моисеевым пред Богом.  На другой день сел Моисей судить народ, и стоял народ пред Моисеем с утра до вечера. И видел (Иофор,) тесть Моисеев, всё, что он делает с народом, и сказал: что это такое делаешь ты с народом? для чего ты сидишь один, а весь народ стоит пред тобою с утра до вечера? И сказал Моисей тестю своему: народ приходит ко мне просить суда у Бога; когда случается у них какое дело, они приходят ко мне, и я сужу между тем и другим и объявляю (им) уставы Божии и законы Его. Но тесть Моисеев сказал ему: не хорошо это ты делаешь: ты измучишь и себя и народ сей, который с тобою, ибо слишком тяжело для тебя это дело: ты один не можешь исправлять его; итак послушай слов моих; я дам тебе совет, и будет Бог с тобою: будь ты для народа посредником пред Богом и представляй Богу дела (его); научай их уставам (Божиим) и законам (Его), указывай им путь (Его), по которому они должны идти, и дела, которые они должны делать;. ты же усмотри (себе) из всего народа людей способных, боящихся Бога, людей правдивых, ненавидящих корысть, и поставь (их) над ним тысяченачальниками, стоначальниками, пятидесятиначальниками и десятиначальниками (и письмоводителями); пусть они судят народ во всякое время и о всяком важном деле доносят тебе, а все малые дела судят сами: и будет тебе легче, и они понесут с тобою бремя; если ты сделаешь это, и Бог повелит тебе, то ты можешь устоять, и весь народ сей будет отходить в свое место с миром. И послушал Моисей слов тестя своего и сделал все, что он говорил (ему); и выбрал Моисей из всего Израиля способных людей и поставил их начальниками народа, тысяченачальниками, стоначальниками, пятидесятиначальниками и десятиначальниками (и письмоводителями) и судили они народ во всякое время; о (всех) делах важных доносили Моисею, а все малые дела судили сами. И отпустил Моисей тестя своего, и он пошел в землю свою (Исх. 18: 1-27).
         Фактически можно говорить о начале государственной жизни у избранного народа. Этот народ обладал буйным характером, часто роптал, но надо признать, что присутствует и уважение к закону. Видимо, данное законодательство служило прелюдией с законодательству Синайскому. Уважение к закону выковывалось постепенно. Опьяненные свободой евреи уже не желали слушать и слышать. Чтобы не потерять нити свободы, связующие с Творцом, Господь решил дать Закон на века.
         Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства; да не будет у тебя других богов пред лицем Моим.
          Эта первая заповедь сразу же проводит водораздел между верными и неверными. Любовь к Богу объективно ведет к тому, что исполнишь вторую заповедь, гласящую:
    Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня,  и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои.
       Кумиротворение – страшнейшее нечестие, оскорбляющее Бога, удалившее человека от своего Творца. Если не любишь Бога, то сотворишь кумира и будешь поминать имя Господне всуе. . Одно вытекает из другого.
       Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно.
           Возлюбивший Бога не будет понапрасну вспоминать Его. Достаточно вспомнить наши отношения с родителями. Если мы их любим, то стараемся не поминать их плохим словом, или обсуждать тех, которые дали жизнь. Уважение к ним должно сопровождать наш жизненный путь. Это уважение переходит в обязательное их посещение.
        Тот, кто исполняет первые три заповеди, обязательно захочет молитвенного общения с Отцом, Который и назначил день этого общения.
        Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай (в них) всякие дела твои, а день седьмой — суббота Господу, Богу твоему, не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни (вол твой, ни осел твой, ни всякий) скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих; ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и все, что в них, а в день седьмой почил; посему благословил Господь день субботний и освятил его.
           В день покоя человек согрешил в раю, в этот день восстанавливалась связь с Богом, утраченная в далекой древности. В этот день человеку предписано забыть свои житейские дела, оглянуться окрест себя, чтобы после внимательно заглянуть внутрь своей души и обратиться к Отцу, дабы исправил нашу греховность, которая держит нас в рабском состоянии. В этот день человек вступает в общение с Абсолютной Свободой и быть обремененным житейским смутами, значит, подчинить себя демонам, значит, отвергнуть от себя любовь Божью, значит, объективно творить кумира из предметов, окружающих нас, значит и не возлюбить своих родителей, напоминающим нам, что не сами мы создали себя, но Сила, данная Богом для рождения.
         Почитай отца твоего и мать твою, (чтобы тебе было хорошо и) чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе.
         Жизнь человека зависит от почтения им родителей. Это вытекает из любви к Богу. Возлюбив Бога всем сердцем и всем разумением, мы эту любовь перенесем и на наших родителей, уважая которых, принимаем ценность жизни, которая дана не по нашей воле. Понимание ценности жизни приводит к мысли о невозможности нарушать ее, учитывая, что не мы даровали эту жизнь, но наш Господь через наших родителей.
       Не убивай.
       Данная заповедь ведет к другой, требующей не прелюбодействовать, потому что блуд – убийство. В блуде мы растрачиваем свое семя, тем самым уничтожая путь, начертанный Господом. В свое время сын Иуды Онан был уничтожен за то, что не пожелал восстановить семя брату своему и семя отдавал земле. Блуд, как и убийство, несет смерть, а смерть - это всегда воровство, поэтому и запрещает Господь воровать, ибо воровство всегда сопровождается убийством. Представим, что не убил. Но разве тот, которого ограбили, не получил сердечную рану, разве нищий, у которого украли последнюю краюху хлеба, не может умереть от голода?
       Тот, кто совершает преступление, обязательно будет лжесвидетельствовать. Зная это, Отец Небесный требует не лгать на ближних. Ложь – начало падения. Ложь ведет к нарушению десятой заповеди.
      Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, (ни поля его,) ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, (ни всякого скота его,) ничего, что у ближнего твоего.
      Ложь рождает зависть, которая толкает человека на преступления.
       Следует заметить, что невозможно одну заповедь соблюдать, а какие-то не соблюдать. Нарушение одной заповеди ведет к нарушению другой. Пусть не обольщают себя те, кто заявляет. Что никого не убивал и не повинен в смерти ближнего, ибо его воровство, его ложное слово о друге, возможно, кого-то убило.
    «Какие простые на первый взгляд слова! Но если нам они кажутся чем-то само собой разумеющимся, то для древнего мира они звучали небывалым откровением. Достаточно вспомнить, какие отношения между человеком и божеством царили в Египте, Вавилоне, Греции, чтобы понять, насколько необыкновенными должны были представляться современникам священные законы, начертанные на скрижалях. Эти два невзрачных, грубо отесанных камня имели неизмеримо большее значение для духовной истории человечества, чем тысячи искусно украшенных ассирийских и египетских памятников.
Величайшая заслуга Моисея перед человечеством заключается в том, что он осмелился провозгласить утраченный Закон, открыть забытые пути к Богу, не устрашившись противодействия и непонимания. Он говорил, обращаясь не только к Израилю, а ко всему миру, к будущим векам» (Прот. Александр Мень).
      Но для того, чтобы укрепить веру, необходим был символ. И не просто символ, но реальное жилище Бога, в котором человек соприкасался со своим Отцом. Было установлено священство, получившее от Бога обязанности, и установлена Скиния, прообразовавшая собой Церковь Христову и превечную Матерь Божью, Которая вместив в Себя Сына Божьего, как бы была Домом Божьим.
       С Синайским законодательством и Святой Скинией Завета  израильский народ стал проходить свое сорокалетнее странствие. Но почему народ, которого избрал Господь, был вынужден совершать сорокалетнее странствование по пустыне? Ведь были явлены такие чудеса, после которых даже у самого каменного сердца должны были отпасть сомнения. Например, Моисей, вызванный Господом на гору Синай, спустившись с нее, после заключения Завета, буквально пылал ярким светом, что на него смотреть было невозможно. На Моисее была слава Божия, и эту славу народ видел постоянно. Что же случилось, что, имея такое пред собой явление, народ был лишен возможности обрести землю обетованную сразу. Ведь еще до получения десяти заповедей израильтяне реально ощутили, что отступление в язычество приведет к смерти, причем от малого количества людей. Вспомним, что, сотворив себе золотого тельца, отступив от Единого Бога, народ в большинстве своем готов был разорвать Моисея на части, но небольшая дружина левитов обрушилась на неверных и перебила их, внушив страх колеблющим. И Бог вновь возвратился к еврейскому народу, который странным образом продолжал роптать и выказывать недовольство. Даже сестра Моисея Мариам и брат Аарон упрекали и унижали великого пророка, унижали Божественного посланника. В результате Мариам была наказана проказой, самой страшной болезнью древнего времени.
        Слава Богу, что увидев проказу, вразумился Аарон и сказал Моисею: «не поставь нам во грех, что мы поступили глупо и согрешили». И Моисей, как истинный пророк, молит Бога об исцелении своей неразумной сестры. И Господь исцеляет ее, но после того, как она семь дней провела вне стана. Наверно, это время уединения, заставило Мариам пересмотреть свое поведение.
        Именно так поступаем и мы, когда получаем наказание, то начинаем задумываться о своем жизненном пути. Но для этого необходимо присутствие в душе религиозного благоговения и памяти, что, безусловно, было у Мариам.
       Господь простил глупость близких Моисея, но как было простить без внушения то, что совершили израильтяне, подойдя к границам Земли Обетованной. Избраны были двенадцать человек, по одному из каждого колена. Посланные обошли всю Землю и возвратились через сорок дней, неся с собой виноградную ветвь с одной кистью ягод, которая была такая большая, что ее пришлось нести на шесте двум человекам. Все хвалили удивительное плодородие земли. Но десять человек, кроме Халева из колена Иудина и Иисуса Навина из колена Ефремова, начали смущать народ, говоря:  «народ, живущий в той земле, силен и города велики и сильно укреплены ... не можем мы идти против народа того, он сильнее нас. Там мы видели таких исполинов, что перед ними мы не более, как саранча».
        Израильтяне подняли жуткий вопль и вновь, в который раз, стали роптать на Моисея и Аарона, бросая обвинения: «Для чего Господь ведет нас в землю сию, чтобы мы пали от меча? Жены наши и дети наши достанутся в добычу врагам. Не лучше ли нам возвратиться в Египет?»
       Все попытки Иисуса Навина и Халева успокоить народ и не противиться воли Господней были тщетны. Израильтяне взялись за камни, чтобы побить Моисея, Аарона, Иисуса и Халева, после чего, намереваясь вернуться назад в Египет.
      Тогда слава Господня в виде облака явилась в Скинии Завета перед народом. И сказал Господь Моисею: «доколе этот народ будет не верить Мне при всех знамениях, которые Я ему сделал? Скажи им от имени Моего: как говорили вы вслух Мне, так и сделаю вам. В пустыне сей падут тела ваши, и все вы, которые роптали на Меня, не войдете в землю, на которой Я клялся поселить вас, кроме Халева и Иисуса Навина. Завтра же поверните и идите в пустыню к Чермному морю. Детей ваших, о которых вы говорили, что они достанутся в добычу врагам, Я введу туда, а ваши тела падут в этой пустыне. По числу сорока дней, в которые вы осматривали землю, вы понесете наказание за грехи ваши сорок лет, год за день, чтобы вы узнали, что значит быть оставленным Мною».
         Десять недостойных соглядатаев были тотчас поражены смертью. Но даже это не вразумило израильтян, и они отказывались исполнять волю Божью, стремясь самостоятельно, без Моисея, двинуться на гору, где жили Амаликитяне и хананеи, но были разбиты и с позором бежали. Началось их сорокалетнее странствие.
       «Вскоре после осуждения на сорокалетнее странствование, между евреями возникло новое возмущение. Некоторые евреи (предводителем которых был старшина одного племени, Корей) были недовольны тем, что священство предоставлено только племени Аарона. Но Господь наказал их - земля, разверзшись, поглотила бунтовщиков.
      Чтобы прекратить между евреями споры, кому принадлежит священство, Моисей, по повелению Божию, приказал всем старейшинам принести свои жезлы и положить на ночь в скинию. На другой день все увидели, что жезл Аарона расцвел, пустил почки, дал цвет и принес миндали. Тогда все признали Аарона первосвященником.
      По повелению Божию, жезл Ааронов был положен пред ковчегом завета.
      Однажды, за свой ропот на Бога, евреи были наказаны появлением множества ядовитых змей, которые жалили народ, так что многие умирали. Евреи раскаялись и просили Моисея помолиться о них Богу. Господь повелел Моисею сделать медного змия и повесить его на знамя. И кто из ужаленных смотрел с верою на медного змия, тот оставался жив.
      Этот медный змий служил прообразом Христа, Спасителя. Христос распял с Собою на кресте все наши грехи, и мы теперь, взирая с верою на Него, исцеляемся от грехов своих и спасаемся от вечной смерти.
      За время сорокалетнего странствования все евреи вышедшие взрослыми из Египта, вымерли, кроме Иисуса Навина и Халева. Народилось новое поколение, которому суждено было вступить в землю обетованную. В последний год странствования умер и Моисей. Перед своею смертью он поставил вождем вместо себя Иисуса Навина» (Прот. Серафим Слободской).
        Что мы можем взять для своего религиозного становления из этой Священной истории? В этой истории насилие перемежается с милосердием, ропот со смирением, убийство и ненависть ходило рядом с любовью и милостью. Но главное, думается, в том, что в этом сорокалетнем походе из рабов Господь творил новый свободный народ. Пустыня стала испытанием, которое выдержало все несколько человек. Вот эти несколько человек и стали избранным народом. Своим самопожертвованием они фактически спасли потомков тех, кто постоянно пребывал в мятежном состоянии. В пустыне Господь научил народ не только свободе, но и религиозному поклонению Единому Богу. В этом истинное освобождение. Сорокалетнее странствие означало пасхальный переход от душевного состояние к духовному. А этот переход редко, когда происходит мгновенно. Чаще всего это мучительное и кровавое движение. Как же тяжело сбросить себя вериги долголетней привычки, наконец, обнаружить в себе задатки свободного человека.
        Странствование евреев происходило во втором тысячелетии до Р. Х., это было детство человечества, но именно в детстве выковывалась религиозное стояние человека перед Единым Богом. В эти сорок походных лет Бог создавал Себе народ, который не мог уже быть языческим. Даже если в массе своей он пребывал в суевериях, все равно находилась элита, помнящая заключенный Моисеем Завет с Богом. В этой элите было заложено вдохновение, идущее от Бога. Отныне раздавалась Песнь Богу, и она не прекращалась и не прекращается доныне. Человек не ощущал себя уже одиноким в пустыне, ибо знал, что Господь рядом, и Он слышит его молитвы, даже если эти молитвы не всегда изложены обрядовыми формулами. Заслуга Моисея, кстати, в том, что создав Богослужение и обряды вместе со своим братом Аароном, он в первую голову ставит нравственный этический закон, а не пустые обрядовые формы. Главное – исполнение Декалога, а все остальное – приложение.
    В Обетованную Землю вступал, таким образом, иной народ, чем был в Египте. Этот народ уже не был поражен суевериями своих отцов, он был полон энергии, в нем не было прежнего страха, но было упование на Господа, Силой Которого будут происходить великие чудеса. Обладая многочисленным воинством, Иисус Навин в то же время не мог быть уверен в победе. Слишком опасен был враг. Этот враг не желал мирного соседства. В израильтянах он видел ненужного соседа. И победить своих врагов Израиль мог только при помощи Божьей. При Гаваоне, одерживая победу, но, не успевая избить врагов, Иисус Навин умолит Бога о том, чтобы остановилось солнце, дабы продолжить уничтожение врагов. Об этом чуде есть пространная беседа, которую не могу не привести полностью.
      «Повествование св. Библии об Иисусе Навине, "остановившем солнце", является одним из излюбленных мест нападок и возражений со стороны безбожников. Но новейшие исследования и открыли науки, а также археологические работы, производимые в Месопотамии, с несомненностью подтверждают историческую достоверность всех библейских событий.
       Известный английский ученый, археолог Артур Гук (ум. в 1952 г.), касаясь вопроса о чуде Иисуса Навина, говорит: "Прежде всего уясним себе: нет места для постановки вопроса - мог ли Бог совершить такое чудо; вопрос скоре в том - совершил ли его Бог... если кто-нибудь говорит мне, что чудеса невозможны, то он предлагает мне принять теорию, будто создавший вселенную не имеет силы приспособить впоследствии часть созданного для Его, собственных целей; иначе говоря - создавший целое будто не может изменить часть его.
      Ведь это же абсурдно!
      При тщательном исследовании текста, мы обнаружим, что в нем есть несколько важных мыслей, которыми можно воспользоваться, как данными с астрономической точки зрения. Дело в следующем. В то время, когда для человека, стоящего на дороге, ведущей к горе Вефоронской, солнце было видно над Гаваоном, а луна над долиной Аиалонскою, то дождь "больших камней" падал с небес между Вефоронской дорогой и Азеком, и сутки были удлинены почти на 24 часа.
     Теперь обратим внимание на слова Иисуса Навина в его молитве; в ней мы находим, что просьба его была буквально следующей: "Будь, солнце, безмолвно (тихо, спокойно) над Гаваоном". Здесь приведено еврейское слово "дамам", обозначающее - "быть безмолвным, или бездейственным". Так, например, в псалме 29, 13 читаем: "Да славит Тебя душа моя и да не умолкает" - "дамам". Именно это слово употреблено в еврейском оригинале, во всех трех случаях вышеприведенной записи Иисуса Навина, где мы читаем: "стой", "остановилось", или "стояло".
      Наука доказала, что свет имеет вокальное свойство; иначе говоря, быстрое колебание или дрожание в эфирных волнах, что и представляет собою свет, - вызывает особенный звук, хотя наши уши не имеют достаточной чувствительности, чтобы расслышать его. Существует мнение многих ученых, что действие солнца на землю заставляет последнюю вращаться вокруг ее оси.
       Чтобы день мог быть продлен, по желанию Иисуса Навина, вращение земли вокруг ее оси - если принять эту теорию за правильную - должно было бы, до некоторой степени, задержаться. Причем явление это могло бы иметь место в результате нейтрализации уменьшения или, в некотором роде, противодействия в процессе влияния солнца на землю.
      Отсюда явствует, что слова Иисуса Навина находятся в точном согласии с открытиями современной науки: "солнце, будь безмолвно, или бездейственно".
       Если, поэтому, влияние солнца временно было уменьшено, земля должна была вращаться намного медленнее, и день должен был быть длиннее.
      Великий астроном Ньютон доказал, как легко вращение земли могло бы быть замедлено совершенно незаметно для обитателей ее".
      Затем А. Гук сообщает, что один опытный ученый в. Копенгагене сообщил ему, что имел некоторую догадку, насчет падавших с неба "больших камней", приведших в замешательство амореян. Он предполагал под камнями хвост или известную часть большой планеты, которая подошла на соответствующее расстояние к земле. Этот ученый высказал свое убеждение, что, если бы было предпринято исследование на указанном месте, то были бы обнаружены камни метеорного происхождения.
     Мы имеем здесь, пожалуй, объяснение всего чудесного события.
     Известно, что небесные тела обнаруживают свойство взаимного магнитного притяжения, и не будет безосновательно предполагать, что приближение большой кометы в сфере влияния земли могло, в значительной степени, быть препятствием к воздействию солнца на землю.
      Могло ли здесь иметь место контр-притяжение? - думаю, - говорит А. Гук, - ни один ученый сказать нам этого не может. Но, во всяком случае, замечательно то, что этот дождь метеорных камней, - которые отлично могли бы быть хвостом какой-нибудь огромной кометы, - должен был совпасть с нарушением в процессе вращения земли вокруг ее оси.
      Ученый Мануил Великовский также не без основания утверждает, что прошедшая вблизи Земли комета, стала планетой Венерой. Он свидетельствует, что древние индусские документы, а также египетская письменность, знавшие о существовании планет и относящиеся к четвертому тысячелетию до Рождества Христова, не упоминают о Венере. С другой стороны, вавилонские записи, относящиеся к тысячному году до Р. X., говорят о появлении новой планеты, как о "ярком светиле, присоединившемся к другим светилам". С этого времени в астрономических трудах начинает фигурировать планета Венера.
     Все же для таких вещей, какие описаны в книге Иисуса Навина, астрономия требует фактов, и история подтверждает, что это действительно, имело место.
       Проф. Тоттен в Америке очень тщательно исследовал этот предмет, с астрономической точки зрения, и результаты опубликовал в математическом вычислении. Оказывается, что не больше, чем, однажды, солнце, луна и земля находились в положениях, подобных описанным в книге Иисуса Навина. Работая над своими вычислениями, обхватывающими время от наших дней до времени Иисуса Навина, профессор находит, что невозможно не придти к заключению, что целые сутки, в двадцать четыре часа, были прибавлены к мировой истории.
       Е. Мандер, ученый при Королевской Обсерватории в Гринвиче - этом замечательном центре астрономической науки и исследований, также опубликовал работу на этот предмет. Он определил время дня, когда это чудесное явление имело место, обнаружив точное место, на котором Иисус Навин должен был тогда находиться.
      Но это еще не все! Нужно обратить внимание на построение библейского текста: "стояло солнце среди неба, и не спешило к западу почти целый день". Вычисления профессора Тоттена устанавливают, что, хотя к мировой истории как-то прибавились точно двадцать четыре часа, однако, ко времени Иисуса Навина может быть отнесено толькодвадцать три часа и двадцать минут, как и сказано в Писании - "почти целый день".
     Следовательно, для, требуемых астрономическими вычислениями, упомянутых двадцати четырех часов не хватает еще сорока минут. Тут мы опять имеем образец точности свящ. страниц Библии. В 4-й книге Царств, гл. 20, 8-11, мы читаем, что по просьбе царя Езекии Господь дал знамение через пророка Исаию, - тень на солнечных часах возвратилась назад на десять ступеней. "Десять ступеней" равняются как раз сорока минутам. Эти то сорок минут и пополняют с точностью до минуты, таинственно наросшие в истории нашей планеты двадцать четыре часа, о которых говорит профессор Тоттен.
     Посмотрим теперь, что говорить история об удлиненных сутках Иисуса Навина, - говорит ученый А. Гук.
     Есть три древних восточных народа, которые сохранили их исторические данные, - это: греки, египтяне и китайцы. Все они имеют сказания об одном необыкновенном длинном дне. Грек Геродот, который назван "отцом истории", за 480 лет до Рождества Христова рассказывал, что некоторые египетские жрецы показывали ему записи об удлинении суток на много больше, чем двадцать четыре часа. В древних китайских записях прямо утверждается, что это событие произошло в царствование императора Ио, и в китайских родословных списках указано, что этот император царствовал в Китае> во время Иисуса Навина.
      Лорд Кингсбороу, предпринявший специальное обследование первобытных индейцев в Америке, устанавливает, что мексиканцы, которые достигли высокой степени цивилизации, задолго до того, как Америка была открыта европейцами, - имеют сказание, что солнце "стояло неподвижно" целый день, и это было в том году, который они называют "семь кроликов". Год же "сими кроликов" соответствует точно тому времени, когда Иисус Навин с израильтянами завоевывал Палестину.
      Таким образом, мы имеем независимые друг от друга доказательства истинности библейского повествования, не подлежащие никакому сомнению, - от греков, египтян, китайцев и мексиканцев. Утверждение такого хора свидетелей нельзя не принять за абсолютно последнее слово.
      Это же подтверждают, - говорит ученый М. Великовский, - финляндские, японские, перуанские и другие легенды.
      "Однажды, - сообщает А. Гук, - одно лицо сказало мне, после моей лекции об этом предмете: "что касается этого феномена, я должен подчиниться приговору науки, но я не могу допустить, что все это случилось только по молитве одного человека".
     Пожалуй, это может смущать и других. Поэтому, я пользуюсь случаем, чтобы отметить, что чудо это проливает свой замечательный свет на тайну действующей молитвы.
     Бог, конечно, знал от начала, что это событие должно было произойти, но Он также знал и то, что Иисус Навин должен был молиться. Иисус Навин будучи в общении с Богом, как "споспешник" Его (2 Кор. 6, 1) был побужден молиться так, что его планы оказались согласованными с предначертаниями Бога. Молитва была звеном между Иисусом Навином и величественным явлением, которому Бог только что намеревался дать место. Если бы Иисус Навин не был в связи с Богом, он, возможно, приготовил бы свои войска для ночной атаки, и, в этом случае, удлиненный день был бы для него гибельным.
      Вокруг нас совершаются дела Божии, и одно какое-либо из Его бесчисленных средств Он всегда может приспособить к любой нашей нужде (Филип. 4, 19). Бог совершает это не путем изменения Его премудрых планов, а посредством побуждения нас (если мы "водимы Духом Божиим" - Рим. 8, 14) к тому, чтобы мы приспособляли наше заблуждающееся "я" и изменяли наши неразумные действия, соответственно предопределенным и Божественно-совершенным намерениям Творца. Тогда мы получаем ответы на наши молитвы. Опыты доказали, что люди, наиболее полно отдающиеся Богу и с живой готовностью отказывающиеся от своих планов, ради планов Божиих, - всегда получают ответы на свои молитвы, и ответы эти почти граничат с чудом". - Так говорит большой ученый, археолог, профессор Артур Гук».
(Составлено гл. образ. по кн. "Достоверность Библейских чудес" А. Гука и др).
       Можно с уверенностью сказать, что данное чудо перевернуло сознание еврейского народа не менее, чем чудеса Моисея. В этом нарушении физических законов было явлено всемогущество Божье. Народ понял, что он Его народ. Память об этом событии врежется в народное сознание, станет частью Бытия. В этом Бытии Бог соучаствовал Своим избранникам, и потому Он потребует, чтобы Его воля, Его закон постоянно напоминались. Участие Бога в жизни народа станет постоянным.
       Когда наступит время судей, которых у Израиля было четырнадцать, то Господь будет вновь и вновь нарушать все физические законы. Гедеон, например, одержит победу с тремястами воинами над мадианитянами и амаликитянами. Это было поистине чудо. Но это чудо свершилось Силой Господа. После этой великой победы евреи предложили Гедеону царскую власть, но Судья Израиля категорически отказался, сказав: «ни я не буду владеть вами, ни сын мой; Господь да владеет вами».
        Этот отказ от царства часто возбуждает республиканцев выступать против монархического образа правления. Однако забывается самое важное: Высшим монархом для народа являлся Господь и забирать эту прерогативу у Бога без Его позволения Гедеон не мог, признавая Божественное ведение народом. Кроме того, часто в те древние времена монархи ассоциировались с богами. Допустить возрождение язычества Гедеон, конечно же, не мог. Монархия явится тогда, когда появилась потребность оградить уже не язычество, а священство от тех злоупотреблений, которые они творили. Достаточно указать на сыновей Илии Офни и Финееса, на двух сыновей великого пророка Самуила.
         Дети Илии были настолько развращены, что в войне с филистимлянами не только потеряли Ковчег Завета, но и сами были убиты. Служение стало привычкой. И хотя Самуил возродил веру в Господа, уничтожил идолопоклонство, он не смог справиться со своими нерадивыми сыновьями. Поэтому просьба народа даровать царя по-своему понятна.
      Царская власть представляла изначально для народа ярмо. Об этом Самуил говорил народу. Но народ, уставший от свободы, как это не покажется странным, просит Самуила дать царя. Самуил молит Господа, И Господь сказал ему: «послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними».
      Самуил пытался отвести народ от монархии в лице человека, но Израиль хотел быть как другие народы. Чтобы избежать падения народа в язычество, Самуил помазывает на царство Саула, избранника Божия.
      История с Саулом вообще поучительна. Он был благословлен Богом, и потому можно говорить о его Божественной легитимности. Но почему народ все-таки предпочел Богу человека? Видимо, по-человечески это понятно. Обращаться к Богу по всякой мелочи не целесообразно, и народу хотелось иметь царя, понимающего их нужды.
         Самуил, исполнив пожелание народа, сказал: «Если будете бояться Господа и служить Ему и слушать гласа Его, и не станете противиться повелениям Господа, и будете и вы и царь ваш, который будет царствовать над вами, ходить вслед Господа Бога Вашего, то рука Господа не будет против вас. А если не будете слушать гласа Господа и станете противиться повелениям Его, то рука Господа будет против вас».
        То есть монархия или власть судей являются не столь важным, если народ и царь понимают суть теократической идеи. В конце концов и при власти судей творились беззакония. И важно вот еще что понять: не было выбора между республикой и монархией, он был между теократией и теократической монархией, которую должен был осуществлять избранник Божий. Поэтому республика есть дело вряд ли Богоугодное. Кроме того, следует обратить внимание, что наряду с царем в народе пользовался почтением и уважением пророк Божий и первосвященник Самуил, к слову которого прислушивались с глубоким уважением. Другое дело, что тот же Саул, вначале творивший угодное Богу, после многих побед над врагами, впал в обыкновенный человеческий грех – тщеславие. Это не могло не привести к тому, что Дух Святый покинул еврейского царя, и он стал обуреваем злым духом, т.е Св. Писание прямо говорит, что царь впал в демоническую прелесть. Вот тогда становится законным избрание другого царя. И Господь велит Самуилу: «долго ли тебе печалиться о Сауле? Пойди в город Вифлеем, там между сыновьями Иессея Я усмотрел Себе царя».
        И Самуил совершает помазание над Давидом, юношей из Вифлеема. Обратим внимание, что, совершив помазание на царство, Самуил с точки зрения государственной совершил преступление, но Божественная воля выше общественной. Что любопытно? Давид фактически по воле Божьей стал царем, но он не предпринимает никаких враждебных действий относительно еще здравствующего Саула. Св. Писание ясно проводит мысль, что избрание Божие не человеческое, и обязательно исполнится. Это Давиду будет дано стать поэтом и прекрасным музыкантом, способным утихомирить злой дух, мучающий Саула, ему будет дана сила, способная уничтожить непобедимого Голиафа, и он же, когда зависть одолеет сердце Саула, не посмеет поднять руку на помазанника Божьего, хотя состоялось уже его помазание на царство. Он не посмеет не только убить Саула, но и уничтожит тех, кто будет способствовать смерти Саула, своего, кстати, тестя, и его сыновей, побратимов Давида.
       Давид являет собой удивительный образец монарха, преданного Богу. И в то же время ему не были чужды и человеческие слабости, вплоть до великих грехов. Достаточно вспомнить эпизод с Вирсавией, к которой царь воспылал любовной страстью. Его любовь странным образом переплелась с преступлением. Возможно ли такое? Но не могу не вспомнить с детства знакомую историю из пушкинского романа «Капитанская дочка», когда Швабрин, этот негодяй, не посмел на допросе упомянуть имя Марии Мироновой. Значит, теплилась в нем любовное чувство. Господи, как все же глубок и, порой, невыразим, человек.
      Давид, конечно, не Швабрин, но подлость совершил, услав Урию, мужа Вирсавии, на самый опасный участок военных действий с ясной мыслью убить соперника. Урия был убит. Вирсавия была огорчена, но приняла Давида, став его женой.
       Опьяненный любовью Давид не заметил совершенного им великого греха. Вирсавия родила сына. Но дальше стали происходить интересные события. По повелению Божию к заблудшему царю пришел пророк Нафан и сказал: «в одном городе жили два человека: один богатый, а другой бедный. У богатого было очень много мелкого и крупного скота, а у бедного ничего, кроме одной овечки, которую он купил маленькой и растил ее вместе со своими детьми; она ела, пила, спала вместе с ним и была для него как дочь. Но пришел к богатому человеку странник. Чтобы угостить странника, богатый пожалел своих овец и волов, а взял овечку у бедняка и заколол ее для своего гостя».
         Давид страшно разгневался на такого человека и сказал Нафану: «жив Господь (т. е. клянусь Богом), человек, сделавший это, достоин смерти, а за овечку он должен заплатить вчетверо, за то, что он сделал это и не имел сострадания».
        Тогда Нафан воскликнул царю: «этот человек - ты. Так говорит Господь Бог: Я помазал тебя в цари над Израилем, Я избавил тебя от руки Саула, зачем же ты пренебрег слово Господа? Жену Урии ты взял себе, а его ты убил мечем аммонитян. За это меч не отступит от дома твоего. Я воздвигну на тебя зло из дома твоего».
        И ответил Давид пророку: «согрешил я перед Господом».
         Нафан же сказал: «Господь снял с тебя грех твой; ты не умрешь, но умрет родившийся у тебя сын».
         Царь раскаялся в своем преступлении. Но цена! Плод этого преступления погиб. Глубина же покаяния Давида выражена им в знаменитом 50 псалме  Давида, который потрясает и сегодня своей искренностью и глубиной.
       Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя; яко беззаконие мое аз знаю, и грех мой предо мною есть выну. Тебе единому согреших и лукавое пред Тобою сотворих; яко да оправдишися во словесех Твоих, и победиши внегда судити Ти. Се бо, в беззакониих зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя. Се бо, истину возлюбил еси; безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси. Окропиши мя иссопом, и очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся. Слуху моему даси радость и веселие; возрадуются кости смиренныя. Отврати лице Твое от грех моих и вся беззакония мои очисти. Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене. Воздаждь ми радость спасения Твоего и Духом Владычним утверди мя. Научу беззаконныя путем Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся. Избави мя от кровей, Боже, Боже спасения моего; возрадуется язык мой правде Твоей. Господи, устне мои отверзеши, и уста моя возвестят хвалу Твою. Яко аще бы восхотел еси жертвы, дал бых убо: всесожжения не благоволиши. Жертва Богу дух сокрушен; сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския. Тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожегаемая; тогда возложат на олтарь Твой тельцы.
        Наверно, на иврите сей текст звучит еще более внушительнее, но привожу славянский текст, потому что помню, какое потрясающее впечатление произвел этот псалом на меня, ищущего Бога. Наш путь сопряжен с падениями, которые, видимо, столь же болезненны, как и у царя Давида. Особенно это свойственно юности, когда ради любимой, порой, действительно, готов совершить преступление. Вспомним, как злились, когда рядом с девушкой, которая нравится, смел находиться другой человек. Что-то непонятное закипало в груди и хотелось ринуться в бой, завоевав ее расположение. И это расположение, порой, завоевывалось в пьяной драке, исход которой часто был очень плачевен. А после начиналось осмысление пройденного пути, приходило понимание, что выше любви ничего в этой жизни нет. Эта мысль особенно часто посещает в часы уединения, когда сопоставляешь события и действия, когда понимаешь, что истинная любовь не может все-таки идти об руку с насилием. В эти моменты осмысления начинаешь прощупывать нить, связующую нас с Творцом, приходит понимание великой одинокости, рождающей беседу с Уединенным и Единственным Утешителем. Эта нить связывает на интуитивном уровне, но именно на этом уровне происходит поиск Святого Иерусалима.
        Когда-то Давид нашел место для своей столицы, нашел там, где когда царь Салима  Мелхиседек встречал Праотца. Каким-то удивительным чутьем Давид поставил Скинию Завета в центре мира, в центре земли. Он не построил Храм, потому что много крови пролил, но Господь, зная искреннее сердце этого человека, даровал ему обетование, что его престол устоит во веки, т.е. в его роде будет явлен миру Спаситель мира. И это, несмотря на его падения, так свойственные человеку. Но главное в нем было то, чего, к сожалению, не всегда имеем, - вера в своего Творца. Его твердое исповедание зачастую напоминает исповедание многострадального Иова, который для многих стал примером следования.
                ***
        Помню, какое потрясение вызвала эта книга, которую советовал постоянно перечитывать великий грешник Лев Толстой. Это книга не просто книга о испытании человека, это книга о вере, любви и надежде. Перед нами панорама жизненных событий, в которых непосредственное участие принимает читатель. Становишься зримым участником библейского события. Данная книга представляет собой высокую поэтическую трагедию, финал которой непредсказуемо великолепен и оптимистичен. После Иова придет Фауст и Мефистофель, вечный искуситель, но именно в древние времена люди задумывались о своем пути среди мировой безбрежности.
         Из этой книги узнаем о совете Божьем, на котором присутствовал и сатана. Он не мог и не может принять величие человека. Он убежден, что человек силен только тогда, когда Бог охраняет свое чадо от лукавых козней.   «Разве даром богобоязнен (праведен) Иов? Отними у него все, что у него есть, - благословит ли он Тебя?»
         И вот Господь согласился отступить на время от Иова. Сатана радостно принялся за свое черное дело. В один день разбойники угнали весь скот, слуг перебили, а страшный ураган из пустыни уничтожил дом, в котором были дети Иова, погибшими под обломками разрушенного крова. Что же Иов? Потрясающая фраза: «Бог дал, Бог и взял: да будет благословенно имя Господне».
        Тогда дьявол просит Бога, чтобы он разрешил поразить Иова болезнью – проказой. Эта страшная болезнь, как бы показывающая безмерность греха, овладевшая человеком. Даже жена просит Иова похулить Бога и умереть, что сама и совершила. Но Иов тверд в своем исповедании. Тогда приходят друзья-мудрецы. Ох, уж эти творцы рационализма. Но пришли они, как истинные друзья. Они пришли утешить друга в его безмерном страдании.
      «И сидели с ним на земле семь дней и семь ночей; и никто не говорил ему ни слова, ибо видели, что страдание его весьма велико».
         Они молчат, когда надо сострадать. И тогда только Иов проклял день свой. Услышав таковую дерзость, мудрецы начинает философствовать. Они уверены, что Господь не мог наказать праведника. Очевидно, что Иов согрешил, и потому Бог наказывает его. Но интересно, что древние мудрецы не столько с Иовом спорят, сколько выстраивают свою этическую систему миропорядка, в которой свое философствование выдают за действительность. В этой системе Иов должен быть виновен, как и виновны его сыновья. Философам нет дела, что прошлая жизнь Иова – образец для подражания. Сам Иов говорил о себе, опровергая клевету своих мнимых друзей: «...Потому что я спасал страдальца вопиющего и сироту беспомощного. Благословение погибавшего приходило на меня, и сердцу вдовы доставлял я радость. <...> Сокрушал я беззаконному челюсти и из зубов его исторгал похищенное. <...> Внимали мне, и ожидали, и безмолвствовали при совете моем. После слов моих уже не рассуждали; речь моя капала на них. <...> Я назначал пути им, и сидел во главе, и жил как царь в кругу воинов, как утешитель плачущих».
         Но мудрецам нужен виновный. Их система ищет виноватого. Для них Бог – министр по делам общественного порядка и призрения, который содействует земледелию и удовлетворяет жалобщиков, защищает бедняков и т.д. и т.п. Но это не функции Бога. В речи мудрецов предстает какой-то странно-равнодушный бог, не соприкасающийся с совестью человека. Философам кажется, что Бог не способен вступить в разговор со своим творением. «Неужели для тебя опустеть земле, и скале сдвинуться с места своего? Неужели Он, боясь тебя, вступит с тобою в состязание, пойдет судиться с тобою?»
        «В Библии, и не только в книге Иова, есть Кому и есть что ответить на такие вопросы. Мудрецы, однако, не ждут ответа, нелепо кажется им на такие вопросы отвечать: отрицательный ответ заведомо предопределен. Более того: такое положение вещей их удовлетворяет, они преклоняются перед равнодушием Бога и, что уже вовсе непонятно, гордятся собственным бессилием. Это все общие, читаные-перечитаные места. Вот еще что здесь, однако, озадачивает: Бог лишь из боязни мог бы двинуться навстречу человеку! Лишь из боязни, уступая силе, проявляется отзывчивость. Вот какие ценности полагают мудрецы в основу своего справедливого миропорядка. Великодушию, доброй воле нет места в их мире. Делая вид, будто они открыли в мире справедливость,– мудрецы на деле исподтишка подгоняют понятие справедливости под наличное положение вещей... несправедливость которого в глубине души не вызывает у них сомнений.
       Человек надежно порабощен в этом мире, в котором незыблемы «законы природы», в котором распоряжается (или «должна» распоряжаться) сомнительная справедливость наград и наказаний, которым управляет (или не управляет) бесконечно возвышенное равнодушное божество. Будто пародируя книгу Бытия, мудрецы готовы сладострастно прокричать «добро» этому своему миру, в который не вложено ни крупицы творческой мощи – и в котором нельзя жить» (А. Сопровский).
       И мудрецы проговаривают страшную и кощунственную вещь: «...– завеса Его, так что Он не видит, а ходит только по небесному кругу».
        Оказывается Бог слеп, оказывается Он ходит по кругу, в то время, как знаем, что по кругу, по слову Бл. Августина, ходят нечестивые. Вот и договорились!
Раз Бог слеп,  то и творение Его ничтожно: «И как человеку быть правым перед Богом, и как быть чистым рожденному женщиною? Вот даже луна, и та несветла, и звезды нечисты пред очами Его. Тем  менее человек, который есть червь, и сын человеческий, который есть моль».
        Мудрец Вилдад отдалил человека от Бога на недосягаемое расстояние. Но, отправив Бога в невиданные дали, мудрецы лишили себя творческой наполненности, все их вдохновение пустоцветно, они в мире отвлеченной справедливости, в которой нет жизни с ее бурными веяниями страстями. Эта пустоцветная справедливость способна только карать, но не миловать.
         «А глаза беззаконных истают, и убежище пропадет у них; и надежда их исчезнет. – Да, свет у беззаконного потухнет, и не останется искры от огня его. – ...он попадет в сеть своими ногами и по тенетам ходить будет. Петля зацепит за ногу его, и грабитель уловит его. Скрытно разложены по земле силки для него и западни на дороге».
          Обратим внимание, что Бога в этой картине мира уже совершенно нет. Лукавый добился своего. Творец мироздания устранялся из сознания человека. Но Он не мог и не устранился из сознания Иова, для которого Бог – Сущность его духовного мира, часть его бытия. Он знает то, чего не знают мудрецы. «И отвечал Иов и сказал: о, если бы верно взвешены были вопли мои, и вместе с ними положили на весы страдание мое! Оно верно перетянуло бы песок морей! Оттого слова мои неистовы. Ибо стрелы Вседержителя во мне; яд их пьет дух мой; ужасы Божий ополчились против меня».
       В этом знаменитом ответе Иова «гносеологическое размежевание» с философами. Перед нами личность, переживающая трагедию, и эту трагедию человека он ставит выше природы, выше звезд, луны и солнца. Перед нами личность, вопрошающая Бога, уверенная, что она не согрешила перед Ним ни в чем. Он, это поразительно, не сомневается в бытии Бога, как и не будет впоследствии сомневаться царь и пророк Давид, знающий, что и в адских глубинах он узрит своего любимого Бога; Иов будет спорить со своим Творцом, как часто мы спорим со своим отцом, пытаясь понять то, что кажется нам несправедливым, но на самом деле являющимся высшей справедливостью, нами пока не познанной. Иов знает, что Бог существует, и он не боится, увидев страшное. Иов дерзает, ибо теперь его вера проявляется в Богобоязненном дерзании. Это не сатанинский мятеж, это восстание праведного человека, предстающего Суду Божьему и смеющему задавать Ему праведные вопросы.
       «Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его? Доколе же Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою? Если я согрешил, то что я сделаю Тебе, страж человеков! Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость? И зачем бы не простить мне греха и не снять с меня беззакония моего? ибо, вот, я лягу во прахе; завтра поищешь меня, и меня нет».
         Потрясающе! Иов утверждает ценность человека перед Богом. Он не о связующей нити говорит, но о реальном со-бытии с Богом, Который Своими ужасами посетил скромного раба Божьего, оказав ему неоценимое доверие. Какому-нибудь атеисту или скептику это покажется издевательством, но не Иову, беспредельно верящему своему Творцу и Отцу. Он знает, что человек рожден на страдания, но эти страдания приводят его к Богу. Но в этих страданиях нет места математическим вычислениям, ибо Иов знает, что милосердие Господне неисчерпаемо. Никакой человеческий закон с его мудрой справедливостью не способен сравниться с Божественным.
      «Невинен я; не хочу знать души моей, презираю жизнь мою. Все одно; поэтому я сказал, что Он губит и непорочного и виновного. Если этого поражает Он бичом вдруг, то пытке невинных посмеивается. Земля отдана в руки нечестивых; лица судей ее Он закрывает. Если не Он, то кто же?»
        Иов вопрошает, он хочет знать правду о мироздании, о человеке, он не пускается в софистику, не строит силлогизмы: он спрашивает и благородно недоумевает. Ему все равно, что должно быть, он жаждет настоящего.
      «Разве вы не спрашивали у путешественников и незнакомы с их наблюдениями, что в день погибели пощажен бывает злодей, в день гнева отводится в сторону? Кто предоставит ему пред лице путь его, и кто воздаст ему за то, что он делал? Его провожают ко гробам; и на могиле его ставят стражу. Сладки для него глыбы долины, и за ним идет толпа людей, а идущим перед ним нет числа. Как же вы хотите утешать меня пустым? В ваших ответах остается одна ложь».
       Образ невыдуманного зла предстает перед нами гигантской картиной.
      «В городе люди стонут, и душа убиваемых вопит, и Бог не воспрещает того. <...> С рассветом встает убийца, умерщвляет бедного и нищего, а ночью бывает вором. <...> В темноте подкапываются под домы, которые днем они заметили для себя; не знают света. Ибо для них утро – смертная тень, так как они знакомы с ужасами смертной тени. <...> А Он дает ему все для безопасности. <...> и очи Его видят пути их. <...> Если это не так,– кто обличит меня во лжи и в ничто обратит речь мою?»
       Иов размышляет, и кажется, что отчаяние от несправедливости, царящей во вселенной, способно довести его до отрицания Божества, потому что все заканчивается смертью.
       «Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет, и отрасли от него выходить не перестанут: если и устарел в земле корень его, и пень его замер в пыли, но, лишь почуяло воду, оно дает отпрыски и пускает ветви, как бы вновь посаженное. А человек умирает и распадается; отошел, и где он?»
        Древний человек задал вопрос, который волнует каждого человека: что будет с нами после смерти?
          «Когда умрет человек, то будет ли он опять жить? Во все дни определенного мне времени я ожидал бы, пока придет мне смена».
        Иов жаждет узреть Бога, и он знает: …Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам: мои глаза, не глаза другого, увидят Его».
        Да ведь здесь Иов явно говорит о Спасителе мира, о Мессии. И каждый, кто прикоснулся к великой книге, вдруг понимает, что жизнь обладает глубоким смыслом, и она не завершается погружением тела в недра земные. Все обладает смыслом, и этот смысл сотворен Богом. Не друзья спасители его, но Сам Творец.
       «И продолжал Иов возвышенную речь свою и сказал: жив Бог, лишивший меня суда, и Вседержитель, огорчивший душу мою, что доколе еще дыхание мое во мне и дух Божий в ноздрях моих, не скажут уста мои неправды, и язык мой не произнесет лжи! Далек я от того, чтобы признать вас справедливыми; доколе не умру, не уступлю непорочности моей. Крепко держал я правду мою и не отпущу ее; не укорит меня сердце мое во все дни мои»
      Иов с неприкрытым отчаянием продолжает вопрошать Бога, Который творит так как угодно Ему, а не мудрецам того века.
      «Я взываю к Тебе, и Ты не внимаешь мне,– стою, а Ты только смотришь на меня. Ты сделался жестоким ко мне, крепкою рукою враждуешь против меня. Ты поднял меня, и заставил меня носиться по ветру и сокрушаешь меня».
        И Господь отвечает своему творению. Нет, Он не безличное существо, но Личность, творящая и говорящая.
     «Господь отвечал Иову из бури и сказал…»
      Что мог сказать Господь своему творению? Он стал показывать Красоту и Мощь. И сама книга Иова, по словам Александра Сопровского, есть творческое доказательство бытия Божия.
        «Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя? Такая ли у тебя мышца, как у Бога? И можешь ли возгреметь голосом, как Он?»
         Господь не хвалится, но констатирует факт. Он не думает оправдываться перед Своим творением. Он показывает, что Он есть Источник, способный победить зло, царящее в мире, потому что творчество по определению есть Абсолютное Добро. А творчество всегда образно. Потому так пышно цветет образами книга Иова. Логика мудрецов неуместна. Иов Многострадальный во встрече с Богом узнает картину мироздания. В этой картине главное: творческое начало, тождественное Богу, Который передает это начало человеку. Вот эту Мощь и Красоту не могли понять мудрецы. Не могли понять три тысячи лет назад, не могут и сегодня.
        «На протяжении тысячелетий делом мудрости было, прежде всего, развести по сторонам основные составляющие творчества в его первоначальном смысле – красоту и мощь, которыми дышит речь Господа из бури. Эстетика рационализма – тот его департамент, который ведает загнанным в угол художественным творчеством, как ведает Церковью особый совет в атеистическом государстве. Эта эстетика неприязненна к мощи, властности, любым «силовым» образам: она отрывает красоту от мощи. (Налицо и противоположная, идеологически роковая крайность: когда мощь отрывается от красоты, ведя к культу животной силы.) Красота в рациональной эстетике устойчиво сопряжена с созерцанием. Эстетические категории в лучшем случае – как у Канта – определяются через «незаинтересованное удовольствие». Тем подразумевается, что интерес человека может быть лишь низменно-материальным. Дух тем самым лишается какого бы то ни было собственного интереса; живой же, «заинтересованный» человек теряет свои права как духовное существо... Личность как таковая теряет суверенитет, уступая место фиктивному «Я», то есть общему для всех людей органу познания. Потому-то центральная фигура настоящего творчества – творец, автор, художественно активная личность – отодвигается в современной эстетике (и во все больше ориентированном на нее практическом искусствоведении) на задний план» (А. Сопровский).
         Иову было явлено истинное Творческое Начало, и это Начало он благодарит и благословляет. Не логическое обоснование мироздания важно, но участие в Божественном благословении, узнавании в себе Божественного вдохновения. За это вдохновение человек должен бескорыстно благодарить своего Отца. И не бунтовать, но осознавать свою меру. Иов это понял.
      «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле».
         Он отрекся своего прежнего незнания. Что его страдания, по сравнению с Красотой и Мощью, с вдохновением Творца? Он принимает величественную картину мироздания, он принимает Того, Кто приглашает его участвовать в совместном устроении этого мироздания. И это участие не имеет ничего общего с духом сатанинского познания, с духом противоречия и безбожного мятежа, где личность теряется в формулах, где Слово пытаются измерить циркулем.
       Бог, конечно, знал, что Иов выдержит испытание, знал, ибо видел в нем личность, а не сухую формулу. Личность и получала воздаяние. Господь даст Иову новую семь и новых детей.
      «И благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние...» Благословил, потому что перед нами был уже другой человек. Он в своем дерзновении узнал то, что не мог знать прежде. Бог и человек связано не только нравственными и этическим нормами, но сотворчеством, первенство в котором, конечно же, принадлежит Господу.
         «И умер Иов в старости, насыщенный днями».
                ***
      Насыщенность веры и любви. Кто из путников по весям мирозданий не желал бы такого финала? За преданность и веру, за сотворчество с Господом великое обетование получил и царь Давид. О его псалмах, почитаемые всем миром, можно особо говорить. Но главное, Давид творил по Божественному вдохновенью. В этом вдохновении Бог являлся своему верному последователю во все дни и ночи, несмотря и на его не всегда праведные дела. Почему? Потому что вера Давида была выше его земных дел. Его вера знала, что блаженство не идет на совет нечестивых и грешникам не сопутствует. Давид знает, что нечестивые есть прах, который взметает ветер от лица земли. За тысячу лет до Христа псалмопевец пророчествовал, что грешники не восстанут на Суд Божий, ибо путь их будет погублен. И бесполезно метание народов, пытающихся разрушить дело Христово. Спасение в страхе перед Богом, от Которого спасительно и наказание, ибо это наказывает Отец. И даже в страшные дни мятежа Авессалома, когда, казалось, все отвернулись от Давида, он продолжает надеяться на Господа. Путь к Господу не бывает легким, он всегда тернист. И эти тернии страшны, когда собственные дети восстают на отца. Что помогает Давиду? Беспредельная вера своему Творцу. Авессалом погибнет, ибо восстал на праведного отца. Но разве радуется отец гибели неразумного сына? Нет! Он наказывает того, кто посмел убить длинноволосого царевича, запутывавшегося в ветвях огромного древа. Царь напоминает, что не будет счастлив народ, руки которого обагрены царскою кровью.
        Все творчество псалмопевца проникнуто покаянным смирением и благоговением перед Отцом, Который обязательно пошлет Сына, чтобы спасти человечество от греха и смерти. Давид верит и уповает на Бога, столько раз доказывающий, что верность не бывает посрамляема.
         На чем же зиждется вера Господу Давида? Видел ли он Господа? Трудно сказать. Но Дух Божий однозначно пребывал в израильском царе. Кроме того, не будем забывать, что Давид слышал, как сказал Господь Сыну Своему: «седи одесную Меня». Это было явное откровение, и потому можно смело утверждать, что Давид реально собеседовал Отцу и Сыну, находясь в Святом Духе. Не может человек, не имея общения с Богом, выдержать то, что выдерживал Давид. Его царство постоянно на грани развала, но в самые трагические моменты, когда кажется, что уже ничто не способно помочь, оно восстанавливалось и становилось еще сильнее и величественнее.
      Даже оказавшись рядом с адскими глубинами, царственный пророк знал, что Бог рядом с ним и не покидает его. В стесненных обстоятельствах он всегда обращался к Богу, но и в радости он также не забывал своего Отца. Но ведь именно в радости, когда нам хорошо, мы забываем Бога, и отдаем свое тело и душу развратному пути. Наше зрение теряет ориентиры, и не видим Святых Врат, на которых начертаны Слова Истины.
         Давид же всегда возносит Песнь своему Богу, даже тогда, когда Бог из-за грехов его отворачивал Лице Свое от него. Достаточно вспомнить знаменитый 50-й псалом. И как же велик царь в покаянии, он не стесняется предстать перед Богом в прахе и унижении. Его не волнует, что скажут люди: он готов стоять на коленях и быть распятым в унижении ради Бога. Это удивительно, если вспомнить, что цари того времени почитали себя, если не богами, то полубогами, как минимум. Поведение Давида должно было вызвать осуждение окрестных народов и царей, мнение которых, конечно же, доносилось и до израильского народа.
        Израиль же, избрав царя, хотел, чтобы было как у всех народов. Это была одна из главных причин, по которой был избран Саул. Но царь Израиля совсем был не похож, например, на египетского фараона. Он, в отличие от того, признавал свое человеческое происхождение, понимал, что он сотворен из праха земного, но и знал, что соблюдение заповедей способствует воцарению в человеке образа и подобия Божьего.
         Что может быть выше этого? Давид понимал, что ничего. Но эту мысль необходимо было донести до народа, живущего среди моря языческих народов. Потому так необходим был Храм Единому Богу. Этот Храм должен был построить Соломон, сын Давида, которого помазал на царство, еще при жизни отца, первосвященник Садок и пророк Нафан. Давид верил, что его труды по устроению царства не прошли даром.
         И, действительно, народ все более и более ощущал себя народом Божиим. Он увидел свою разность с окрестными народами. Песня Давида зазвучала в каждом доме. Эта Песня творила народ Божий, лишая возможности вернуться в языческое прошлое. Песнь Давида, став частью израильского сознания, внушила этому сознанию истину о будущем Спасителе мира. На царя же земного взирали, как на исполнителя воли Божьей.
        Таковым был Соломон. Он жаждал быть с Богом, и Господь на просьбу Соломона дать разум, ответствовал ему:  «за то, что не просил у Меня ни долгой жизни, ни богатства, ни победы над врагами, а просил разума, чтобы управлять народом, Я даю тебе мудрость такую, что подобного тебе не было и не будет. И то, чего не просил, Я даю тебе богатство и славу. А если будешь исполнять заповеди Мои, дам тебе и долгую жизнь».
        «Мудрость свою Соломон показал прежде всего на суде. Вскоре по воцарении его пришли к нему на суд две женщины. Они жили в одном доме, и у каждой было по младенцу. Ночью одна из них своего младенца задавила и подложила его к другой женщине, а живого у той взяла себе. Утром женщины стали спорить: "живой ребенок мой, а мертвый твой", говорила каждая. Так спорили они и пред царем. Выслушав их, Соломон приказал: "принесите меч".
        И принесли меч к царю. Соломон сказал: "Рассеките живого ребенка пополам и отдайте половину одной и половину другой".
      Одна из женщин при этих словах воскликнула: "отдайте лучше ей младенца, но не убивайте его!"
       Другая же напротив говорила: "рубите, пусть не достанется ни ей ни мне".
       Тогда Соломон сказал: "не убивайте ребенка, а отдайте его первой женщине: она его мать".
     Народ услышал об этом и стал бояться царя, потому что все увидели, какую мудрость дал ему Бог.
      Мудрость свою Соломон выражал и в управлении народом и во всех других царских делах. И разнеслась о нем слава, за пределы еврейской страны, в другие соседние народы» (Прот. Серафим Слободской).
       Соломон правил мудро, и его царство благоденствовало. В это благословенное время он исполнил обещание, данное отцу, и на горе Мориа воздвиг великолепный Храм Богу.
      Однако ничто человеческое оказалось не чуждо и Соломону. Обладая бесценным даром Божественной любви, он стал разменивать его на любовь к своим бесчисленным наложницам, которым несть числа. Более того, возлюбив женщин более Бога, он стал и своим женам-язычницам строить языческие капища, в которые и сам входил.
       «Соломон, заботясь о престиже своей власти, постепенно усваивал привычки восточного деспота. Его уже не удовлетворяла сравнительная простота нравов, царившая при дворе отца. Он сооружает себе огромный дворец, который по роскоши соперничает с храмом и строительство которого занимает гораздо больше времени и стоит куда дороже. Чертоги отделываются драгоценными камнями и редкими породами дерева. Парадный зал превращен в чудо великолепия: трон из слоновой кости, украшенный офирским золотом, окружают изваяния львов по числу двенадцати колен. «Подобного сему, — говорит летописец, — не было ни в одном царстве».
      По понятиям древности, величина гарема соответствовала могуществу властелина. Поэтому гарем Соломона был превращен в целую колонию разноплеменных женщин, обитавших в обширных покоях, специально для этого построенных. Говорили, что число царских жен доходило до тысячи. Эта огромная масса женщин стоила казне очень дорого. Но царь не жалел средств. Он любил показывать приезжим свои богатства, свои огромные золотые щиты, свою драгоценную посуду, обезьян и павлинов, привезенных из Офира.
         Гарем служил источником соблазна. Жены Соломона исповедовали разные религии. Частично для них, а частично для приезжих царь приказал построить в столице святилища Астарте, Милхому, Хамосу и другим сирийским богам. Эти храмы должны были содействовать торговым связям. Иностранные купцы, посещая Иерусалим, могли теперь приносить жертвы своим богам в городе Ягве. К старости Соломон все больше и больше подпадал под влияние своего окружения: женщин и евнухов. Он не останавливался перед крутыми мерами для того, чтобы изыскивать средства для роскошных пиров, приемов и содержания гарема. Но дороже всего обходились постройки в Иерусалиме. Для пополнения казны увеличивали и без того непомерные подати, а хананейское население было объявлено общественными рабами. Все области, за исключением Иудеи, жестоко страдали от поборов. В довершение всего в угоду своим женам сам царь открыто стал участвовать в языческих обрядах.
       Это превращение благочестивого сына Давида в полуязыческого деспота вполне объяснимо. Сам воспитанник придворной среды, Соломон был далек от пуританских традиций старины, а с годами все больше подвергался тлетворному влиянию неограниченной власти. Подобных примеров известно множество. Не был ли даже Нерон учеником Сенеки, подававшим большие надежды на первых порах царствования?
       Соломон запечатлелся в народной памяти двуликим. С одной стороны — мудрым и справедливым, строителем храма, а с другой — жестоким угнетателем, самодуром и поклонником чужих богов. Скорее всего, положительная сторона его правления была оценена позднее. При жизни же Соломона многие видели в нем прежде всего тирана, который принес народу больше зла, чем добра.
       Когда израильтянин смотрел на зубчатые стены царского дворца, на пышные шествия и вельмож в роскошных одеяниях, он, вероятно, расценивал все это как измену Богу Израилеву. Священная История рассказывала людям о Моисее, о временах странствования в пустыне, о свободной жизни пастухов до появления царей. Прошлое все больше рисовалось утраченным раем, о котором вздыхали свободолюбивые израильтяне.
       Возможно, что именно в это время возник цикл свадебных песен, в которых говорилось о юной девушке, не желающей идти в гарем Соломона, а предпочитающей ему своего возлюбленного пастуха.
       Эти перекликающиеся песни, которые Гете назвал «самым нежным и неподражаемым из всего, что дошло до нас, как выражение страстной, пламенной любви», превращаются в ликующий гимн свободе, весне, юности. Они передают буйный ритм захватывающего танца среди зеленых полей, виноградников и расцветающих лилий. Картины весенней природы выступают как контраст мертвенной роскоши Соломонова дворца.
       В последние годы царствования Соломона северные области стали очагом непрестанных волнений. Одно из самых значительных восстаний было вдохновлено пророком Ахией из Силома. Он побудил к мятежу эфраимита Иеровоама, начальника строительных работ в столице, который хорошо знал недовольство народа, отбывавшего повинности. Подробности заговора неизвестны. Летописец говорит лишь, что Иеровоам «поднял руку на царя». Заговор был раскрыт, и Иеровоаму пришлось бежать в Египет.
       Там мятежник был встречен как желанный гость. Дело в том, что фараон, который состоял в союзе с Соломоном, умер и теперь царствовал Сусаким I (935—914 гг.), мечтавший восстановить египетскую гегемонию в Сирии. Смуты в еврейском царстве внушали фараону надежды на успех» (А. Мень).
      Отступление от Бога неизбежно ведет к разделению и падению. Именно так и произошло с Соломоном, от которого отступился Бог. Результат: царство Израиля оказалось разделенным, причем малая часть досталась сыновьям Соломона, а большая - его соперникам. Соломона Бог пощадил ради его любви к Нему. В старости он много передумал, и сегодня его притчи, его премудрость, его знаменитая Песнь любви направляют ищущих странников к Вратам Господним.
         В этом отношении деятельность Соломона сыграла огромную роль в становлении Богословия избранного народа. Цель книги царя Соломона научить людей премудрости, «которая состоит в знании истин богословско-нравственных, практически-теоретических (усваивать правду истинную и суд исправлять) и правил опыта и благоразумия, или дать такое руководство к мудрости, которое бы простых людей научило хитрости, т.е. благоразумию во всех поступках жизни, молодых людей обогатило знаниями и развило в них нравственное чувство, а мудрых усовершило в их мудрости» (А. Олесницкий).
        А. Глаголев отмечал, что  «книга Притчей, содержащая в себе раскрытие учения о премудрости, имеет преимущество полноты, цельности и законченности раскрытия учения о мудрости».
       Св. Григорий Нисский дал прекрасное определение предназначения книги Притч: «как трудящиеся в телесных упражнениях в училище готовятся чрез сие к понесению больших трудов в действительных борьбах, то и приточное учение кажется мне неким упражнением обучающим души наши и делающим их гибкими в духовных подвигах».
       Соломон скажет: «Мудрость разумного - знание пути своего» (Притч. XIV: 8).
        В глубоком смысле это не просто житейская мудрость, но мудрость Божественная. Но эту премудрость возможно искать только тогда, когда в начале своего пути положим страх Господень. Только тот, кто обладает страхом перед Господом, то есть полностью доверяет свою жизнь Богу, может рассчитывать на то, что Господь приоткроет ему некие тайны. Именно о тайне Отец Небесный говорит Соломону, а эта тайна есть Воплощенная Премудрость – Сын Божий. Как и Давиду, Господь являет Соломону, а через него народу Божьему, надежду.
        Уже в первых главах наблюдаем потрясающую экономию Божественной Премудрости. Здесь «излагается целое богословское учение о Премудрости. Слово премудрость употребляется здесь бесспорно, в двояком смысле: в метафизическом и морально-практическом, обозначая то некоторую умную сущность, то человеческое качество, то саму Премудрость, то причастность к ней или ее дела. Оба оттенка смысла, конечно, связаны между собою и взаимно обуславливаются, причем, однако, в отдельных случаях могут и обособляться и различаться как Премудрость и просто мудрость» (А.И. Сперанский).
         Начало же премудрости Соломон полагает в Боге, она существовала еще до сотворения мира. Премудрость следует понимать, как «открывающуюся в мире, которая едва не выговаривает чрез видимое, что она произошла от Бога, и что в тварях не самослучайно сияет столько премудрости. Она молча вопиет о своем Творце «Господе, чтобы ты восходил чрез Нее к мысли об едином Премудром» (Василий Великий).
         Премудрость, можно сказать, первое создание Божие. Отец Сергий Булгаков размышлял, что «Премудрость есть у Бога, и что она является миротворческим началом. Но было бы насилием над текстом утверждать, что здесь устанавливается определенное учение о происхождении Премудрости только посредством рождения и на этом основании понимать здесь сокровенное учение о рождении Сына от Отца».
        «Главное ударение текста 8-й главы несомненно лежит на учении о назначении и роли Премудрости. Этому посвящена гл. VIII, ст. 30. Сказавши в этом стихе о своем предвечном бытии, о своем участии в делах миротворения, Божественная Премудрость открывает отчасти и тайну взаимных отношений между Лицами Св. Троицы. Она говорит о своем приискреннем взаимном общении в любви с Богом Отцом, «тогда я была при нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все время» - (Притч. VIII, 30) возлюбившим Ее еще прежде сложения мира (Ин. XVII, 24) Бог Отец. Единосущный Ему Бог Дух Святый и божественный Сын - Логос, еще до творения мира пребывали в блаженном общении между Собою, как Триединое Божество, ни в ком и ни в чем не нуждавшееся для полноты Своего блаженства. Желая и другие существа сделать участниками Своего блаженства, Бог творит мир, в каждый день Творения Он радуется о делах Премудрости, видя, что они суть «добро» (см. Быт. I гл.) и Сама Премудрость разделяет это Божественное веселие - (VIII, 30). Особенно по совершении вселенной (Быт. II, 1), которая явилась «добра зело», Премудрость радуется творению Божию, во главе которого находится прекрасный венец, царь природы - разумно-свободный человек, созданный по образу Божию и по подобию. Этого человека призвана Премудрость наставлять мудрости, дисциплине и сноровке (VIII, 33) стяжание жизни угодной Богу, получение от Бога земного благополучия, счастья и долгой жизнь - есть цель этих наставлений. Концепция воздаяния присуща вообще всей книге Притч» (Прот. Алексий Гетьман).
       В девятой притче сказано: «Премудрость построила (создала) себе дом, вытесала семь столбов его».
       «Премудрость, создавшая себе дом, - есть Христос, Премудрость и сила Бога Отца, который создал себе дом - плоть во чреве Девы, как об этом свидетельствует евангелист, который говорит: «Слово плоть бысть и вселися в ны», а семь столпов - как утвердила сия предвечная и бесконечная Премудрость и источник жизни, - суть благоухание Св. Духа, ибо по словам Исаии на Нем почиет семь даров Духа Божия» (Св. Ипполит). Св. Иоанн Златоуст писал, что «Премудрость - Сын Божий, сделавшийся человеком. Он приготовил Себе дом, плоть Девы».  Семь столпов - Дух Божий, Дух премудрости и разума, Дух совета и крепости, Дух ведения и благочестия, Дух страха Божия (Ис. XI, 2).
       Семь столпов таинственно указывают на будущие семь таинств, Которые примет в Себя Апостольская Церковь, сообщая благодать Христову Своим верным последователям. «Описание пира (IX, 2) указывает на ту Божественную трапезу благодати, которую уготовал нам Господь своею крестною спасительною смертью». (Епископ Филат).
         Премудрость приготовила Жертву, с помощью Которой произойдет спасение человеческого естества. Явственно прослеживается образ Чаши. Порфирий Успенский скажет: «Чаша своею круглотою и шириною отверстия знаменует Провидение Божие, которое не имеет ни начала, ни конца».
         Будучи юношей взял в руки книгу притч и помню, какое впечатление она на меня произвела. Это не была обычной книгой. Слово за словом, строка за строкой открывали для меня удивительные тайны мироздания, доселе незнаемые. Приходило понимание, что без Бога нет и не может быть никакой мудрости, даже и человеческой. По замечанию Иоанна Златоуста: «чистое божественное учение соединила она с человеческими словами, - с мудростью человеческой, чтобы мы могли постигнуть ее».
         Это постижение происходило постепенно. Это были не только тайны мироздания, но и узнавание обстоятельств, в которых выковывалось познание обыденного мира.
          Вот строкой впечатывается в сознание мысль о невозможности нахождения своего мира подле женщины, чуждой по духу и вере. Какая пустота открывалась перед собственным лицом! И эту пустоту вносила в сознание зачастую женщина легкомысленная и ветреная. А.П. Лопухин писал: «Особенную опасность для юношей представляет обольстительное, но пагубное влияние со стороны развратных женщин (16-19, сн. V:3; VI:24; VII:17 и дал. ). Жена прелюбодейная, оставляя руководителя (Вульг. ducem) или друга (евр. аллуф) юности своей, нарушает тем завет Бога своего (ст. 17): воззрение это весьма характерно для библейского представления, прежде всего, брака, а затем и завета с Богом (берит элогим). В отношении брака Ветхий Завет проводит то идеальное воззрение, что брак есть теснейший союз, союз дружбы и любви, заключенный между мужем и женой (Иоил I:8; Мал II:14), - заключенный притом пред Богом, т. е. с соблюдением известных религиозных обрядов (как справедливо утверждает Эвальд к ст. 17). Но затем этот союз, в силу нравственной высоты, в силу почивавшей на нем освящающей силы Божией, служит по библейскому представлению образом союза или завета Бога с Израилем (ср. Иер III гл. ; Ос I-III)».
         И тут же следовало предупреждение, чтобы не мнил себя мудрецом, ибо истинная премудрость заключена не в нашем разуме, но в устах Божиих. Кстати, это предупреждение весьма вовремя появилось на жизненном пути.
          Как часто в юности верится, что знание, найденное тобою, делает непогрешимым. Сознание юноши часто бывает либо суеверным, либо атеистическим. И вот, когда, казалось, начинаешь знакомиться с Божественной мудростью и узнавать тайны, скорее частицы тайн мироздания, то невольно ощущаешь свою значимость в этом мире. И эта значимость своего положения в поисках знания неожиданно приводит к нравственным падениям. Потому что свой ум поставил выше Божественного, потому что прикосновение к Премудрости дарит Благодать узнавания, которая не всегда идет на пользу душе, поврежденной первородным грехом. Эта душа вместо покаяния возносит себе на личный пьедестал. На этом пьедестале и происходят встречи с женщинами легкого поведения. И, чтобы отойти от них, необходимо следование Божественной Премудрости. Это следование юноше трудно дается. Особенно тяжело, когда окружение, привычное с детства, совершенно не интересуется проблемами Бытия. Их мир – сплошная иллюзия, в которой совершаются действия равные бездействию. Даже такие проблемы, как происхождение добра и зла, жизни и смерти мало занимают людей, занятых заботами и невеселой суетой. Более того, страх пытаются заглушить водкой и вином, которые являются соседями блуда, или же в тупом времяпрепровождении, напоминающий быт пресловутой чеховской семьи Туркиных. Отсутствие религиозного ствола в духовном устроении неизбежно ведет к погружению в пустоту, откуда выход разве что к свидригайловскому пистолету. Но это способны сделать те, кто, хотя бы иной раз задумываются о своем существовании. Основная масса, к сожалению, пребывает в состоянии господина Чимши-Гималайского из чеховского «Крыжовника». И они не понимают, что их путь есть путь беззаконных, путь тьмы.
           Как часто наши мысли занимают проблемы мирового зла и добра. Можем часами беседовать о сущности мирового зла, но, при этом, совершенно не замечаем совершаемого зла нами и ближними. Элементарно не желаем прислушиваться к советам самых дорогих людей, которыми являются наши родители. Трудно вспомнить, чтобы отец и мать, когда-то пожелали зла своим детям. Если таковые случаи есть, то в качестве исключения, но никак не правила. Но юности свойственен бунт, причем этот бунт не столько во имя какого-то справедливого идеала, сколько ради собственно бунта. Таковой бунт приносит огорчения, страдания, значительно укорачивает нашим родным жизнь. В этом мятеже против всех и вся не замечаем самого важного – личности в близком нам человеке. Не способность личностного общения приводит к трагическим коллизиям в семейных отношениях.
          И виновны в этом не только, к сожалению, дети. Порой, родители, утратив религиозный стержень в своем бытии, отражают в самих себе не светлый идеал, а его противоположность. И тогда дети бегут из дому в лес, в поисках своей тропы. Эта тропа заводит в чащу, в которой хочется создать новую семью. Однако лесные девушки с их ароматной плотью думают не о любви и не о семейном очаге: их душевный мир насыщен желаниями плоти, они хотят прожигать юность в кратковременных радостях своего тела (невольно вспоминаются собственные впечатления лесного путешествия по Северу Руси, встречи с девицами, жившими среди карельских сосняков и белых завораживающих ночей и так просто отдающихся юношам, как будто требовалось выкурить сигарету или выпить стакан воды); телесные наслаждения стали смыслом их душевной жизни, ибо духовная – отсутствовала.
        У думающего юноши наступает отрезвление. Начинается возвращение домой. Это не просто возвращение, это восстановление прерванной нити Традиции, вне которой не может быть духовной жизни. Приходит осознание, что истинная любовь и смысл возможен только в истинном супружеском союзе. И этот союз, заключенный в юности, благословляется Богом. Премудрый советует жениться в юности, потому что продолжается Традиция (кстати, юность – это не 15-16 лет, но до тридцати). В юном возрасте жар любви, безусловно, превращает семейные отношения в радость со-бытия, помогает преодолеть естественные трудности, возникаемые на жизненном пути. Потому-то «утешайся женой юности своей», помни о ней, знай, что жена есть образ церкви, муж -  образ Самого Бога. Семья – это мир, в котором свое законодательство.
         Но как трудно сразу измениться, быть уже не только сыном, но и отцом. Прежние обязательства прошлой жизни врываются во вновь созданный мир. И слабый духом поддается уговором, прерывает Традицию, происходят встречи, где оживают прежние отношения, ведущие к разрыву Единства, нарушению всего строя души. Демон очарования вкрадчиво входит в сознание мыслью о былой свободе, которую теряем вследствие супружеского союза. В этом союзе трудности, в доме былой свободы – любовь. Это на самом деле кажущуюся любовь, но уставшей от забот душе видится настоящей. Это душа услаждается льстивыми речами, ей приятно общение с красивыми женщинами, лица которых кажутся разнообразными. Но у души, уловленной Традицией, после пустого времяпрепровождения обязательно появляется потребность обращения к Мудрости, ибо опустошение неизбежно становится спутником странника по дорогам мироздания. И вдруг обнаруживаешь, что нет красоты в этих разнообразных лицах, что совершенно напрасно покидал дом, напрасно обидел мужа какой-нибудь красотки, которая в утреннем свете выглядела безликой и равнодушной. И тогда душа стремится обрести потерянный лик, вернуть целомудрие о сохранении которого непрестанно возвещает Премудрый. Сохранение же возможно, если непрестанно помнить, что грех вначале зарождается в нашем сознании, которое необходимо постоянно поддерживать в состоянии духовного напряжения, выражаемое в памятовании Премудрости Божьей.
        Эта память сохраняет Традицию, связующую нас с предками, пред ликом которых была развернута великая книга  восьмой главы Премудрости Божией. «Премудрость обращает призыв Свой решительно ко всем людям - к праведным и нечестивым, знатным и простолюдинам [Мидраш объясняет различие обращений в ст. 4 - "люди" или "мужи" (ишим) и - "сыны человеческие" (бене-адам) так: "если будете достойны и сохраните закон, то будете называться, подобно Аврааму, Исааку и Иакову - "мужами", ишим, а если нет, то - "сынами человеческими", бене - адам, подобно Адаму, который не сохранил Закона и потому был изгнан из рая" (Midr. s. 21)]; всех призывает, по руководству Божественной Премудрости, развивать свои умы и сердца (ст. 5), обогащая ум всякими полезными сведениями духовной и житейской мудрости (ср. I:4; Еккл I:13) и сообщая сердцу устойчивость в истинном добре (ср. Мф X:16). Вещает Премудрость нечто безмерно важное в жизни человеческой (ст. 6; ср. Мф VII:29), именно: чистую истину, подлинную правду, совершенную справедливость, все же противное тому Ей абсолютно чуждо: все эти наставления Премудрости, при всей своей высоте и глубине, однако вполне доступны разумению человека (ст. 7-9). Поэтому стяжание этих учений должно быть предметом больших вожделений и исканий человека, чем приобретение богатств и сокровищ (ст. 10-11, сн. III:14-15; Иов XXVIII:15-16; Прем VII:9). Сила совета и способность руководить мысль людей к достижению правильного решения в делах неизменно присущи Божественной Мудрости, основу же и самую сущность мудрости, сообщаемой Ею, составляет страх Божий и отвращение от зла (ст. 12-13, ст. I:7, IX:10)» (А.П. Лопухин).
         Тот, кто имеет страх Божий, приступает к изучению собственной души. В такое время душа жаждет уединения, стремиться уйти в лес или пустыню. Но уже нет желания встречаться с русалками, ибо понимаешь гибельность роковых встреч. Сознание ищет философского разговора, и этот разговор может дать только София, Премудрость Божия. В этом разговоре начинается прозрение собственной души, ее детальное узнавание, а, узнавая, приходит понимание, что необходимо в первую очередь себя научить мудрости. И не стоит метать бисер перед свиньями, но настоятельно необходимо не возвращаться к прежней жизни, образы которой мелькают перед глазами.
          Когда приходит отрезвление, то приходит понимание слов Премудрости, гласящей: «Память праведника пребудет благословенна, а имя нечестивых омерзеет». Юная душа, узнавшая преимущества мудрости, жаждет войти в сонм праведников. Но как это часто бывает наш путь размывается житейским дождями, увязаем в болоте, и вместо уединенного разговора с Господом вступаем в многословные беседы, где поминаем Бога всуе и разбрасываем драгоценные слова на незначительные предметы, не стоящие внимания. Забываем, что в молчании рождается мысль. Помню, как любил оставаться, будучи на армейской службе, один в высотном домике, где хранилось снаряжение летного состава.
          Тишина. Ночь. Едва шумящий сосновый лес загадочной Страны озер, легкое потрескивание кострового огня возле солдатского домика, и звезды, звезды в небесной вышине. В эти моменты уста человеческие желают воздать славу Творцу, даровавшего разумение и совесть, с помощью которой пытаемся не потеряться во времени и пространстве. С юга веяло тихим Божественным ветром, дыхание которого пронизывало все существо. Только это дыхание дает жизнь человеческому естеству и способность к мышлению, в котором зарождается смирение – частица Премудрости Божьей. Божественное дыхание учило смирению и укрощению гордости.
         Конечно юному сознанию тяжело смириться. Да и как смириться перед злом, царящим вокруг. Добро и зло соседствуют в реальной жизни. И, порой, они так переплетаются, что не знаешь, какой путь правильный, а какой – лукавый. Система человеческих взаимоотношений такова, что созданная нами же паутина не дает возможности найти правильный решение того или иного вопроса.
        «Благословением праведных возвышается город, а устами нечестивых разрушается».
       Понять сию мудрость, значит, научится различать пути, значит распутать паутину, которую плетет быт. От древности человека мучили вопросы улучшения этого быта. Даже израильского царя занимали проблемы социального характера. Особенно это касалась проблемы богатого и бедного, взаимоотношениям которых в древнем мире было посвящено целое законодательство. Оно зиждилось, в первую очередь, на нравственных и этических принципах, на признании Божественного устроения мироздания, на Его Премудрости, гласящей, что «Кроткое сердце – жизнь для тела, а зависть – гниль для костей». Т.е. последовательно проводилась мысль в сознание избранного народа, что только соблюдение заповедей Господних способно привести человека к праведному пути. Нарушение этих заповедей неизбежно ведет к саморазрушению не только собственного дома, но и самой жизни (не могу не вспомнить чернобыльскую трагедию, которую переживал, когда находился на пути к Божественной Премудрости).
         Корень несправедливости – в отсутствии в человеческом естестве естества Божественного. Наверно, так думали древние, осознавая свою греховность со времен Адама. С древних времен Бог встречался человеку на перекрестках мироздания, и Его было легче встретить, чем иное существо, по словам Варрона, но эти встречи носили внешний характер. Бог был не в нас, но вне нас. Человек спасался Его дыханием, двигался Его Святым Духом, но Он не был частью нашего естества. Все, что оставалась древнему человеку, это пребывать в страхе перед Богом, ибо «страх Господень – источник жизни, удаляющий от сетей смерти». Но смерть все время находилась рядом, и была неизбежна. Древний мир оттого стенал. На лист его души наносились кровавые раны сомнений и страданий. Премудрость дарила крохи мудрости со своего стола, и человек был счастлив этим, но счастье это было так кратковременно. Но в этой кратковременности виделся залог будущего спасения.
           Мудрость разумного — знание пути своего, глупость же безрассудных — заблуждение. Глупые смеются над грехом, а посреди праведных — благоволение.  Сердце знает горе души своей, и в радость его не вмешается чужой. Дом беззаконных разорится, а жилище праведных процветет.   Есть пути, которые кажутся человеку прямыми; но конец их — путь к смерти. И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль. Человек с развращенным сердцем насытится от путей своих, и добрый — от своих. Глупый верит всякому слову, благоразумный же внимателен к путям своим.   Мудрый боится и удаляется от зла, а глупый раздражителен и самонадеян.  Вспыльчивый может сделать глупость; но человек, умышленно делающий зло, ненавистен.   Невежды получают в удел себе глупость, а благоразумные увенчаются знанием.  Преклонятся злые пред добрыми и нечестивые — у ворот праведника.(Притч. 14:8-19).
         Премудрый царь верит, что темные силы в итоге склонятся перед силами праведности и света. Господь в течение многих веков буквально вбивал в сознание избранного народа необходимость следования Премудрости Божьей, Которая обещала историческое процветание и сохранение народа как такового, наконец личности. Особенно важно, что Господь обращался непосредственно к человеку, к его бессмертной душе. Надо признать, что Притчи Соломона не только нравственный кодекс поведения древнего человека, о чем говорилось выше, это путь исповедника, познавшего незыблемость Божественного Бытия, и теперь желающего причаститься не только Его благодати, но и Его Пречистого Тела и Крови. Только исповедник способен понять, что «все пути человека чисты в его глазах, но Господь взвешивает души». И это осознанное смирение, исповедник это знает, приведет к желаемому источнику. Смирение уведет человека от путей нечестивых. Однако не следует путать смирение и унижение. Смирение твердо следованием правде, а за правду необходимо биться. Правда не потерпит нашей духовной слабости, не потерпит, если видим унижение слабого, которому не пришли на помощь. Бог, Который есть Абсолютная Правда, поругаем не бывает. Любое насилие относительно слабых есть глубокая неправда, т.е. ложь, относительно которой Премудрость Божья гласит: «Лжесвидетель не останется ненаказанным, и кто говорит ложь, погибнет».
          Перед нами четкая программа социальных и нравственных действий. В этой книге наблюдаем гимн монархической власти, ибо «сердце царя - в руке Господа, как потоки вод: куда захочет, Он направляет его». Но это гимн благочестивому царю, для которого милосердие не пустой звук. Именно в избранном народе пробуждается почти неведомое древнему миру милосердие, качество, данное Богом человеку. С этого исторического момента человек иначе станет смотреть на себя и окружающий мир. Ему станет жаль своей души, если она прожила жизнь бессмысленно и бесцельно. Божественная Мудрость становилась частью человеческого бытия. При этом Она непосредственно обращалась к личности, желая ей спасения и благоденствия. Наверно, поэтому эта книга была написана Соломоном, в котором Господь обнаружил уникального и одаренного человека с ярко выраженным личностным началом.
        Своей мудростью израильский царь строил Богословие избранного народа, книгой же Проповедника или Екклесиаста приносил, по словам Митр. Филарета, покаяние.
         Как часто бывает, что мудрые и знаменитые вдруг совершают неожиданные превращения своего духовного пути. Так произошло с Соломоном, так блестяще начавшим свое царствование, а после впавшего в блуд и философское развращение. Об этом его книга, которую кто-то из знаменитых назовет первым литературным произведением, написанным правильным еврейским языком.
         «Все содержание книги Екклезиаста служит как бы ответом на вопрос: в чем счастье на земле, возможно ли для человека полное, совершенное счастье (1:3; 3:9; 5:15; 6:11)? На этот вопрос Екклезиаст самым решительным образом дает отрицательный ответ. Ithron — так называет он совершенное счастье — в отличие от временных и скоропреходящих радостей — невозможно для человека. Ничто в мире и в жизни человека не может дать такого счастья. Отсюда все суетно, все ничтожно и бесполезно.
        Суета сует, все суета. Вот вывод, к которому пришел Екклезиаст путем долгих и тяжелых исканий, и который он одинаково решительно высказывает как в начале, так и в конце книги (1:2; 12:8). Но почему недостижимо абсолютное счастье, почему все оказывается, в этом смысле, бесполезным и суетным? Причина этого в том, что все в мире подчинено неизменным и, в то же время, однообразным законам и вследствие этого находится в постоянном круговращении, не дающем ничего нового, ничего такого, что могло бы хотя в будущем обеспечить достижение Ithron (1:4–11). Движение не вперед, а вокруг, беспрогрессивное круговращение наблюдается не только во внешней природе, но и в жизни человеческой, где психические явления чередуются с той же последовательностью, как и явления природы, столь же мало зависят от воли человека, где также есть всему свое время (3:1–8).
        Эта неотвратимость естественного хода вещей, бессилие человеческой воли изменить его направление, подчинить себе, делают счастье, доступное человеку, непрочным, непостоянным, случайным, скоропреходящим. Человек ни на одну минуту не может поручиться, что счастье не изменит ему. Конечно, такое счастье не есть Ithron. Исследуя затем частные случаи из собственной жизни и жизни людей, Екклезиаст еще более убеждается в том, что ничто не может дать человеку истинного счастья.
         Мудрость? — Но она приносит людям мучение, обнажая и в мире и в человеке безобразие и ничтожество, прикрывающееся видимой красотой и целесообразностью, рождая в человеке тяжелое сознание ограниченности его ума и непостижимости всего существующего (1:13–18).
        Беспечное веселье, пользование всякими удовольствиями и развлечениями? — Но оно оставляет в душе человека мучительное ощущение пустоты и бессодержательности (2:1–2).
       Радости труда, разнообразной деятельности? — Но они меркнут от сознания ничтожности и случайности результатов труда (2:4–11). Последние зависят не столько от самого человека, его талантов и энергии, сколько от времени и случая (9:11). Не зависит от человека и то благо, чтобы есть и пить (2:24). Богатство? — Но оно принадлежит собственно не человеку, а жизни. При смерти обладателя оно переходит к наследнику, который может оказаться глупым и злоупотребить наследством (2:18–19). Да и при жизни богатые часто чувствуют себя одинокими, мучатся завистью, раздорами, жадностью (4:4–8; 6:1–6) или внезапно теряют богатство (5:10–16).
        Но над всеми этими человеческими скорбями и превратностями царит величайшее зло — смерть, которая одинаково поражает и мудрых и глупых (2:14–16), и праведных и нечестивых (9:1–3), уничтожая, таким образом, всякое различие между людьми и делая счастье их призрачным. А то, что следует за смертью, состояние в шеоле, есть жизнь без знания, размышления, без любви, надежды и ненависти, жизнь, по сравнению с которой даже печальное земное существование есть благо, так как и псу живому лучше, чем мертвому льву (9:4–6, 10). Где царствует смерть, там не может быть счастья. Но что же отсюда следует?
         Должен ли человек придти к мрачному унынию, к сознательному отвращению к жизни, столь безжалостно разбивающей все мечты о счастье? Нет!
        Там, где, по-видимому, беспросветным туманом должен был нависнуть крайний пессимизм, для Екклезиаста заблестела живая надежда на возможность некоторого счастья, вера в некоторую ценность жизни. Ithron — совершенное счастье для Екклезиаста по-прежнему оставалось недостижимым, но он нашел в жизни сравнительное благо, относительное счастье, то, о чем с уверенностью можно сказать, что это нечто лучшее. На место недостижимого Ithron является возможное для человека Tob.
        Что такое это Tob? Чтобы понять и суметь достичь это Tob, для этого необходимо взглянуть на мир и жизнь человека с совершенно новой точки зрения, с точки зрения религиозной, надо на место миросознания поставить богосознание, живое сознание действующей в мире Божественной силы. Все в мире подчинено известным неизменным законам, но эти законы суть ни что иное, как выражение Божественной воли.
         Человек зависит не от слепого рока, а от Божественного провидения. Все от руки Божией. Без него человек не может даже есть и пить (2:24–26).
          Человек не в состоянии препираться с Богом (6:10), изменить то, что делает Бог (3:14; ср. 7:13). Он не знает путей Божиих (3:16–17), не знает ни будущего, ни целей настоящего (3:11; 11:5; 7:14). Хотя пути Божии непостижимы, они не могут быть несправедливы. Бог воздаст каждому по заслугам, наградит боящихся Его и накажет нечестивых (8:12–13). Как только человек начинает взирать на мир с религиозной точки зрения, коренным образом изменяется его настроение. Убедившись в том, что судьба человека в руках Божиих (9:1), он оставляет все беспокойные заботы и боязливые ожидания будущего, всякое раздражение, огорчение и досаду (5:16), которые, ни к чему не приводя, портят настоящее, отравляют всякие радости, и наиболее верное средство к обеспечению будущего видит в приобретении милости Божией сердечной молитвой, благоговейным исполнением обрядов, соблюдением заповедей и обетов (4:17; 5:4). Спокойный за будущее он безмятежно наслаждается теми радостями, какие посылает ему Бог (7:14). Он с весельем ест хлеб свой, пьет в радости вино свое, считая то и другое за дар Божий (9:7; 3:13). Он наслаждается жизнью с женой своей, которую дал ему Бог на все суетные дни под солнцем (9:9). Во всякое время одежды его светлы, и елей не оскудевает на голове его (9:8). Сладок ему свет и приятно ему солнце (11:7). Если Бог посылает ему несчастье, он размышляет (7:14) и примиряется с ним, вполне убежденный в целесообразности и справедливости Божественного промысла, в воспитывающей и очищающей силе страданий. Зная, что при печали лица сердце ублажается (7:3), он намеренно ищет того, что возбуждает печаль. Он предпочитает день смерти дню рождения, дом плача дому пира, сетование смеху, обличения мудрых песням глупых (7:1–6). В отношении к людям он проникается чувством незлобия, снисходительности, доброжелательства. Он ищет нравственного единения с людьми, зная, что двоим лучше, чем одному (4:9–10).
         Уверенный, что от судьбы других людей зависит и его судьба, он всячески содействует их благополучию, щедро раздавая свое имущество (11:1–2).
          Таковое состояние духа, когда человек, всецело вручив себя Божественному провидению, безмятежно наслаждается жизнью, спокойно и благополучно перенося все посылаемые ему испытания, и есть единственно возможное для него счастье, его Tob. Но это счастье не полное, оно не может вполне удовлетворить вложенному в человека стремлению к вечному счастью (3:10–11). Ithron недостижимо. Все суета и томление духа. Вот результат, к которому пришел Екклезиаст. С его учением о шеоле, с его неопределенным представлением о суде Божием, с его полным незнанием воскресения мертвых Екклезиаст не мог придти к иному выводу. Он искал совершенного счастья «под солнцем», т. е. в пределах земного бытия, но там его не могло быть» (А.П. Лопухин).
          Центральным местом данной книги всегда была фраза, повествующая, что все в этом мире есть суета сует, и томление духа. Такие мрачные мысли посещают особенно явно, когда с твоими близкими случается несчастье. Помню, как морозным февральским днем получил известие о смертельной болезни отца, это было вечером. Всю ночь провел в бодрствовании, потому что находился в наряде, дежурным по эскадрилье. Глубокая ночная тоска и мысли о конечности бытия сковали сознание невидимым обручем. Мучительная и тяжелая ночь, забыть которую трудно до сих пор. Все естество стремилось к южному дому, там, где был и жил близкий человек, бытие которого было тесно связано с моим. Тяжело было ночью еще и потому, что совершенно одинок.
          Когда-то завидовал Робинзону Крузо, который 28 лет пребывал в уединении, сам строил свой мир, обустраивал по своему желанию. Но, оказавшись в одинокой ночной тиши, стремился хоть с кем-то обмолвиться словом. Река жизни и смерти подтачивала остров моего бытия. Душа-ладья бросалась из стороны в сторону, от берега к берега, терзаемая неизвестностью, погружаясь в полусонное состояние.
         Утром – в поезде, потом в самолете. В сознании смешались зимние заснеженные дороги, хвойные леса и лесные тропы нашего аэродрома, прекрасный солнечный свет, диссонирующий с моим состоянием. Я был в дороге, и эта дорога не могла не родить мысли о смерти. Что такое смерть? С детства я слышал о ней. На моих руках умер дед-фронтовик, когда мне было всего 11 лет, с самого рождения знал о смерти среднего брата Александра, погибшего трагически. Но с возрастом это дыхание смерти унеслось от моей семье, и, казалось, тлетворная смесь забыла дорогу к родному очагу. Тем более, она выглядела нелепой по отношению к моему отцу, которому было всего 56 лет, обладавшему могучим здоровьем; способный ударом могучей руки свалить кобылу-тяжеловоза. Но смерть, которая была непонятна, ворвалась в дом, забирая самого близкого и родного человека. В эти трагические дни приходило понимание, что жизнь сопровождается странным и страшным спутником, имя которому – смерть.
          Но что любопытно! Даже в эти трагические моменты бытия не мог не отметить некой театральности происходящего. Рядом смерть, но соблюдаем формальности: начищенные сапоги, лихо заломленная дембельская шапка, меховые перчатки, и лицо, на которое во время траурной церемонии надевается маска, прикрывающая слезы, готовые разлиться по всему мирозданию. Удивительное дело – смерть. Передо мной лежит тело человека, моего отца, но понимаешь, что это не совсем отец, возможно, его давно уже нет рядом с нами, но нам кажется, что он рядом, что он слышит наши рыдания и стенания. И не покидало чувство беспомощности. Ничего нельзя сделать, нельзя повернуть вспять время, нельзя вернуть то, что уже принадлежит не человеку, но Тому, Кто властвует и над смертью, и над жизнью. Приходило четкое понимание, что не мы хозяева своего жизненного пути, и это осознание было не умозрительное, но реальное, оно стало фактом духовного мира. Мы ни-че-го не способны изменить, потому что есть Высший нас. Нам остается только рыдать взахлеб, уткнувшись в протянутую добрыми людьми материю.
          Но смерть поднимает в человеке такую бурю глубокого сострадания и соучастия, какую не способно поднять никакое человеческое чувство. Это горькая, но правда. В трагические мгновения бытия на человека обрушивается море слез, смывающие все наносное и ненужное. Тяжело переживать близким и родным, но как понять того, кто уходит. Я помню недоумение в глазах умирающего отца. Он понимал, что умирает, и, возможно, внутренне готовился к уходу, но сознание противилось этому уходу. Еще два месяца назад здоровый и крепкий человек. И вот – развалина в кровати, шутя называющая себя мощами, бывшими до болезни мощными. Он уходил. Я не видел страха в глазах. Знаю, что, умирал, прижал крепко к себе своего брата и попросил его выйти из больничной палаты. Когда тот вернулся, то обнаружил, что перед ним лежит уже труп.
          Переход от жизни к смерти – вот тайна, которую всегда хочет познать человек. Но дана ли нам будет эта тайна? Молодости сложно примириться со смертью, но знакомство с ней неизбежно. Возможно, в этом знакомстве начинается познание истинного предназначения человека. Только перед лицом смерти живая душа задумывается о своем пути, только перед могильной ямой душа с ужасом осознает, что тело, в которое она одета, изменяется, начиная с рождения.
         И вот ладья-душа, попадая в житейское море, круговоротит, пребывает в недоуменном страхе, глядя на бурные волны, вздымающиеся в свете огненно-багрового заката, остановить который не в илах никто.
         Уже в древности перед человеком был поставлен гамлетовский вопрос, и свой ответ он начинал вычерчивать мелким бисером на платке жизни, удерживая нить, связующую его с Неведомым. Порой, человек сам не сознает, что эта нить существует. Но эта нить, связующая с Творцом, не дает возможности человеку остаться совершенно одиноким. Но именно смерть неизбежно ведет человека к одиночеству. В разговоре с ней не помогут ни друзья, ни близкие, ни родные, она – единственный жуткий собеседник.
         И преодолеть этого жуткого собеседника может, как это не покажется странным, книга Проповедника.  «Неправо некоторые думают, что книга Екклесиаст возбуждает к наслаждениям и роскоши; напротив, здесь содержится учение, что не должно стремиться к тому, что тотчас по достижении его нами преходит»(Иероним. Толк. на Еккл. 1:1).
          Действительно, иной раз кажется, что обреченность перед смертью толкает человека творить всякие непотребные дела. Ведь все равно умрешь, и не лучше ли радоваться жизни, пить, гулять, веселится. Но, оказавшись перед лицом неизбежности, все-таки отбрасываешь от себя пир во время чумы, понимая и его мимолетность.
          В такие мгновения сознание роится многочисленным мыслями о душе, времени и пространстве, в которых обитает эта душа. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом».
          Значит и путь человеческий имеет свое время и свое особое пространство, которое не может быть бессмысленно. И ты не необитаемый остров, на который никогда не высадятся моряки, чтобы спасти погибающего, а только пираты, способные нести смерть, но личность, в которой заложено Божественное зерно, не желающее подчиняться законам животного царства. Эта личность восстает против смерти как неестественного состояния человека. Это происходит оттого, что человек изначально был бессмертен, и память о своем бессмертии хранится в его сознании. Против чего же выступает в своей на первый взгляд противоречивой книге древний израильский царь?
           «Но кто-нибудь скажет: если то и суетно и ведет к суете, то для чего же оно существует? И как оно может быть суетно, будучи делом рук Божиих? И много есть подобных возражений касательно этого предмета. Но послушай, возлюбленный! Не дела Божии назвал Екклесиаст суетными; отнюдь нет. Не небо суетно, не земля суетна, нет! - ни солнце, ни луна, ни звезды, ни наше тело. Ибо все это добра зело. Что же суетно? Нужно внимательно послушать, что называет суетой сам Екклесиаст: сотворих ми вертограды…;сотворих ми поющих и поющия…; и стяжание скота и стад много ми бысть…; собрахми злато и сребро… и видех, яко вся суета (2:6-11). Послушай, что говорит и пророк: сокровиществует человек и не весть кому соберетя (Пс.38:7). Итак, вот что суета суетствий: обилие и избыток золота, толпы невольников, шумно бегущих за тобою по площади, гордость и тщеславие, высокомерие и надменность; это - суета, ибо произошло не от Бога, но составлено людьми. Когда же и как это бывает суетою? Суетны деньги, когда их расточают на удовольствия, но те же деньги не суетны, когда они употребляются с доброю целию, на вспомоществование бедным. Когда ты употребляешь деньги на удовольствия, посмотрим, какое отсюда происходит следствие? Головная боль, вялость, расслабление тела. Как тот, кто стал бы наливать воду в просверленный сосуд, трудился бы напрасно, так и человек, исполняющий себя удовольствиями (Екк.5:9). Мы облекаемся в дорогие одежды; и что пользы от этого? Никакой. Даже и благочестие может быть суетно. Так было с некоторыми из Еллинов. Они вели строгую жизнь, но по пустому, не имея в виду одного тщеславия, для соискания почета от толпы» (Свт. Иоанн Златоуст).
             Обнаружив безысходность и бессмысленность бесполезного делания, начинаешь искать невольно Источник того, что дарует жизнь и свободу. Причем этот Источник не имеет ничего общего с бунтом, который производит зачастую личность при мысли о конечности бытия и от осознания своего бессилия перед неизбежным. Человеку свойственно стремление к свободе. Но часто свою свободу он видел не в Боге, но совершенно в ином направлении. Человек, желая свободы, видит ее, порой, в полной независимости от всех и вся. Но, получив эту независимость, оказывается в духовной пустоте и нравственном тупике. И этот тупик приводит к полному незнанию даже своего собственного психологического состояния.
          Особенно человеческое естество волнует проблема загробной жизни. Стоя у гроба отца, пытался постигнуть его посмертную участь. Что происходит с его душой? Не является ли библейское предание сказкой или фантазией гофмановского кота Мура? И, если, действительно, наша жизнь тупо завершается физическим разложением, то к чему знание, умножающее скорбь? Не лучше ли просто-напросто рассчитаться с жизнью.
          Не могу забыть одного питерского солдата, который раз пять пытался покончить жизнь самоубийством. На мой вопрос, что его толкает к такому странному шагу, он отвечал, что все бессмысленно и бестолково, и потому жизнь не имеет никакого нормального смысла. Люди же, стремящиеся жить, странные животные, цепко держащиеся за ускользающую жизнь. И все читал Достоевского, его роман «Дядюшкин сон». Отчего именно этот роман, было сложно понять юному сознанию, но спустя годы понимаю, что никто так не касается души человеческой, ее тайн, как великий Достоевский. И его волновала проблема посмертного бытия.
         Эта проблема кровоточит на теле человеческого естества. Как не вспомнить Сократа, выпивающего смертоносный яд цикуты и убежденного, что переходит в царство теней, где будет встреча с богами, его веселыми и умными собеседниками. Но Сократ молчит после своего громкого ухода. Кажется ничего не говорит и Соломон. Но Святитель Григорий Нисский скажет: «Самое имя Екклесиаст значит правитель Церкви, собирающий заблудших и рассеянных духовных овец во едино стадо; здесь Он и беседует с составляющими Церковь. Подобно тому, как поющий лик обращает взоры на уставщика, пловцы на кормчего, военный строй на военоначальника, так и составляющие полноту Церкви должны взирать на Правителя Церкви, Екклесиаста-Христа».
         Таким образом, взирая на древнюю мудрость, человек начинает знакомиться с Спасителем мира, Свет Которого кажется таким далеким и недостижимым. Но только этот Свет способен внести изменения в наше бытие. Данная мысль все чаще посещала сознание. Там, за гробом, обязательно есть Бог, а раз есть Бог, то есть и смысл существования.
         Еще не понимаешь всего, что произойдет с твоей личностью, но собственное бессилие перед неизбежным вольно или невольно приводит к Божественному Бытию. Приходит понимание, что жизнь человеческая, полная превратностей, только тогда имеет смысл, когда следует Божественному Промыслу. В этом смысле Соломон не открывал ничего нового, которое есть хорошо забытое старое. А в этом старом – счастье человека, пребывающего с Богом в Эдеме. Но, потеряв рай, он естественно стенает по потерянному, хочет обрести утраченное. Найти же можно только то, что потерял.
          Но Соломон еще не ведает, что Христос впереди, и потому еще живет прежним. Его прозрения смутны, в его словах уже угадывается Истина, но он сам, видимо, еще не осознает Ее, он только предчувствует Неведомого и отдает Ему свою душу.
         В его вере его спасение, и эту веру он черпал в любви, объяснить которую невозможно, как и невозможно объяснить Божественное Бытие. Именно любовь, неведомо откуда берущаяся в нас, подсказывает наличие Неведомого. Смерть и любовь – эти два странных спутника ведут нас по перекрестках мироздания навстречу Божественному Кораблю. Любовь к близким и родным подсказывают необходимость своего существования, если не для себя, то во имя любящих тебя. Любовь останавливает действия, противоречащие жизни и свободе. Любовь помогает осмыслить свое существо в этом странном для нас мире. Антуан де Сент-Экзюпери писал: «Когда мы осмыслим свою роль на земле, пусть самую скромную и незаметную, тогда лишь мы будем счастливы. Тогда лишь мы сможем жить и умирать спокойно, ибо то, что дает смысл жизни, дает смысл и смерти».
          И только любовь дает смысл и нашему одиночеству, которое неизбежно при встрече со смертью. Любовь устраняет одиночество, совершая в нас новую историю. Человек вступает в круг отношений, который не страшны, как на первых страницах Екклесиаста, он соприкасается с Вечностью, ибо круг символизирует собой Вечность Божественного Бытия. Конечно, говорю о любви, которая не имеет ничего общего с бунтом плоти, почитаемый некоторыми за любовь; говорю о любви высокой, где чистый помысел не омрачен невежественной скверной. Тот, кто обладает такой любовью, даже находясь рядом с блудницей, не будет испытывать к ней какого-либо плотского увлечения, но мерзость и опустошение. Но эти мерзость и опустошение будут носить внешний характер, а потому не повредят внутреннему миру влюбленного в Бога и мироздание человека. Наверно в любви будет искать спасения и израильский царь Соломон, признавший верховенство Бога, Который есть Любовь.
         Наверно, уже в старости он напишет Песню, посвященную своей возлюбленной Суламифь. Ориген скажет: «Как мы узнали чрез Моисея, что есть не только святое, но и святое святых, и что есть не только суббота, но и суббота суббот, так ныне мы узнаем чрез Соломона, что существуют не только песни, но и Песнь Песней. Блажен, конечно, тот, кто входит во святое; но еще блаженнее тот, кто входит во святое святых. Блажен празднующий субботу, но еще блаженнее празднующий субботу суббот. Блажен подобным образом и тот, кто понимает и поет свящ. песни, ибо песни поются во время торжеств; но еще блаженнее тот, кто воспоет Песнь Песней». «Отличие сей книги то, что она от начала до конца написана таинственно, со иносказанием гадательным, и смысл догматов, заключающихся в ней, содержится не в букве, но глубоко сокрыт под нею» (Синопсис Афанасия.). «Иные считают общим правилом держаться буквы Св. Писания. Но буквальное чтение, понимающее слова в том смысле, в каком они сказаны, может быть принято только там, где оно служит к пользе по ближайшему разумению; если же что сказано загадочно и предположительно и не служит к пользе по простому его разумению, то таковые изречения, как предписывает слово, обучающее нас притчами, мы должны брать в ином значении, разумея сказанное или как притчу, или как темное слово, или как одну из загадок (Притч.1:6). И по науке истолкования, пожелает ли кто назвать это приспособление речи, или иносказанием или чем другим, не буду спорить об имени, надлежит держаться полезного разумения» (Григорий Нисский. Изъясн. Песнь Песней. Предисловие). «Св. Писание в своих словах и в значении слов, - говорит тот же св. Григорий Нисский, - может быть сравниваемо с иконным писанием красками и предметами, и зело буий есть той, иже ко краскам Писания прилепляется, а вещей, яка писана суть, не весть; сице бо писание покрывает духа, якоже плевы покрыют зерна».
         Кстати, древние иудеи разрешали читать эту книгу только людям, достигшим 30-летнего возраста. «Только тот, у кого сердце чистое и от любви земной свободное, может читать Песнь Песней»,- писал св. Григорий Нисский.
        Какой же таинственный смысл заключен под буквенным покровом великой Песни? «Песнию Песней сия книга именуется потому, что она следует после других песней, и что после сей песни нельзя ожидать другой песни. Говоря о другой песне, я имею в виде не книгу, но то, что надлежит разуметь о книге. Я скажу о сем яснее. Все Божественное Писание пророчествует о сошествии к нам Слова и явлении Его во плоти. Это составляет особый предмет воли Божией, и предвозвещение о том было преимущественным делом пророков и всего божественного Писания. Все сии пророчества суть песни; Песнь же Песней как бы уже не пророчествует или предсказывает, но и показывает Того, о Котором другие предвозвещали, как бы уже пришедшим и принявшим плоть человеческую. Сего ради, аки на браце слова и плоти чертога песнь поет Песнь Песней. Хотя и другие книги Св. Писания говорят о Спасителе, но, вместе с тем, он содержит и нечто другое; сия же книга едина точию Слова с плотию союз поет. В других Писаниях, как содержащих кроме учения о Слове и нечто другое, есть словеса гнева и прещения страха, а сия книга, как воспевающая одно только пришествие Слова, имеет одни лишь словеса услаждения, радости же и веселия, потому что в присутствии жениха всем радоватися достоит и никому же плакати, якоже Сам Господь рече (Мф.9:15). Посему, как после домостроительства, совершенного Спасителем, мы уже не ожидаем пророка, так и после того, что обозначено в Песне Песней, не должно ожидать другого чего-нибудь, новейшее нечто знаменующего. Подобно тому, как закон и пророки престали после того, как Иоанн Креститель указал Агнца Божия, так и воспетое в Песне Песней есть вершина всего того, что возвещается во всем Божественном Писании. После того, что в ней воспето, не должно ожидать ничего другого. Чего бо иного по Христове пришествии ожидати достоит, разве суда и воздаяния? Как в законе было святое, и за святым - святое святых, а за святым святых уже не было внутреннейшего места, так после песней есть Песнь Песней, а после Песни Песней уже не должно ожидать внутреннейшего и новейшего обетования, ибо единою Слово плоть бысть и соверши дело». «Вся книга Песнь Песней наполнена разговорами ветхозаветной Церкви со Словом, всего рода человеческого со Словом, Церкви из язычников с Ним же, и опять слова с нею и с родом человеческим Еще: разговор язычников с Иерусалимом и Иерусалима о церкви языческой и о самом себе, а также служащих Ангелов к званным человеком проповедь… Приспособляясь к сему объяснению, каждый может, рассматривая самую книгу, сочетавать по смыслу сходное между собою»(Синопсис Афанасия).
         Действительно, тот, кто хочет увидеть в этой Песне гимн плотской любви, перепутал ее с Кама-Сутрой. Хотя, конечно, именно в юном возрасте читающий Песнь, может воспринять ее с точки зрения великой человеческой любви к любимой и возлюбленному. Наверно так воспринимал ее, впервые прочитав в 16 лет. С одной стороны – ошибка, но с другой – сознание познакомилось с потрясающей поэзией доселе мною невиданной. Никакой современный поэт не мог сравниться с Песней. Это было не очарование, но необыкновенный прилив вдохновения, в волнах которого хотелось петь гимн Весне. В душе было Ощутимое и Непознаваемое, ведущее к Прекрасному, к Чертогам Небесной Красоты. После познания неизбежности в душу вошла бьющая полнокровным родником жизнь. Ладья на всех парусах неслась навстречу Возлюбленному. Божественное вдохновение наполняло паруса любовью. И эту любовь нельзя было назвать чувством, это было состояние духа, которое невозможно было с чем-то сравнить. Все это происходило неосознанно. Сознание не могло вместить происходящее, собственно и не было слов, способных выразить Невыразимое, посетившее душу. В этот миг происходит бег от мироздания к мирозданию, в этот миг происходит осознание себя неповторимой личностью, способной преобразить Вселенную. Наверно, впервые человек познакомился с тем, что впоследствии будет именовать Благодатью Божьей, он услышал звуки Приходящей Любви и реально ощутил Ее прикосновение.
          Помню это прикосновение! Нечто воздушное и необъяснимое, подобно легкому облаку, превращало мое естество в некое невесомое существо. В это мгновение смерть совершенно стирается в сознании, и начинаешь понимать, что любовь крепка, как смерть, даже более, сильнее смерти, которая отступает перед Прекрасной и Величественной Божественной Ипостасью, дарующей веру, надежду, любовь.
          Это понимание не пришло со знанием, оно стало частью естества, сущностью человека, начиная с глубокой древности. Истинное Богословие сердечно и мудро сердечностью. Человек же интуитивно тянется к этому сердечному Богословию.
                ***
          Видимо к этому сердечному Богословию и пришел великий царь Израиля. К сожалению, после его смерти царство, врученное его сыну, разделилось на Израиль и иудею, где и правили потомки царя Давида. Начнется эпоха Двуцарствия, которая и не представляла, возможно, интерес с точки зрения Богословия, если бы не профетическое движение, охватившее оба еврейских государства.
         «Пророческие писания являются второй по значению, после Закона, фундаментальной основой Ветхого Завета. В еврейской Библии эти писания стоят после Исторических книг (Древних Пророков) и называются Поздними Пророками. Сборник имеет два раздела: Великие и Малые Пророки. Названия эти определяются объемом книг. К великим пророкам относятся книги Исайи, Иеремии, Иезекииля и Даниила (последний в еврейской Библии отнесен к сборнику \"Писания\", или \"Ктувим\"). Малые пророки включают книги Осии, Иоиля, Амоса, Авдия, Ионы, Михея, Наума, Аввакума, Софонии, Аггея, Захарии и Малахии. Из неканонических книг к \"Пророкам\" относят Кн. Варуха и Послание Иеремии. Сборник Пророков к 200 году до Р.Х. получил окончательную форму.
          Литературные особенности пророческих книг. Они являются первыми в Ветхом Завете \"авторскими\" произведениями, то есть почти целиком вышли из-под пера писателей, имена которых стоят в заглавии. Однако первоначально книги эти представляли собой небольшие свитки с краткими изречениями, которые легко было усвоить и запомнить. Позднее ученики пророков собрали эти свитки воедино, снабдив их вступительными словами и некоторыми сведениями о писателях. \"Речи пророков поставлены в таком порядке, в каком находил их собиратель\" (бл. Феодорит). Установлением хронологического порядка текстов занимается библейская наука.
           Пророки в своих книгах используют различные жанры, сложившиеся на протяжении веков: а) обличительные речи; б) покаянные и благодарственные псалмы; в) эсхатологические и мессианские пророчества; г) послания; д) притчи; е) автобиографические свидетельства; ж) предсказания о бедствиях и плачи.
          Большая часть пророческих книг - произведения боговдохновенной поэзии, которая строилась по определенным литературным законам. Язык и стиль пророков считаются классическими в библейской письменности.
          Пророки в контексте гражданской и религиозной истории. Время деятельности большинства пророков определяется сравнительно точно, поскольку редакторы книг указывали, при каких царях совершал служение тот или иной пророк. Некоторые хронологические данные можно найти и в самом тексте. Эпоха пророков-писателей падает на четыре столетия (VIII - V вв.). С V века пророческая харизма становится все более редкой. Во II в. до Р.Х. в Израиле уже ясно сознавали, что голос пророков умолк. Возродилось профетическое служение только в новозаветное время, с приходом Иоанна Крестителя.
          Пророки-писатели были свидетелями недолгого процветания обоих еврейских царств, затем их гибели в 722 году (Ефрем) и 587 году (Иудея). Они не оставляли своего руководства народом в эпоху Плена и продолжали служение в первый период после возвращения из Вавилона» (Пот. А. Мень).
        «Дело пророков состояло в том, чтобы предвозвещать будущее, как радостное, так и скорбное, чтобы одних ободрять, других удерживать от нечестия страхом. Другой предмет пророчества, обыкновенно соединяющийся с первым, состоял в предвозвещении Христа и Нового Завета, прекращения не только язычества, но и иудейства. Предвозвещение же пророками будущего производилось или посредством слова или посредством дела. Например, Авраам, возносящий в жертву сына и закалающий овна, пророчествовал делом: но то же самое пророк предсказывал словами, когда говорил: яко овча на заколение ведеся (Ис.53:7). Кроме будущего, пророчеству свойственно говорить и о сокровенном прошедшем; так Моисей, говоря о творении неба и земли, изрекал пророчество. Пророчество может касаться и настоящего, когда оно сокрыто; так Апостол Петр пророчески открывает об Анании и Сапфире» (Синопсис И.Златоуста). «Сами же пророки сообщаемые им Божественные вещания получали тайным внушением Духа; иногда пророк слышал вещавшего ему Бога и членораздельными словами» (И.Златоуст. Толк. на 1Сол. Бес.8, §1). «Подобно тому, как вследствие представлений, бывающих во сне, мы удерживаем в памяти некоторые образы, слова и звуки, не чрез зрение и слух приняв голос или образ, но потому что он бывает напечатлен в самом сердце нашем, так чем-то подобным сему надлежит представлять те образы и тот глас, который бывал пророкам от Бога» (Василий Вел. Беседа на 28-й Пс. Ст.3; его же: Толков. на пророка Исаию. Предисловие и толк. на главу 7. Ст.1). «Иногда пророки не просто получали знание будущего, но становились как бы зрителями самых этих событий, так что пред их мысленным взором проносилось то, что им надлежало предвещать, то полки врагов, опустошающих страну, то разрушение города и т.п.» (Кирилл Александр. На Ис. Гл.1. Ст.1). «Поэтому у всех пророков есть обычай говорить о небывшем еще как о сбывшемся уже. Увидев духовными очами то, что имело совершиться спустя много лет, они говорили о нем так, как будто оно было пред их телесными очами» (И.Златоуст. На кн. Бытия Беседа 10, §3). «Но нельзя предполагать, что благодать давала святым познание тайн так, что пророки ничего не понимали из открытого им… Как слово не могло бы совершать дел земных без души, одушевляющей тело, так и Св. Дух производит в святых знание тайн не без естественной познавательной силы» (Максим Испов. Толкование молитвы: Отче наш).
         Дух Божий не помрачал, но просвещал сознание пророков, в отличие, например, от различных гадателей, вещавших зачастую непомерную чушь, выдавая ее за Божественные словеса. Платон в Апологии Сократа писал, что «прорицатели говорят много, но сами вовсе не знают того, что говорят».  «А пророк не таков; он говорит все с трезвою душою и здравым рассудком, зная, что он говорит. Они не были принуждаемы, но сохраняли свою волю. Посему Иона убегал, Иезекииль уклонялся и Иеремия отрицался. Бог не принуждал их насильно, но советовал, убеждал, угрожал, не помрачая их рассудка. Бесу свойственно производить помешательство, неистовство и всякое помрачение, а Богу просвещать. Вот первое различие между гадателем и пророком. Второе Апостол излагает так: тем же сказую вам, яко ничтоже, Духом Божиим глаголяй, речет анафема Иисуса. Затем различие гадателя и пророка состоит в исполнении сказанного» (И.Златоуст. Беседы на 1Кор. Беседа 29, §2. Василий Вел. Толк. на Ис. Предисловие). «Вообще же пророчество есть такое восхищение ума, которым пророчественная благодать, внезапно объемля пророков и отлучая их от всего человеческого, соделывала их способными стать орудиями для изглаголания пророческих слов» (Феодорит. На пр. Наума. 1,1).
         «Но не однажды навсегда блаженные пророки получали откровение видений от Бога, а по частям, и в те времена, в которые находил это нужным Открывающий тайная» (Кирилл Алекс. На Ис.6:1). «И не чрез одного только пророка Господь беседует с Израильтянами, но употребляет на служение многих дивных мужей, чтобы согласием многих показать неложность предречений» (Феодорит, Толков. на прор. Амоса, Предисл.). «Да и нельзя было разом открыть народу всю будущую судьбу его; такого откровения он не возмог бы вынести; подобно тому, как не мог бы вынести человек, если бы Христос пришел не во плоти и не в зрак раба, а в обнаженном Божестве, так и откровения будущего давались сдержанно и прикровенно в педагогических видах. Мало того, так как евреев ожидало много бедственных предсказаний: что храм их будет разрушен, что у них будут отняты и пророчества, и жертвы, и священство, и царство, что они будут скитальцами и рассеются по все вселенной, то предсказывать все это в самом начале было и не безопасно; евреи избили бы пророчествовавших, и такие книги сожгли бы, как сожег царь Иоаким читанное Варухом пророчество Иеремии (Иер.36:23). Потому-то, между прочим, книги ветхозаветные и не так ясно изложены, как книги Нового Завета» (И.Златоуст. О пророчествах Ветхого Завета. Беседа 1). «Пророки в своих книгах имеют обычай, показав предмет, скоро скрывать его и переходить от предмета к предмету: от истории или чувственных и как бы пред глазами находящихся явлений быстро переноситься к внутреннему и духовному, то наоборот снова возвращаться, и притом весьма прикровенно, к чувственным явлениям. Весьма часто они вводят лиц в свою речь, напоминают о прошедшем и предвозвещают будущее. Посему, кто желает иметь ясное понятие о всем содержании (пророческой книги), тот должен обратить внимание и на порядок мыслей и на различие выведенных лиц» (Кирилл Алекс. Толков. на Осию. Предисловие). «Далее, неясность некоторых мест в священных книгах нередко происходит от неизвестности для нас того предмета, о котором говорится и от оскудения событий, которые некогда были, а теперь не бывают. Так, во время апостолов, когда кто-нибудь принимал крещение, то внезапно начинал говорить на разных языках, многие начинали пророчествовать и совершали другие большие чудеса» (И.Златоуст. Беседы на 1Кор.29. §1). Наконец, «по самому существу своему пророчества не могли быть вполне ясны, как не может быть вполне ясно сокровенное значение сновидений, ибо между теми и другими есть близкое сродство» (Василий Великий. Толков. на пр. Исаию. Предисловие).
          «Пророческие речи, видения и угрозы обращены не только на евреев, как иудейского так и израильского царства, но и на языческих народов, для того, чтобы и их удостоверить в истине слова Божия, и доказать непреложность тех обетований, какие Бог чрез Моисея дал народу праведных и посрамить языческих прорицателей» (Ефрем Сирин. Толк. на пр. Амоса. Гл.1). Суд Божий в предсказаниях пророков касался всего мира, но иудеев прежде чем других народов потому, что «самые близкие к нам наиболее огорчают нас, когда погрешают против нас. И у Иезикииля Господь, повелевая наказать согрешивших, говорит: от освщенных Моих начните(Иез.9:6). И пророк Исаия свои пророчества всей земли начинает словами: на Иудею. И Апостол Петр говорит: время начатии суд от дома Божия (1Пет.4:17)» (Василий Вел. На пр. Исаию, Предисловие). «Все сии речи пророков имеют весьма разнообразный характер, ибо Господь различные употреблял откровения, сообразуя их с потребностию; иначе Он открывался Даниилу, иначе Иезикиилю, иным образом Исаии и иным Михею, как и прежде сего Он различно являлся Моисею и Аврааму» (Феодорит. Толк. на кн. Ос.12:10).
        Интересно, что пророки указывали время, когда Господь возвещал им то, что они должны были передать народу и миру. «Упоминание о времени изречения пророчеств было необходимо, чтобы всякий видел, за сколько времени предсказано событие, и когда исполнилось, и разумел, что при умножении немощи преизбыточествовало и Божие попечение» (Вас. Вел. На Ис. Гл.1). «Как видно из этих надписаний, большая часть пророков по времени были близки между собою. Так Исаия пророчествовал во дни Озии, Иоафама, Ахаза и Езекии. И Осия и Амос пророчествовали во дни Озии. Михей во дни Иоафама, Ахаза и Езекии. Софония и Иеремия во дни Иосии. Но поелику сказано: начало словесе Господня ко Осии, сыну Вериину, то не первый ли он начал писать пророческие книги? И поелику Амос пророчествовал прежде двою лет труса (Ам.1:1), то не прежде ли видения Исаии, бывшего при Исаиином призвании, в описании которого сказано: и взяся наддверие (и поколебались верхи врат от труса) (Ис.6:4)» (Василий Великий. На Ис.1:1).
         Любопытно: «Речи пророков поставлены в таком порядке, в каком находил их собиратель после того, как, в дни забвения Бога, они были потеряны» (Феодорит).
        «Нам же, читателям и слушателям все истины, заключающейся в пророчестве, надлежит заботиться о снискании дара мудрости, ведения и учения… Ибо не малого тщания требует вслушиваться в значение вещаемого Духом, и не погрешат в разумении возвещанного, но прямо к сему разумению вестись благодати. Св. Духа; по домостроительству которого пророчество написано. Посему и Господь присовокуплял, говоря: имеяй уши слышати,да слышит» (Василий Вел. Толков. на пр. Исаию. Предисл.).
         Услышать голос пророков не каждому дано. Но именно пророки совершили тот духовный переворот, который фактически преобразил человеческое естество. Не зная доподлинно, что ожидает мироздание, они предавали себя Божественному Провидению, Которое постепенно открывало тайну Бытия. И эту тайну пророки возвещали избранному народу.
          Первый пророк, который с детства был в сознании, являлся Святой Илия. Совсем несмышленым слышал удивительную историю о его чудесном нахождении подле Бога, Который не дал Своему рабу вкусить смерти. Казалось невероятным, что есть в человеческой истории человек, не знающий перехода от жизни к смерти, но вечно пребывающий и живый. Что совершил этот человек? Почему Бог так отличил Своего пророка? Ищущий искренно истинный путь всегда найдет ответы.
         Св. пророк жил во времена нечестивого израильского царя Ахава, вернувшего фактически народ к идолопоклонству. Илия пришел к Ахаву и объявил ему: «за твое нечестие в эти годы не будет ни дождя, ни росы, разве только по моей молитве». Так и произошло. Но Ахав не понял, что засуха, уничтожающая народ, есть наказание за отступление.
           «Три с половиною года продолжалась засуха. Илья, по повелению Божию, снова пришел к Ахаву и предложил ему собрать израильский народ на горе Кармил. Когда Ахав собрал народ, Илия сказал: "Довольно вам быть в нечестии. Познайте истинного Бога. Давайте, принесем жертву: вы - Ваалу, а я - Господу Богу, но огня не будем подкладывать. Кто пошлет с неба огонь на жертву Тот и есть истинный Бог". Все согласились.
       Первыми стали приносить жертву жрецы Вааловы. Они приготовили жертвенник, положили на него тельца и целый день около него скакали и кричали: "Ваал, Ваал, услыши нас!" Но ответа не было. Наступил вечер. Тогда Илия приготовил жертвенник, выкопал кругом его ров, положил на жертвенник дрова и тельца и велел поливать жертву водой так, что ею наполнился ров. Потом Илия обратился с молитвою к Господу. И тотчас сошел с неба огонь Господень, и попалил не только дрова и жертву, но уничтожил и воду, наполнявшую ров, и камни, из которых был сложен жертвенник. Весь народ в страхе пал на землю и воскликнул: "Господь есть истинный Бог, Господь есть истинный Бог!"
         После этого Илия взошел на вершину горы и стал молиться о дожде. Подул с моря ветер, показались на небе большие тучи и пошел сильный дождь» (Прот. Серафим Слободской).
         Казалось бы, должен был народ, царь и царица одуматься и придти к Богу. Однако злоба не утихла, но еще более усилилась. Иезавель, жена Ахава, начнет новое преследование пророка (горе мужу, жена которого управляет им). Илия покидает нечестивое царство, уходит в пустыню, поселившись в пустыне, у горы Хорив. Там ему явился Господь в веянии тихого ветра, утешив Илию. Объявив ему, что в Израиле есть еще семь тысяч верных и преданных Богу людей. Бог дал пророку надежду на будущее обетование. Удивительно было то, что Бог не явился в огне, в землетрясениях, но в тихом дуновении ветерка, прообразуя явление Спасителя мира.
          И вот этого человека Господь забрал на небо в огненной колеснице, оставив милоть, т.е. верхнюю одежду, пророку Елисею. Сей пророк будет обладать не только даром чудотворения, но и воскрешения. Он воскресил сына одной богатой женщине в городе Сонаме, тем самым показывая Божественную силу и предсказывая общее воскресение.
         Момент воскресения не мог не взволновать ищущего Истину человека. Ведь стать обладателем вечности – не есть ли извечное стремление человеческого естества? Ведь вечность заложено в существе человеческом.
          С пророком Елисеем связан интересный факт. Когда пророк уже умер, то его погребли в пещере. Спустя год, рядом с пещерой хоронили человека, но, увидев неприятелей, хоронившие поспешно спрятали тело умершего в пещере Елисея. Но как только тело умершего коснулось костей пророка, то умерший воскрес. Это потрясающее чудо доказывало силу мощей святых. Но особенно, помнится впечатлило чудо пророка Ионы, который оказался во чреве кита и пребывал там три дня и три ночи, прообразуя будущее воскрешение Спасителя. Приведу Беседу о пребывании пророка Иона во чреве китовом полностью.
       «Поверхностные и неверующие критики", говорит ученый, Артур Гук, - "находят, будто существует много препятствий, чтобы допустить, что Иону, на самом деле, проглотил кит, и что пророк находился во чреве его три дня и три ночи, а потом был извержен на сушу.
       Во-первых, ни один человек, верующий во Христа, не может сомневаться, насчет происшедшего с пророком Ионой, ибо Сам Христос положил печать на этот оспариваемый предмет, когда Он сказал: "ибо как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи" (Матф. 12, 40). Здесь Христос ликвидирует - по крайней мере, поскольку это касалось Его учеников - идею, что книга пророка Ионы является аллегорией (иносказанием), как это нравится предполагать критикам. Ибо ведь если сказано только в аллегорическом смысле, что Иона находился во чреве кита, тогда следует заключение, что и пребывание Христа в сердце земли, в течение трех дней и трех ночей, тоже имеет значение только аллегории. Тут мы имеем снова пример того, как отрицание Ветхого Завета прокладывает путь к отрицанию Самого Христа и Его слов".
        Отрицать историю с пророком Ионою равносильно отрицанию всего священного Писания, а это значит, - отказаться от веры. Неужели для человека все еще недостаточно тех многочисленных поражений, так называемых "научных возражений" против св. Библии? Сколько раз опровержения и насмешки "мудрецов века сего" над св. Библией обращались против них самих. Ведь, простое ознакомление с текстом подлинника и некоторое научное знание уже дает нам во многом ответ.
       Всем известно, что подлинник св. Библии написан на еврейском языке. Но на еврейском языке кит называется словом "таннин". В Библии же морское живое существо, поглотившее Иону, названо не словом "таннин", а словом "даг", а слово "даг" означает "большую рыбу" или "чудовище глубин".
        Св. Церковь свидетельствует об этом уже более 1500 лет, называя это существо, поглотившее Иону, "водным зверем". Так, например, в ирмосе 6-й песни пятничного канона на утрени, глас 8-й, говорится: "водного зверя во утробе, длани Иона крестовидно распростерт, спасительную страсть проображаше яве". В 6-й песни утреннего канона, во вторник, глас 5-й, сказано: "яко же пророка от зверя избавил еси, Господи, и мене из глубины неодержимых страстей возведи, молюся".
       Наука нам указывает, что существуют разнообразные породы китов. Так, например, есть род китов, имеющих 44 зуба в нижней челюсти и достигающих 60-65 футов длины. Но они имеют очень маленькую глотку. Вероятно, это и дало основание утверждать, что Иона не мог быть поглощен китом.
       Есть другой вид кита, так называемый "бутылочно-носовой" или "с клювом". Это - небольшой кит, до 30 футов длины. Хотя он и малый, но имеет довольно большую глотку и вполне мог бы проглотить человека, но пророк не мог быть поглощен им потому, что он пережевывает пищу и имеет зубы.
       Есть киты, не имеющие зубов, но снабженные "китовым усом". Среди такого типа китов, есть киты, называющиеся "Фин-Бак". Эти киты бывают до 88 футов длины. Желудок такого кита имеет от 4 до 6 камер или отделений, причем, в любом из них могла бы свободно поместиться небольшая группа людей. Этого рода киты дышат воздухом, имеют в голове воздушную запасную камеру, являющуюся расширением носовых полостей. Прежде чем проглотить слишком большой предмет, кит "Фин-Бак" проталкивает его в эту камеру. В случае, если в голове этого кита окажется слишком большой предмет, то он плывет к ближайшей суше, ложится в мелкие воды и выбрасывает ношу.
      Ученый д-р Рансон Гарвей свидетельствует, что его приятель, весом в 200 фунтов, вполз изо рта мертвого кита в эту воздушную камеру. Этот же ученый указывает, что собака, упавшая за борт китоловного судна, через 6 дней была найдена в голове кита живой. Из сказанного видно, что Иона мог пробыть во "чреве", т. е. в воздушной камере такого кита 3 дня и 3 ночи и остаться живым. Пространство ведь в этой камере равняется 686-ти кубическим футам. Так из научных данных мы можем видеть, что Иона мог быть поглощен и китом.
       Франк Буллен, известный автор труда: "Плавание "Кашалота", установил, что кашалот (один из видов кита) часто, когда он умирает, извергает содержимое его желудка.
       Но библейское слово "даг" указывает на "большую рыбу". Отсюда мы можем заключить, что Иона действительно был поглощен морским существом - большой рыбой. В таком случае следует указать на рыбу, именующуюся "кит-акула" или "костяная акула".
       Свое название "кит-акула" получила от того, что не имеет зубов. Кит-акула достигает 70 футов длины, процеживает пищу через большие пластинки (усы) во рту. Эта акула имеет вполне достаточный желудок, чтобы там поместился человек.
        Касательно же того, что Иона пробыл во чреве большого морского существа три дня и три ночи и остался живым, можно прежде всего сказать: "у Бога все возможно". Затем не безынтересно вспомнить о сообщении в "Литерари Дайжест" о том, что один моряк был поглощен китом-акулой. Через 48 часов (т. е. через двое суток) акула была убита. Когда же вскрыли кита-акулу, то каково было удивление всех собравшихся, когда нашли, поглощенного этим зверем, моряка живым, но только в бессознательном состоянии. Причем, моряк не имел никаких последствий своего пребывания во чреве кита-акулы, кроме потери волос и нескольких волдырей на коже. Потом моряк рассказывал, что только страх не давал ему покоя, живя во чреве кита. Как только он приходил в сознание и понимал, где он находится, то снова моментально терял сознание.
         Недавно, - пишет о. И. С., - на Гавайских островах японские рыбаки убили большую белую акулу. В ее желудке нашли полный скелет человека. Оказалось, что это был, занесенный в список дезертиров, солдат в одежде образца Сев.-Ам. Армии.
       Итак, мы видим, что Иона мог быть поглощен большой рыбой даже и без нарушений естественных законов природы. Отпадают все "несуразности" и "противоречия". Верно и неизменно Слово Божие, оно никогда не может находиться в противоречии с истинной наукой. Это установил еще отец русской науки Ломоносов.
       Но, все же необходимо сказать, для нас, верующих людей, вполне очевидно, что в событии с пророком Ионой безусловно действовала сила Божия. Ибо Господь, как Творец и самих законов природы, имеет свободную волю управлять ими, если это Ему нужно, по Своему всемогущему промыслительному действию.
        Гениальный ученый Паскаль сказал: "Последний шаг разума заключается в том, чтобы признать существование множества таких вещей, которые выходят за пределы нашего познания, и, если разум не приходить к этому познанию, то он весьма слабый разум". Роберт Майер говорит: "если поверхностные умы щеголяют отрицанием существования чего-нибудь высшего, сверхматериального и сверхчувственно воспринимаемого мира, то такое жалкое признание отдельных умов не может быть поставлено в вину науке».
(Составлено по кн. "Достоверность Библейских чудес"
А. Гук и ст. "Пророк Иона и малая глотка кита"
Протопр. Павел Калинович.).
       Профетическое движение, безусловно, носило уникальный характер. Это было движение, в котором выковывалась не просто религиозная мысль избранного народа, но его сущностное состояние. Один из тех пророков, которые оставили глубокий след в сознании, был, конечно. Исайя.
        Иисус, сын Сирахов, в своем «восхвалении мужей славных» приносит такую хвалу пророку Исаие: Исаия, пророк велий и верен в видении своем. Во днех его воспятися солнце, и приложи жития цареви (Езекии). Духом велим вмде последняя и утеши ветующия в Сионе. Даже до века показа будущая и сокрованная, прежде неже приити им (Сир.48:25,26). Пророк Исаия был сын Амосов. «Но это не тот Амос, который в числе меньших пророков, ибо и произношение их имен неодинаково (в еврейском чтении их) и означаемое ими не одно и то же. Надлежит заметить, что из пророков одни указывают своих отцов, а другие нет. Может быть умолчали о своих отцах пророки, происходившие от родителей незнатных» (Василий Вел.). Пророк же Исаия был не только знатного, но, по преданию, царского рода, ибо считался братом иудейского царя Амасии. Свое пророческое служение Исаия проходил при царях Озии, Иоафаме, Ахазе и Езекии, будучи призван к своему служению в лето, в неже умре Озия царь (6:1), следовательно после пророков ревнителей Илии и Елисея, и свое служение запечатлел мученической смертью. По преданию он был претерт пилою при царе Манассии. Иустин мученик, Тертуллиан, бл. Иероним подтверждают сие извещение свидетельством Евр.11:37: претрени быша и свидетельством (4 Цар.21:16: кровь неповинную излия Манассия. В Иерусалиме и ныне указывают место мученичества пророка Исаии, в юдоли Иосафата.
      «Содержание книги пророка Исаии само собою явственно и понятно. Поелику Исаия жил во времена, когда умножались пороки, то он изображает и великость тех бедствий, какие ожидают Иудею и показывает причину гнева Божия, чтобы привести народ к покаянию. Пророчество начинается словами на Иудею, страну избранную Богом и на город, в котором находилось святилище. Во второй части книги пророк изрекает слово на Вавилон, потом на землю Моавитскую, потом на Дамаск, потом на Египет, потом на пустыню, потом на Тиумею, потом на дебрь Сионскую, потом на Тир, и потом на четвероногих. Далее следуют исторические происшествия, бывшие при царе Езекии (третья часть). После сего (в четвертой части) находятся пророчества, не имеющие никакого надписания, возвещающие бедствия Иерусалиму и Иудее, судьбу находящихся в рассеянии, возвращение их по исполнении суда, а также предсказания о Христе, встречающиеся, впрочем, в каждой его пророческой речи, потому что с каждым историческим сказанием сопряжено нечто и таинственное» (Василий Великий. Толков. на пр.Исаию. Предисловие). «Вследствие различного характера царей, при которых пророчествовал Исаия, его пророческие вещания имеют неодинаковый характер: иногда пророк произносит более угрозы, когда Израиль предается нечестию, а иногда вводит в пророчество слово обетования за добрые дела» (Кирилл Александр. Толков. на пр. Исаию. Предисл.).
        «В частности пророчества о Христе Синопсис И.Златоуста указывает в следующих главах книги пророка Исаии (Надлежит заметить, что нынешний счет глав, известный только с 13 века, указывается здесь только для большей ясности изложения. В действительности отделы книг показываются у отцов Церкви не счетом глав, но их общим содержанием, начальными и главными в них словами. - Прим.авт.). Во второй главе заключается пророчество О Церкви Христовой; в главах от 7 до 12 пророчество о рождении Христа по плоти от Девы (объясняя пророчество Исаии: се Дева во чреве приимет, Ис.7:14, все отцы Церкви направляют объяснение этого места против иудеев, которые, закосневая в неверии, толковали его о естественном рождении; см. также Предисловие славянской Библии 1751 года, с.11. - Прим.авт.) и о верующих в Него; в главах от 27 до 31 о погублении диавола Иисусом Христом и о вере во Христа; в главе 32-й пророчество о Церкви Христовой, в которой правителем будет Царь праведный; в главах 35 и 36 история Церкви, изображение в буквальном смысле относящееся к Идумее и Иерусалиму, но в таинственном смысле знаменующее опустошение и рассеяние иудеев и процветание Церкви Христовой; в главе 40 излагается пророчество об Иоанне Предтече; в главах 53, 54 и 55 пророчество о страдании Иисуса Христа, смерти, воскресении и прославлении Его, о призывании к принятию Евангелия и о множестве верующих в Него; в главах 60, 61, 62 пророчество о Христе и Апостолах, о славе и процветании Церкви Его; в заключении книги осуждение неверующих в будущую жизнь" (Синопсис Злат.). Вообще книга пророка Исаии, по словам бл. Иеронима, есть "не столько пророчество, сколько Евангелие" (Посл. к Павлину. Об изучении Св. Писания). "Исаия, говорит св. Кирилл Алекс., есть вместе пророк и Апостол; его пророческие изречения имеют ясность евангельской проповеди" (Кирилл Алекс. На Исаию. Предисл.). В новозаветных писаниях имя Исаии пророка как предвозвестника новозаветных событий упоминается более 20 раз. Одно место из книги пр. Исаии прочел Господь Иисус Христос в синагоге, во время богослужения (Лк.4:15-20). И ныне в церковных чтениях (паремиях) часто читаются книги Исаии и прочитывается вся» (А.А. Олесницкий).
         Именно упоминание о Христе волновало в пророчествах Исайи. Обращение к нему происходило в те моменты личного бытия, когда на дороге жизни стали происходить встречи, увлекающие в сторону от виднеющегося Храма. Время поиска – не только усиленное чтение, но и усталость, которая вполне может посетить путника. В такие мгновения, порой, останавливаемся не на церковном дворе, но в трактирной ограде, где пытаемся забыться вином и игрой в кости, т.е. домино. Приходит забвение своего назначенного пути. Ненавидимая душой суета подленько входит в духовный мир с черного хода.
          И вдруг, как обухом по голове, приходит Божественный огонь, обдавая Своим дыханием, начинающее болеть равнодушием существо.
         Сильное впечатление производит видение Бога Исайей. «Я видел, - говорит Исайя, - Господа, сидящего на престоле высоком и вознесенном, и края риз Его наполняли храм. Вокруг Него стояли серафимы, и у каждого было шесть крыл; двумя они закрывали свои лица, двумя - ноги, а двумя
летали. Они взывали друг ко другу, говоря: Свят, свят, свят Ягве Воинств! Наполнена вся земля Славой Его! - И от их голосов содрогнулись основания, и Дом наполнился дымом» (Ис 6, 1-6).
         Смертный человек, которого с детства учили, что если Бог встретится ему на пути, то он упадет замертво, реально вступил в разговор с Творцом всего сущего, Который делал его своим гласом. И этот глас Божий отныне должен был возвещать то, что приведет великого пророка в конце концов к страшной смерти.
         «Читая рассказ Исайи о видении, превратившем его в пророка, мы невольно
задаемся вопросом: как совершилось это прозрение и преображение?
       Действительно ли Непостижимый принял облик Сидящего на троне, окруженном
потоками живого пламени? Скорее всего здесь перед нами попытка воплотить в зримых символах то, что открылось пророку как невыразимая реальность.
Когда совершается внутреннее событие, подобное тому, какое произошло с
сыном Амоца в храме, человек пытается найти достаточно емкие образы для
того, чтобы поведать об открывшемся. При этой попытке он нуждается в чем-то
более многозначном и живом, чем отвлеченные понятия. Именно тогда рождается
символический язык мифа, поэмы, иконы. Он не претендует на точное
отображение действительности, на роль "модели", а служит тонким мостом от
души к душе, от сознания к сознанию. В мире символов вступают в свои права
дерзновенное творческое мышление, метафоры, аналогии, минующие законы
формальной логики. Символ не придумывается, как холодная аллегория, а
рождается целиком в глубине человеческого существа. И подобно тому как
сновидения черпают краски из нашего повседневного опыта, так и Откровение обретает те формы, которые дает ему сам человек. Слава Божия преломилась в сознании пророка в образе высокого престола, окруженного огненными духами. Это престол Того, Кому единому подобает имя "Царя"; Он возвышается над всеми властителями мира. Исайя прибегает к привычным словам: трон, царские одеяния, дым курений, тем самым как бы
набрасывая покрывало на ослепительное видение. И только так он может
рассказать о нем людям.
        Здесь поражает одна особенность символического описания события: в
момент таинственной встречи личность пророка не растворилась в волнах
экстатического океана, он продолжал отчетливо сознавать себя. Он ясно
чувствовал, что предстоит престолу и недостоин быть тайновидцем Божиим.
Именно приближаясь к раскаленному горнилу, он остро переживает дистанцию
между Богом и собой.
       Во внебиблейской мистической литературе картину видения Исайи
напоминает сцена преображения Кришны в Бхагавад-Гите. Там по просьбе
царевича Арджуны Божество на мгновение открывает свой невыносимый лик, лик
всепожирающего Времени, многоокой бездны, засасывающей миры. И Арджуна, пав
ниц, умоляет Кришну скорее избавить его от леденящего душу видения. Однако
при внешнем сходстве этой части поэмы с рассказом пророка Исайи между ними
легко заметить внутреннее различие. В Бхагавад-Гите - только страх, только
подавленность, только сознание ничтожества перед безмерным. У Исайи же, хотя
греховный человек и не в силах созерцать Бога, но, очищенный, он уже с
сыновним дерзновением говорит: "Вот я, пошли меня!". Пророк не тонет в Боге,
но и не лежит перед ним распростертый ниц, он предстоит Ему и становится
соучастником Его деяний.
         Слово Ягве расплавленной лавой вливается в уста Его посланника, оно
переполняет его и принимает в душе конкретные образы и формы в соответствии
с тем, чем живет душа пророка. Это не "материализация Духа", а живые символы
Реальности, описанной в терминах видимого бытия» (А. Мень).
         Вот это личностное восприятие Божества поражало неимоверно. Воспитанные в духе коллективизма не всегда видели в человеке личность. Четко проводилась линия, что коллектив всегда прав, и наше сознание, понимая несовершенство коллективного знания, должно поневоле признавать правоту большинства. Убрать эту ложь со своего пути помогал святой пророк Исайя. Его деятельность – пронизано движением по прямой, против течения, если этого требует Истина (невольно вспомнился знаменитый Город Солнца Кампанелла, где человек превращался в существо, низведенное до уровня животного, для которого благо государства выше личного счастья, причем счастья обыкновенного. Исайю, думаю, быстренько устранили бы безвредным лекарством по приказу Верховного Сола, этого воплощения солнечного божества). Его Истина не подается разумному обоснованию, потому что Она – выше всякого разумения и чувствования. Мир пророка – не естественно-научные знания, но огненное стояние в Божественном свете.
         «Явление в храме не было только призванием пророка на проповедь. Оно было откровением святости Божией. Бог свят - вот альфа и омега провозвестия Исайи, его символа веры. "Кадош" (святость) означает в его устах, как и вообще в Ветхом Завете, не одно лишь нравственное совершенство; в этом смысле святым может быть и человек. Бог же свят по-иному. Слово "кадош" указывает на Его непостижимое
величие. Если Амос и Осия познали высшую "человечность" Божию, если Ягве
открылся им как Судия и Возлюбленный, то Исайя был поднят к тому пределу,
где бессильны все человеческие метафоры. В Упанишадах и у Платона мы тоже находим мысль о том, что Божество в своей сущности не может быть определено никаким земным понятием. У Исайи эта несоизмеримость Бога и мира выражена в слове "кадош". Но при этом Сущий не перестал быть для пророка Богом Живым. Он не есть потусторонняя Нирвана или бессознательная сила, пронизывающая каждую травинку или каплю воды; Он есть личность, действующая в мире, хотя Лик Его и образ Его действий совершенно иные, нежели у людей. Человек может знать лишь Его волю, но Самого Его познать он не в состоянии. Разум, цели и предначертания Бога коренным образом отличны от человеческих. И если возможен союз между Творцом и творением, то только потому, что Бог сам ищет его, умаляя Себя до диалога с человеком. Учение о "святости" напоминало о том, что тайна Божия "всецело иная". Оно предостерегало людей от создания воображаемого Бога по своему образу и подобию. Все, что может познать человек, - это Славу, пламенный ореол Зиждителя. Это она свидетельствовала о присутствии Бога, окутывая облаком Синай, о ней громовыми голосами перекликались серафимы в Святая Святых храма. Она открыла себя молодому иерусалимлянину Исайе, сыну Амоца, сделав его новым человеком, герольдом небесного Царя.
         Итак, уже не из преданий прошлого узнал пророк о мистерии
Богоприсутствия, но сам участвовал в ней. Он уподобился Моисею, воочию узрев
сияние Славы Ягве; только вокруг были не голые синайские скалы, а
жертвенники, завесы и таинственные символы Дома Божия. Само это слово
приобретало теперь для Исайи особое звучание. Пусть язычники своим служением
подкупают богов, льстят им и заклинают их, жертва и молитва в храме
истинного Бога должны быть не чем иным как земным образом небесной литургии,
предстоянием перед Господом. Исайя знал, что нет места во Вселенной, где бы
не была явлена сила Ягве.
      Об этом говорили ему вдохновенные строки псалма: Поднимусь ли на небо - Ты там, опущусь ли в преисподнюю и там Ты, Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря - и там рука Твоя поведет меня,и удержит меня десница Твоя. (Пс 138) Но здесь, в Сионе, Господь благоволил обитать особым образом; Исайя именно здесь видел единственного Царя. Но он не мог тогда еще предвидеть, что это место предназначено для самой знаменательной встречи Бога и человека, для которой все видения пророков были лишь прообразами» (А. Мень).
         Вот эта встреча волновало сознание. Совершенно очевидно, что Бог разговаривал с пророком не только для того, чтобы побудить Свой народ к совершенству, но Божественная цель – возвестить миру о грядущем Мессии, Личности, готовой и способной преобразить человеческое естество и пораженную грехом природу.
         Человеку же свойственно, когда его не окружают бедствия и гонения, не задумываться о грядущих бедствиях, которые могут произойти, вследствие охлаждения веры и любви к Отцу всего сущего.
       Воспою Возлюбленному моему песнь Возлюбленного моего о Винограднике Его. У Возлюбленного моего был Виноградник на вершине Утучненной Горы, и Он обнес его оградою, и очистил его от камней, и насадил в нем отборные виноградные лозы, и построил башню посреди его, и выкопал в нем точило, и ожидал, что он принесет добрые грозды -- а он принес дикие ягоды. И ныне, жители Иерусалима и Мужи Иуды, рассудите Меня с Виноградником Моим! Что еще надлежало бы сделать для Виноградника Моего, чего Я не сделал ему? Почему, когда Я ожидал, что он принесет добрые грозды, он принес дикие ягоды? Итак, Я скажу вам, что сделаю с Виноградником Моим: отниму у него ограду -- и будет он опустошаем, разрушу стены его -- и будет попираем; и оставлю его в запустении -- не будут ни обрезывать, ни вскапывать его, и зарастет он тернами и волчцами; и повелю облакам не проливать на него дождя. Виноградник Господа Саваофа есть Дом Израилев, и Мужи Иуды - Любимое Насаждение Его; и ждал Он правосудия, но вот -- кровопролитие, ждал правды, и вот – вопль» (Ис. 5: 1-7).
        Песнь Исайи – обращение не просто к народу, но к каждой личности. Но израильтяне не хотели верить пророку, они пребывали в состоянии эйфории. Их царство пребывало в благоденствии и материальном благополучии. Что еще человеку надо? Мир духовный страшил своей непостижимости и непредсказуемостью, хотя все, что говорил пророк было очевидно и явно. Но верить в эту очевидность не хотелось. Израилю казалось, что царство, в котором правят потомки Давида, будет вечно (невольно вспомнились иллюзии юности, никто не мог и предполагать в конце 80-х годов ХХ века,  что исчезнет с карты мира такая страна как Советский Союз). Израиль жил радостями материального существования, он не испытывал желания богословствовать.
        И тогда те, кто отступили от Бога, получает достойное воздаяние. Уже под Иерусалимом шумит ассирийское войско, готовое уничтожить город, а его жителей обратить в рабство. Господь уничтожит надменность людскую, чтобы восторжествовать над Святым Остатком Израиля.
        «Поникнут очи гордые человека, и надменность людская сникнет, и вознесенным один лишь Ягве будет в День тот, Ибо День Ягве Саваофа грядет против всего кичливого и надменного всего возносящегося, что будет низвержено. Как бы с высокой башни единым взором охватывает пророк смятенные земные царства, их цитадели, вздымающиеся, подобно скалам, от севера до юга. Всемирная гроза Дня Ягве грядет против этих твердынь: И против всех кедров Ливанских, высоких и горделивых, И против всех дубов Башанских, И против всех высоких гор, И против всех холмов вознесенных, И против всех башен высоких, И против всех стен укрепленных, И против всех кораблей Тарсиса, И против всех изукрашенных судов, И падет гордыня человека, и высокомерие людское унизится, И вознесенным один лишь Ягве будет в День тот» (Ис 2, 11-17).
           Кто является Остатком Божьим? Те, кроток и смирен, кто поступает по справедливости и любит милосердие, по слову пророка Михея. Но было ли это милосердие искренним? Наверно, те, кто называл себя «бедняками Господними», Божественное Откровение принимали сердечно. Это самое трудное в религиозной жизни. Особенно, если воспитание Божественным истинам отсутствовало с детства.
         Например, мое детство прошло под знаком учения «исторического материализма». Однако знания, которые давала школа, а после институт, носили поверхностный характер. Сознание это не удовлетворяло, и оно начинало метаться в поисках Правды и истинного знания (а в это время происходила реабилитация первых вождей русской революции, соратников того, чье мумифицированное тело лежало в мавзолее. Это было время, когда совершалось покушение на миражи, по образному выражению Владимира Тендрякова).
                ***
        Душа жаждала Бога, и желала увидеть проявление Божества в действиях людей. Подобно писателю Лукасу, она мечтала о человеческом братстве и любви. И это братство и любовь должны были воплотиться в общественном устройстве. Сознание возвращалось к детской идеализации. Наверно, каждый юноша моего поколения зачитывался историями об индейцах. Приключения манили, особенно империя инков, на территории которых, как писали, было общество примитивного коммунизма. Отсутствие голода, четкая организация труда и управления. Учет и знаменитый контроль. Казалось, что человек органично вписан в общество, где все подчинялось стройной системе, безжалостно выправлявшей неотесанное и необычное. Человеческие жертвы, изощренные наказания и казни совершались во имя Единого Целого. Все было подчинено ритуалу системы. Верховный Инка был верхним кирпичиком пирамиды. Если внимательно взглянем на треугольники-храмы, то явственно обнаружим тяготение индейцев к унификации. Вся деятельность человека была регламентирована, вплоть до одежды. Надо признать, что ближе познакомившись с миром прошлой цивилизации инков, испытал чувство отчуждения. Детская идеализация улетучилась, как дым над водой. Душа, жаждавшая братства, не могла принять унифицированное общество. Это не был природный анархизм (хотя в свое время в школе давали характеристику, где обвиняли в анархизме), это было элементарное неприятие духа несвободы.
         Однако не знал еще как найти правильный ответ. И стремился убежать в уединение, чтобы, погрузившись в книги, найти единственно верный ответ на мучительные вопросы Бытия. Я мысленно погружал свои вещи-мысли в ладью и отправлялся в путешествие по древней истории, где надеялся обрести Истину. Священное Писание уже давно привлекло мое сердце, но детская приверженность к историческим преданиям Древней Эллады вела к берегам Греции.
        В сознании оживали гомеровские мифы  о траянской войне, о походах Одиссея, прометеевский миф, так живо изучаемый в школе. Потрясающая фантазия Гомера вписывалась в мифологию древних эллинов.
 Вспыхнули тут тамариски по берегу, ивы и вязы,
Вспыхнули донник душистый, и кипер, и влажный ситовник.
Росшие густо вокруг прекрасных течений Скамандра.
Рыбы, угри затомились, – и те по глубоким пучинам,
Те по прекрасным струям и туда и сюда заметались,
Жаром палимые жгучим искусника – бога Гефеста.
Сила потока горела...
     «Бурлящая и кипящая река, истомленная жгучим огнем, молит Геру о пощаде. Гера склоняется на моления Ксанфа, Гефест прекращает свое огненное нападение, и прекрасно-струистая река входит в свои берега, возобновляя свое мирное и спокойное течение.
    Такова картина природы в XXI песне "Илиады". Следует ясно осознать ее эстетическую значимость. То, что тут перед нами мифология, т.е. мифические силы природы, – это совершенно ясно. Но ясно также и то, что здесь уже нет первобытного фетишизма, и обожествленные силы природы уже выступают в человеческом виде и наделяются чисто человеческими аффектами. Далее, здесь перед нами не только антропоморфизм, но также и высокая героика. Ахилл здесь еще настолько стихиен, что вполне сравним со стихиями самой природы и даже вступает с ними в яростную борьбу. Самое же главное здесь то, что мифические силы природы стали здесь предметом свободного фантастического вымысла поэта и сопоставлены так, что в результате появляется почти отдельная поэма.
      И если рассматривать всю эту картину эстетически, т.е. с точки зрения определенного стиля, то здесь мы можем найти осуществление всех главных принципов эпического стиля. Особенно бросается в глаза монументальность этой картины, дающей образ дикой и необузданной красоты, когда стихии не знают для себя никакого удержу и когда дисгармония и хаос являются их законом. Но удерж здесь все-таки есть, и хаос, в конце концов, преодолен бессмертной гармонией олимпийских небожителей. Без олимпийского вмешательства не было бы здесь примата общего над индивидуальным, т.е. не было бы эпического стиля. Но эпический стиль дан здесь не только в своей старинной строгости, но и со всеми достижениями свободного эпического стиля. Дикая и суровая красота свободных и ничем не связанных стихий сочетается здесь с весьма прихотливой тканью художественного сказа, использующей не только такие драматические приемы, как сложная, напряженно-волевая ситуация борьбы Ахилла и Ксанфа и не только декоративное обрамление бурной и стонущей реки, но и ту психологию Ахилла, в которой богатырская сила и звериная ярость соединяются с чисто человеческой беспомощностью, с его надеждой на высшие силы и с его жалостной мольбой к этим силам» (А.Ф. Лосев).
       Вот эта гармония поражала, причем поражала и в мистериях Диониса, где древний человек пытался найти выход своим эмоциям. В статье «О смысле танца» Максимилиан Волошин писал: «Я назвал эти танцы «очистительным обрядом». Это требует пояснения. Очистительные таинства были дионисические танцы в архаической Греции. Стихийные порывы и страсти, мутившие дух первобытного человека и неволившие его к насилиям и убийствам, находили себе выход в ритме, преображались, очищались огнем танца».
         Пляска – это сбрасывание масок, раскрепощение человека. В этом смысле маска представляется возвращением к первобытию человеческого рода, к его непосредственности. Не следует забывать, что во время дионисийских игр, каждый из участников надевал на себя определённую маску, то ли Сатира, то ли Фавна, то есть ближайшего окружения Диониса. Так танец становился ритуальным праздником, прославляющим первозданную стихию, заложенную в человеке, его природные начала.
      «В этом тайна эллинской красоты: там все тело было зеркалом духа. Танец – это такой же священный экстаз тела, как молитва – экстаз души. Поэтому танец в своей сущности самое высокое и древнее из всех искусств» (М. Волошин).
        Все это было тесно связано с мифологической историей. «Мифологические тексты отличались высокой степенью ритуализации и повествовали о коренном порядке мира, законах его возникновения и существования. События, участниками которых были боги или первые люди, родоначальники и т. п., единожды совершившись, могли повторяться в неизменном круговращении мировой жизни. Закреплялись эти рассказы в памяти коллектива с помощью ритуала, в котором, вероятно, значительная часть повествования реализовывалась не с помощью словесного рассказывания, а сверхъязыковыми средствами: путем жестовой демонстрации, обрядовых игровых представлений и тематических танцев, сопровождаемых ритуальным пением. В первоначальном виде миф не столько рассказывался, сколько разыгрывался в форме сложного ритуального действа» (Юрий Лотман).
      Это сложное ритуальное действие уже представляло собой вид искусства и требовало осмысления. «Древнейший пласт культуры после возникновения письменности и создания античных государств характеризуется непосредственной связью искусства и мифологии. Однако функциональное различие, сказывающееся на этом этапе особенно остро, определяет то, что связь здесь неизменно оборачивается переосмыслением и борьбой. Мифологические тексты, с одной стороны, являются в этот период основным источником сюжетов в искусстве. Однако, с другой стороны, архаическая мифология мыслится как нечто докультурное и подлежащее упорядочению, приведению в систему, новому прочтению. Это прочтение осуществляется с позиций сознания, уже чуждого континуально-циклическому взгляду на мир. Мифы превращаются в множество волшебных рассказов, историю о богах, повествования о демиургах, культурных героях и родоначальниках, трансформируются в линейные эпосы, подчинённые движению исторического времени. Именно на этом этапе такие повествования иногда приобретают характер рассказов о нарушениях основных запретов, налагаемых культурой на поведение человека в социуме,- запретов на инцест и убийство родственников: умирающий - рождающийся герой может предстать как два лица - отец и сын, и самоотрицание первой ипостаси ради второй может стать отцеубийством. «Непрерывный» брак умирающего и возрождающегося героя обращается в некоторых сюжетах в кровосмесительный союз сына и матери. Если прежде разъятие тела и ритуальное мучение было почётным актом - ипостасью ритуального оплодотворения и залогом будущего возрождения, то теперь оно обращается в позорную пытку (переходный момент запечатлен в повествованиях о том, как ритуальная пытка - разрубание, варение - в одних случаях приводит к омоложению, а в других - к мучительной смерти; ср. миф о Медее, «Народные русские легенды» А. Н. Афанасьева, №№ 4- 5, концовку «Конька-Горбунка» П. П. Ершова и др.). Мифологическое повествование об утверждённом и правильном порядке жизни превратилось при линейном прочтении в рассказы о преступлениях и эксцессах, создавая картину неупорядоченности моральных норм и общественных отношений. Это позволяло мифологическим сюжетам наполняться разнообразным социально-философским содержанием» (Ю.М. Лотман).
       Философское содержание искали и поэты. «Вергилий («Энеида») связывает мифы с философским осмыслением истории, с религиозно-философской проблематикой, причём выработанная им структура образа во многом предвосхищает христианские мифологемы (перевес символической значимости образа над его образной конкретностью). Овидий («Метаморфозы»), напротив, отделяет мифологию от религиозного содержания. У него совершается до конца сознательная игра с «заданными» мотивами, превращёнными в унифицированную систему, по отношению к отдельному мифу допускается любая степень иронии или фривольности, но система мифологии как целое сохраняет «возвышенный» характер» (Ю.М. Лотман)..
      Вот это возвышенное состояние и хотелось обрести искателю Истину. Наверно поэтому ладья познания причалила к Афинской гавани.
       Отчасти, это происходило оттого, что этот город ассоциировался со свободой, которая являлась основой мировоззрения странного путешественника, каковым являлся. На уровне подсознания верилось в Единое счастье. И истоки этого счастья, как представлялось, были в эллинской философии, безраздельно царствовавшей в Афинской республике.
          В моих жилах играла молодость, душа жаждала полнокровной жизни. И хотелось верить, что это полнокровие било ключом в древних Афинах. В них представлялось единство тела и духа, эроса и мысли в противоположность пошлости и наглости современного мне мира. Личность, как казалось, гармонично вписывалась в действительность. Интересно суждение исследователя античного мира А.Ф. Лосева:
          «В классическую эпоху индивид выступает не как личность, в ее полном внутреннем самоопределении, но как личность пока в ее простом и непосредственном бытии. Это делает эпоху классики в духовно-культурном смысле чем-то абстрактным и чем-то всеобщим, но в то же время интуитивным и целомудренным. Эпоха классики – противоположность всякого субъективизма и психологизма. Искусство классики дает человеческую личность в ее непосредственном явлении. Но так как личность эта понималась в античном мире телесно и пластически, то искусство классики дает нам человеческую пластику в ее непосредственном нерефлектированном виде, т.е. без психологии, без украшательства. В качестве высшей эстетической ценности здесь выступает человеческое тело само по себе, в свободном проявлении своей анатомо-физиологической структуры».
          Не могу забыть того впечатления, которое произвела философия Зенона, открывшего диалектику, как метод познания Бытия. Ладья надолго остановилась в эллинской гавани. Его диалектика утверждала главное – наличие Бытия. Это было Бытие цельное, полное жизни, и в нем отсутствовало не-бытие. Оппоненты Зенона утверждали, что движение и множественность в их очевидности неопровержимы. Но Зенон показывает нам формулу «Стрелы». Стрела, «выпущенная из лука, вопреки мнению, что она движется, в действительности покоится. Ведь каждый из моментов, на которые делится время ее полета, она занимает равное ей пространство, но и покоящееся тело занимает равное ему пространство; значит, если стрела покоится в каждый из моментов, то и в сумме всех моментов она должна быть таковой» (Зенон).
        С детства каждый из нас слышал о пифагоровых штанах, которые равны на все стороны. Личность Пифагора представлялась загадочной. Его числовая философия претендовала на Истину. Меткую характеристику Пифагору и его последователям дал Аристотель.  «Пифагорейцы стали первыми математиками... и поскольку числа по своей природе суть первые начала в математике, то в них они видели и начала всех вещей, более чем в огне, воде, земле... более того, видели, что ноты и аккорды заключаются в числах, и многие другие вещи, и вся реальность кажется образом чисел, отсюда полагали они, что элементы чисел должны быть элементами вещей, а весь универсум был бы гармонией и числом».
        Поиск гармонии и нахождение ее казались античному человеку искомым идеалом. Пифагор и его последователи пытались найти в природе космос, который понимался как порядок. Древние писали: «Пифагор был первым, кто обозначил космос со всеми находящимися в нем вещами как порядок, который есть в нем. Мудрецы (пифагорейцы) говорили, что небо, земля, Боги и люди поддерживаемы порядком, и именно поэтому все это они называли космосом, т.е. порядком».
         Кстати, Пифагор один из первых философов заговорил о первородном грехе, но искупление понимал как реинкарнацию души в различные тела. Любовь к космическому порядку привела к тому, что Бога стали видеть не в живой личности, но в числе семь, которое для них было «покровитель и господин всего остального, это бог, вечное, твердое, неподвижное, равное себе самому и отличное от всех других чисел».
         Однако космическая гармония Пифагора вступала в противоречие с живой реальностью Бытия, в которой отсутствовала личность, способная искупить человеческий грех, не надломив при этом трости.
         Космическую гармонию видел Исайя, и не объяснял ее, но рассказывал о ней, рассказывал то, что видел. Это была огненная философия избранного народа. И в это же время, западнее Иерусалима, происходил поиск гармонии и универсума. В восточном средиземноморье рождалась цивилизация, которая станет источником дальнейшего становления человека, как существа разумного. Невозможно представить развитие человека вне иудейской и эллинской цивилизации.
         И вот уже Парменид из Элеи, предвосхищая Зенона, утверждает наличие Бытия.
         «Я тебе скажу - и ты услышь мое слово - Какие есть пути, чтобы мыслью цель достигнуть: Один, что бытие есть и что невозможно, чтоб не было его...Это необходимо говорить и думать, что должно быть бытие: есть лишь бытие, ничто - его нет; Один лишь путь нам остается: есть бытие».
         Знакомясь с античной философией, яснее стал понимать бесконечность нашего Бытия. Эллинский философ Мелисс из Самоса ввел в науку формулу бесконечности (кстати, Парменид утверждал конечность бытия), при этом признав ценность разума. Правда, его философия отрицала чувство (здесь он близок к Пармениду, который чувство считал тропою ночи, удаляющую человека от тропы дня - разума), которое, по его мнению, утверждает не-бытие. Но важно было узнавание. Сознание желало докопаться до причин, до фундаментальных основ Бытия. Библейское предание казалось недостаточным для познания мироздания. На тот момент моего пути оно являлось в качестве нравственного предупреждения более, чем метафизическое и диалектическое узнавание Бытия. Кроме того, проблема человеческого счастья, видимая в свободе, казалась, реализованной в древнем мире. Разве не наблюдаем свободное развитие искусства, литературы, философии? Душа, уставшая от унифицированного сознания, желала обрести в Античности разнообразия. Однако встреча с Диогеном, спрятавшимся в бочке, наводило на грустную мысль, что и античный мир с его гармонией тела и души, чувства и разума не владеет формулой человеческого счастья. Диоген ушел от царящего произвола, ушел от мучительного чувства собственности и самой собственности, в которой полагал корень зла. Но достиг ли он счастья? Был ли свободен, находясь в столь ограниченном пространстве, как бочка. И было ли свободно покинутое им общество, если частная собственность являлась краеугольным камнем афинской демократии?
         Афины, в которые прибыла моя ладья, выглядели весьма противоречивы. И это противоречие особенно выделалось своей выпуклостью в форме правления и государственного устройства. Демократия, которая представлялась лучшей формой государственного устройства, вызывала сомнения своей справедливостью. На поверку демократия представляет собой господство определенных групп, с успехом манипулирующих народной толпой, то, что получило название олигархии.
         Наверно, Господь даровал человеку возможность испытать те формы правления, которые ему покажутся наиболее приемлемыми. Формы же общественного устройства были, безусловно, тесно связаны с сознанием. Вот это-то сознание вступало на путь поиска Истины. К сожалению, жажда свободы зачастую толкает человека не к Источнику Свободы – Богу, но к мифологической мистерии. В этой мистерии он забывается в неком эротическом экстазе, душа попадает в цветной, разнообразный мир, иллюзорные ощущения представляются реальностью (как здесь не вспомнить знаменитый гомеровский эпос, где такое многоцветие царствует, что дух захватывает, где правда и фантазия перекликаются настолько многоруко, что не поймешь, где истина, а где ложь). Эту реальность он готов защищать, потому что видится проявлением свободы. При этом, как, например, Перикл понимает обманчивость иллюзий, но сражается за эту иллюзорную свободу с железной спартанской фалангой, для которых мифология – доблесть и мужество, делающих героев богами. Мифология спартанцев, кстати, более была реалистична, чем мифология афинян. Эта доблесть и сила крушила город философов и демократии, в котором суетность и продажность стали нормой существования. Философы этого города сидели у разбитого корыта, пытаясь вычерпать пригоршнями море, а потом искренне удивлялись своей неудаче. Кстати, эти неудачники будут требовать тирании вместо демократии, потому что тирания, как им казалась, несет покой и умиротворение. Это был нормальный инстинкт самосохранения. Этот инстинкт и качает весы человеческого существа между свободой и несвободой. При этом эти два понятия явно носят относительный характер. Но сознание требовало абсолютного ответа на фундаментальные вопросы Бытия. Рядом с огненным Исайей вставал образ Эмпедокла, который определил четыре элемента, дающие рождение вещам: вода, воздух, земля и огонь. Эти элементы взаимодействуют, объединяясь и разрушаясь. Это происходит в космосе, где доминирует любовь, которую пытается разделить вражда. Космические соотношения четко проявляются и на земле, где происходит переход от любви к раздорам и наоборот. «Землей мы ведомы к земле, водой – к вод С эфиром узнаем божественный эфир, С огнем - огонь сокрушитель, С Любовью Любовь, со спором распрю скорбную» (Эмпедокл).
         В «Очищениях» философ душу человека называет демоном, изгнанную с Олимпа за первородный грех, заброшенную в поток перерождений для искупления вины. «Один из этих есть также я, бежавший от Богов, Понеже заклал веру в неистовой ссоре...И был я потому то несмышленышем, то красоткой, Кустарником и певчей птицей, безмолвной рыбой в море» (Эмпедокл).
         «Физика, мистика и теология Эмпедокла образуют плотное единство. Божественны четыре "корня" - вода, воздух, земля и огонь; божественны силы Дружбы и Несогласия; Бог есть Сфера, демоны суть души, все это, как и прочее, образовано из элементов и космических сил. Между двумя поэмами Эмпедокла есть единство вдохновения; и нет никакой антитетичности между "физическим" измерением и "мистическим". Есть, правда, другое затруднение: в универсуме, где все божественно, включая Вражду, неясно, что же не божественно, и как осмыслить контрастность души и тела, если они из одних и тех же корней» (Дж. Реале. Д. Антисери).
        Философская поэзия Эмпедокла не могла не вызвать восхищения у человека, увлекающегося литературой и искусством. Однако идея реинкарнации настолько противоречила живому восприятию Бытия, что сознание вычеркивало из себя это философское положение. Непонятна и Вражда. Кто ее источник в космическом пространстве и времени? В философии Эмпедокла ускользала правда высшего Бытия, и потому душа требовала огненного прикосновения, которое находила в далеком эсхатологическом мерцании, несшимся с Ближнего Востока.
         Однако афинская гавань держала своей философской прелестью и поэтическим очарованием. Она казалась разумной необходимостью, с помощью которой, возможно, было яснее обозначить свое душевное движение к Творцу всего сущего. Но, как это не печально, если задерживаем свое движение, то Свет Господень начинает удаляться и оказываемся в потемках, где неизбежны блуждания и метания. В этих блужданиях и метаниях ум кажется холодным для познания Бога, страсти и чувства толкали молодое существо к любовным превращениям, в которых, казалось, можно встретить Отца светов. Но встречала душа чаще всего эротические фантазии и возлияния пустых и глупых людей, которые быстро улетучивались. Иллюзорность существования не устраивает человеческое естество. Индийские песни и пляски, берущие свое начало в дионисийских мистериях, могут лишь на время затуманить ищущее сознание, но не более.
         За что, действительно, должны благодарить эллинов, так это за воспитание ума, за умение прилагать усилие в познании Истины. В сочетании с усилием сердца, присущем славянскому роду, это дало нужный результат впоследствии. Кстати, свое славянское происхождение никогда не забывал. Подкупало горячее стремление к Истине, идущее от предков. Даже, будучи язычниками, разрушая древние империи, славяне старались жить сообразно природе, в которой видели отражение Горнего Бытия, Единого Бога-Сварога. Если не ошибаюсь, Сварог означает Творец. К Творцу и стремилось сердце славянского потомка. Недаром душа стремилась найти уединение в лесной тиши под сенью югославянского неба с томиком эллинской философии и Великой Книгой Книг (Библией).
           Но берег Эллады держал крепко. Издали наблюдал чарующие персидские пляски и приходил к выводу, что донжуанизм издревле привлекал человеческое существо, который проводил грань между истинной любовью и страстью. Кроме того, донжуаны замахивались на небо, желая взойти на него героями или богами. Персидские пляски едва не погубили Элладу, но сумели пленить павший в грех Иерусалим, многие годы после этого пребывавший в вавилонском рабстве.
      Кстати, Вавилон смущал не только своим языческим величием, но каким-то странно-утопическим законодательством, в котором властитель олицетворял собой справедливое государство, а рабство и смерь были частью жизненного уклада (наверно, в этой системе Томас Мор нашел образец для своей Утопии). Выход из плена мог быть только в обращении к Единому Богу. Но человеку так хочется сохранить для себя иллюзии, что готов терпеть и вавилонский плен. И даже свое привычное нетерпение прячет в тайники души, чтобы продолжать фантастическую историю о самом себе.
       Не напрасно эллин нашел привлекательной теоретическую систему Демокрита, который объявлял многообразие мира и полагал суть вещей в атомах (неделимых частицах), которых «бесконечное число тел невидимых по причине их малости» (Демокрит). Философ считал, что атомы совокупно образуют бытие в его полноте, различимы же между собою по форме, а в качестве таковых поддерживают тождественность бытия в себе и для себя. Атомы ничто иное как разбитое на бесконечное множество Единое Бытие. Атом, т.о. являлся первичным, ум – вторичным. Демокрит одним из первых философствовал, что «в душе находится лежбище судьбы». И она не зависит от внешних благ и тела: «Любая земная обитель открыта для мудреца: ибо отечество для доблестной и добродетельной души - весь универсум».
         Древний эллин пытался устранить от себя превратности внешних обстоятельств, чтобы уйти в космический универсум. Эллинская мудрость привлекала изысканностью высказанной мысли. Последователи Демокрита всему старались придать красивую форму. Форма представлялась постоянно бьющимся источником, который можно было постичь только умом. Однако смущало, что атом, предполагающий полноту бытия, в то же время не отрицает не-бытие, т.е. пустоту. Древний эллин привык эту пустоту заполнять мифологическими мистериями, хотя он и признавал три формы движения атомов, выстраивавших материальный мир: хаотическое, вихреобразное и движение атомов, образующие испарение вещей. Что особенно привлекало, так это первоначальный хаос, сближающий теорию Демокрита с библейским Преданием, утверждавшим хаотичность мироздания перед первым днем творения. Но атомизм древнего философа грешил материализмом, что, безусловно. отталкивало от его системы.
          Наверно поэтому эллинов не устроил материализм его последователей, потому что их сознание было мифологизированным. Миф же представлялся самым что ни на есть реальным бытием, о чем блестяще в свое время говорил в «Диалектике мифа» Алексей Лосев. И вот уже Диоген из Аполлонии и Архелай из Афин возвращают греческую мысль к монизму, но что еще важнее, это возвращение к монизму заставляло обраться к человеческой личности. Происходило открытие человека. Несколько веков ранее, личность открывал в своих огненных проповедях Исайя, и вот наступало эпоха, вне которой немыслимо представить себя пришествие Того, о Котором пророчествовал великий израильский пророк.
         В сознание приходила мысль Протагора, что «человек есть мера всех вещей в том, что они существуют, и в том, что они не существуют». Но, конечно же, переворот в философии эллинизма совершит великий Сократ. «Неудовлетворенный изысканиями последних философов физиса, Сократ сконцентрировался на проблематике человека. В решении проблемы первоначала натуралисты не были единодушны: бытие есть единое, бытие - это многое; ничто не движимо, - все движется; ничто не возникает и не преходит, - все рождено и все разрушимо. Это означало, что проблема представляет неразрешимую для человека загадку. Поэтому, подобно софистам, Сократ сосредоточился на человеке, но, углубив проблематику, на человеке познающем: "По правде сказать, афиняне, мной не руководит ничто другое как если только искание мудрости. И что же это за мудрость? Это в точном смысле мудрость человеческая (т.е. знание, какое человек может иметь по поводу человека же), относительно такого знания я, возможно, и мудрец"» (Дж. Реале, Д. Антисери).
                ***
         Но почему у античного человека появилась потребность в философствовании? «Все люди, - писал Аристотель, - по природе стремятся знать... Укрепляться в мудрости и познавать самих себя свойственно людям. Невозможно жить без этого». Стремление к знанию заложено в природе человека, считали древние эллины.  «Начало философствования в удивлении», - писали Платон и Аристотель.
        Именно человеческой сущности удивлялся Сократ. Он первый поднимает вопросы, ответы на которые фактически составляют фундамент современной нам культуры. И главный вопрос – что и кто есть человек? Для Сократа сущность человека сокрыта в его душе. Но если сущность человека в душе, значит, необходимо воспитывать душу. «Что это - повеление Бога, - читаем мы в «Апологии», - я убежден, и не мог бы большей услуги оказать я своему городу, чем приняв эту обязанность, возложенную на меня Богом. Нет другой истины, которой я гляжу в лицо, и в которую вы не можете не верить, юноши и старцы, что не о теле вашем должны вы заботиться, ни о богатстве, ни о какой другой вещи прежде чем о душе, которая должна стать лучшей и благороднейшей; ведь не от богатства рождается добродетель, но из добродетели - богатство и все прочее, что есть благо для людей, как для каждого по отдельности, так и для государства».
         Душе призвано служить тело. Следует вывод, что «душа руководит в познании тем, кто следует призыву познать самого себя». Воспитанием души занимался великий Исайя, огненно призывая исправиться избранному народу, направив, стопы свои к Господу. Эллинская мудрость Сократа пыталась разумно обосновать воспитание души. Его философия призывала воспитать добродетель в душе, и эта добродетель не имела ничего общего с внешними благами, что, кстати, сближает эллинского мудреца с израильским пророком, предпочитавшим нищету богатым убранствам. По Сократу, богатство, власть, слава, здоровье, красота «не могут быть по собственной природе благами как таковые, но, скорее, выходит так: если они ведомы невежеством, то способствуют злу наибольшему, противному им самим, ибо более действенны в дурном направлении; если же, напротив, управляемы рассуждением, наукой и познанием, то становятся благами наибольшими; сами по себе ни одни, ни другие, цены не имеют».
         Сократ считал, что наши беды происходят от невежества. Именно невежество – отец пороков, знание же – добродетель. Грех происходит в результате незнания, т.е. невежества, и часто, совершая зло во имя добра или собственного блага, человек становится жертвой ошибки. Грех для Сократа есть ошибка разума. И хотя познание философ не считал окончательно совершенным, в нем видел спасение человеческой души. К сожалению, он не видел того, что видел Исайя. «Вот Отрок Мой, которого Я держу за руку, избранный Мой, к которому благоволит душа Моя. Положу дух Мой на него, и возвестят народам суд. Не возопиет, и не возвысит голоса Своего, и не даст услышать его на улицах. Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит; будет производить суд по-истине; Не ослабеет и не изнеможет, доколе на земле не утвердит суда, и на закон Его будут уповать острова. Так говорит Господь, сотворивший небеса и пространство их, распростерший землю с произведениями ее, дающий дыхание народу на ней и дух ходящим по ней» (Ис. Гл. 42, 1-5).
          В этом невидении Сократ искал свободу. Свободу он наблюдал в господстве рационального над витальным. Истинная свобода, по философу, в господстве разума над инстинктами. Раб тот, кто подчиняет свою душу своим инстинктам, похотям своей плоти. В этом эллинская мудрость, безусловно, была близка профетическому движению избранного народа.
         Свобода и истинный героизм, по Сократу, заключались в победе над своими внутренними монстрами, которых было сложнее победить, чем внешних. Но тот, кто одержал победу, мог почитать себя счастливым. Еще Демокрит писал, что «счастье не надо искать во внешних благах, и что лишь душа дает пристанище нашей судьбе». «По мне, - говорит Сократ, - лишь добродетельный, женщина ли, мужчина ли, счастлив; неправедный и злонамеренный - несчастлив всегда».
          «И если все так, то, по Сократу, добродетельный человек не может страдать от зла, "ни в жизни, ни в смерти". В жизни потому, что другие могут нанести вред его телу, но никто не может разрушить внутреннюю гармонию его души. Ни также после жизни, ибо, если за ее пределами есть нечто, то он будет награжден, если ничего нет, то, познав благо в этом мире, за его пределами его ждет ничто. А если так, то человек, по Сократу, может быть счастлив лишь в этой жизни, какой бы ни была потусторонняя реальность, он - зодчий собственного счастья и несчастья» (Дж. Реале, Д. Антисери).
         Сократ не владел истинами, которыми владели профеты Израиля, ему не знаком Илия, пребывающий в совершенном счастье с Божеством. Наверно, поэтому рождается его проповедь ненасилия, в следовании которой он видел истинное счастье и свободу души. «Не следует ни избегать, ни удаляться, ни оставлять своего места, но в войне и в трибунале, в любом другом месте следует подчиняться приказу своего города и отечества, или же убеждать, в чем состоит справедливость; использование же насилия кощунственно» (Сократ).
          Сегодня сложно понять становление человеческой цивилизации вне сократовской проповеди ненасилия. Уже в Писании помним, что Господь Сам объявляет возмездие преступникам, и не дело человека вершить Божественный суд. Но Божественным ли судом является суд полиса – вот вопрос. Но Сократ воспринимает его как приговор судьбы, от которой никуда не уйдешь и не спрячешься.
         Размышляя о свободе и человеке, Сократ не мог не придти к определению Бога. Бог для него – разум, все понимающий и все знающий. Однако его Бог еще не провидит путь человека, хотя и находится рядом с ним. Однако кто-то же управляет человеком. Говоря о себе, Сократ скажет: «Причина та, что... часто в разных обстоятельствах мне был слышен, голос, знакомый с детства, божественный и демонический, который мне запрещал делать то, что я уже почти готов был сделать». Что это на самом деле за голоса трудно сказать: кто-то их считает голосами совести, кто-то предвестниками морального выбора, но сам философ считал, что его выбор божественного происхождения. «Занятия эти (философией и научению заботе о душе) мне предписаны Богом в пророчествах и снах». Если же говорить о даймоне, то он только запрещал Сократу. Кстати. Именно даймон запрещал участвовать философу в политической жизни Афин. «Вы хорошо знаете, о, афиняне, - взывает Сократ, - что если б хоть на ничтожную толику я занялся бы государственными делами, то от этой малости и помер бы, не принеся пользы ни вам, ни себе, от чего меня мой демон предостерегает».
         Таким образом, даймон для Сократа представлял собой своеобразного хранителя личности философа. Для профета избранного народа – демон есть воплощение зла, ангел – добра. Но в то же время именно ангел мог произвести наказание, ниспосланное Богом. Поэтому в дохристианскую эру ангел и демон часто сливались в одно лицо.
         Но заслуга Сократа, безусловно, заключалась в его диалектике, с помощью которой происходило воспитание души. Каждый, кто беседовал с Сократом, держал своеобразный экзамен души.  По свидетельству Платона «Всякий, кто был рядом с Сократом и вступал с ним в беседу, о чем бы ни шла речь, пропускался по виткам спирали дискурса и неизбежно оказывался вынужденным идти вперед до тех пор, пока не отдаст себе отчета в самом себе, как он жил и как живет теперь, и то, что даже мельком однажды проскальзывало, не могло укрыться от Сократа».
       «Именно в этом самоотчете по поводу собственной жизни и в указании на истинный смысл жизни, придающий ей ценность, и заключалась специфическая цель сократического метода. Заставить Сократа молчать (хотя бы и мертвого) для многих означало положить конец этому принуждению испытывать свою душу. Однако процесс, начало которому положил Сократ, уже набрал силу, став необратимым, пресечь его физической расправой было невозможно» (Дж. Реале, Д. Антисери). Размышляя по этому поводу, Платон передает пророчество Сократа: «Говорю вам, сограждане, что, меня убивая, на себя ниспосылаете месть, что уже идет сразу же после моей смерти, куда более тяжкая, чем та, что вы посылаете мне, убивая меня. Сегодня вы это делаете в надежде освободиться от необходимости отдавать отчет в собственной жизни, но все произойдет наоборот: я вам предсказываю. Не я один, а многие потом спросят вас об этом и предъявят счет: все те, кого я до сих пор опекал, кого не замечаете вы. И столько же строптивцев объявится, сколько сейчас видите молодых, коими вы пренебрегаете. А ежели, полагаете вы, убивая меня, помешаете кому бы то ни было разглядеть весь срам вашей неправедной жизни, то подумайте лучше. Да не избавиться вам от них таким путем: невозможно это, да и не хорошо это; другой путь есть наипростой и наилучший, не затыкайте рты чужакам, а внимайте им, дабы совершенствоваться вечно в добродетели».
         Чтобы познать мироздание и сущность человека, Сократ прибегает к методу «незнания». И это его незнание утверждало немощность человеческого знания перед Божественным. В «Апологии» по поводу сентенции Дельфийского Оракула о том, что нет мудрее человека, чем Сократ, мы находим такое разъяснение: «Единственно лишь Бог всеведущ, и об этом хотел сказать Оракул, говоря о малоценности знания человека; и, говоря о мудром Сократе, не просто ссылался на меня, Сократа, а использовал мое имя как пример; он как бы хотел сказать: даже о мудрейшем среди вас, люди, о Сократе, должно быть по правде признано, что и его мудрость не многого стоит».
        Из теории «незнания» выводилась ирония Сократа. Эта была своеобразная игра со слушателем, которого ошарашивала сентенция, что он ничего не знает совершенно. После этого начиналось восхождение по лестнице познания. Конечно, людей невежественных и почитающих себя всезнайками, метод Сократа раздражал, но людей, стремящихся узнать свой путь, он приводил к очищению от невежества и фальшивого всезнания. Платон писал: «Мы должны признать, что именно опровержение есть наиболее значимое и наиболее основательное очищение, а кто не знал его благотворного воздействия, даже если это великий Царь, тот не стоит и упоминания. Даже от нечестивых пороков и недостатков воспитания можно очиститься и достичь максимальной высоты и стать воистину счастливым человеком».
       Только опровергая, можно быть беременным, по Сократу, истиной. Как женщине требуется повивальная бабка, так и ищущему Истину необходимо искусство, с помощью которого и явится на свет сущность всех вещей. Интересное описание этого искусства мы находим у Платона: «Теперь мое повивальное искусство, во всем похоже на акушерское, отличаясь от него лишь тем, что я принимаю роды у мужей, а не у жен, роды души, а не тела. Мое главное умение состоит в правильном распознании и отделении рождающихся фантазмов и лживостей в молодых душах от вещей живых, здоровых и реальных. По обычаю акушерок и я должен быть стерильным... от знания; попреки, что мне многие делают, в том, что я влияю на других, несправедливы, ибо никогда я никак не обнаруживал своего невежественного знания ни по одному из вопросов, ведь это вправду хула. Правда в том, что сам Бог вынуждает меня к этому повивальному делу, запрещая мне рожать самому. По сути я во всем не то, что есть мудрец, из меня не родилось ни одного мудрого открытия, что было бы детищем моей души. Те же, коим нравилось быть со мной, пусть поначалу лишь видимым образом, некоторые вовсе несведущие, следуя за мной, действительно нечто производили, по благости необычайной Бога, который им это разрешал. И ясно, что от меня они не получили ничего, и лишь у себя самих нашли нечто замечательное, что и произвели; но и помогая им в этом деле, я награжден - я и Бог».
       Однако, если Божество можно постигнуть, то Бог ли это? У Исайи мы четко видим невозможность познания Божества. Собственно, и логика Сократа не приводит к однозначному ответу. Его путь обязательно приводит к остановке. И все опять начинается по кругу. Невольно в сознание закрадывается отчаяние.
         «Безграничная вера Сократа в познание и логос в широком смысле слова безосновательна. Логос, в конечном счете, не есть то, что способствует порождению любой души, но лишь тех, что уже плодоносят. Признание, из коего следует множество недоразумений: логос и диалектический метод, на логосе основанный, продуцируют без ограничений пути к познанию, пути жизни по правде. Но от сократовского логоса многие отворачивались: значит, они бесплодны, - выносит приговор философ. Но ведь всякий, кто наделен душой, может принять в себя плод, зачать? Вопрос, на который Сократ не дает ответа. И если лучше посмотреть, то это затруднение той же природы, что и поведение человека, который "видит и знает лучшее", но все же "делает наихудшее". Пытаясь обойти это затруднение, Сократ вводит образ "беременности", красочный, выразительный, но мало что разрешающий» (Дж. Реале, Д. Антисери).
       Сократ уйдет, испив яд цикуты, до конца оставшись преданным своей философии. Его метод найдет множество последователей. И вот уже появятся сократики, пытавшиеся по-сократовски осмыслить мироздание, из них выйдут киники, отвергавшие общественную мораль и ставившие философию выше всякой земной морали.
        Особый интерес в сократическую эпоху представлял такой замечательный мыслитель, как Гиппократ. Именно Гиппократ будет настаивать на невозможности привнесения зла человеку Божеством. «Я не верю, что человеческое тело может быть осквернено каким-либо божеством; наиболее уязвимое не может быть продуктом наиболее святого и чистого. И ежели случилось, что человек осквернен или обижен каким-либо внешним участием, то естественнее считать, что с божьей помощью он будет очищен и обретет вновь здоровье, а не наоборот. Ясно поэтому, что божественным можно считать лишь то, что очищает и оздоровляет, храня нас от ошибок наиболее тяжких и непоправимых: и никто иной как мы сами ставим границы храмов и определяем владения Богов, ибо никто да не переступит их, пока не очистится, и, войдя, окропим себя и благословим уже не как оскверненные, а как стоящие на пути очищения, дабы не осталось на нас ни единого пятна».
         Таким образом, приходило осознание, что не Божественная сила виновна в наших болезнях и бедах, но зачастую сами мы или демонические полчища, которые впускаем в свое существо посредством греха и отступления от Истины. Интересно, что Гиппократ причиной многих болезней считал общественное устройство. «По этой причине, мне представляются слабыми народы Азии, в большей степени благодаря институтам. Большая часть Азии тяготеет к монархии. Там же, где люди не предоставлены сами себе и собственным законам, а подчинены деспоту, там они уже не думают о том, как лучше подготовиться к войне, а, скорее, о том, как казаться негодными к борьбе».
       Интересное наблюдение! Однако в этом наблюдении нет того, что узрел Исайя. «Так говорит Господь помазаннику Своему Киру: Я держу тебя за правую руку, чтобы покорить тебе народы, и сниму поясы с чресл царей, чтобы отворялись для тебя двери, и ворота не затворялись; Я пойду пред тобою, и горы уравняю, медные двери сокрушу, и запоры железные сломаю. И отдам тебе хранимые во тьме сокровища и сокрытые богатства, дабы ты познал, что Я Господь, называющий тебя по имени, Бог Израилев» (Ис. Гл. 45, 1-3).
         Заслуга же Гиппократа в том, что он стал искать причины болезней. Причем видел не одну причину, но их совокупность. «Сколько же охотников говорить или писать о медицине, - замечает Гиппократ, - основывая свои рассуждения на одном постулате, горячее или холодное, или влажное, или сухое, либо выберут что-то другое, слишком упрощая при этом глубинную причину болезней и смерти людей, все случаи объясняя одной причиной, а раз взяв за основу один или два постулата, они очевидным образом впадают в ошибку». Гиппократ ясно говорит о смешении в природе ее начал, умело используя постулат Анаксагора «все во всем». «Кто-то скажет: заболевший лихорадкой, воспалением легких или другой тяжкой болезнью, не так скоро способен погасить жар, а значит, надо признать чередование горячего и холодного. Но я вижу именно в этом лучшее доказательство, того что не просто горячее возбуждает лихорадку в людях, что это не единственная причина болезней, а то же самое есть одновременно горькое и горячее, кислое и горячее, соленое и горячее, и так до бесконечности, подобным образом и холодное со всеми его свойствами. То же, что приносит здоровью вред, есть, следовательно, все это, и в частности, горячее, которое по силе есть доминирующий фактор, и вместе с ним болезнь нарастает в своей тяжести...»
        Естественно, что любого искателя Истины интересует древняя клятва Гиппократа, которая звучит так: «Клянусь врачующим Аполлоном, и Асклепием, и Гигией, и Панацеей, всеми богами и богинями, призываю их в свидетели, что буду оставаться верным этой клятве и подписанному мной договору во всех своих суждениях, и отдавать этому все свои силы. Буду помнить тех, кто обучил меня этому искусству, и разделю свои богатства с моими родителями, и в случае необходимости верну им свой долг, и приму в долю их потомков, моих братьев, и научу их этому искусству, ежели захотят воспринять его, не требуя воздаяния; буду передавать поучения письменные и устные, а также любые другие виды знания, моим детям, равно как и детям моего учителя, и другим ученикам, что поклялись быть верными и полезными, но никому другому. Употреблю все свои силы для помощи больным и воспрепятствую несправедливости и нанесению вреда. Никому не поднесу лекарства смертоносного, даже если о том попросят, также не дам такого совета другому, не допущу и беременных женщин до аборта. Сохраню в чистоте и святости мою жизнь и мое искусство. Не стану оперировать страдающего каменнопочечной болезнью, но предоставлю это искушенным практикам. Во всех случаях иду на помощь больному, остерегаясь вреда и несправедливости, в особенности, возбуждения похоти в телах мужчин и женщин, свободных или рабов. А ежели доведется услышать и увидеть по долгу профессии или вне ее в моих отношениях с людьми нечто, что не подлежит разглашению, о том сохраню молчание, и как священную тайну уберегу. И если сохраню верность этой клятве и не унижусь, пусть мне ниспошлется лучшее из этой жизни - искусство и вечная честь. Если же нарушу клятву, да буду покрыт бесчестием и позором».
        В этой клятве ясно видим, что древний философ говорит о самоценности человеческой жизни. Особо хотелось бы отметить, что врач клянется не совершать аборты беременным женщинам (почаще бы вспоминали эту клятву современные гинекологи, посылающие женщин на аборты).
        Таким образом, можно говорить, что Гиппократ не только дает медицинские указания, но вырабатывал этику поведения человека, смысл жизни которого заключался в любви к человеку, как Божественному творению, как к путнику к Вечному Благу.
           Вокруг Вечного Блага будет вести свои диалоги великий эллинский философ Платон, основавший в Афинах Академию. Платон будет искать Бога, первопричины и первопринципы, при этом требуя строжайшего самоконтроля, которого следовало придерживаться в живом диалоге. В своем «Письме VII» Платон пишет: «Познание этих вещей не подлежит передаче, подобно другим знаниям, но лишь после долгих споров об этих вещах, в процессе совместной жизни, подобно внезапно вспыхнувшей искре, рождается душа сама себя понимающая... Этим вещам научаются необходимым образом лишь совместно, совместно же постигают истину и ложь, которые и образуют реальность как таковую, после доскональной проверки в течение длительного времени, как я говорил вначале; методом притирки одних к другим имен, определений, ощущений и образов, подвергнув их испытаниям, без зависти опробуйте их в споре, опровергая заблуждения, и воссияет внезапно познание каждой вещи в луче интеллектуальной интуиции, которая требует максимальных человеческих усилий».
         В своих диалогах Платон рождает свой уникальный миф. Известно, что философия рождалась, высвобождаясь от мифов и фантазий, Платон предлагал свой философский миф. Платоновский миф объяснял жизнь там, где рациональное начало не было в состоянии понять «странности» Бытия. «Кроме того, необходимо заметить, что миф, употребляемый Платоном систематично, существенно отличается от дофилософского мифа, не знавшего логоса. Речь идет о мифе, который как уже было сказано, есть более чем восторг фантазии, выражение веры, но еще более того, миф, который не подчиняется логосу как таковому, но дает стимул последнему. Это миф, который в процессе сотворения выступает демифологизированным, а от соприкосновения с логосом сбрасывает свои фантастические элементы, удерживая при этом силу аллюзии, намека и эвристической интуиции» (Дж. Реале, Д. Антисери).
         Приведем пассаж из «Федона»: «Конечно, утверждать, что дела обстоят таким, а не другим образом, так, как я это показал, не значит убедить человека здравого смысла; однако утверждать так или иначе нечто подобное о том, что должно произойти с нашими душами и об их обиталище, включая то, что вытекает из нетленности души: все это, мне представляется, обогащает и возвышает того, кто верует в это, ведь риск прекрасен! И необходимо, чтобы вместе с этими верованиями мы очаровывались самими собой: именно поэтому я продлеваю немного жизнь моему мифу».
       Платон не только продлевал жизнь мифу, но и явился открывателем метафизики, которая получила название «второй навигации». Так мореплаватели называли время, когда утихал ветер, и корабль переходил на управление веслами.
        Первая навигация, по Платону, представлялась философией натурализма, вторая же – движение рационального, где центр философской оси – интеллект. В "Федоне" мы читаем: «Едва ли есть страх, что душа моя и вовсе ослепнет, глядя на вещи очами и пытаясь ухватить их каким-либо другим из чувств. А посему укрепи меня в необходимости прибегнуть вновь и вновь к доводам логоса, и лишь в них буду искать истину вещей... Стало быть, я сам определил себя в этом направлении, и мало-помалу, приняв за основу рассуждение, которое мне представляется наиболее прочным, решаю о том, что с ним согласуется, как об истинном, будь то причины, или другие вещи, а если не согласуется, как о неистинном».
        «Вторая навигация» привела к пониманию двух планов: феноменального, видимого и невидимого, метафеноманального, рассматриваемого только с помощью разума. Каждая вещь, по Платону, имеет не только физическую природу, но и метафизическую.
       Только после появления «второй навигации» можно говорить о «материальном» и «нематериальном», «чувственном» и «сверхчувственном», «эмпирическом» и «метаэмпирическом», «физическом» и «надфизическом».
        Истинное платоновское бытие находилось в умопостигаемой реальности. С этим связано появление гиперурании, т.е. мира идей. Идеи представляли собой сущность бытия, Форма или Эйдос. Идеи образуют перманентную модель каждой вещи в мироздании. Платон называл их «Прекрасное само в себе» или «Благо в себе». И эти идеи не зависят от чувств или внешних обстоятельств: они абсолютны.
        Комплекс идей Платон назвал гиперуранией, о чем он указал в «Федре»: «Это место над небесами, - писал Платон, - Гиперурания, никто из земных поэтов его не воспевал и не воспоет должным образом. И все же это так, ибо надо же иметь мужество, чтобы говорить правду, в особенности, когда говорят об истине. Ведь это и есть субстанция (реальность, бытие, т.е. идеи), которая лишена цвета, фигуры и неосязаема, которую, возможно, созерцает лишь водительница души, нус, это и есть подлинный объект истинной науки, которой это посильно. Кроме того, сама мысль о боге питается интеллектом и чистой наукой, а также это дело каждой души, имеющей сердце, воспринять то, что к ней взывает; и ведомая бытием, она возрадуется, созерцая истину, пока, вращаясь, не будет приведена в то же состояние. В процессе эволюции мысль видит справедливость как таковую, видит мудрость, видит науку, не ту, что вовлечена в становление, и не ту, что разнится, имея дело с разными объектами, кои мы называем существами, но ту науку, которая есть реальное знание об объекте, который есть реальное бытие. И только созерцая подобным образом другие реальные целостности, наполнившись ими, она затем снова окунется в целокупность неба и вернется домой».
       Заметим, что платоновская Гиперурания находится «поверх физического космоса», и представляет собой мифологическое предание. Они не предметны и «доступны лишь наиболее возвышенной части души».
       Структурно мир идей венчало Благо. «Благо - не субстанция, или сущность, но превыше ее, будучи в своем превосходстве достоинством иерархии и ее потенцией». Пониже Блага или Единого Платон поместил Диаду – это неограниченное ничем начало множественности. Соединение Единого и Диады рождало, по Платону, совокупность идей.
        Таким образом, Единое – во первых, субстанция, Идея, во-вторых, познаваемая умопостигаемая истина, в третьих, несет в себе ценностность, которая имеет ограничение, а, значит, порядок и совершенствование.
       Наконец, «насколько можно заключить, следуя целой серии указаний и уточнений, Платон определял унитарность, целостность как "меру", или, точнее, строжайшую соразмерность» (Г. Крамер).
                ***
          В мире идей существовала четкая иерархия. Сразу после первоначал возникали пять главных идей: Бытие, Покой, Движение, Тождественность, Различие, за ними следуют другие - Равенство, Неравенство, Сходство, Непохожесть и т.д. Тот, кто созерцая, достигал высшего мира идей, мог почитаться счастливым мудрецом. Только постигнув мир идей, можно было понять чувственный мир. Мир идей родил мир физический, который есть копия Божественного Мастера. «Он порожден, - читаем в «Тимее», - ибо его можно видеть и трогать, он имеет тело и все прочее чувствующее, а как таковые они суть процессы порождения и генерирования».
        Этого Божественного Мастера Платон будет называть Демиургом. Но почему Демиургу захотелось творить этот физический мир? Видимо, для добра и блага.
        Сам Платон писал: «Скажем, по какой же прихоти Творец вызвал к жизни этот универсум? Он был благостен, а в благом нет зависти никогда и ни в чем. Свободный от порока, восхотел он, чтобы все вещи стали бы похожими на него, насколько это возможно. Если кто-либо из людей благоразумных воспримет это как главный мотив рождения универсума, то воспримет главное. Ведь Бог, желая видеть все вещи благими, и, насколько это возможно, ни единой с изъяном, принял на себя все из видимого, что, лишенное покоя, металось неправильно и беспорядочно, и привел все это из разобщения к порядку, рассудив, как лучше подобает ему быть. С тех пор не делалось ничего иного, как если только, чтобы вещь была еще более прекрасной. Рассудив так, он нашел, что среди вещей видимых, учитывая их интерес, ни одна из них, лишенная понимающего начала, не может быть прекрасней другой, а имей она хоть толику интеллекта, не может же быть совсем без души. И, основываясь на этом рассуждении, вложил он понимание в душу, а душу - в тело, произведя так универсум, чтобы творение его рук было бы прекраснейшим по натуре его и благим настолько, насколько это возможно. Таков второй мотив, надобно сказать, чтоб этот мир был в действительности одушевленным животным и понимающим, ибо порожден, согласно божественному провидению».
        «Платон видит мир наделенным жизненной силой и пониманием, а это фактически означает, что, по его мнению, быть живым и понимающим есть состояние более совершенное, чем быть не-живым и не-понимающим. Именно поэтому Демиург наделил этот мир совершенным телом, а сверх того, душой совершенной и пониманием возможно более полным. Так была создана душа мира (с использованием трех принципов: сущности, тождества и различия), а внутри души - тело мира. Мир выступает как некий "видимый Бог", и звезды, светила суть ничто иное как "видимые Боги". Так, сконструированный мир не подвержен коррупции, порче; мир рожден, но не исчезнет вовек» (Дж. Реале, Д. Антисери).
        Для Платона чувственный мир представляет собой космос, порядок, над которым восторжествовало Благо. «Бог, скомпоновав все части всех вещей с тщанием и точностью, насколько позволила природа необходимости (т.е. материи), спонтанная и ускользающая, повсюду придал им согласованные пропорции и гармонию».
        Но что собой представлял Бог для философа? На вершине идеального мира Платон поместил Верховное Существо. Но это существо не есть Бог-Личность. Его бог безличностен, также имперсональны и идеи. Существо Платона не говорит, как это происходило с Исайей, который слышал слова, что так говорит Господь. Не Идея, не Эйдос, но Господь. Эллинская мысль, открывая философские миры, в то же время оставалась крайне ущербной. Открытие сверхчувственного начала, безусловно, толкнуло философскую мысль в дальнейшем познании Истины. Но что удивительно: самый из теологичных мыслителей Эллады не смог избавиться от политеизма.
       Платону не дано было услышать, что «Я, Я Сам – Утешитель ваш. Кто ты, что боишься человека, который умирает, и сына человеческого, который то же, что трава. И забываешь Господа, Творца своего, распростершего небеса и основавшего землю; и непрестанно всякий день страшишься ярости притеснителя, как бы он готов был истребить? Но где ярость притеснителя? Скоро освобожден будет пленный, и не умрет в яме, и не будет нуждаться в хлебе. Я Господь, Бог твой, возмущающий море, так что волны его ревут; Господь Саваоф – имя Его» (Ис. гл. 51, 12-15).
        Не дано было ему, чтобы Божественные слова вложены в уста, как это совершилось с пророком Исайей. Бог Исайи Личность, Личность живая, в Ней спасение и жизнь.
        Но за что мы должны благодарить Платона, так это за его открытия, совершенные в познании и исследовании мироздания. Платон первый заговорил о том, что познание несет в себе зерно воспоминания (анамнез), т.е то, что заложено в фундаменте нашего духовного устройства. Платон убежден, что душа, рожденная в далекое мифологическое прошлое, видела реальности и физического мира, и потустороннего. Она извлекает из своей памяти истины, которые видела в процессе перерождения (здесь Платон следует в русле орфиков и пифагорейцев). В этом диалектическом процессе огромную роль выполняют наши чувства, опытным путем узнающие физические закономерности. Но знание этих закономерностей у чувств несовершенные. И вот тут в дело познания вступает интеллект, который суммирует знания, заложенные в душевной памяти.
           «Еще одно доказательство этой теории на основе переработки математических познаний мы находим в диалоге «Федон». Мы констатируем при помощи чувств существование вещей равных, больших, меньших, квадратных, круглых и др. Но - при внимательном рассмотрении - мы обнаруживаем, что данные, сопровождающие эксперимент, все без исключения, не адекватны, в точном смысле, тем понятиям, которыми мы неоспоримо обладаем. Ни одна из вещей, чувственно нам данных, не бывает абсолютно и совершенно квадратной или круглой, тем не менее, это не отнимает у нас понятий равного, квадратного, круглого в совершенном и абсолютном смысле. Значит, необходимо заключить, что между опытными данными и нашими понятиями существует некий зазор: последние содержат в себе нечто большее относительно первых. Так откуда же берется эта плюсовая величина? Если ее нельзя структурно обнаружить вовне, т.е. чувством, стало быть, ее источник внутри нас. Причем, этот плюс не есть творение думающего субъекта, последний его находит, следовательно, он предпослан субъекту объективным образом, будучи абсолютным и независимым. Итак, чувства поставляют знания несовершенные, но наш интеллект вскрывает, отталкиваясь от этих знаний, замыкаясь и углубляясь в собственные глубины, знания иные, совершенные, коррелирующие с первыми. А, поскольку наш ум их не производит, правильно заключить, что он их находит, как изначально существующие, вспоминая» (Дж. Реале, Д. Антисери).
        Эстетические и этические понятия, согласно мысли Платона, выходят из сокровищницы нашей души, ее глубокого и первоначального источника, образы которого даруют нам понятия прекрасного, блага и т.д.
         Таким образом, наше познание начинается с интуитивного понимания души мироздания. Душа предзнает Правду, и путь познание представляет собой возвращение сознанию истин, потерянных в процессе исторического развития человечества. Истинный философ, по Платону, должен стремиться достичь ноэтического знания, т.е. высшего, абсолюта, высвобождая свою душу от чувственных ощущений, следуя интуиции, в процессе дискурса, восходя от одной идеи к другой, доходя до Абсолюта.
        Это восхождение и представляет собой диалектику. Но диалектика – процесс двунаправленный. Это не только восхождение к высшему, но и нисхождение от общих идей к частным.
        Итак, истинный диалектик призван искать Правду. Отсюда негативное отношение к искусству, которое удаляет ищущего Истину в ложное понимание действительности. Например, Платон считал поэзию явлением, которое противоречит науке и познанию. Поэт творит по наитию, т.е чувства являются превалирующими. Можно сказать, что Бог обидел поэта разумом, а раз так, то истины, изрекаемые им, суть ложь. Само искусство для Платона представляло собой имитацию чувственного, копией с оригинального бытия. Копия же не способна ничему полезному научить. Однако мыслитель не отрицает поэзии как таковой, он требует, чтобы она следовала философским правилам. Тогда она будет слепком Истины.
        Однако философ совершенно отрицательно относился к риторике, которая, по его мнению, служила худшим качествам души: угодничеству, лести. Ритор, подобно артисту, изображает то, что необходимо толпе, потакая ее низменным похотям и страстям. В противоположность низменным страстям Платон предлагал эротический путь. Эрос для Платона – алогичный путь чувственного к сверхчувственному. Эротическая любовь, по Платону, представляет собой даймона, связующего Бога и человека. Она не смертна, но и не бессмертна, Эрос влечет к Прекрасному и Благу, он – ступень небесной лестницы.
       Интересно, что слово философия своим источником имеет любовь. Любовь к мудрости – вот истинное назначение ищущего Истину. Мудрость же (София) принадлежит Богу, и тот, кто любит мудрость, уподобляет себя Богу.
        Любовь, по Платону, это обязательное стремление к Благу. Но любовь – трехступенчатая.
        1) Низшая ступень «лестницы любви» - это любовь физическая, желание владеть красивым телом и породить в нем другое тело. И уже здесь есть желание бессмертия, ибо «путь в смертном зачатии, рождение - это вечность и бессмертие».
        2) Затем наступает ступень влюбленности не телом, но душой: она несет зерна, прорастающие в духовном пространстве. Среди них мы находим по восходящей влюбленных в души, одержимых искусством, приверженцев справедливости и закона, увлеченных чистой наукой.
       3) Наконец, на вершине лестницы познания нас ждет потрясающее взор сияние идеи Прекрасного как Абсолюта.
          Можно сказать, что любовь тесно связана с воспоминанием души, которая помнит Прекрасное. Воспоминание о Прекрасном «чрезвычайно наглядно и восхитительно сладостно». Это любовное воспоминание воспламеняет душу, преобразуя тело, дарит крылья человеку, всему его естеству. Платоническая любовь, таким образом, представляет собой полет навстречу Абсолюту.
       Однако, несмотря на, казалось бы, монистическое понимание идеального мира, человека Платон понимал дуалистически. Совершенно очевидно водится оппозиция души к телу. Тело не только лежбище или обиталище души, которой и призвано служить, но и тюрьма души. . В «Горгии» мы читаем: «Как не восхищаться Еврипидом, когда он говорит: «Кто знает, жить - не значит ли умирать, а умирать - не значит ли вновь ожить?» и, быть может, мы, в действительности, мертвы. Ведь и я слышал от мудрецов, что мертвы мы, и тело наше - могила наша».
         Т.е., пока мы имеем тело, мы, следовательно, мертвы. Смерть тела – освобождение души. Поэтому истинный философ должен стремиться к освобождению от тюремной неволи. Дело в том, что в теле господствуют низменные и чувственные страсти, поэтому истинный философ должен стремиться избавиться от этого телесного рабства. Настоящая философия, по Платону, «упражнение в смерти», которая в онтологическом смысле освобождает душу, носительницу истинной жизни.
         Логично выглядит, если душа бежит от своего тела, и бегство от мира. Удаляясь от мира, философ приближает себя к миру идей, т.е. к Верховному Существу – Богу. «Зло не прейдет, скорее, оно будет вечно противостоящим благу; нельзя найти место среди богов, скитаясь по этой земле вокруг нашей смертной натуры. Вот почему надобно как можно быстрее покинуть этот мир ради другого. А это значит уподобиться Богу так, как это только возможно и доступно человеку, достигнув праведности, святости и вместе с тем мудрости».
       Удалившись же от мира, необходимо заняться сократовским «попечением о душе». Забота о душе, по Платону, представляла собой очищение от страстей, восхождение в чистую науку, познавая мироздание. В этом диалектическом процессе происходило моральное преображение человеческого существа. Можно констатировать, что Платон открыл понятие «преображение», но не в христианском смысле, а в качестве исходного смысла этого понятия. Ему еще не были знакомы огненные превращения израильских пророков, способных в огненной колеснице достичь небесного внефизического пространства. Как и трудно было бы понять приход пророков в мир, испорченный ложью, дабы попытаться исправить его и направить на истинный путь. Вряд ли он мог понять Св. Иеремию, которого призвал Господь возвещать Истину, и пророк не побежал в пустыни, но последовал Божественному голосу. Пророк не боялся смерти, ибо знал, что душа бессмертна. Кстати, к этому выводу придет и Платон.
       Две великих цивилизации признанием бессмертия души, фактически преобразовывали действительность. Но в отличие от пророков, эллинская мудрость в лице орфиков, пифагорейцев и Платона стала исповедовать переселение душ, видимо, наследие ведических времен. Причем души, порабощенные телами, попадали в тела нечестивых, души же праведных в тела кротких.  «Но, - заверяет Платон, - высокое племя Богов недоступно душам, не культивированным философией и не очистившим свое тело полностью, но доступно лишь тем, кто возлюбил мудрость».
        Причем души попадают в некий космический тысячелетний цикл. Платон приводит миф об Эре. Человек не может решить: жить или не жить, но он может совершить выбор между добродетелью и злом.  «И рассказывал Эр тем, кто, придя сюда, должны были отправиться к Лахесис, что некий пророк, который первым делом расположил души по порядку, приняв с колен Лахесис судьбы и житейские парадигмы, поднялся на амвон и произнес: - Это глаголет девственница Лахесис, дочь богини Фемиды: «Души эфемерные, вот главный закон следующего периода жизни, который влечет вас к смерти. Нет и не будет демона, выбирающего вас, но будете вы, которые выберут своего демона. И первый шаг ваш будет выбором жизни, судьба которой впоследствии будет связана с необходимостью. Добродетель не имеет хозяина: каждый, кто либо ее почитает, либо пренебрегает ею, обретает или теряет что-то от нее. Выбор - источник вины; вина принадлежит выбирающему. Бог неймет вины».
        Выбор души зависит от того, к чему стремилась она: к Благу или злу. «Ведь если есть некто, - говорит Платон, - кто способен к здоровому философствованию в этой жизни, дело выбора сверхземной участи не застанет его среди последних; более того, есть у него возможность постольку, поскольку Эр сообщает о происходящем в этом мире, быть не только счастливым на этой земле, но и, путешествуя в иной мир, а затем обратно, не попадать в подземные сферы и тягостные испытания, но плавно двигаться к небу».
        «В диалоге "Федр" Платон предлагает видение потустороннего мира еще более сложное. Возможно, он искал объяснения тому, что ни один из мифов, до сих пор рассмотренных, не показывает почему души вселяются в тела, почему души первородны, и в чем причина их сродства и однонаправленности с божественным.
       Первоначально душа была в Боге, и в этой своей божественной жизни во всем следовала Богам, а пала она на землю в тело по причине своей вины. Душа - нечто подобное крылатой колеснице, запряженной двумя конями с возницей. И если кони, мчащие Богов, равным образом надежны, то кони, впряженные в повозку с душами человечьими - разной породы, один из них хорош, другой - дурен, отчего возникают сложности с управлением. Возница символизирует разум, кони - алогичные части души - вожделеющую и гневную, агрессивную. Другие полагают, что это три элемента, из которых Демиург в "Тимее" слепил душу человека. Следуя Богам, души летят небесными стезями, одной своей половиной периодически соединяясь с небом и Богами, созерцая в полете Гиперуранию, запредельный мир идей, или так называемую "Долину правды". Но, в отличие от Богов, созерцать Бытие, упиваться дольними откровениями, - для наших душ все это многотрудное занятие по той простой причине, что плебейский конь, - наша вторая дурная натура, - тянет без устали вниз. Вот и получается, что некоторые души видели Бытие, или хотя бы часть его, и продолжают жить с Богами, тогда как другим не удается достигнуть "Долины Правды"; они скучиваются, в давке им не удается воспарить отвесно ввысь, к единению с небом, в стычках и драках их крылья крошатся, и отяжелевшие души падают на землю.
        Следовательно, поскольку душе удается увидеть Бытие и "Долину Правды", она не падает на землю в чье-то тело, а продолжает, из цикла в цикл, жить в компании Богов и Демонов. Человеческая жизнь морально более или менее совершенна в зависимости от того, как много душа видела в "Гиперурании". По смерти тела душа вызывается на высший суд, где получает на тысячелетие награды или наказания, пропорционально своим заслугам и просчетам в земной жизни. После этого срока она вернется для новой инкарнации» (Дж. Реале, Д. Антисери).
        Таким образом, можно придти к выводу, размышляя о концепции человека по Платону. Человек – это странник, и его жизнь – трудное испытание. Тот, кто стремился к философствованию – будет на островах Блаженных, кто же следовал своим похотям – будет мучим в Тартаре. Но и путь к блаженству невозможен без страдания.  «Признание превосходства души высокой пробы обретают исключительно через боль, муки, страдания; да будет так на земле, как и выше: ведь и вправду никак нельзя освободиться от неправедности иным путем».
       Но, несмотря на бегство от мира, к которому призывал философ, он мечтает об идеальном государстве, что нашло отражение в его книге «Государство». Его государство должно было основываться на Правде и Благе. Каждый эллин стремился к гармонии частей в целом. Государство, по Платону, представляет собой увеличенную фотографию нашей души. Душа же стремиться к идеальному, к своему источнику. Если это так, то налицо государство философов, если же она подчиняет себя телесным инстинктам, то государство несовершенно и погибает. Государство возникает, потому что это потребность души и тела. В своем государстве Платон разделил людей на три класса: крестьянство, здесь же ремесленники, стражи и правители. В первой классе преобладают те, кто материальную сторону жизни ставит выше духовной. Но при этом, эти люди умеренны, дисциплинированы, готовы подчиняться властям. Вторые, - это те, кто обладает сильной волей и готовы исполнить долг по защите своего города. Третьи – правители, любящие свое государство, способные созерцать Благо и Правду. Их можно назвать философами. В чем счастье государства и людей, населяющих его? В способности души стремиться к Благу. Это Благо понималось как всеобщая Справедливость. Кстати, Платон отрицал частную собственность. Вот где истоки коммунизма. Все должны были говорить наше. Дети, следовательно, должны были воспитываться в специальных заведениях. Таково начало общественного устройства, о котором грезили революционеры последующих поколений. Но государство Платона скорее носило идеальный характер. Чтобы приблизиться к реалиям жизни, философ будет искать проект «второго государства». Ему сложно было найти человека, который бы соответствовал образу идеального правителя. И тираны Сиракуз, в которых Платон пытался найти идеальное воплощение, не подходило под эту роль. Основаним государства должны были стать законы.
         «Исторических конституций, имитирующих идеальную (или портящих последнюю) может быть три: 1) Если один управляет и имитирует идеального политика, - это монархия. 2) Если роль идеального политика играет группа богатых людей, - это аристократия. 3) Если идеального политика имитирует весь народ, - демократия. Когда эти формы конституции разлагаются если правители преследуют лишь собственный барыш, а не народный интерес, тогда рождаются: 1) тирания, 2) олигархия, 3) демагогия. Если государства здоровы и хорошо управляются, предпочтительна первая форма правления, но когда они коррумпируются, лучше третья: как утешение гарантирована свобода» (Дж. Реале, Д. Антисери).
        Платон везде настаивает на мере, но мерой всех вещей он считает Бога. Чрезмерная власть выливается в тиранию, чрезмерная же свобода – в тиранию.
        Чтобы полнее понять Платона, необходимо вспомнить его знаменитый миф о пещере. Миф о пещере — знаменитая аллегория, использованная Платоном в трактате «Государство» для пояснения своего учения об идеях. Считается краеугольным камнем платонизма и объективного идеализма в целом. Изложена в форме диалога между Сократом и Платоновым братом Главконом: «Ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию… посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная — глянь-ка — невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол. 
— Это я себе представляю.
— Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.
— Странный ты рисуешь образ и странных узников!
— Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?
— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?
— А предметы, которые проносят там, за стеной; Не то же ли самое происходит и с ними?
— То есть?
— Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?
— Непременно так.
      Для Платона пещера представляет собой чувственный мир, в котором живут люди. Подобно узникам пещеры, они полагают, что благодаря органам чувств познают истинную реальность. Однако такая жизнь — всего лишь иллюзия. От истинного мира идей до них доходят только смутные тени. Философ может получить более полное представление о мире идей, постоянно задавая себе вопросы и ища на них ответы. Однако бессмысленно пытаться разделить полученное знание с толпой, которая не в состоянии оторваться от иллюзий повседневного восприятия. Посему Платон продолжает: «Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь и задавать вопрос, что это такое, и вдобавок заставят его отвечать! Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?
— Конечно, он так подумает.
— А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза, и не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?
— Да, это так.
         Итак, путь философа – это путь избранничества. Наверно, так понимали свой путь и пророки избранного народа. Заслуга Платона в том, что он в свою философию ввел мифологическое мышление, тем самым, приблизившись к израильским пророкам, которые потустороннее бытие воспринимали в качестве реальности. Кроме того, для эллина миф представлял собой самое что ни на есть истинное бытие. «Миф начисто и всецело реален и объективен; и даже в нем никогда не может быть поставлено и вопроса о том, реальны или нет соответствующие мифические явления. Мифическое сознание оперирует только с реальными объектами, с максимально конкретными и сущими явлениями. Правда, в мифической предметности можно констатировать наличие разных степеней реальности, но это не имеет ничего общего с отсутствием всякого момента реальности в чистой научной формуле. В мифическом мире мы находим, например, явления оборотничества, факты, связанные с действием Шапки-Невидимки, смерти и воскресения людей и богов и т.д. и т.д. Все это – факты разной напряженности бытия, факты различных степеней реальности. Но тут именно не внебытийственность, а судьба самой бытийственности, игра разных степеней реальности самого бытия» (А.Ф. Лосев).
      Возвращение к мифологическому мышлению приведет к тому, что эллинская цивилизация сможет яснее понимать богословие и Священное Предание, идущее с Востока. Отступая от материализма, в чем безусловная заслуга Платона, эллинская цивилизация возвращала права мифу, как субстанциональному явлению, где фундаментальную роль выполняла личность.
        В своей книге «Диалектика мифа» Алексей Лосев резюмировал:
        1. «Миф не есть выдумка или фикция, не есть фантастический вымысел, но – логически, т.е., прежде всего, диалектически необходимая категория сознания и бытия вообще.
    2. Миф не есть бытие идеальное, но жизненно ощущаемая и творимая вещественная реальность.
    3. Миф не есть научное и, в частности, примитивно-научное построение, но – живое субъект-объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вненаучную, чисто мифическую же истинность, достоверность, принципиальную закономерность и структуру.
    4. Миф не есть метафизическое построение, но – реально, вещественно и чувственно творимая действительность, являющаяся в то же время отрешенной от обычного хода явлений и, стало быть, содержащая в себе разную степень иерархийности, разную степень отрешенности.
     5. Миф не есть ни схема, ни аллегория, но символ; и, уже будучи символом, он может содержать в себе схематические, аллегорические и жизненно-символические слои.
      6. Миф не есть поэтическое произведение, но – отрешенность его есть возведение изолированных и абстрактно-выделенных вещей в интуитивно-инстинктивную и примитивно-биологически взаимо-относящуюся с человеческим субъектом сферу, где они объединяются в одно неразрывное, органически сросшееся единство.
       Эти шесть тезисов постепенно детализируют понятие мифа. Во-первых, это есть диалектическая необходимость сознания и бытия, хотя еще и неизвестно, в чем она заключается. Во-вторых, он есть реальные вещи, подлинно существующая действительность. Этим миф определяется ближе, так как из всей сферы логически необходимого выделяется категория наличного существования. Но и это еще слишком широко. И вот, в-третьих, из наличной действительности мы выделяем ту ее сферу, которая интимно чувствуется субъектом, которая есть сфера подлинно жизненного взаимообщения субъекта и объекта, т.е. где есть субъект и объект чувства, воли, аффектов и пр. Да и тут берется не вся сфера субъект-объектного взаимообщения, но та, которая структурно определенна и оформлена, закономерна в своем строении. В-четвертых, подвергается анализу и это последнее достижение. Отсюда выкидывается все ординарно-плоскостное, все гипостазированное в своей отвлеченности и изолированности, все оставляющее вещи в их тупом уединении и несоборности. В мифе берется осмысляющая, оживляющая сторона вещей, та, которая делает их в разной мере отрешенными от всего слишком обычного, будничного и повседневного. Яснее это взаимоотношение разных слоев действительности в мифе, в-пятых, характеризуется не как дуалистически-метафизически-натуралистическое противостояние, не как схематическое или аллегорическое взаимоотношение, но как символическое, т.е. иерархийно различаемые в мифе слои бытия должны отождествиться вещественно, т.е. так, чтобы была одна неделимая вещь с смысловой игрой взаимораздельных, но и взаимообщающихся и даже взаимоотождествляющихся энергий разных планов действительности. Наконец, в-шестых, эта интеллигентная и символически-выраженная субъект-объектная отрешенная действительность предстала перед нами как до-рефлективное, примитивно-интуитивное взаимоотношение субъекта и объекта. Короче говоря, миф – такая диалектически необходимая категория сознания и бытия (1), которая дана как вещественно-жизненная реальность (2) субъект-объектного, структурно выполненного (в определенном образе) взаимообщения (3), где отрешенная от изолированно-абстрактной вещности жизнь (4) символически (5) претворена в до-рефлективно-инстинктивный, интуитивно понимаемый умно-энергийный лик (6). Еще короче: миф есть интеллигентно данный (3) символ (4–5) жизни (2, 6), необходимость которого диалектически очевидна (1), или –символически данная интеллигенция жизни. Наконец, чтобы не оставить места никакому упреку в неясности, можно принять во внимание, что под «жизнью» здесь мыслится просто категория осуществления той или иной интеллигенции. И тогда определение мифа будет такое: он – символически осуществленная интеллигенция. Я же утверждаю, что личность и есть символически осуществленная интеллигенция. И потому вот наикратчайшее резюме всего предыдущего анализа, со всеми его отграничениями и подразделениями: миф есть бытие личностное или, точнее, образ бытия личностного, личностная форма, лик личности».
        Таким образом, воссоздав «лик личности» греческая цивилизация подготавливала себя к встрече с Ближним Востоком. Эпоха, в которую жил Платон, такая встреча уже была вполне возможна, учитывая близость Персии, с которой у Эллады завязывались непростые отношения. Однако эти отношения заставляли обе цивилизация ближе узнать друг друга. Начиналось не только политическое, но и религиозное взаимодействие.
      Следует сразу оговориться относительно мифологического и религиозного мышления. «Расхождение обеих сфер станет яснее, если принять во внимание их сходство. Непререкаемое сходство мифологии и религии заключается в том, что обе эти сферы суть сферы бытия личностного. Относительно религии тут не может быть сомнений ни с популярной, ни с научной точки зрения. Религия и мифология – обе живут самоутверждением личности. В религии личность ищет утешения, оправдания, очищения и даже спасения. В мифе личность также старается проявиться, высказать себя, иметь какую-то свою историю. Эта общая личностная основа делает заметным и расхождение обеих сфер. Действительно, в религии мы находим какое-то особое, специфическое самоутверждение личности. Это какое то принципиальное самоутверждение, утверждение себя в своей последней основе, в своих исконных бытийственных корнях. Мы не ошибемся, если скажем, что религия есть всегда то или иное самоутверждение личности в вечности; причем тут пока совершенно не ставится вопрос ни о видах и характере данной личности, ни о способах понимания вечности. Не вникая в эти более специальные вопросы, можно формально сказать о всякой религии, что она есть та или иная попытка утвердить личность в бытии вечном, связать ее навсегда с бытием абсолютным. Поэтому религия не есть ни познание абсолютного, ни воля к абсолютному, ни чувство абсолютного, ни вообще то или иное интеллигентное обстояние в связи с абсолютным. Религия есть утверждение себя самого, самого своего существа, а не только его интеллигентных сторон, в вечности. Поэтому если личность не есть ни познание, ни воля, ни чувство, ни душа, ни тело, ни дух, но реальная и субстанциальная утвержденность и познания, и воли, и чувства, и души, и тела, и духа, то религия хочет именно спасения личности, такого ее утверждения, чтобы она была уже не в состоянии попадать в сферу бытия ущербного. Религия есть, прежде всего, определенного рода жизнь. Она не есть ни мировоззрение, хотя бы это мировоззрение было максимально религиозным и мистическим, ни мораль, хотя бы это была самая высокая и притом самая религиозная мораль, ни чувство и эстетика, хотя бы это чувство было самым пламенным и эстетика эта была бы совершенно мистической. Религия есть осуществленность мировоззрения, вещественнаясубстанциальность морали, реальная утвержденность чувства, причем эта осуществленность – всяческая и, прежде всего, чисто телесная, субстанциальность – всяческая и, прежде всего, ощутимо физиологическая. Религии нет без тела, ибо тело есть известное состояние души, как душа есть известное состояние духа; и судьба духа есть судьба души, а судьба души есть судьба тела. Спиритуализм и всякая метафизика – враждебны религии. Мало того, это суть учения, а не сама жизнь. Это есть учения, принижающие тело и даже часто сводящие его на иллюзию, в то время как в религии, да и то не во всякой, осуждается определенное состояние тела, а не самый принцип тела. В наиболее «духовитой» религии Абсолют воплощен в виде обыкновенного человеческого тела, а в конце времен воскреснут и все обыкновенные человеческие тела. Если нет общения с Абсолютом в теле, то нет вообще никакого существенного общения с ним. От молитвы чувствуют утешение <и> облегчение, о котором уже нельзя сказать, телесное оно или духовное. Молитва, застревающая в голове, например, во лбу, и стреляющая в затылок, – плохая молитва. Для настоящей молитвы есть свой определенный физиологический путь; и она имеет свое строго локализованное седалище, о чем говорить тут подробно я не стану. Кто молится, тот знает, что молитва зависит от тысячи внешних причин, – от того, стоит ли или сидит человек, сидит ли на высоком или на низком стуле, от положения тела и головы, от управления дыханием, от времени года и т.д., не говоря уже о внутреннем внимании и покаянии и независимо от того, что настоящая молитва приходит сама собой, неизвестно откуда и как, иногда вопреки всему, насильственно отрывая от обстоятельств текущей жизни. С наступлением весны труднее сосредоточиться и труднее молиться. Легче – к осени и зимою. Также и слезы есть сама жизнь, – и духовная и физическая. Наставлял один подвижник: «Если хочешь иметь слезы, старайся, чтобы не было у тебя никакого телесного утешения». Существует своя подвижническая техника обучения слезам, хотя дар слез подается только благодать. Я хочу сказать всем этим только то, что важен самый общий принцип религии: это есть жизнь и, стало быть, субстанциально-телесная утвержденность, притом жизнь личности, и притом такая жизнь личности, которая имеет целью закрепление этой субстанциально-телесной утвержденности в бытии вечном и абсолютном» (А.Ф. Лосев).
        Вот этого соприкосновения с Вечным и Абсолютным искала эллинская цивилизация. В то время как израильская – творила реальность Богобытия в пророческих ликах. Особенно потрясающим был лик Св. пророка Иеремии.
       «Подобно тому как у смертного одра Северного царства Израиля стоял
великий пророк Осия, так и фигура Иеремии возвышается скорбным силуэтом у
конца Иудейского царства. Свидетелю его последнего взлета в годы Иосии,
очевидцу Иерусалимской трагедии, Иеремии суждено было присутствовать при
агонии страны и покинуть ее вместе со своим народом. Хотя он и не обладал
призванием вождя, как Моисей или Илия, не был великим поэтом и основателем
школы, как Исайя, тем не менее он оставил неизгладимый след в религиозном сознании Ветхого Завета.
       Не случайно о его жизни и личности Библия говорит больше, чем о прочих
пророках, ибо Иеремия составляет целую эпоху в профетизме. Но если бы мы
захотели искать у него каких-то новых доктрин, то нас ждало бы
разочарование: почти все, чему учил Иеремия, было уже сказано его
предшественниками. Однако при внимательном чтении его книги нетрудно уловить
одну важную черту, которая объясняет тайну его влияния: от главы к главе в
ней все яснее вырисовывается яркая живая индивидуальность автора. На фоне
обличении и угроз, изрекаемых от лица Ягве, время от времени прорывается и
собственный голос Иеремии, звучат слова, исполненные печали, жалоб,
недоумений. У пророка нет уже цельности старых титанов Библии, он - сын
другой эпохи, времени пробуждения личностного начала. Знаменательно, что он
был современником Архилоха, первого греческого поэта-индивидуалиста. Пророк
не похож на воина Ягве, беспрекословно исполняющего Его повеления, какими
были Амос или Исайя, он нередко противится Богу. Если угодно, это - посланник,
сохраняющий за собой право особого мнения о том, что ему велено возвещать.
Дальше любого пророка отстоит Иеремия от восточного мистицизма с его
растворением личности в экстазе. Он принужден бороться с собой, чтобы
сохранить верность Божиему призыву. Страдалец Осия был его предтечей, но
более всего он сходен с Иовом и некоторыми из псалмопевцев. Человек,
склонный к меланхолии, раздираемый противоречиями, привыкший видеть все в
мрачном свете, Иеремия постоянно обуреваем сомнениями, и мучится
неразрешимыми вопросами.
       В чем же заключается роль этого последнего пророка, жившего до
изгнания? Чему сегодня может научить нас Иеремия? Ответить на это можно
по-разному, но в любом случае ответ будет связан с особенностями его
напряженной внутренней жизни, с его личным религиозным опытом. Этот
продолжатель пророка Осии остается нам дорог со всеми его слабостями, ибо мы
находим в нем человека, который познал тайну непосредственной живой беседы с
Богом. Мир интимной молитвы, мир переживаний апостола Павла, Августина и Фомы Кемпийского уже был знаком сердцу Иеремии. Иеремия встретил на своем пути Того, Кого ощутил как близкое Существо, Кого можно любить, с Кем можно говорить и даже спорить, как с другом. Неприступный Царь Славы, явившийся Исайе, грозный Судья,
вещавший устами Амоса, Михея и Софонии, в опыте Иеремии приближается к
человеку, преодолевая дистанцию, открывая Свой живой человеческий Лик. Здесь
обнаруживается прямое соответствие между Откровением и воспринимающей его
душой. Ярко выраженное индивидуальное самосознание пророка позволяет ему
углубить личностный аспект "богопознания". При всем том меньше всего Иеремию
можно назвать человеком, погруженным лишь в свои внутренние проблемы. В нем
нет крайнего индивидуализма, отрывающего человека от прочих людей, он
сознает себя членом народа Божия, ответственным за своих собратьев.
Божественный призыв бросает пророка в самую гущу событий, побуждает его к
неустанной борьбе. А борьба его была долгой и тяжкой. Иеремия не вспыхнул на
короткое время огневым сигналом в ночи, подобно Амосу, Осии и Софонии, его
не окружал, как Исайю, ореол почитания при жизни. Преследуемый ненавистью,
отвергнутый близкими, не имеющий семьи, заклейменный как предатель, он
одиноко проходил по жизни с ощущением зрячего в стране слепых. И порой не в
радость становилось ему его прозрение. Только Барух, ученый человек, своей
преданностью смягчал горечь всеобщего непонимания. Ему мы обязаны тем, что
речи Иеремии и память о событиях его жизни были сохранены в годы изгнания» (Прот. А. Мень).
          Вот этот человек открывал не только свой лик, но и пытался открыть лик своего народа. Израиль, как известно, неуклонно шел к своему закату. Впереди был страшный вавилонский плен, о котором писали иговорили еще до Иеремии. Этот плен был, конечно, формой наказания народу, потерявшему свой лик, и ушедший далеко в сторону от Истины.
         Все началось с разделения Израиля на Иудею и Самарию. Самария постепенно опустилось в полуязыческое состояние. И все попытки пророков, начиная с Илии, вытащить самарян из глубокой трясины оказались тщетными. Царство, в котором правили уже не потомки Давида было обречено на уничтожение и растворение в среде языческих этносов. Но, слава Богу, Господь сохранил остатки памяти и в этом народе. И, несмотря на свое полуязычество, в нем продолжала жить вера, пусть и отдаленная в Единого Бога.
        Несколько иначе дело обстояло в в иудейском царстве. Оно просуществовало на полтора века более израильского. Господь давал шанс народу, оставшемуся верным дому Давидову. Именно в это время явлен миру был пророк Исайя и его последователи. Они возжигали огонь Божественной ревности, пытаясь выстроить теократическое царство.
       Это царство мыслилось как царство справедливости, в котором будут господствовать Правда и Справедливость. Шла борьба за сердце человека. От Исайи и до Иеремии пророки будут призывать черпать слово Господне. Царство Справедливости возможно было только, если сердце человека произвело нравственный переворот во всем естестве человеческом. Пророки не составляли системы, они не видели смысла составлять государства, в которых не будет исполнения Божественных заповедей. Они не призывали к отмене частной собственности, но призывали быть милостивыми к нищим и бедным, потому что есть Высший суд. И как доказательство этого суда, пророки показывали те бедствия, которые реками крови лились на Израиль и Иудею. Особенно ярко запечатлены эти бедствия были Св. Иеремией.
         Иеремия был сын Хелкиев от священник, иже обитоша во Анафофе, в земле Вениаминов (Иер.1:1). «Начал пророчествовать быв еще отроком, в 30-й год Иосии и в его царствование пророчествовал 19 лет, при Иоакиме, сыне его, 11 лет и при Седикии 11 лет, до пятого месяца, когда Иерусалим был взят Вавилонянами, всего 44 год, кроме того времени, когда он был в Египте, и там пророчествовал в Тафнисе» (Иероним. Толк. на Иер.1:1-3). Бл. Иероним называет Иеремию ангельским мужем, потому что, по преданию, он был девственник, какова добродетель подзаконному народу не была известна (Иероним. Предисл. к переводу Иеремии). За свои трагические пророчества плена Иеремия был преследуем, сначала в отечественном городе Анафофе, потом в Иерусалиме, наконец, в Египте, куда он вынужден был переселиться, и где, подобно Исаие, запечатлел свои пророчества мученичеством. «В египетском городе Тафнисе Иеремия скончался, быв побит камнями от своих же (иудеев). По смерти он был положен на месте, где некогда был дом фараонов, потому что египтяне многим были обязаны Иеремии, и за то чтили его. Впоследствии кости его перенесены в Александрию, и там с честью преданы погребению. Иеремия пророчествовал за 560 лет до пришествия Христа» (Ефрем Сир. Толк. на Иеремию. Предисл.).
       «Общим содержанием книги пророка Иеремии служит предсказание бедствий Израилю от Навуходоносора. В частности в ней говорится о неблагодарности Израиля и напоминаются явленные ему благодеяния Божии, обличается его идолопоклонство; возвещается нашествие вавиловян и опустошение страны; изображается сетование и плач пророка о грядущем опустошении; обвинение лжепророков, обольщавших народ предвещаниями мира; запрещение пророку в молитве ходатайствовать за народ. Еще Иеремия пророчествует об Апостолах и о Христе, предсказывает, что будут говорить неверующие в него и просит Господа постыдить их (16:16 и дал.). Далее пророк посылается в дом скудельника. Наконец возлагаю, - говорит Бог, - на царство, да искореню его, и аще обратятся, не искореню. И наконец реку, - говорит, - на язык и царство, да возсозижду его; и аще сотворят лукавая, не сотворю и Аз тех благ, яже глаголах сотворити им (Иер.18:7-10). Эта глава полезна для иудеев, когда они начинают говорить, что Бог обещал им Свои благодеяния. Так как они не уверовали в Господа нашего Иисуса Христа, то сами они виною последовавших своих бедствий. Далее, Иеремия получает повеление от Бога взять глиняный сосуд и, в свидетельство грядущих на Иерусалим бедствий, разбить его пред глазами жителей и сказать: тако сокрушится Иерусалим. Еще: судьба иудеев предсказывается символом смокв и определяется семидесятилетнее пленение (гл.25). Еще: пророк получает повеление от Бога наложить на себя ярмо, послать оное к царям иноплеменным и возвестить им, что они должны покориться Навуходоносору. И Седикии, народу и священникам пророк советует сделать то же. Но после возвещения долговременного плена переселенным в Вавилон, предсказывается и возвращение из оного во время Пасхи (31,8), как и в книге Ездры можно видеть, что они возвратились из плена именно в праздник опресноков. В той же главе находится пророчество о новом завете. Иудеи и доселе еще ожидают описанного в этом месте восстановления города, а между тем оно исполнилось тогда, когда они возвратились из Вавилона. Далее излагаются некоторые обстоятельства из истории печальной проповеди Иеремии до прибытия пророка в Тафнис. В главах от 46 до 51 Иеремия предсказывает гибель Египту и другим иноплеменным народам: Моавитянам, Аммонитянам, Идумеям, жителям Дамаска, Елама, наконец, и Вавилона. Во всех сих пророчествах говорится, что Вавилон возвысится на развалинах всех сопредельных ему теперь процветающих царств, но, наконец, и сам будет ниспровергнут, и возвещается снова о возвращении иудеев из плена. В последней главе говорится, как взят был Иерусалим и как царь Иоаким, добровольно покорившись Навуходоносору, был у него в чести» (Синопсис Иоанна Златоуста).
          Приведенный текст Св. Иоанна Златоуста перекликается со словами О. Александра Меня, но самое, пожалуй, важное заключалось в том, что Св. Иеремия, как и Исайя, пророчествовал о будущем Мессии. Это был призыв вырваться из пещеры чувственного существования, чтобы преобразить действительность, начав новую историю человеческой цивилизации.  Однако современники были не готовы осуществить теократию.    «Обойдите улицы Иерусалима ,— мрачно говорил Иеремия,—посмотрите и разведайте, поищите на его площадях, найдете ли вы честного человека, найдете ли соблюдающего правду и ищущего истину?» (Иер 5, 1).
          Иеремия сделал все, что было в его малых силах, но часто его слова только сотрясали воздух. «С кем мне говорить? Кого убеждать, чтобы слушали? Вот ухо у них закрыто, и они не могут слушать; вот слово Ягве у них в пренебрежении, оно им неприятно».
         Пророк обращался к опыту прошлых лет, но даже и избранный народ был не готов понять его правду. «Остановитесь на путях своих и осмотритесь. Спросите о путях древних, какая дорога лучше, и ступайте по ней, и найдете покой душам вашим. Но они отвечали: не пойдем» (Иер 6, 10, 16).
         Не пошедшие за Богом, уныло потащились вослед вывилонянам, которые отвели избранный народ в рабство. Начиналась история, в которой страдания и бедствия приняли угрожающий характер. Об этом будет книга Иезикииля.
       А.А. Олесницкий писал: «Иезекииль, сын Вузиев, священник, взятый в плен вместе с царем Иехониею, Даниилом и тремя отроками и живший там на реке Ховар. Откровения его начались в пятый год его переселения, или в седьмой год пред конечным разрушением Иерусалима (1:2). Почему же в самом начале книги первых откровений и видений Иезекииля называется тридцатым годом? "Здесь говорится не о тридцатом годе жизни пророка, как многие думают, и не о тридцатом годе юбилея, служащего годом отпущения, но о тридцатом годе, считая от двенадцатого года Иосии, царя иудейского, того года, когда в храме Божием была найдена книга закона" (Иероним. Толков. на кн. пр.Иезек. Гл.1, ст.1), ибо этот год замечательно совпадает с началом эры Набопаласара или основания великой Халдейской монархии. Пророческое служение Иезекииль проходил не менее 22 лет. Кончина его достоверно не известна. Псевдо-Епифаний говорит, что он, как и первые два пророка, умер мученической смертью, убитый за обличение идолопоклонства».
       Синопсис Иоанна Златоуста представляет следующее обозрение пророчеств Иезекииля: «В начале книги пророк созерцает херувимов и возбуждается от Бога безбоязненно проповедывать путь к жизни как нечестивым, так и праведным (гл.1-3). Далее получает пророк повеление указать некоторые символические образы: изобразить на кирпиче осаду Иерусалима; лежанием на одном боку и потом на другом известное число дней изобразить предстоящие народу бедствия в плену; снеданием хлеба, испеченного на навозе, и острижением волос изобразить погибель израильтян, опустошение и рассеяние (гл.4-5). Перенесенный Духом из Вавилона в Иерусалим, Иезекиль видит мерзости народа, идолопоклонство, казни, готовящиеся Иерусалиму, созерцает херувимов, пророчествует о верующих во Христа (11:19). В главе 12 предрекает снова пленение народа при Седекии и ослепление самого Седекии Навуходоносором. Тем же, которые думали, что возвещаемые бедствия относятся к отдаленным временам, говорит, что они придут скоро, и угрожает ложным пророкам, предвещавшим ложный мир. Вновь представляет образы: виноградного дерева, назначенного для сожжения и означавшего конечную погибель иудеев, и благообразной, но развратной жены, изображавшей иудейскую столицу и заключавшей в себе больше мерзостей, чем было их в Содоме и Самарии. Но, возвещая ей казнь, пророк предсказывает и иной, вечный союз ее с Богом: возставлю Аз завет Мой с тобою (16:62). Это обетование надлежит относить к верующим во Христа. Далее о верующих во Христа надлежит разуметь место: понеже на горе Моей святей, на горе высоце Мзраилев, глаголет Адонаи Господь, тамо послужат Ми весь дом Израилев до конца (20:40). Далее, после изображения многоразличных мерзостей Израиля и грядущего на них наказания, излагаются пророчества на других народов: на аммонитян, идумеев и других иноплеменников (гл.25), на Тир и Сидон, и плач о нем, и возвещение тяжких наказаний князю их (26,28), на египтян и царя египетского (29-32) и на идумеев (35), на Гога и Магога, которые нападут на иудеев по возвращении их из Вавилона, но будут побеждены. Некоторые понимают сие в иносказательном смысле о Церкви, о Диаволе и гонениях, которые в разное время воздвигаемы были на Церковь нечестивыми царями. В главе 34-й, говоря против пастырей Израильского народа, пророк предвозвещает, что будет дан единый лучший Пастырь (ст.22-230, а в главе 37-й видит поле, полное костей сухих и произносит на них пророчество. Здесь же пророчествуется о Заровавеле, который соединит иудеев и израильтян и един будет царем их, хотя место сие можно разуметь и о Господе Иисусе Христе. В последней части книги (40-48) пророчествуется о построении нового храма и о восстановлении законного богослужения, чего ожидают иудеи доселе, но что уже исполнилось во время Ездры и Зоровавеля. Предсказанное здесь построение храма и вода, мало-помалу вытекающая и умножающаяся (гл.47), могут означать обращающихся ко Христу, которые, некогда быв мертвыми, ожили, уверовав в него». «Если прочитаем внимательно последние главы Иезекииля и книгу Иисуса Навина, то увидим, что изображаемое в книге Нивина, как свершившееся на земле, у Иезекииля духовно обещается на небеси. Нав.13. Иезек.40:48» (Иероним. Против Иовиниана. Книга 2). В виду такого высокого пророчественного значения последних глав книги пророка Иезекииля, иудеи допускали к чтению их только достигших уже тридцатилетнего возраста; то же правило соблюдалось и о первых главах книги Иезекииля» (Иероним. Толков. на Иезекииля. Предисловие).
         Важно было в этой книге удивительное явление воскресения человеческой плоти, видимое пророком явно. Человек получал явное обетование о своей будущей жизни. Это было откровение надежды. Отныне человек мог не бояться смерти, ибо знал, что Господь воскресит его. В дни, когда скорбь и отчаяние поселились в сердцах избранного народа, чудо воскресения стало спасительным и промыслительным в судьбах народов Ближнего Востока. Именно, находясь в вавилонском плену, израильский народ получит откровение о Спасителе, которое возвестит другой великий пророк – Даниил.
       «Бог, промышляя об иудеях, устроил, что вместе с ними был взят в плен и блаженный Даниил, который, обилуя из детства Божественною благодатию, снискал великое дерзновение пред державствовавшим и стал полезен не для него только, но и для всех подданных его» (Феодорит, Толков. на Даниила. Предисл.). Значение пророка Даниила и его книги блаженный Иероним определяет такими общими чертами: «Это есть пророк, последний из четырех, пророк, знающий времена, ясною речью предвозвещающий о каине, без помощи рук оторвавшимся от горы и ниспровергшим все царства» (Иероним. Посл. к Павлину. Об изучении Священного Писания). Частное же содержание книги Даниила Синопсис Иоанна Златоуста излагает таким образом: «Сначала (в первой главе) изображается, как Даниил т его сверстники были избраны для служения Навуходоносору и поручены начальнику евнухов для обучения, как они, вместо царских явств, питались злаками земными и, по представлении царю, найдены всех мудрейшими. Содержание второй главы: Навуходоносор видит сон и умерщвляет волхвов, которые не могли рассказать сего сна, им забытого. Даниилу и его друзьям угрожала та же участь, но Бог спас их, открыв Даниилу тайну сна в ночном видении. Камень, не руками отторженный от горы (2:45) есть Христос, потому что И.Христос родился от Девы без семени мужа. Содержание третьей главы: Поставив золотой истукан, Навуходоносор повелевает поклоняться ему и ввергает в огненную пещь трех отроков, не поклонившихся. Когда же, затем, сии три отрока остались невредимыми в пещи и воспели хвалу Богу, между тем как разжигавшие пещь халдеи были убиты пламенем, то царь удивился силе Божией, почтил отроков властию над иудеями и повелел казнить смертию всех хулящих Бога. Содержание четвертой главы: Навохудоносор снова видит сон о древе великом, предназначенном к посечению. Между тем, как мудрецы Вавилонские не могут изъяснить его, Даниил изъясняет и дает царю совет искупить свои беззакония благотворениями. Скоро сон сбывается над Навуходоносором, который и прославляет за сие Бога пред всем царством. Содержание пятой главы: По приказанию царя Валтасара, сына Навуходоносора, были принесены на пиршество священные сосуды, взятые из иерусалимского храма, и пиршествовавшие пили из них; тогда явилась кисть руки человеческой, начертавшая на стене некие письмена, которых не могли прочесть вавилонские мудрецы, а Даниил прочел и объяснил, за что и обличен был в порфиру. Содержание шестой главы: Дарий Мидянин, приняв царство и поставив Даниила главным сановником, был склонен некоторыми сатрапами издать указ, по которому всякий, кто, в течение 30 дней, буде обращаться с прошениями к человеку какому или Богу, а не к царю, будет ввержен в ров львиный. Когда сие состоялось, то они, заметив, что Даниил молится Богу, донесли царю и настояли на наказании его; но и во рве львином Даниил остался невредимым. Тогда царь, освободив Даниила, отдал на растерзание львам его обвинителей и обнародовал повеление, чтобы чествовали все Бога (Данилова). Содержание седьмой главы: Даниил видит видение символических зверей: львицы, изображавшей царство Ассирийское, медведицы - царство Мидийское и Персидское, рыси - царство Македонское и четвертого страшного зверя - царство Римское; здесь же пророчество о Христе и о нечестивом Антиохе. Содержание восьмой главы: Под образом овна и козла, из коих последний поразил первого, Даниил предсказывает, как Александр Македонский разрушит царство Персидское».
      «Глава девятая определяет время пришествия Христа семидесятью седьминами, из которых семь седьмин отделяются для восстановления храма и Иерусалима, затем 62 седьмины назначаются до явления Христа и полседьмины для утверждения Нового Завета Его смертию. В главах 10,11 и 12 описывается видение Даниилом перемен царства Персидского, Македонского и других, видение Царицы южной, церкви Нового Завета, будущего воскресения и антихриста. Последние две главы: 13-я о Сусанине и 14-я о сокрушении Вила и умерщвлении дракона, суть неканонические прибавления, не находящиеся в еврейской Библии» (А.А. Олесницкий).
     Бл. Феодорит в своем «Толковании на видения пророка Даниила» обвиняет иудеев за то, что в своих списках они отделяют книгу Даниила от книг пророческих. «Это есть ухищрение иудеев, имеющее особенную цель. Поелику Даниил яснее всех прочих пророков предвозвещал пришествие Иисуса Христа, означив даже число лет до Его пришествия и изобразив бедствия, какие постигнут иудеев за неверие в Него, то иудеи, как враги истины, осмеливаются утверждать, что предсказавший сие не был пророк. Впрочем, и не удивительно, если иудеи, восставшие с неистовством на Единородного, клевещут и на слуг Владыки». «Но что древние иудеи бл. Даниила называли великим пророком, свидетель тому достойный вероятия есть Иосиф, еврей, не принявший христианской проповеди, но не решившийся и утаить истину. В своей десятой книге «Иудейских Древностей» он говорит о Данииле: ему, как одному из величайших пророков, все было даровано в необычной мере; написанные им книги и доныне читаются нами, и мы уверяемся из них, что Даниил беседовал с Богом; он не только пророчествовал о будущем, но и определял время, когда совершится предреченное».
        Итак, мир знал уже времена пришествия Мессии. И не было уже оправдания тем, кто прикрывался незнанием Его прихода. К IV веку, к эпохе македонских войн, начиналось великое смешение культур и цивилизаций. Особенно это смешение бурно происходило в царство Александра Македонского и его диадохов, которые, несмотря на то, что разорвали громадное царство на части, в то же время оставались в рамках культурного эллино-восточного ареала.
           «Вместе с новым социально-экономическим этапом не мог не появиться и новый политический этап. <…> вместе с ростом демократии росли и аппетиты, как непосредственно-жизненные, так и общекультурные. Для их удовлетворения нужны были завоевания, ибо внутренние ресурсы после использования старинных аристократических культурно-социальных ресурсов были уже исчерпаны. Но большие завоевания требовали совсем других политических и военных горизонтов. Маленький, миниатюрный классический полис был для этого негоден. Значит, уже по одному этому должно было произойти небывалое для классикиукрупнение государств. Но это значит также и то, что Греция, как неспособная к государственному универсализму, должна была уступить место новым странам и пойти на потерю своей независимости. Греция попала под власть македонских царей и римлян не потому, что те были очень сильны, а она слаба ("слабость" не помешала Греции разбить персов в период греко-персидских войн в V в.), а потому, что подпадение под чужую власть делало Грецию членом огромного, а потом и универсального государства, универсализм же повелительно требовался ростом производительных сил, принимавших внутреннесубъективную форму. Завоевания Александра Македонского, как и позже римские завоевания, есть не прихоть отдельных политиков и честолюбцев, а суровая диалектическая необходимость античного социально-исторического процесса в целом. В эту эпоху на очереди стояло образование мирового государства вместо миниатюрного греческого полиса. Только мировое государство могло дать ресурсы для растущих культурных и социально-политических потребностей» (А.Ф. Лосев).
            В этот мир вместе с пророчествами иудеев, входила и философия Аристотеля. Эта философия оказало существенное влияние на развитие зарождающейся эллино-восточной цивилизации.
        «Аристотель родился в 384/383 гг. до н. э. в Стагире, на границе с Македонией. Его отец по имени Никомах был врачом на службе у македонского царя Аминта, отца Филиппа. Вместе с семьей молодой Аристотель жил некоторое время вблизи царских чертогов в Пелле, наблюдая придворную жизнь. Восемнадцати лет отроду, став сиротой, в 366/365 г. он прибывает в Афины, чтобы поступить в Платоновскую академию, где он и созрел как самобытный философ, на что понадобилось добрых 20 лет. Он оставался в стенах Академии вплоть до смерти Платона. Определенно, в течение этих лет Аристотель хорошо усвоил платоновские принципы, защищая их и одновременно подвергая критике, пытаясь придать им новое направление. "Земную жизнь пройдя до середины", т. е. в 347 г., в год смерти Платона, наш герой покидает Академию, поскольку Спевсипп придал школе направление, во всем иное, нежели того хотел уже созревший духовный мир Аристотеля. Он оставляет Афины и направляется в Малую Азию» (Дж. Реале, Д. Антисери).
        Можно сказать, что синкретизм культур не мог не отозваться в сознании философа. Неизвестно, что конкретно вкладывал в сознание царевича Александра его учитель, призванный Филиппом из Азии. Вряд ли он желал, чтобв варвары эллинизировались, но его гениальный ученик пошел по пути не просто завоеваний, но утверждения новой греко-восточной цивилизации. Эллинский мир встречался с миром магов и пророков. Это была встреча Богословия и философии. Надо сказать, что примерно к III веку до Р. Х. эллинская философия, как и иудейское Богословие, в основном, в своем фундаменте, сформировались. Впереди будут семьдесят  толковников Св. Писания и встреча Востока с великом Аристотелем.
       До нас дошли многочисленные творения философа.  «Корпус Аристотеликум» открывается «Органоном», в котором собраны позже трактаты по логике: «Категории», «Об истолковании», «Первая аналитика», «Вторая аналитика", «Топика», «О софистических опровержениях». За ними следуют: «Физика», «О небе», «О возникновении и уничтожении», «Метеорологика». Произведения по психологии: «О душе», «Малые труды по естествознанию». Наиболее знаменитое сочинение – «Метафизика» - состоит из 14 книг. Этическое учение представлено в «Никомаховой этике», «Большой этике», «Эвдемовой Этике», «Политике». Биологические труды: «История животных», «О частях животных», «О передвижении животных», «О происхождении животных». Осталось упомянуть «Риторику» и «Поэтику».
         Аристотель пытался осмыслить практически все мироздание. В этом плане он следовал в русле Сократа и Платона. В начале своего философского пути Аристотель – безусловный платоник и метафизик. Диоген Лаэрций писал, что «Аристотель был самым гениальным из всех учеников Платона». Однако ученик отдает предпочтение логосу, нежели орфической вере Платона. Кроме того, сократовские размышления Платона часто вели его учеников к дальнейшему поиску Истины, но не представляли собой четкой системы мироздания, являясь незаконченными построениями.
        Для Аристотеля важна система. «Аристотель разделял науки на три больших раздела: 1) теоретические науки, т.е. те, которые ведут поиск знания ради него самого; 2) практические науки, которые добиваются знания ради достижения морального совершенствования; 3) науки продуктивные, цель которых - производство определенных объектов. По критерию ценности и достоинства выше других стоят науки теоретические, образованные из метафизики, физики (в т.ч. психологии) и математики.
         Что же такое метафизика? Известно, что термин "метафизика" (буквально то, что после физики) не аристотелевский. Введен он либо перипатетиками, либо в связи с изданием сочинений Аристотеля Андроником Родосским в I веке до н.э. Сам Аристотель употреблял выражение "первая философия" или "теология" в отличие от второй философии как физики. "Первая философия - это наука о реальности-по-ту-сторону-физической". Собственно аристотелевский смысл этого понятия означает любую попытку человеческой мысли выйти за пределы эмпирического мира, чтобы достигнуть метаэмпирической реальности.
       Четыре определения дает Аристотель метафизике: а) исследование причин, первых. или высших начал; б) познание "бытия, поскольку оно бытие"; в) знание о субстанции; г) знание о Боге и субстанции сверхчувственной. Аристотель дает разметку силовых линий, по которым развивалась твоя предыдущая спекулятивная мысль от Фалеса до Платона, при этом объединяет их с блеском и виртуозностью в мощный синтез. Однако заметим, что эти четыре определения метафизики находятся в гармонии не только с предшествующей традицией, но и, замечательным образом, между собой. Действительно, кто ищет причины и первопринципы необходимости, должен встретить непременно Бога, ибо он - первоначало по преимуществу. Задаться же вопросом, - что есть бытие, - значит, оказаться перед проблемой, существует ли только чувственно воспринимаемое бытие, или же есть также сверхчувственное, божественное. Вопрос - "Что такое субстанция?" - включает в себя и проблему: "Какие типы субстанции существуют"; т.е. встречный характер этих дефиниций очевиден.
       Но вот вопрос: а зачем нужна метафизика? Метафизика - наиболее возвышенная из наук, говорит Аристотель; и просто потому, что она не связана с материальными нуждами, она не преследует эмпирические или практические цели. Другие же науки подчинены этим целям, а потому ни одна их них не самоценна и значима лишь постольку, поскольку оправдана эффектами, к которым ведет. Метафизика имеет сама в себе свое тело, и потому эта наука в высшей степени свободна, ибо она самоценна. Все это значит, что метафизика, не связанная с материальными запросами, всё же отвечает на запросы духовные, т.е. такие, которые проявляются, когда удовлетворены физические потребности. Это чистая жажда знания, страсть к истине, удерживающаяся от лжи. Это радикальная необходимость ответствования на "почему", и особенным образом, на "последнее почему".
       Поэтому, - заключает Аристотель, - "все прочие науки более необходамы людям, но ни одна из них не превзойдет эту" – метафизику» (Дж. Реале, Д. Антисери).
        Метафизика открывала реальности, которые можно было бы назвать метареальности. Что же исследовал в своей метафизике Аристотель? В первую очередь он пытался определить первопричины, которых было, по его учению, четыре: 1) причина формальная, 2) причина материальная, 3) причина действующая, 4) причина финальная.   
        Первые две причины представляли собой сущность и материю. Материя – это собственно человек, а сущность – его душа. Другие две причины вытекают из предыдущих: двигательная (т.е. родители, давшие жизнь человеку) и финальная (т.е. цель, в направлении которой развивается человек).
        Понять метафизику Аристотеля можно, если внимательно вникнишь в Бытие и его смысл. «Второе определение метафизики, как мы уже видели, дано Аристотелем в онтологическом ключе: бытие как таковое. В этом метафизика не совпадает ни с одной из частных наук: ведь ни одна из них не знает бытия в его универсальности, но, ограничив себя частью его, каждая из них изучает характеристики этой части. Метафизика идет к первопричинам бытия как бытия, к такому "почему", которое дает основание реальности в его тотальности.
       Так что же такое бытие? Парменид и элеаты понимали бытие как единое в его однозначности и унитарности. Платон пошел значительно дальше, введя понятия "небытия" как отличного, что позволяло оправдать множественность интеллигибельного. Однако Платону не хватало мужества ввести в сферу бытия чувственный мир, он назвал его промежуточным (metaxy) между бытием и небытием. Аристотель реформирует и преодолевает онтологию элеатов. Бытие имеет не одно, но много смыслов. Все, что не есть чистое ничто, по праву входит в сферу бытия, как чувственное, так и умопостигаемое. Но множественность и разнообразность смыслов бытия не ведут к чистой омонимии, одноименности, ибо каждый из них имеет общую связку, т.е. структурно соотнесен с субстанцией. Ведь бытие есть либо субстанция, либо ее аффект, либо активность субстанции, в любом случае, нечто-имеющее-отношение-к-субстанции.
Более того, Аристотель ищет некую схему, которая собрала бы все возможные смыслы бытия, группируя их по четырем позициям: 1) бытие как категории (или бытие в себе). 2) бытие как акт и потенция, 3) бытие как акциденция, 4) бытие как истина (небытие как ложь).
       1) Категории представляют главную группу значений бытия, или, как говорит Артстотель, высшие роды бытия. Их десять: 1. Субстанция, или сущность. 2. Качество. 3. Количество. 4. Отношение. 5. Действие. 6. Страдание. 7. Место. 8. Время. 9. Иметь. 10. Покоиться.
Возьмем последние две в скобки, ибо Аристотель редко их упоминает (возможно, они были введены ради пифагорейской декады). Очевидно, что автономное существование имеет лишь первая из них, остальные, без сомнения, основаны на ней, отсылают к ней.
       2) Вторая группа значений бытия - потенции и акта - весьма существенна. Они и в самом деле изначальны, ибо их нельзя определить через другое, но только взаимообразно, через связь их между собой. К примеру, есть громадная разница между слепым и тем, кто будучи зрячим, закрыл глаза. Первый фатально незряч, второй имеет эту способность, но в потенции, и лишь закрыв глаза, актуально. Зерно, росток рассады - это урожай в потенции. Мы увидим позже, насколько существенную роль играет в аристотелевской системе это разделение, посредством его разрешаются любые апории в разных плоскостях.
     3) Бытие акциденций - это бытие случайное и непредвиденное, т.е. тип бытия, который не связан с другим бытием существенным образом (чистая случайность, к примеру, что я сижу, или что я бледный): этот тип бытия является таковым "не всегда и не по преимуществу ", но иногда, по случаю.
     4) Бытие как истина - это тип бытия, который принадлежит собственно человеческому интеллекту, рассматривающему вещи как соответствующие реальности, либо как не соответствующие ей. Небытие как ложь имеет место тогда, когда разум соединяет с реальностью несоединимое, а разъединяет то, что не подлежит разобщению.
      Этот последний тип бытия изучает логика. По поводу третьего типа бытия не существует науки, ибо лишь необходимое, а не случайное, может быть его предметом. Первые две группы значений образуют предмет метафизики, в особенности, проблему субстанции: что такое бытие? - какова субстанция? - вот вечный вопрос метафизики» (Дж. Реале, Д. Антисери).
      Аристотель откроет сверхчувственноую субстанцию, но главный вопрос, который волнует ищущего путника – это проблема Бога. Вот здесь Аристотель в русле эллинской традиции. Его Бог – чистый интеллект, не способный на любовь. Ведь любовь для греков – это «желание обладать тем, чего у тебя нет». Эллин не может себе представить любовь бескорыстную. Поэтому, встречаясь с удивительной бескорыстностью Востока, эллин в первые века совместного бытования пребыал часто в недоумевании. Ему было знакомо самопожертвование (достаточно вспомнить 300 спартанцев), но это была жертва во имя своей родины и своих близких, это была защита своего мира, в который врывались чужаки. Вспомним убийства Одиссеем претендентов на руку Пенелопы. Он их не просто убивал, он защищал свой мир, и ради этого он готов был пожертвовать всем что угодно. Милости в этой истории никакой. Несчастных убивали как собак только за то, что они посмели пересечь границы мира семьи Одиссея. Для эллинов это было преступление, и потому поступок итакского царя вызывал только восхищение.
       Величие же Аристотеля в том, что он приблизил два мироощущения друг к другу. Особенно это явлено в области психологии. Аристотель четко выявил душу человека, определив в ней трехчастное построение. «Необходимо считать душу субстанцией, формой физического тела, имеющего жизнь в потенции, но субстанция как форма есть энтелехия (акт); душа, следовательно, есть энтелехия таким образом устроенного тела», «душа - первая энтелехия физического тела, имеющего жизнь в потенции». Вот эту энтелехию он подразделил на три части: «душу вегетативную, «душу чувственную»,  «душу рациональную». Вегетативная – отвечала за биологическую активность; чувственная – вожделением и движением; рациональная – эта мысль. «Органы чувств не бывают вне тела, - писал Аристотель, -  понимание же самостоятельно».
       Понимание представляет собой способность и потенцию познавать формы,которые,  в свою очередь, содержатся потенциально в ощущениях и фантазиях. Но что-то должно,  перевести эту двойную потенциальность в актуальность. Мышление притягивает формы, концентрирующиеся в образах, актуализируя их в виде обработанных понятий. Проделанная таким образом дифференциация до сих пор вызвает многочисленные споры Отличие «интеллекта актуального» от «интеллекта потенциального» Аристотель объяснял так: «действительно, ведь и свет имеет цвета в потенции и цвета в акте. И этот интеллект, отделенный, бесстрастный, несмешанный и чистый по своей сути, есть агент, превосходящий то, на что воздействует... Отделенный (от материи), он есть именно то, что он есть, и только это бессмертно и вечно».
      Философ полагал, что этот активный интеллект - душа, не соглашаясь со своими современниками, для которых действующим интеллектом был Бог. Аристотель считал, что «интеллект приходит извне и, как таковой, он божественен», «в то время как низшие способности души уже потенциально есть в мужском семени, с которым они попадают в новый организм, формирующийся в материнском лоне. Приходя издалека, интеллект остается в душе в течение всей жизни человека. Утверждение о том, что интеллект дан извне, означает, что он несводим к телу по внутренней своей природе, ибо трансцендентен по отношению к чувственному; что в нас есть метаэмпирическое измерение, сверхфизическое и духовное. Это - божественное в нас.
      Но, если действующий интеллект не есть Бог, он все же отражает божественные черты, прежде всего, абсолютную бесстрастность» (Дж. Реале, Д. Антисери). «Интеллект, - говорит Аристотель, - есть субстанциональная реальность и не подлежит порче. В самом деле, если бы он разрушался, то слабел бы, как дряхлеют старики. Случается, напротив, тоже, что случается и с органами чувств. Если бы старик обрел здоровые глаза, то видел бы как молодой человек. Старостью мы обязаны не душе, но субъекту, телу, в котором она находится, как это имеет место в случае опьянения или другой болезни. Мыслительная активность ослабевает, когда какая-либо внутренняя часть тела ослабевает или разрушается, но сама по себе она бесстрастна. Рассуждать, любить или ненавидеть суть аффекты не интеллекта, но субъекта, обладающего интеллектом, поскольку он им обладает. Поэтому человек умирающий не помнит и не любит. Помнить и любить - не собственные функции интеллекта, но субстрата, подверженного разрушению, интеллект же - нечто определенно наиболее божественное и невозмутимое».
       «Как и в «Метафизике», Аристотель принял понятие Бога со множеством вытекающих из него апорий. Утверждая, что духовное - в нас, он столкнулся с неразрешимыми затруднениями. Например, индивидуален интеллект или нет? Каким образом он приходит извне? В каком отношении состоит он с нашим я, нашей индивидуальностью? С моральным поведением? Совершенно ли он во власти эсхатологической судьбы? Как и почему он переживает тело?
       Некоторые их этих вопросов даже не были подняты Аристотелем, и, чтобы получить структурно адекватные ответы, нужно было ввести понятие творения, чуждое Аристотелю, а также античности в целом» (Дж. Реале, Д. Антисери).
        Не понимая всего в мироздании, Аристотель в то же время, как истинный представитель античного мира, пытается определить такую категорию бытия, как счастье.  «Благо человека состоит в активности души, согласной с добродетелью, а коли добродетелей души много, - то в согласии с лучшей и наисовершенной из них. Но, следует добавить, - и в жизни исполненной. Ведь и в самом деле, одна ласточка не делает весны, ни даже дня весны: один день не делает человека блаженным и счастливым».
         Итак, разумное философствование приближает человека к счастью. Ратсительная жизнь не может даровать блаженство. «Рациональная душа, вот доминанта и драгоценнейшая часть, в которой всякий себя находит» - писал Аристотель.
      Таким образом,  счастье заключалось в разуме человека. Но человек – это не только разум. В душе «есть нечто, чуждое разуму, что ему противоречит и сопротивляется», но что, безусловно. в нем участвует. «Вегетативная часть никак не участвует в разуме, в то время как способность желать, аппетиты, так или иначе в нем участвуют, заставляя его слушать себя и подчиняться», - писал Аристотель. В господстве над этой частью души и сотоит «этическая добродетель», которая достигается особым поведенческим комлексом привычек и поступков: «...завоюем же добродетель, действуя также, как в прочих искусствах: умения, которые надобно иметь прежде, чем начать делать, мы обретем, делая, подобно тому, как зодчим становится тот, кто строит, а музыкантом тот, кто без устали играет».
       Таким образом, добродетели становятся «способом бытия», в котором человек формирует свою самость. Все добродетели регулирует разум, он, зная «точную меру», ведет человека к высшей добродетели, которая есть справедливость. Справедливость толкает наш разум к познанию Божественной реальности и мудрости – метафизики. Истинное счастье – в познании мужрости (Софии), проходящее в активном созерцании. Тот, кто стремится к мудрости, познает истинное благо. Аристотель подтверждает, что «добродетельный человек умеет в чем угодно разглядеть благо и добро, поскольку это правило и мера любой вещи». Но как становятся добродетельными? На этот вопрос точного ответа нет.
      Поиск личного блага приводил древнего эллина к общественному благу. Греки считали, что общественное благо неразрывно связано с личным. «Тот, кто не может войти и составить часть некоего сообщества, кто не нуждается ни в чем, ни в ком, достаточен самому себе, то, не являясь частью государства, он - либо зверь, либо Бог» - утверждал Аристотель.
       Однако не всех философ считал гражданами. Он еще в реалиях современного мира. Например, не признавал в рабах человеческого. Раб, - это «инструмент, предшествующий и определяющий другие инструменты». «Все люди отличаются от себе подобных также, как душа отличается от тела. Человек - тогда животное, когда лучшее из того, что он имеет - это тело, он принадлежит к рабам по природе, а потому лучшая участь его - находиться в подчинении, быть во власти кого-то».
         Данное утверждение противоречит системе самого философа, но эта была его близорукая дань античной эпохе. Его же граждане – это активные участники политики. Здесь он признавал, что существует демократия и олигархия, но, следуя своей «точной мере» полагал, что государственное устройство должно быть посередине, между демократией и олигархией. Аристотель видел достоинства в олигархии, как хранительнице традицей, и в демократии, как выразительнице народной воли. Его государство – это умеренность во всем. Цель граждан – стремиться к миру, чтобы достигать Прекрасного и Совершенства. В этом смысле он понимает, например, задачи риторики, которую Платон считал одной из форм лжи. Для Аристотеля риторика – это метод убеждения, искусство анализа, способ нахождения истины. Иначе, чем Платон, смотрит Арпистотель и на искусство. В искусстве, в частности в поэтике, он различает два понятия: мимесис и катарсис. Мимесис - подражание феномена, которые, согласно Платону, сами представляют собой подражагние идеям. Искусство у Платона представет копией копии. Для Аристотеля же «артистический мимесис» представляет собой такую форму активности, в результате которой создаются новые объекты и новые измерения этих объектов. «Цель поэта, - рассуждает Аристотель, - говорить не о том, что уже случилось, но о том, что должно бы случиться с той или иной степенью необходимости. В самом деле, разница между историком и поэтом не в том, что один выражается в прозе, - другой в стихах (сочинение Геродота и в стихах не перестало бы быть историческим). Разница - в том, что первый говорит о бывшем, поэт - о том, что должно быть. Именно поэтому поэзия более благородна и более философична, ибо она трактует об универсальном, история же погружена в частное, неповторяющееся».
         Подражание представляет собой сферу возможного и подобного. «Если природа искусства заключена в подражании реальному в пространстве возможного, его цель - в «очищении от страстей». Аристотель ссылается на трагедию, которая, возбуждая в публике сочувствие и ужас, способствует выходу страстей и очищает душу. Аналогичный эффект дает музыка.
        Что же подразумевал Аристотель под «очищением от страстей»?
        Некоторые полагают, что речь идет об очищении в моральном смысле, т.е. об элиминации продуктов моральной порчи. Другие интерпретируют "катарсис" как освобождение от страстей в физиологическом смысле слова, как средство обновления эмоциональной сферы. Из немногих текстов Аристотеля на этот счет следует, как представляется, понимание такого освобождения, которое сопутствует искусству, того которое сегодня мы называем "эстетическим наслаждением". Платон осуждал искусство за то, что оно развязывает эмоции, чувства, которые начинают доминировать над рациональным. Аристотель переворачивает логику Платона: искусство не нагружает, но разгружает, расслабляя эмоциональную сферу. А тот тип эмоций, который культивирует подлинное искусство, не только не подавляет рациональную сферу, но, напротив, оздоровляет ее» (Дж. Реале, Д. Антисери).
        Надо признать, что именно катарсис вошел в сознание эллинской цивилизации, положив начало положительному отношению к искусству, находя в нем необходимые для человека моменты бытия, способные не только очитсить естество, но и преобразить его.
                ***
       В IV веке до Р.Х. эллинизм, как уже было отмечено выше, вступал в новую фазу своего развития. Он все более охватывался космополитическими идеями. Революция Александр Македонского сблизила доселе противоположные культуры. И вот уже в Сирии и Палестине бродят философы-эллинисты в поисках Истины и Неведомого Бога. Они вышли из греческих пещер, чтобы в пустынях Азии и Востока найти тот несбыточный идеал, который искал еще Пифагор. Эллин, мечтая о всемирной системе ценностей, где время, этот подвижный образ вечности, по Платону, стирает грани пространства, превращал время в неподвижный образ вечности. Эллин становился гражданином мира.
        «Потерянный в большом мире, утративший прочную связь с общиной,  средний человек уже не может жить "как все", ибо все теперь живут по-разному. Города с огромным населением, часто собранным со всех концов света, мало походят на прежние полисы. Многолюдство и  одиночество,  как  говорил  Бодлер,  понятия тождественные. Именно эти Александрии с их  прямыми  однообразными  улицами, мноюэтажными домами и разноязычными  толпами  становятся  родиной  античного индивидуализма. Человек силится противопоставить массовому – свое» (А. Мень).
       С одной стороны, то, что были раздвинуты рамки полиса, носило положительный характер, раздвинулся кругозор, но, с другой – было нарушено тождество человека и гражданина. В эллинстических монархиях появился новый тип – подданный. Этот тип хотел самоопредилиться, и его самоопределение вылилось в поиск собственной индивидуальности. Началось узнавание своей персоны. Это узнавание неизбежно привносило в сознание такое сущностное понятие как свобода. Рождается этика, в которой человек ощущал себя автономным по отношению к обществу, где решения принимались монархом. Сам монарх стал ощущать себя личностью, способной принять решения, исходя из своего понимания действительности. Но каковы эти решения? Носят ли они характер добродетели и соответствуют ли назначению человека? Да и кто он, человек, в новом изменчивом мире, в новой эпохе, которую принято называть античным эллинизмом. Какого человека искал Диоген Синопский, когда ходил по городу с фонарем с возгласом: «Ищу человека». Он искал человека, который живет, следуя предназначению, для которого не важно внешнее, который сообразует жизнь со своей природой. «Киник Диоген, - свидетельствует античный источник, - повторял, что боги даровали людям средства к жизни, но они ошиблись насчет этих людей». Диоген считал, что человек имеет все, чтобы достичь благо, необходимо только знать требования своей природы. Природу же нужно воспитывать аскезой. Отсюда – презрение к наслаждениям, презрение к комфорту. Диоген и его последователи к общественной деятельности относились крайне отрицательно. Его отечество – вся вселенная. Видимо, для самозащиты, Диоген называл себя «собакой» (ки-не); оскорбительное для других, это имя обозначало для него того, кто «торжественно приветствует дающего, лает на тех, кто не дает, и кусает тех, кто отбирает». Философское течение от слова ки-не получило название киников.
        Диоген, без сомнения, заявил о новом отношении к бытию. Это понимали и его современники, воздвигнувшие ему мраморный памятник в виде собаки с надписью: «Даже бронза ветшает со временем, но слава твоя, Диоген, во веки не прейдет, ибо лишь ты сумел убедить смертных, что жизнь сама по себе достаточна, и указать наипростейший путь жизни».
         Начиная с Диогена, ценностью жизни становится не место в социальной лестнице, но мудрость, которую можно постигнуть будучи бедняком. Вспомним «бедняков Господних». Его последователь Кратет считал, что бедность – это благо, которое даровано философам. «Продав свою часть наследства, - сообщает один древний источник, - он выручил 200 талантов и раздал их согражданам. Он оставил свои пастбища и овец, а последний грош бросил в море. Банкиру же оставил распоряжение, что если его дети останутся невеждами, то отдать им деньги с его счета, если же станут настоящими философами, то тогда его деньги отдать нуждающимся, ибо в этом случае им не понадобится решительно ничего».
        Киник должен был быть аполитичным. Для мудреца нет и не может быть никакого прибежища.  Александру, который спросил Кратета, не желает ли он видеть свой родной город заново отстроенным, он ответил: «А зачем? Придет другой Александр и все разрушит». «Моя родина, - писал Кратет, - не одна только башня, крыша, но то место, где возможно жить пристойно, так что любая точка универсума - мой город, мой дом».
      Однако кинизм не смог стать той философией, которая бы стала смыслом жизни всего зллинского мира. «Система киников не могла не провалиться в виду отсутствия у них чувства брезгливости, отвращения к грязи; без этого ничего не может быть правильного, ничего честного».
        Но почему Диоген и Кратет имели многочисленное воинство последователей? Причина, видимо, в том, что они в свой тревожный и трагический век развенчивали великие иллюзии, составлявшие образ жизни древнего эллина. Воздержание от иллюзий – станет общим место для все эллинистической философии. Кроме того, отрицание удовольствий, чрезмерности и очарованности. Однако их анархизм и экстремизм (например, Диогену ничего не стоило плюнуть человеку в лицо, назвав его самым непристойным местом) отталкивал. Важно и то, что последователи Диогена не отличались большим умом, и часто их лаяние превращалось в хамское поведение. Проявление индивидуальности граничало с пошлостью и отдавало беспробудным невежеством. Дж Реале и Д. Антисери отмечали:
    1) «Экстремизм кинизма заключается в том, что осуждение ценностей и пристрастий, освященных традицией, и преследование их без соответствующего выдвижения взамен альтернативных ценностей решительно ничего не спасает.
    2) Неравновесие в основе и нетрезвость духа киников состояла в сведении человека, в конечном счете, к животному началу, считая необходимыми потребностями животные, а значит, потребности примитивного человека, вместе с тем, запрашивая активность духовного плана, т.е. то, что примитивному человеку недоступно, поэтому сократовское «психе» было обречено.
     3) Наконец, духовная нищета кинизма заключается не только в том, что принижается наука и культура, но и в том, что философский аспект его редуцирован до такого уровня, на котором невозможно более никакое обоснование. Эмоциональное восприятие ценностей собственной миссии - единственное основание кинизма.
        Древние называли кинизм наиболее краткой дорогой к добродетели. Однако, мы можем сказать, что кратких дорог в философии, как и в жизни, нет. Это явно обнаружилось в стоицизме, где «дорога к добродетели» уже длинна, и чтобы завоевать души, следовало переосмыслить кинизм».
        Наряду с поисками философской истины следует отметить, что в эллинистическую эпоху происходит общее нравственное падение нравов. Кстати, и киники к браку относились прохладно, не считая обязательным хранить супружескую верность. Падение нравов неизбежно перекликается с общим отступлением от религии. Вера в старых богов превращается в анахронизм, который держался разве что в сельской местности. Все больше душу предавали воле случая – Тихе.
      «В развитых обществах религиозный упадок всегда  идет  рука  об  руку  с суевериями. Заклинатели, знахари, толкователи снов и маги прочно  и  надолго обосновываются в городах. Даже насмешник и богохульник в трудную  минуту  не прочь бывает обратиться к ним, либо "на всякий случай", либо смутно  веря  в существование чего-то таинственного и непостижимого.
      Более серьезные умы идут за ответом к философам.  В  рационалистический век их влияние возрастает как никогда раньше. Четыре школы времен эллинизма: скептическая, эпикурейская,  киническая  и  стоическая  -  получают  широкое распространение  в массах.  Философия  впервые   становится   по-настоящему популярной во всех слоях общества. Человек не ждет от нее теорий  о  небе  и земле; их в  изобилии  поставляет наука.  Теперь  людей  в  первую  очередь интересует, как научиться жить в этом мире спокойно и счастливо. Они  устали и мечтают о тихой пристани.
      Неудивительно поэтому, что среди эллинистических мыслителей  мы  прежде всего  находим  моралистов  и  учителей  жизни.   Они   не   вносят   ничего оригинального в метафизику. Теория вообще отступает у них на второй  план  в сравнении с практическими задачами. Философы заняты не судьбой  Вселенной  и человечества, а учасгью индивидуума. Они хотят без всякой мистики,  опираясь лишь на разум, найти спасение от зла, треволнений и несовершенств  жизни.  В этом они сближаются с учителями Индии и Китая, которые проповедовали в ту же эпоху» (А. Мень).
       Огромное влияние в эту сложную и многоцветную эпоху приобретает философия Эпикура. Эпикур считал, что основным моментом в познании мироздания выступают чувства. Чувства практически невозможно обмануть и они не ошибаются. Если бы чувство хоть раз обмануло, - ссылается на Эпикура Цицерон, - не было бы возможности верить ни одному из них. Можно сказать., что чувства для Эпикура выступают посланниками Бога. Вот его аргументы:  1) Ощущения суть аффекты, значит, они пассивны, т.е. производны от чего-то, что они адекватно отражают. 2) Ощущения объективны и истинны, что гарантировано той же атомистической структурой бытия. От вещей истекают комплексы атомов, образующих образы, или подобия, которые в точности воспроизводятся нашими чувствами путем проникновения в нас этих образов, «simulacra». Ощущения регистрируют эти образы, как они есть, а также те, что ошибочно называются иллюзиями, ибо - это различные формы проявления объекта, в зависимости от места и дистанции от нас; ясно, что объект вблизи нас будет отличаться от того, что вдали; это обстоятельство, в котором иные видят доказательство обманчивости чувств, на деле свидетельствует об обратном. 3) Наконец, ощущения - в силу своей нерациональности - не способны отнять или прибавить нечто от себя,, а, значит, они объективны
         Важным критерием истины для Эпикура выступают некие отпечатки чувственных впечатлений (пролепсис), предвосхищающие наш опыт и находящиеся в памяти. «Пролепсис» - «память о том, что часто представляется извне».
        Следующим критерием истины Эпикур считал страдания и наслаждения. Эти ощущения аксиологичны для философа и наиболее объективны, а раз объективны, значит способны совершить нравственный выбор. Но почему все-таки ощущения объективны? Да потому что, считал Эпикур, они очевидны. Очевидность помогает нам не совершить ошибку. Но что остается мышлению? Мышление, по мысли философа, не воспринимает очевидность непосредственно, но опосредованно. Рождается мнение, которое может быть истинным или ложным. Верными Эпикур полагает те мнения, которые, во первых, получают подтверждение в опыте и в сфере очевидного; во-вторых, не получают опровержения со стороны опыта и очевидного; в-третьих, не получают пробной аттестации.
       Размышляя об очевидном, Эпикур не мог не придти к изучению природы, ее физики. «Если не беспокоиться о небесных феноменах и не знать страха смерти, ее близкого дыхания, не искать границ наслаждения и страдания, то вряд ли нужна была бы наука о природе».
         Основания физики Эпикура Дж. Реале и Д. Антисери сформулировали так:
      1) «"Ничто не рождается из небытия", поскольку, в противном случае, нужно было бы признать, что нечто может возникнуть без порождающего семени, а также то, что нечто распадается в ничто, а, значит, признать исчезновение всего. Но, поскольку ничто не рождается из ничего и не исчезает насовсем, то реальность в ее тотальности была, есть и будет, как она есть, вне принципиальных изменений.
       2) Вся реальность образована из двух составляющих: тел и пустоты. Существование тел доказывается самими чувствами, существование же пространства и пустоты проистекает из факта движения, ибо для перемещения тел необходимо пространство. Пустота не есть небытие, а именно - пространство, "неосязаемая природа", по выражению Эпикура. Помимо тел и пустоты ничего третьего нет, ибо немыслимо ничто другое, что бы не обладало телесным эффектом.
       3) Реальность, в понимании Эпикура, бесконечна. Она бесконечна как тотальность, но бесконечны и ее составляющие: множество тел, пространство. Если бы множество тел было конечным, то они потерялись бы в бесконечном пространстве, а если бы пустота была конечной, то не смогла бы вместить бесконечные тела. Таковы аргументы против Платона и Аристотеля.
       4) "Тела" бывают сложными и простыми, абсолютно неделимыми. Делимость тел до бесконечности нельзя принять, так как это, в конечном счете, означает разрешимость вещей в небытие, что, по логике Эпикура, абсурдно.
       Понимание природы атома Эпикуром отличается от понимания Левкиппа и Демокрита по трем позициям:
      1) Древние атомисты выделяли как существенные характеристики атома - фигуру, порядок и позицию. У Эпикура - это фигура, вес и величина. Различия атомов по форме чисто количественные; это не качественные формы Платона и Аристотеля. Количественные различия, по Эпикуру, достаточны для объяснения существования феноменального многообразия вещей. Так же понятие величины достаточно для объяснения движения. Формы атомов различны и множественны, но их разнообразие не бесконечно, зато число их бесконечно.
     2) Второе отличие заключается в теории минимумов. Согласно Эпикуру, все атомы, от самых больших до самых маленьких, физически и онтологически неделимы. Однако, тот факт, что речь идет о телах, наделенных фигурой, значит, объемом, величиной, означает, что они должны иметь части. Очевидно, речь идет о "частях", онтологически неделимых, а только логически и идеально выделяемых, именно потому, что атом структурно неделим. В силу того же мотива элеатов невозможно, чтобы атомы уменьшались до бесконечности, но лишь до известного предела, который Эпикур называет "минимумом", или "единицей меры". При этом Эпикур говорит о "минимуме" не только относительно атомов, но и относительно пространства, времени, движения и т.н. "отклонения атомов".
        3) Третье отличие касается понятия первоначального толчка. Эпикур понимает движение атомов не так, как первые атомисты, - как равное во всех направлениях; для него движение - это падение вниз, в бесконечное пространство, под действием тяжести атомов. Тяжелые и легкие, все атомы падают (мышление же есть наибыстрейшее движение). Такая поправка к древним атомистам дает нам яркий пример малосимпатичного гибрида понятия бесконечного с сенсуалистским представлением, в котором неизбежны эмпирические, наглядные представления о верхе и низе. Понятно, что последние суть относительные понятия в рамках конечного.
Но почему же атомы не падают в бесконечности по параллельным траекториям? Для разрешения этого затруднения Эпикур вводит теорию "отклонения" (или деклинации) атомов, (по-гречески "clinamen"), согласно которой атомы в любой момент времени и в любой точке пространства могут отклоняться от прямой линии на минимальный интервал и могут встречаться таким образом с другими атомами.
       Однако теория "отклонения" была введена не только для физического обоснования, а, прежде всего, для обоснования этики. В системе античного атомизма господствует необходимость: фатум и судьба правят миром, для человеческой свободы места нет, а, следовательно, нет места для мудреца с его опытом жизни. "По правде говоря, лучше было бы верить в мифических богов, чтобы не быть рабами фатума, о котором говорят физики: мифы хотя бы оставляют надежду и утешительную возможность быть с Богами, в то время как фатум лишает и этого", - полагает Эпикур».
        Интересно, что Эпикуру часто приписывают отрицание богов и всякой религии, но это не так.  Его боги – это «не тело, но почти тело, не душа, но почти душа». Правда, весь свой космос философ строил на воле слепого случая. Отсюда своеобразная этика Эпикура
        Смысл жизни для него в безусловном наслаждении, а истинное удовольствие - это «отсутствие телесного страдания» или «ataraxia», т.е. невозмутимость души.  Вот что писал сам философ: «Когда мы говорим, что благо - наслаждение, то это не указание на обжор и лентяев, ветренников и прощелыг, которые игнорируют или не понимают нашего учения. Мы говорим и указываем на отсутствие телесного страдания, беспокойства. Это не непрерывные празднества, не томления младых дев, не все то, чем изобильный стол нас искушает, но трезвое обсуждение, доискивающееся последних причин каждого акта выбора или отказа, которое разоблачает все фальшивые мнения, от коих все душевные треволнения исходят».
        Если внимательно вчитаться в наследие Эпикура, то вдруг откроется, что разум все-таки будет судить те или иные поступки, но этот разум должен быть наделен практической мудростью, которая отметает все неестественное человеческому существу. Человеку свойственно чувство меры и необходимость мудрости заключена в следовании этой мере. Но как быть с болезнями и смертью? Они явно противоречат чувству наслаждения. Для Эпикура смерть – это распадение душевных и телесных элементов, после которого наступает бесчувствие. А раз так, о бояться не следует того, что преращает нас в ничто. Отсюда не следует пускаться в различные треволнения, ибо нас ожидает ничто, необходимо нслаждаться тем, чем обладаем в этой жизни. Кстати, поэтому философ устранялся от всякой политической жизни. . «Так освободимся же, - призывает Эпикур, - раз и навсегда из тюрьмы наших житейских забот и от политики». Политеческая жизнь превращает жизнь философа в неестественную суету, поэтому он стремится покинуть этот суетный мир. «Обратись к себе самому, особенно, если ты вынужден быть в толпе». «Скрывайся и таись», - лишь в обращении к самому себе может быть найдена атараксия, покой души. Высшее благо, по Эпикуру, не короны царей и земных богов, но «корона атараксии, что превосходит корону великих империй».
        Однако идея бесчувствия и превращения человека в ничто не могла не затронуть духовный мир в самое сердце. Человека лишали не только мифологической, но и религиозной реальности. Осознание своего неизбежного ухода, где не будет даже платоновской реинкарнации и продолжения бытия, приводило в отчаяние даже самые умные головы Античности. Недаром не справился с этими вопросами Лукреций, покончивший с собой в 44 года. Эпикур, высторивший свою систему смог преодолеть страх перед смертью, но это не могли сделать его последователи. В результате, эпикуреизм стал вырождаться в откровенную вакханалию и оргию безумных наслаждений. Терялась мера, человек не мог нащупать так необходимой нити с Божественным. Поэтому, совершенно очевидно, что необходимо было найти философский выход из образовавшегося тупика.
         Этот выход пытались найти Зенон, Кланф и Хрисипп, которых принято считать первыми стоиками. Эллинская Стоя родилась в Афинах, но ее оснаватель Зенон, был семитского происхождения, а Кланф и Хрисипп выходцами из Азии.
        «Доктрину Стои нередко называют «философией героизма». Это справедливо, но только тогда, когда речь идет об ее идеале совершенного мудреца. В целом же из всех эллинистических учений больше всего стоицизм отвечал требованиям среднего человека. Он не ставил все под сомнение, как скептицизм, не отрицал культуру, как кинизм, не подрывал, подобно эпикурейству, основы религии. В суждениях стоиков о познании было гораздо больше здравого смысла, доступного неискушенному человеку, чем в гносеологии других философов.
       Стоики апеллировали не только к разуму, но и к опыту, который был для них отправным пунктом философствования. Они доверяли свидетельствам чувств. По мнению Зенона, ощущения дают нам в основном достоверную картину мира. Если мы воспринимаем что-то, говорили стоики, значит, есть и нечто воздействующее на наши органы чувств. Непосредственный опыт предшествует мышлению, которое само по себе «подобно листу папируса, готовому воспринять надписи»» (А. Мень).
    Процесс познания стоики подразделяли на две ветви. «Сначала появляется представление, затем мышление, способное выражать то, что вызвано представлением, и передавать его речью» (Диоген Лаэртский). В своих лекциях Зенон прибегал к наглядной аллегории. «Вот образ, — говорил он, вытягивая раскрытую ладонь; затем слегка сгибал пальцы: — Вот согласие», то есть восприятие образа. И наконец, сжав пальцы в кулак, восклицал: «А вот постижение». Высшее же знание он обозначал жестом, в котором кулак сжимался пальцами второй руки. Иными словами, с каждой ступенью познания разум все больше контролирует и осмысляет данные опыта» (Цицерон).
       Реальность мира для стоиков была очевидной. Они говорили, что «представление не может возникать от несуществующего». В то же время ничего вне материи стоицизм не признавал. Но материя подразделялась на разумную и неразумную. Разумная – пневма, дух, неразумная – вещество. Разумное, дух управляет веществом. Естественно, что разумное начало управляет и Вселенной. «Существует Природа, которая объемлет в себе все мироздание и оберегает его; она не лишена ни чувства, ни разума, в самом деле необходимо, чтобы вся природа, которая не единична и не проста, но которая соединена и связана с чем-то другим, имела в себе некое управляющее Начало» (Цицерон).
        По убеждению стоиков, единое Божество одушевляет единый космос. Оно наполняет его, «как мед соты». «Сущность Бога все мироздание» (Диоген Лаэртский).
      Все мироздание управляется Мировой Душой, которая все приводит в определенную систему. «В самом деле, — писал Хрисипп, — если в природе существует нечто, чего не могли бы произвести человеческий ум, разум, сила, человеческое могущество, то ясно то, что создало это Нечто, лучше человека. И как его назвать иначе, чем Богом?»
      В этом утверждении еще не было огненной правды ветхозаветных пророков, но преодолевался античный скепсис, происходил поиск духовного начала. Вырабатывалось понятие о Едином Боге, который есть «живое совершенное Существо, бессмертное, разумное, умопостигаемое, пребывающее в блаженстве, невосприимчивое ко всякому злу, пекущееся о мироздании и находящееся в нем» (Диоген Лаэртский).
        Но бог стоиков материальный, он для них разумный космический огонь, который «устремляется к созданию мира и содержит в себе все образовательные начала» (Псевдо-Плутарх).
        «Следуя Гераклиту, стоики называют Бога Логосом. «У них впервые термин «логос» получает неизменный смысл универсального вселенского разума». Средоточием Логоса Зенон считал небо и эфир, а Клеанф — солнце. Сила Божия растекается по миру раскаленной лавой, огненным дыханием, пневмой. В ходе космической эволюции искры Логоса становятся как бы «семенами» новых видов творения. Отсюда учение стоиков о «сперматическом Логосе», эманации, излиянии небесного Огня в природу. Отсюда и глубокая мысль о космосе как одушевленном целом, как организме. «Это явствует, — говорили стоики, — из рассмотрения нашей души, которая есть как бы отторгнутая его часть» (А. Мень).
        «Творец миропорядка, — учили стоики, — через определенные промежутки времени поглощает все сущее и из себя снова рождает его» (Диоген Лаэртский). К этому представлению Хрисипп добавлял концепцию вечного возвращения (круговорот событий характерен и для библейской истории). Пройдут века, и «снова будут Сократ, Платон и каждый из людей с теми же самыми друзьями и согражданами» (Немезий).
 Космос стоиков постоянно эволюционирует, но эту эволюцию они понимают в неподвижности.  «Кто видел настоящее, тот уже видел все бывшее в течение времени и все, что еще будет в течение беспрерывного времени. Ибо все однородно и единообразно» (Марк Аврелий). Значит, мироздание не способно к положительному изменению. Оно «во всех отношениях совершенно, поскольку объемлет все и нет ничего вне его» (Цицерон).
       Таким образом, необходимо понять, что все происходящее не зависит от нашей воли и, значит, надо стремиься к отрешенности от мира и смиряться перед «лучшим из миров». Этот мир управляется Логосом, не имеющего подобия с человеком. Но кто упрвляет миром? Судьба, которую отождествляли с логосом, роком и природной необходимостью. В то же время логос мыслился как отец и и Промыслитель мира. Он – источник религиозных переживаний. Гимн Клеанфа напоминает молитву.
    Радуйся, многоименный, всегда всемогущий, всесильный Зевс, повелитель бессмертных, властитель природы, законом  Путь указующий миру тебя нам приветствовать должно.
        Для Клеанфа Зевс – высшая сила, творящая и преобразующая мироздание.
        Жизнью обязан тебе одному на земле многородной
Всякий, кто в смертного доле движенью и звуку причастен.
Буду всегда потому воспевать твою дивную силу.
Весь этот пламенный мир, что вращением землю обходит,
Воле послушен твоей, добровольно тебе подчиняясь,
Власти орудьем своей во всесильной ты держишь деснице.
Неугасимый перун, обоюдоострое жаркое жало,
Мощным ударом своим всю жизнь во природе творящий.
Им направляешь ты разум всеобщий, повсюду разлитый,
Как в наименьших светилах проявленный, так и в великих.
Он тебя, Боже всевышний, царем и властителем ставит,
Так что без воли твоей ничего на земле не свершится.
Ни в неизведанной выси эфирной, ни в моря пучине.
       Этот гимн, кажется, монизма приближал древнего эллина к пониманию Истины. Все боги, по Клеанфу, суть разные лики Зевса. Но вот эта разноликость в сущности еще политеична. Поэтому неудивительно, что стоики перешли к эклектизму. Однако религиозное чувство стоиков было вполне искренним.  «Добродетельные благочестивы, так как они сведущи в обычаях, касающихся богов: благочестие есть знание того, как служить богам... Только мудрецы — истинные священнослужители, потому что соблюдают жертвенные обряды, заботятся о храмах, очистительных жертвах и об остальном, касающемся богов» (Диоген Лаэртский).
      Религозная вера стоиков зиждилось на связи всего со всем. «Говоря о стоической космологии и теологии, мы не должны забывать, что они строились с определенной целью — научить человека правильно жить. Устранив одним ударом вопросы о Судьбе, Законе и Провидении, слив их в мировом Логосе, стоики считали, что отныне найдены и прочные основания для морали.
       Поскольку «каждый из нас есть часть этого мироздания», мы по необходимости должны избрать путь следования природе. Таков в глазах Зенона смысл кинической проповеди опрощения.
       Откуда в человеке зло? Только от непонимания законов мира. Человек причастен Логосу, божественный огонь составляет центр его существа — разум. Порок, по мнению стоиков, не есть болезнь воли, но отклонение от разума. В этом они продолжали линию Сократа, полагая, что тот, кто своим умом осознал естественный порядок, уже вступил в царство добродетели. Пребывающий в неведении обречен злу» (А. Мень).
      Клеанф с презрительным сожалением писал о не ведающих своего назначения:
Жалкие! Вечно гоняясь за призраком блага летучим,
Общего в Боге закона не видят они и не слышат,
Следуя коему, жизнь они в счастье могли бы устроить.
Нет! В безрассудстве своем они к злу ослепленно стремятся,
Те ради славы пустой проявляя усердье не в меру,
Те неудачливый путь направляя к наживе позорной,
Те к растлевающей неге и к тела греховной усладе,
Зло принимая за благо, без устали мечутся люди
И добывают плоды нежеланные лживой надежды.
       Но стоик убежден, что сила разума такова, что она обязательно будет победителем. Необходимо только следовать природе, в которой заложена нравственность, добродетельность и разумность. Жить не по природе, значит, противоречить самому себе, впасть в сумасшествие.   «Жить добродетельно, — писал Хрисипп, — это то же самое, что жить, исходя из приобретенного опытом знания того, что происходит в природе... ничего не делая такого, что запрещается законом».
       В отличие от Эпикура, стоики считали жизнь наслаждений, не соответсвующей природе человека и природе вещей. «Скелет, который ты видишь у нас, мышцы и обтягивающая их кожа, лицо и послушные руки, равно и все другие члены, которыми мы окружены,—это оковы духа и тьма. Они подавляют, затемняют, заражают дух, отклоняют его от истины и навязывают ложь» (Сенека).
        Цель человека, таким образом, госпдство разума над страстями. Тогда человек достигает свободы. Но о какой свободе можно говорить, когда Бог и Судьба, и Необходимость? Размышляя об этом, стоики ввели понятие долга. «Сообразно с долгом,— говорил Зенон,— то, что внушается разумом».
           Если мы противоречим природе, считали они, то обрекаем себя на жалкое существование. Чтобы этого не было, следует бежать от действительности, искажающую природу вещей. «Ваше счастье — не нуждаться в счастье»,- любил повторять Сенека, поздний представитель античности. Кстати, стоики здесь близки к Эпикуру, который считал, что истинное удовольствие – это свобода от желаний.
        Верили ли стоики в бессмертие души? «Ты существуешь как часть Целого. Тебе предстоит исчезнуть в породившем Тебя» (Марк Аврелий).
       Истинный же мудрец тот, кто бесстрастно проводит жизнь, чтобы после раствориться в космической Пневме. Античный поэт писал:
        Веди меня, властитель Зевс и Рок,
       К назначенному вами мне пределу!
      Последую охотно; если ж нет —
      Я, ставши трусом, все ж вас не избегну.
     Ведет послушных Рок, влечет строптивых
        Что важно было в учении Стои? В первую очередь, они стали смотреть на людей как на сограждан мира. Космполитизм мышления проник в их сознание прочно. Изживался расизм в учении. Они признавали раба таким же человеком, что и его господина. Не принимая участия в политике, в то же время, каак Зенон, мечтали о союзе свободных граждан. Стоик Ямбул в III веке до Р.Х. даже напишет роман, где будет рассказывать об островах блаженных, которые живут без всякого управления сообществом свободных граждан. Как видим, утопии коммунизма были свойственны и представителям стоическго учения.
       Однако существенную опасность учение Стои представлялось в смешении Бога и природы. Бог, тождественный природе, не мог быть самостоятельной личностью.  «Подобно тому,— писал Сенека,— как вода быстрых потоков не бежит вспять и не медлит, ибо следующие воды стремят более ранние, так повинуется цепь событий вечному вращению Судьбы, а первый ее закон — соблюдать решенное».  «Но этот бесконечно кружащийся Космос вполне стоит механической Вселенной Демокрита и Эпикура, сводимой лишь к атомам. Отсюда несоответствие между надеждой вывести из Природы жизненный идеал и результатами этой попытки. Стоические богословие и натурфилософия в итоге вели не только к фатализму, но и к пессимизму (как подчеркивает Швейцер в своем исследовании об этике). В самом деле, если все бессмысленно повторяется, если мир — это однообразно крутящееся колесо, то что остается человеку? Высший героизм — терпеливо сносить все, чем чревата эта суровая и неуютная Вселенная, отказавшись, как от иллюзий, от всех надежд» (А. Мень).
         Можно сказать, что стоицизм представлял собой попытку нравственного оправдания человеческой природы. Однако религиозного обоснования стоики не нашли. Их философия оставалась философией, не способной подняться до высот Богословия.
                ***
         В результате эллинизации восточного мира греки стали искать в верованиях Востока общее.  Это мироощущение ясно выразил Плутарх. «Мы не различаем разных богов у разных народов, ни варварских и эллинских, ни южных и северных. Но как солнце, луна, небо, земля и море являются общими для всех и только называются у разных людей по-разному, так и для единого, все созидающего Разума, и для единого, всем распоряжающегося Промысла, и для благотворных, во всем распространенных сил у разных народов в соответствии с их обычаями существуют разные почести и названия».
         Данная позиция казалось бы выглядит весьма толерантной и удобной в плане имперской идеи и познания Истины. Однако разноликость не всегда оправдана. К тому же верования некоторых народов были настолько противоестественны, что признать их положительность, означало признать господство зла над природой. К тому же, постепенно шла не столько эллинизация Востока, сколько его варваризация. Эллинский мир Востока, в частности, в Сирии и и Египте стремился к единству. И вот уже Зевс становится Гелиосом и Сераписом. Этот синкретизм культур и религий был смешением, но мало приближающим к Истине. Положительное в нем было – стремление к Единому. Но это Единое представлялось некой формой материи, пусть и высшего порядка.
        И вот в это время поисков Единства и произошла встреча иудейской мысли с эллинами. Уже Аристотель, встретившись с мудрецом из Сирии, отмечал его возвышенный взгляд на мироздание. Посол Селевка Мегасфен писал: «Все суждения, высказанные о природе вещей древними, были заявлены также теми, кто философствовал вне Эллады, притом отчасти в Индии брахманами, отчасти же в Сирии так называемыми иудеями».  Знаменитый александрийский ученый Гекатей Абдерский повествует о родине иудеев, об их Храме и приводит сведения о религии иудеев. От египтян он знал, что евреи некогда жили в их стране, но потом покинули ее в поисках Обетованной Земли. «Во главе этих эмигрантов, — пишет Гекатей, — стоял некто по имени Моисей, отличавшийся как мудростью, так и мужеством». Философ верно излагает законы Моисея. Стремление иудеев вести обособленный образ жизни Гекатей объясняет тем, что установленный Моисеем культ «резко отличался от жертв других народов».
        Постепенное узнавание друг друга не могло не вылиться в желание познания письменной мудрости двух культур. В III веке до Р. Х. при дворе царя Птолемея рождается идея перевода Священного писания с иврита на эллинский язык. Это уже было не просто знакомство, не просто смешение, но начиналась эпоха обращения эллинизированных этносов к Божественной Правде.
       В этом отношении эллины были не единственные, кто приблизился к Истине. В далекой Индии также происходило знакомство с учениями Эллады и Ближнего Востока.
       Помнится, что, внимательно просматривая книги эллинских мудрецов, постоянно бросал взор в сторону загадочного проповедника, достигшего просветления. Китайская философия как-то проходила мимо. Конфуций предлагал образ жизни, но этот образ жизни не соприкасался с Откровением, и потому казался суховатым. Это была красивая ветвь на плодоносном древе, но ветвь сухая. Однако философские сентенции были хорошим упражнением ума. Например, до сих пор считаю изречение Чжуан-цзы наимудрейшим: «Тот, кто постиг Единое, естественно приходит к самоудовлетворению, он только следует Дао и на этом останавливается». Но , в принципе, встречал у того же Кун-цзы то, что можно было повстречать у древних эллинов. Например: «Дао недалеко от человека: когда выбирают путь, далекий от разума, это не есть истинное Дао». Но Конфуций практически не обращался к религиозным вопросам. Его биграф Крил писал, что китайский философ «оставил важнейшие вопросы религии открытыми... Он обращал все свое внимание на социальную и политическую реформу жизни, реформу, в основе которой не было никакой метафизики».
         Отсутсвие метафизики делало философию Конфуция бескрылой, и потому сознание, отвлекаясь от эллинской мудрости, более интересовалось загодачной страной под названием Индия, в которой жил великий странник и искатель Сиддхарта, которого станут называть Шакья-Муни. Этот человек полностью удалилося от мира. Удалился тогда, когда ему шел тридцатый год. «И вот, - рассказывал Будда, - еще в расцвете сил, еще блестяще-темноволосым, еще среди наслаждений счастливой юности, еще в первую
пору мужественного возраста, вопреки желанию моих плачущих и стенающих
родителей, обривши голову и бороду, покинул я родной дом свой ради
бесприютности и стал странником, взыскующим блага истинного на несравненном
пути высшего мира».
      Для человека, который ищет Истину, поступок молодого раджи может вызвать только восхищение. Именно к поиску высшей мудрости обратился Сиддхарта. Наверно, поэтому он отказался от всех философов, чтобы найти свою мудрость. «Я испытал все учения, -таков был вывод Шакия-Муни, - и нет ни одного из них, достойного того, чтобы я принял его. Видя ничтожество всех учений, не предпочитаю ни одного из них, взыскуя истину, я выбрал внутренний мир».
       Юный отшельник отправился к таким же как и он отшельникам, пытаясь постичь тайну йоги. Но и оттуда он ушел, чтобы заняться голодным самоистязанием, от которого через время он тоже откажется.  «Этими болезненными усилиями,
этим тяжелым самоумерщвлением я не поднимусь в область довлеющего
благородного знания и прозрения, превосходящего всякое человеческое учение!»
       Сиддхарта признал меру. Но Мара, демон и царь зла, стал искушать праведника, стремясь отвратить его с избранного пути. Ищущий истину преодолел соблазны и страхи. Наступило долгожданное просветление. Вот что сам Будда говорил: «Я прошел через сансару многих рождений, ища строителя дома,  но  не  находя его. Рождение вновь и вновь горестно.
         О, строитель дома, ты видишь! Ты уже не построишь снова дома. Все  твои стропила  разрушены,  конек  на   крыше   уничтожен.   Разум   на   пути   к развеществлению достиг уничтожения желаний!»
        Несколько недель Будда провел в лесу, наслаждаясь «блаженством искупления». Но Брама послал его проповедником в мир. Учение Будды кратко выглядит так:
       «Вот, о монахи, благородная истина о страдании: рождение  -  страдание, старость страдание, болезнь - страдание, смерть - страдание, пребывание  с немилым - страдание, недостижение  желаний  -  страдание,  и,  словом,  вся пятеричная привязанность к земному - есть страдание.
      Вот, о монахи, благородная истина  о  происхождении  страдания,  это  - Тришна (жажда), ведущая от возрождения к возрождению, вместе  с  радостью  и вместе с желанием, которое находит здесь и там свою  радость:  жажда  бытия, жажда тленности.
       Вот, о монахи, благородная  истина  об  уничтожении  страдания:  полное освобождение от этой Тришны, конечная победа  над  страстями,  их  изгнание, отвержение, оставление.
      И вот, о монахи, благородная истина о пути, ведущем к  угашению  всякой скорби; это поистине священный восьмичленный путь:  правые  взгляды,  правая решимость, правая речь, правое поведение, правый образ жизни, правое усилие, правое направление мысли, правое созерцание».
    Будда стал призывать к Нирване. Именно ее он будет противопостовлять бущующей стихии мира. «Все горит, о монахи! - восклицал он. - Все в мире объято пламенем.  Но каким  образом,  о  монахи?  Взор  наш  горит;  видимые  вещи  горят;  горят впечатления от видимого; соприкосновение взора с видимыми вещами -  приятное или неприятное, безразлично - также горение. Но каким же  огнем  пылает  все это? Поистине все горит огнем похоти, огнем  гнева,  огнем  незнания,  горит терзаниями рождения, увядания, смерти, скорби, стенаний, страдания, печали и отчаяния. И ухо горит, и звуки горят. И вкус, и  обоняние  -  горение.  Тело наше в огне; осязаемые предметы горят, и самый дух наш объят  огнем,  пылают мысли наши.
       И вот, постигнув все это, о монахи, ученик, наставленный в  благородных истинах,  переполняется  утомлением  ко  взору,  и  к  вещам  видимым,  и  к впечатлениям ума, на них основанным; утомляется он и слышимым, и  ощущаемым, и мыслью. И, равнодушный ко всему этому, он свергает с себя одежду страстей, становится свободным от них.  Освободившись  же  от  них,  он  ощущает  свою свободу и реально постигает, что способность  к  перевоплощению  истощена  в нем, что совершенна святость, выполнена обязанность и дальнейший  возврат  в этот мир уже более невозможен».
        Что это за учение, имеющее столько последователей? Будда говорил: «Как великое море пропитано только  одним  вкусом соли, так и это учение и этот устав проникнуты только  одним  стремлением  - стремлением к спасению».
       Итак, услышано слово – спасение. Каждый ищущий путник, если он осознает себя личностью, в первую очередь, заботится о спасении своей души. Как достичь этого спасения? «Не по учености, не  по  преданию,  не  по  знаниям  назовется  человек мудрым, - говорил Будда, - только того, кто шествует без печали,  свободный  от желаний, затворившийся в себе,  в  уединенном  раздумье,  назову  я  мудрым».
       Мудрый же, видимо, знает путь спасения. Будда явно указывает на метафизическое происхождение зла в колеснице бытия.
Однажды вечером,  когда  полная  луна  освещала  учеников,  сидевших  в почтительном молчании вокруг Совершенного, он окинул их взглядом и  произнес знаменательные слова, в которых объявил ложным весь окружающий  мир.  Почему ложным? Потому что все на земле, под землей и в космических мирах – составно и, следовательно, подвержено разрушению. "Нет  неизменной  сущности  в  этом мире". Все  непрерывно  течет,  изменяется,  пребывает  в  бесцельном  беге.
     Блаженство - это покой, но во Вселенной мы нигде не можем найти его. Куда бы мы ни бросили  взгляд,  повсюду  томление,  неудовлетворенность,  неустанная погоня за собственной тенью, разрушение и новое созидание,  которое  в  свою очередь несется навстречу гибели.
       Когда же и почему возникло это всемирное кружение,  составляющее  самую сущность  бытия?  Будда  не  отвечает  на  этот  вопрос.  Его  последователи утверждали лишь, что «с безначального времени» шесть типов  существ  (добрые духи, демоны, люди,  животные,  адские  жители  и  суетные  томящиеся  души) заблудились, «как спящий во  сне».  От  этой  затерянности  в  бытии  не возникает ничего, кроме иллюзий и мук.
       Но что же породило все страждущие существа и где корни самого их бытия? Бытие, отвечает буддизм, есть лишь извечное  волнение  дхарм.  Что  же  это? Частицы? Нет. Духи? Нет. Не может человеческий язык дать определение мировым элементам. Но из них слагается все - и материальный мир, и духовно-душевный. Они различаются между собой по типу своего  проявления.  Поэтому  буддийские философы делят их  на  категории  и  пытаются  даже  определить  число  этих категорий.
       С неуловимой для обычного восприятия быстротой  бегут  друг  за  другом вибрации дхарм, порождая образ преходящего существования. Поэтому нет ничего неизменного в мире. Нет и постоянного  "я",  души,  как  нет  и  постоянного тела» (А. Мень)
         Какой же вывод делает Будда? Его мир – это порождение зла. В этом вопросе он даже пошел против последователей Вед, которые считали, что мир суетен, но человек, причастный к Вечному и Непреходящему, не может быть порождением зла. Если человек порождение зла, то  и его душа не причастна Вечному, а может быть ее и вовсе нет.
      Знаменитый индийский мудрец Нагасена, живший триста лет спустя после Будды, так облек учение Просветленного. Он приводит свою беседу с греческим царем Милиндой.
       Царь Милинда был немало изумлен, ознакомившись  с  причудливым  учением буддийского   философа,   который,   не   смущаясь   никакими   парадоксами, проповедовал отсутствие какой бы то ни было постоянной сущности, в частности - индивидуальной души.
     - Вы говорите, что ваши братья по ордену называют вас Нагасеной. Но что же такое Нагасена? Не хотите ли вы сказать,  что  волосы  на  голове  -  это Нагасена?
     - Я не говорю этого, великий царь.
     - А может быть, волосы на теле?
     - Разумеется, нет, великий царь.
     - Тогда не означает ли Нагасена ногти, зубы, кожу, мясо,  жилы,  кости, жир или мозг?
     - Нет, великий царь.
     Тогда Милинда перечисляет каждую из пяти скандх, но получает на все это отрицательный ответ.
     - Почтенный, - сказал  царь,  -  может  быть,  все  они  вместе:  Рупа, Самскара, Ведана, Санджня и Виджняна - составляют Нагасену? Или кроме  этого есть еще что-либо такое, что и будет Нагасеной?
     - Нет, великий царь.
     - Если так, я уже устал от вопросов и так и  не  узнал,  что  же  такое Нагасена. Нагасена - это пустой звук. Кто же  тогда  Нагасена,  которого  мы видим перед собой?
     - Великий царь, вы сюда прибыли пешком или на колеснице?
     - Я прибыл не пешком, а на колеснице.
     - Если вы, великий царь, прибыли сюда на  колеснице,  то  скажите:  что такое колесница? Не дышло ли это?
     - Нет, почтенный.
     - Не ось ли - колесница?
     - Нет, уважаемый.
     - Не колесо ли, не остов ли, не упряжь ли, не ярмо ли?  -  На  все  это царь отвечал: "нет".
     - Тогда, значит, все эти части составляют колесницу?
     - Нет, господин.
     - Тогда, может быть, есть что-то вне их, составляющее колесницу?
     - Нет, почтенный.
     На это Нагасена иронически заметил, обращаясь  к  свите:  царь  Милинда сказал, что приехал в колеснице, но когда его попросили объяснить, что такое колесница, он не мог в точности сказать, что именно он утверждал.
     В своем учении Будда огромное значение придавал колесу бытия, состоящее из 12 звеньев, каждое звено которого – орудие страданья. Как избежать страдания?  «Как дерево, хотя и вырванное, продолжает расти,  если  корень  его  не поврежден и крепок, так  и  страдание  рождается  снова  и  снова,  если  не искоренена склонность к Желанию» - говорил Будда.. В этом колесе неизбежно первоплощение или реинкарнация нашего «я», которое должно помочь достичь просветление и спасения.
       Но… «я» ведь не существует. Кто тогда проходит путь перевоплощений? Фактически происходит уничтожение личности как таковой. И кто оказывается в Нирване? И что такое Нирвана? «Многое видит, многое слышит здесь человек, - говорил Гаутама, - о многом мечтает;  разрушение  же  всех  желаний  и страстных влечений к вещам, дорогим человеку, - вот это  и  есть  неизменное состояние Нирваны».
      Некоторые последователи Будды называют Нирваной пустоту. Но если впереди пустота, ничто, то что ждет человека после смерти? Будда ответил:
     - Как пламя, затушенное порывом ветра, не существует уже более,  так  и мудрец, освобожденный от тела, исчезает, и нельзя сказать, чтобы тот  мудрец все еще был где-то.
     - Исчез ли он только отсюда, или вовсе его нет  нигде,  или  он  только освободился от недугов?
     - Кто отошел, у того нет былого вида; но когда разрушены вещи, какое же представление может возникнуть о них?
      Странно! Мы слышали, что Нирвана – это блаженство. А оказывается – это ничто. Будда пытается разрешить противоречие. «Существует нечто  нерожденное,  не имеющее начала,  непроизведенное, несоставленное; если бы не было подобной вещи, то не было бы  избавления  от того, что порождается, имеет начало, производится и составляется».
 Т.е. Будда признает некое трансцедентное Бытие. Видимо, да. Но скорее он неосознанно следует ведическому учению Упанишад.
      Кто вас будет учить, что Нирвана -
     Прекращенье всего - тот солжет.
     Будет так же неправ, кто вам скажет,
     Что в Нирване вновь жизнь потечет
     Но Упанишады практически уже договаривались до полного отрицания Бытия. Будда, слава Богу, до этого не дошел, но был близок к этому. Однако он дошел до атеизма. Его отрицание вело именно к этому вульгарному учению, при всей своей поэтичности. Единственной целью человека он считал освобождение. «Встаньте, встаньте! – восклицал Гаутама. - Что вы дремлете? Что за сон для больных, отравленных ядом страдания, тоскующих?..  Встаньте!  Встаньте!
      Учитесь жизни, ведущей к миру, Дабы властелин смерти  не  воспользовался  бы вашей беспечностью и, обольстив, не подчинил бы вас своей силе. Победите  то Желание, которым связаны боги и люди, которого так жаждут  они;  не  теряйте решительной минуты жизни: кто не удержит ее, кто даст  ускользнуть  ей,  тот обрекает себя на погибель... Ты оскверняешь  себя  постоянной  беспечностью; только   бдительностью,   размышлением   ты   вырвешь   из    себя    стрелу отравления».
       Просветление Будды – это по большому счету путь ницщеанского Заратустры, путь человекобога. Но как же одиноко этому сверхчеловеку! И этот сверхчеловек не обещает спасения, он только предлагает. «Вы сами должны сделать усилие,  -  говорит  Гаутама, -Татхагаты  - единственные учителя. Те. кто следует этим путем и самоуглублен, освободится от оков Мары».
       «И тут-то обнаруживается во  всей  своей  беспощадности  леденящее  душу "открытие" буддизма: человек одинок, невыразимо одинок  в  этой  жизни.  Все пусто и бессмысленно. Нет Бога над нами. "в небе нет пути", некому молиться, не на кого надеяться, никто не вольет сил  в  слабеющего  человека,  который идет по своей темной стезе. Неоткуда ждать помощи. Человек,  спаси  себя сам! Не пустая ли фраза это?  Можно ли вытянуть самого себя за  волосы?  Если нет силы спасающей, то не тщетно  ли  мечтать  о  спасении?  Но  пусть  даже великие, пусть сверхчеловеки, "свободные от иллюзий", титаническими усилиями порвут узы бытия, не означает ли это, что для всего остального  человечества остается горькая судьба блужданий?..
      Будда Гаутама хорошо  понимал  это.  "Немногие  среди  людей  достигают противоположного берега.  Остальные  же  люди  только  суетятся  на  здешнем берегу» (А. Мень).
        Интерсны последние слова Будды. "МОНАХИ, ВСЕ СУЩЕСТВУЮЩЕЕ -ПРЕХОДЯЩЕ; ПЕКИТЕСЬ О СВОЕМ СПАСЕНИИ!..
       Читая историю великого учителя не покидало ощущение безысходности. Сократ умирал, но верил в бессмертие души; Исайя, Иеремия без сомнения готовы исполнить волю Божества, потому что знают, что впереди Бытие, вечная жизнь. Все же обещания Будды о спасении только лишь замечательная поэтическая сказка, в которой вымысел перкликается с очевидной неправдой. И эта неправда будет отвлекать от истины, как, например, отвлекают от Нее последователи Кришны, лишая личность свободы и права выбора, когда вещают о своих перевоплощениях и реинкарнациях. Преходимость мира не упирается в Абсолют. Если все преходяще, то преходящ и Бог. Тогда теряется всякий смысл существования. Растворение личности в буддизме весьма похоже на погружение в огненную Пневму древних ээлинов. Спасение личности здесь не было однозначно.
                ***
          Это спасение все-таки начинало постепенно вылепляться на Ближнем Востоке, где «государство непосредственное (т.е. античная аристократия и демократия) должно было перейти в государство опосредствованное, непрямое. В самом государстве должна была произойти дифференциация, подобная той, которая происходила в рабовладении. Государство дифференцировалось на аппарат и на некую внутреннюю жизнь, которые до этих пор – в аристократическом и демократическом мире классики – не были разделены и представляли единое и неразличимое целое. Эллинизм политически характеризуется как монархия и притом абсолютная монархия, если брать самый принцип и целевую установку и пропускать бесконечные оттенки фактической жизни истории. Какая-то внутренняя сила и произвол управляют здесь самим государством, и граждане отныне общаются с этой силой не прямо, как в классических аристократиях и демократиях, а косвенно, опосредствованно, через аппарат государства и чиновничество, ставший отныне чем-то неокончательным, чем-то выражающим еще другую власть. Так, в античности появляется чиновничество как специальное сословие, ибо только здесь появляются люди, которые посвящают себя государству, отличая его и от своей личной жизни, и от экономической жизни, и от общекультурной. Здесь впервые развивается сложный государственный аппарат, сложная система управления провинциями, напряженная централизация власти и дальновидная мировая политика» (А.Ф. Лосев).
       Начиналась риммо-эллинская эпоха, в орбиту которой был включен и Ближний Восток, значительно эллинизированный и иудеязированный. В этом мире универсализм и имперская идея становится преобладающими.  «Совершенно ясно, что эта новая культура, возникшая в Греции в эпоху эллинизма, уже не могла быть культурой личности в ее непосредственных функциях производственно-технической организации рабской массы. Здесь личность дается уже не как принцип вообще, а как внутренне развернутый принцип» (А.Ф. Лосев).
      Этот принцип и шел навстречу Божественной Истине, которую воплощал второй храм, построенный в Иерусалиме после возвращения из вавилонского плена.
       «Приблизительно в середине города,— пишет Гекатей из Александрии, —поднимается каменная стена, имеющая в длину пять метров и в ширину сто локтей, с двумя воротами. Внутри этой стены возвышается четырехугольный жертвенник, сложенный из необтесанных, но просто собранных и необделанных камней в таком виде, что каждая сторона имеет двадцать локтей, вышина же его десять локтей. Близ него построено большое здание, в котором стоят жертвенник и светильник, оба из золота, весом в два таланта. На них неугасаемый огонь горит днем и ночью. В храме нет ни изображения, ни дароприношения, там отсутствует всякое растение, нет ни рощи, ни чего-либо подобного в этом роде. Священники там проводят дни и ночи, исполняя разные священнодействия».
        Иудея в послеалексадровскую эпоху попала под власть египетских царей. Но владычество это юыл примерно сто лет, после чего началось владычество Сирии, победившей Египет. Власть селевкидов оказалось неизмеримо хуже. Египет в какой-то степени одобрял синкретиз культур, и поэтому появилась Септуагинта.
      Иначе смотрели на синкретизм селевкиды. Для них эллинизм представлялся единственно правильной религией, и потому все остальные религии должны были склонить головы пред Зевсом. Иудеи попали в сложное положение. С одной стороны, эллинизм расширял кругозор, прививал стремление к поиску Истины, приближал к любви. Так, например, Антигон из Сохо призывал: «Не уподобляйтесь рабам, которые служат господину с целью получить вознаграждение, но будьте похожи на тех, кто служит господину бескорыстно, и да будет у вас страх Божий». С другой – происходило наступление на ценности Закона. Особенно это проявилось во времена Маккавеев. В Законе видели не просто спасение, это был образ жизни, выпестованный Законом, где любовь воспевалась с потрясающим благоговением. Вспомним 118 псалом!
          Всем сердцем моим ищу я Тебя, не дай мне уклониться от заповедей Твоих. В сердце моем я сохранил слово Твое, чтоб не творить греха пред Тобою.  Благословен Ты, Господи! Научи,меня уставам Твоим. О пути откровений Твоих я радуюсь, как о всяком богатстве.  О заповедях Твоих размышляю и взираю на пути Твои.  По милосердию Твоему оживляй меня, и буду хранить откровения уст Твоих. Навеки, Господи, слово Твое утверждено в небесах, истина Твоя в род и род.
Ты поставил землю — и она стоит, по определениям Твоим все стоит доныне, ибо все служит Тебе...
Я заблудился, как овца потерянная, взыщи служителя Твоего, ибо заповедей Твоих я не забыл.
        Можно сказать, что Тора впечатывалась в сознание иудейского этноса. Вынужденно или невынужденно, но это вело к обособлению. «Община была обязана противопоставить брожению, охватившему мир, твердую веру, строгую этику, здравый смысл. Эта оборонительная позиция служила как бы цементом, скреплявшим камни церковного фундамента в эпоху эллинизма. Мы не найдем у законников смелости пророков или автора Книги Иова. Но до этих высот способны были подняться лишь немногие. Рядовой же человек мог дорасти до свободы, только руководствуясь Законом. Для такого человека необходимы были ясные практические ориентиры. Поэтому хакамы в своих кружках и раввины в синагогах неустанно трудились над тем, чтобы выковать характер иудея, оградив его от языческих соблазнов и искушений» (А.Мень).
        В это время в иудейской среде появился человек, призванный приучить избранный народ к большей ревности к Закону. В историю он вошел под именем Иисуса сына Сирахова. Он считал, что знание закона – ключ к праведности. Без этого знания человек впадает в гордыню и повергает себя  и своих ближних в неимоверные бедствия.
        Гордость ненавистна перед Богом и людьми, и угнетение преступно перед ними.  Царство переходит от народа к народу по причине нечестия и гордости. Что гордится прах и пепел, тело которого тлеет уже заживо? Сир 10,7-9
     «Иешуа — проницательный психолог, он хорошо изучил человеческую природу и чужд романтических иллюзий.
Не советуйся с женою о сопернице ее  и с трусливым — о войне,
с продавцом — о покупке и с покупателем — о продаже, с жадным — о благодарности,
с немилосердным — о благотворении, с ленивым работником — о его работе.(Сир 37, 11-12)
        Но ирония мудреца не переходит в сарказм и мизантропию. Говоря о женских пороках, он не забывает и о доброй жене, этом венце совершенства; обличая алчных богачей, не отрицает возможности употребить имение во благо.
       Книга Бен-Сиры поразительно многогранна. Наряду с советами относительно хозяйства в духе Гесиода или о воспитании детей в ней содержатся псалмы, поднимающиеся до уровня лучших творений священной поэзии. Однако Иешуа прежде всего — выразитель идеалов рядового человека. От него мы узнаем, чем жил, о чем думал и к чему стремился иудей накануне страшного испытания, которому неожиданно подверглась его вера. Странно, однако, что Апокалипсис Исайи и Книга Иова как будто бы прошли мимо мудреца. Это показывает, насколько сложной была жизнь ветхозаветной Церкви и как много было в ней независимых течений. Сам Иешуа, как мы уже говорили, соединил в своей книге две различные традиции. С одной стороны, она — произведение светского мудреца-хакама, а с другой— вдохновлена любовью к Торе и Храму, что резко отличает ее от Притчей и Экклезиаста» (А.Мень).
        Но для Иисуса сына Сирахова Премудрость и Закон идентичны, они лишь по-разному выражают Божественную волю.
      Я вышла из уст Всевышнего и, как облако, покрыла землю. Я одна обошла круг небесный и шествовала по глубинам бездны, Волнами морскими, и всею землею, и всеми народами и языками я владела. У всех у них я искала жилища, в чьем бы наследии мне водвориться.
Тогда заповедал мне Творец всяческих, и Создатель назначил мне место обитания. И сказал поселись во Иакове и в Израиле получи удел свои. Прежде века в начале Он создал меня, и во веки я нс скончаюсь.
Я служила пред Ним во Святой скинии, и затем утвердилась я в Сионе. (Сир 24, 3 сл).
        И от человека зависит его путь, ему Господь даровал великий дар свободного выбора.
        Когда Бог в начале сотворил человека, Он отдал ему во власть произволения его. Если захочешь—соблюдешь заповеди и будешь тверд в исполнении воли Его . Перед лицом человека жизнь и смерть, то, чего он захочет,—будет ему.(Сир 15, 14 сл).
         Именно в эту эпоху, и это важно, наблюдается смягчение нравов в иудейской философии. Еще недавно, истребление врагов и грешников почиталось доблестью. Но сын Сирахов уже призывает иначе.
       Не укоряй человека, обращающегося от греха, помни, что все мы виноваты.
Тот, кто мстит, получит отмщение от Господа, и Господь точно сочтет грехи его.
Отпусти прегрешения ближнему твоему, и тогда помолись, и простятся тебе грехи твои.(Сир 8, 6; 28, 1-2).
       Что помогает преодолеть человеку его невзгоды? Сирах убежден: вера в Единого Бога. Причем вера не показная, но истинная, сердечная.
     Не говори Он увидит множество даров моих, когда я буду приносить жертвы Всевышнему, Он примет. Жертва неправедного есть порочное приношение, и неугодны дары беззаконников. Не надейся подкупить Его, ибо Он не примет, и не надейся на жертву от неправедного стяжания, Ибо Он Бог правды и нелицеприятен. (Сир 7, 9; 34, 18; 35, 11-12).
       Отец Александр Мень скажет: «Смертный, напоминает Сирах, не может равняться с Сущим, он должен благодарить Его за жизнь, которая ему дарована, и если она коротка—то такова небесная воля. Чем больше человек познает величие Творца, тем меньше чувствует себя вправе предъявлять Ему требования. Проходя по жизни, наслаждаясь ее дарами, трудясь для себя и других, исполняя Закон Божий, человек находит источник высшей радости в созерцании Славы Сущего».
Вспомяну я дела Божии и то, что я видел, расскажу. По слову Божию явились творения Его, и дела милости Его по велению Его. Он устроил великие дела премудрости Своей, Он один от века и до века,
Не прибавился Он, и не убавился, и не нуждается ни в каком советнике. Как прекрасны все дела Его (хотя можно видеть лишь искру их). Одно превосходит другое по своей красоте, и кто насытится, созерцая это великолепие?Сир 42, 15 сл.
     И эту радость созерцания обязательно узрят не только иудеи, но язычники.
       Ускорь конец и назначь время, чтобы все возвестили о великих делах Твоих. Услышь молитву рабов Твоих по милости к народу Твоему, Чтобы узнали все концы земли, что Ты Бог вечный. (Сир 36, 9, 18-19).
       Но надо признать, что время, когда писалась книга Иисуса сына Сирахова внушало страшные опасения. В Иерусалиме восторжествовала патрия эллинофилов во главе с первосвященником Ясоном.
        «В те дни вышли из Израиля сыны беззакония и убеждали многих, говоря: пойдем заключим союз с язычниками, окружающими нас, ибо, с тех пор как мы отделились от них, нас постигли многие бедствия. И добрым показалось это в глазах их. Некоторые из народа изъявили желание и отправились к царю, и он дал им право исполнять установления языческие... И сделали себя необрезанными, и продались, чтобы делать зло» (1 Макк 1, 11—15).
        В довершении всего царь Антиох Эпифан, узнав о недовольствах и мятежах, возвращаясь с египетской войны устроил в Иерусалиме жестокую резню ревнителей Закона.
        «Он приказал воинам нещадно избивать всех, кто попадется, и умерщвлять всех, кто скрывается в домах. Так совершилось истребление юных и старых, умерщвление мужей, жен и детей, заклание дев и младенцев. В продолжение трех дней погибло восемьдесят тысяч... и не меньше чем убитых было продано» (2 Макк 5, 12—14).
        Это не могло не вызвать реакции. В народе началось глухое брожение. Еще более оно усилилось с приходом в Иерусалим полководца Антиоха Аполлония. Этот сборщик податей устроил настоящую бойню на площадях древнего города, не забыв осквернить и Храм. Но самое страшное заключалось в том, что в 168 году до Р.Х. Антиох повелел прекратить служение в Храме. «В декабре, в 15-й день месяца кислева 167 года, во дворе святилища был сооружен жертвенник Зевсу Олимпийскому. На восточный манер его велено было называть Ваал шамем, владыка неба. Но народ переиначил этот титул в шикуц мешомем, то есть «отвратительная гнусность» или «мерзость запустения» (А. Мень).
        Начались репрессии. И в первую очередь они коснулись духовных вождей народа. Захватив старого учителя Элеазара, сирийцы потребовали от него отречения от Закона. Зная его твердость, они просили хотя бы и притворного отречения. На это Элеазар ответил, что единственное его желание—умереть как можно скорее. «Ибо недостойно нашего возраста лицемерить,—сказал он,—чтобы многие из юных, узнав, что девяностолетний Элеазар перешел в язычество, и сами из-за моего лицемерия, ради краткой ничтожной жизни, не впали через меня в заблуждение, и я тем бы положил пятно бесчестия на мою старость». Элеазара казнили. Но этим не ограничились. Сам царь Антиох прикажет казнить семерых юношей. Что двигало этими юношами, отказавшиеся вкушать идоложертвенное мясо? Во второй книге Маккавеев читаем: «Тот, кто принимает смерть от  рук человеческих,-сказал  один  из  братьев  царю,-возлагает  надежду  на  Бога, Который вновь оживит их. Для тебя же не будет воскресения в жизнь».
         Ясно прослеживается идея воскресения. И эта идея не только тайна пророков Иудеи. Но уже и эллинский мир начинает узнавать ее. Более того, эта идея запечатлевалась мученичеством. Иудея становилась центром религиозной жизни Ойкумены. И это тогда, когда казалось, что вера пророков затухла и покинула мерзость запустения, каковым являлся иерусалимский храм. Но светильники истинной веры ушли в горы и пустыни. Особо популярной стала книга Даниила, в которой рассказывалось о твердой вере ревнителей Закона. Семь юношей и их мать были казнены с верой воскресение. В них была твердая вера, как и в друзьях Даниила, которые были брошены в печь огненную, но ангел, видя их веру, сохранил их неповрежденными. Это была победа над идолами, тем более, что ясно предсказывалось, что наступят времена царства Мессии. И все эти хищные царства язычников пройдут, как пар над водой, потому что они временны и имеют свои сроки, положенные Господом, Который явится и прекратит их существование.
      Видел я в ночных видениях:
     шел с облаками небесными
     подобный Сыну Человеческому.
     Он приблизился к Ветхому днями
     и был подведен к Нему,
     И дана Ему Власть и Слава и Царство.
     И люди всех народов, племен и языков
     стали служителями Его.
     Владычество Его - владычество вечное,
     И Царство Его не разрушится никогда (Дан 7,13-14).
      Для каждого верного последователя Истины появлялась надежда. Наконец, люди перестали бояться смерти, которая есть всего лишь временный сон. Но истинная жизнь будет дарована только тем, кто следует путем Правды и преданности Богу.
        В День Суда многие из спящих во прахе земном пробудятся:
     одни - для жизни вечной, другие - на вечное поругание и посрамление.
     А разумные будут сиять, как светила на тверди,
     и обратившие многих к правде-как звезды, вовеки, навсегда (Дан 12,2-3).
      Понимание, что преданность Богу спасительна, привело к тому, что иудеи восстали против своих гонителей. Матафия из рода Хасмонеев отказался выполнять повеления сирийского царя. «Даже если, - заявил он, -  все  народы  и  области,  подвластные царю,  послушаются  и  отступит  каждый  от  богослужения  отцов  своих,   и согласится с указом его, то я и сыновья мои и братья мои поступим по  завету отцов наших. Помилуй нас Бог, чтобы оставить Закон и заповеди».
      Начались знаменитые войны Маккавеев, в которых иудеи одержали победу, образовав независимое царство во главе с хасмонейской династией.
         «При Хасмонеях на смену чудесам  и  вдохновению  пришла  обычная  земная политика и дворцовые интриги. Тех, кто думал, что  настало  наконец  царство правды и справедливости, постигло горькое разочарование.
       Иудеи хотели оставаться истинным народом Божиим,  а  это  меньше  всего заботило  царей-первосвященников.  Хасмонеи   не   устояли   перед   обычным искушением властью, которое подстерегает всех самодержавных правителей.  Они "сняли иго язычников с Израиля", однако  ни  на  шаг  не  приблизили  его  к вожделенному идеалу.
         Напротив, Хасмонеи сами превратились в  деспотов,  едва ли чем отличавшихся от языческих.
       Нет необходимости описывать все перипетии этого правления. Его кратко и достаточно верно обрисовал Тацит, подводя итог  истории  Хасмонеев.  По  его словам, они  "практиковали  ссылки  граждан,  разрушение  городов,  убийство братьев, жен, родителей и прочие обычные для царей преступления".
       Вот что получил Израиль вместо праведного мессианского Царства!» (А.Мень)
      Совершенно естественно, что в народе началось движение в поисках истины. Во многом именно поиском правды и справедливости было обусловлено появление фарисейского движения. Именно фарисеи не дали угасить духовный огонь народного самосознания. Они раскрыли страницы Священного писания и заставили простой народ вчитаться в драгоценные свитки, где черным по-белому вычерчивалась история избранного народа и путь спасения. Однако чрезмерная казустика и любовь к ритуалам отталкивала  простого иудея от фарисеев.
       Те, кто явно ожидал Мессию, уходили в путсыни, становясь сынами света. Так себя называли ессеи. Они порвали и хасмонеями, и поддерживающими их саддукеями, не верящими в воскресение, и с верящями в воскресение фарисеями. В какой-то степени ессеи углубили раскол в иудейском эллинизированном обществе. Они создали особый орден, где все были равны перед Богом. У них не было рабов и господ. Социально их братство представляло собой общество примитивного коммунизма. Цель их жизни – изучение Св. Писания. «Они философствуют, - писал Филон,  - по  большей части с помощью символического  толкования».
     Современников поражал высокий моральный дух ессеев и их безупречная нравственность.  По  словам Филона Александрийского, их «любовь к добродетели проявляется в отвращении  к  стяжательству, равнодушии  к  славе  и   наслаждениям,   в   выдержке,   стойкости,   малых потребностях, умеренности, скромности, постоянстве».
      Плиний называл ессеев «самым удивительным в мире племенем». Они признавали, что человек ничтожен перед Божественным величием. В найденных в кумране  текстах читаем:
    А я - создание из праха.
     Что я такое?
     Глина, смешанная с водою.
     Для чего я сотворен?
     И в чем моя сила?
     Ты - Бог вечности,
     И все пути Твои утверждены во веки веков,
     И нет ничего вне Тебя.
     Что такое человек, это ничтожество?
     Нет у него ничего, кроме дыхания.
     Как может он постичь Твои удивительные дела,
     Если Ты его не наставишь?
     Ты призвал меня по милости Твоей
     И дал мне прощение ради полноты благости Твоей
     И по безмерности Твоего милосердия
       Чтобы достичь праведности кумранские насельники предлагали отказаться от стяжания, богатства и предать волю свою в руки Господа. Можно сказать, что в какой-то степени кумранская община подготавливала будущее царство Мессии. Однако яростное неприятие мира шло вразрез с любовью, которую нес Израилю Мессия. Это не могло не породить смятения. К тому же культура цивилизации настолько вошла в сознание своей универсальности, что отрицать было очень сложно по объективным причинам. К тому же Иудея вошла в первом веке до Р.Х. в состав Римской республики. Гней Помпей в 63 году взял Иерусалим, и отныне начиналась римская история Иудеи. Палестина стала, также как и Греция, и Македония римской провиницией. Она реально стала частью римо-эллинского мира. Этот мир был многоцветным. Рим пытался подражать Элладе в культурном отношении. Однако вместе с эллинской философией Рим воспринял и проблемы эллинской мудрости. Эллинские мудрецы так и не дали ответы на мучительные вопросы Бытия. В Рим пришли платоники, скептики, киники, эпикурейцы, последователи Аристотеля, стоики, обогащая этническую составляющую империи, но они пришли, лишь продолжая традицию, преломляя ее в новых исторических условиях, не неся фундаментальных изменений в основы мировоззрений.
        Рим внешне становился все могущественнее и могущественнее, но внутри его разъедала разрушительная сила. «Мы отвратили от  наспомышленья богов справедливых, Боги оказывать честь не хотят уже сборищам нашим. И не являются нам в сиянии света дневного», - писал в ту эпоху Катулл.
         Ощущение духовной безнадежности вело к самоуничтожению. В первом веке до Р.Х. участились случаи самоубийства. Причем философы разных школ оправдывали суицид, как вполне естественное прощание с ненужной жизни, как желание обрести покой.
        Кто-то, наоборот, торопился радоваться прелестям временной жизни. Надпись на могильной плите I века до Р.Х. красноречива:
      «О, брат, супруг, друг, не уставай пить и есть, напивайся,  наслаждайся любовью,  празднуй,  следуй  желанию  сердца  своего  день  и  ночь...  Ведь Запад-страна снов тягостного мрака; это место  спящих  в  своих  мумиях,  не пробуждающихся, чтобы видеть своих собратьев, своих отцов и матерей;  забыло сердце их жен и детей. Вода жизни, что на земле живущих,  для  меня-гниль... "Смерть всецелая"- имя того, кто всех связывает вместе, и все  идут  к  нему, трепеща от страха; нет никого, на кого бы не взирал  он,  будь  то  бог  или человек... он не слушает молений, не взирает ни на какие дары».
      Причем пессимизм был свойственен не только римлянам и эллинам, но и иудеям. Александрийская Книга Премудрости так излагает взгляды людей, сочетавших дух  Экклезиаста  с эпикурейской философией:
     Коротка и прискорбна жизнь наша,
     и нет человеку спасения от смерти,
     и не знаю, чтобы кто спасся из Преисподней.
     Случайно мы рождены и после будем как небывшие.
     Дыхание в ноздрях наших - пар,
     и слово - искра в движении сердца нашего.
     Когда она угаснет, тело обратится в прах,
     а дух рассеется, как жидкий воздух.
     И имя наше забудется со временем,
     и никто не вспомнит о делах наших,
     И жизнь наша пройдет, как след облака,
     и рассеется, как туман, разогнанный лучами солнца
     и отягченный теплотою его.
     Ибо жизнь наша-прохождение тени,
     и нет нам возврата от смерти.
     Ибо положена печать,
     и никто не возвращается.
     Будем же наслаждаться благами сегодняшнего дня
     и спешить пользоваться миром, как юностью
         «Для греков и римлян гераклитовское  "все  течет"  приобретало  зловещий смысл, напоминая о бренности всего земного. Если "Я"-только краткая  вспышка сознания в океане мрака,  какой  же  толк  в  делах  человеческих,  во  всех победах, империях, партиях? Любые усилия людей бесплодны: и  индивидуума,  и общество в равной мере ожидает уничтожение.
     Неудивительно, что людей, у  которых  почва  заколебалась  под  ногами, стала преследовать мысль о конце. Античный человек и прежде  был  склонен  к трагическому взгляду  на  будущее;  к  тому  же  древний  мир  действительно близился к закату. Поражает другое: наряду  с  этим  пессимизмом  неожиданно затеплилась вера  в  спасение.  Она  давала  надежду,  пока  еще  смутную  и неопределенную, предчувствие, что не все еще  потеряно,  что  есть  какие-то высшие силы, которые укажут человечеству выход из тупика» (А. Мень).
    Но пока этих сил не была душа пыталась найти ответы в мистериях, вступая в чарующую игру со смертю. «Душа, -  писал  Плутарх,-  в  минуту  смерти  испытывает  то  же,  что испытывают те, кто посвящается в великие мистерии. И слова,  выражающие  это понятие, сходны; т.е. слова "умереть"  и  "быть  посвященным".  Сначала  это блуждание наугад,  извилистый  путь,  тревожное  и  бесконечное  шествие  в потемках. Перед последней минутой страх достигает крайнего предела: мороз по коже, дрожь, холодный пот ужаса. И тут вдруг  взорам  открывается  волшебный свет: переходят к местам открытым и на луга, где звучат голоса и  происходят танцы; священные слова, божественные видения внушают священное благоговение».
         В мистериях Эллады, Востока и Египта пытались найти Того, Кто даст ответы на мучительные вопросы. Эти ответы мог получить только человек высокой нравственности. «Посвящение, - говорит Плутарх, -  предписывающее  постоянно  умеренный образ жизни и воздержание от многих видов пищи и любовных  услад,  ослабляет разнузданность и любовь к наслаждениям и приучает людей пребывать в служении непреклонными  и  суровыми,  целью   чего   является   постижение   Первого, Владычествующего и доступного только мысли; богиня призывает искать  Его,  и Он пребывает вместе с ней; рядом с ней и в связи с ней».
       Культ Исиды стнавится наиболее распространенным, особенно в среде римской молодежи. Но в то же время происходила встреча с иудаизмом.  «Наши  законы,-  писал  Филон, -  привлекают  к  себе  всех:   варваров, иноплеменников, греков, обитателей материка и жителей островов, на  Востоке, Западе и в Европе».
       Эти народы начинали понимать тщетность религиозного поклонения твари. Поэт явно эллинского происхождения, но знакомый с библейским преданием восклицал:
      Зачем, о Эллада, ты веришь в людей, в смертных монархов,
     Тех, что общей для смертных судьбы избежать не могут?
     И для чего ты приносишь тщетные мертвым дары,
     Жертвуешь идолам? Кто тебя ввел в заблуждение?
     Кто научил оставить великого Бога?
      Римский мир, в который входили Эллада и Иудея ожидали Неведомого. Объективно этот мир жил чаяниями будущего. Античность, начавшись мифологией, ее же и завершалась. Философия не давала ответов, их пытались найти в мифологических мистериях и Откровении. Душа требовала истины, и человек античного мира стоял в преддверии Ее. На самом деле его религиозное небо не было миражом и утверждением смертного из смертных, где воспламененный верой человек находил свой образ, увеличенный и перевернутый, как писал Михаил Бакунин. Оно было «живой жизнью», потому что потребность души, порой, в противоположность знанию, тянулась к пониманию Вечного Непреходящего.
       В мир приходил Тот, кто давал ответы на вопросы, которые не могли разрешить ни Будда, ни Кришна, ни Конфуций, ни эллинские и римские мудрецы ни даже ветхозаветное предание, наиболее близкое к Воплотившейся Истине.
         Это ощущение прикосновения к Правде незабываемо. Происходило возвращение к давно чаемому. С детства приходящие образы оживали, приобретая зрительные очертания Спасителя мира. Вся ветхозаветная история, вместе с мифологическими и философскими преданиями входили в духовный мир, который готов был к преображению этого культурного синкретизма. Душа подымала паруса ладьи, чтобы оправиться в путь, к иерусалимской гавани, где, возможно, было спасение личности, если она услышит спасительное слово Господа, и сама призовет Его, чтобы, по слову пророка Иоиля, спастись. Начиналась Новая история Бытия, когда человек начинал обретать смысл своего существования, возвращаясь к спасительным истокам, еще обетованных Адаму.