Когда я сплю

Дверь за мной захлопнулась.
Эхо прокатилось до самого свода, отразилось от стен,
влилось в позолоченные рамы дорогих картин, которые были развешаны здесь повсюду.
Две высокие колонны из белого мрамора ограждали прихожую от основного зала
и устремлялись вверх к высоким потолкам,
а за ними вымощенные из того же камня перила.
Я обернулся и подошел к одному из столиков, сделанных видимо из красного дерева вручную,
отодвинул один из пяти стульев, ощупал барельефы с таким удовольствием,
как будто здесь уже бывал не раз.
Волны гладкого дерева податливо извивались под подушечками пальцев,
я как будто их знал.
Вокруг стояла одинокая, но теплая тишина, клонила в сон, подпевала колыбельную,
ряды книжных шкафов у главного входа в другом конце парадной успокаивали,
как чьи-то теплые руки.
Я провел пальцами по лаку стола еще.
Потом еще.
Закрывал глаза.
Повторял снова.
Дыхание становилось ровным и глубоким.
 
- "Ты все вспомнишь...", - прошептал бархатный женский голос где-то в глубине зала
и растворился в глубине тяжелых массивных дверей, отразился эхом еще.
    
Нехотя открывал глаза.

"Просто сплю... Это сон...
Скоро проснусь и весь этот покой прольется на подушку горячим потом... Нужно идти"
    
Отрываюсь от стола.
Касаюсь перил, ведущих обратно.
На них совсем не пыли, лакированные, гладкие, идеальные... как и все здесь.
Тихими шоркающими шагами возвращаюсь в основной зал.
Звуки моего пребывания здесь тонут в роскоши ковров, дорогой мебели,
сделанной по видимому по заказу графа, приближенного к самой королеве.
А я сплю... и вместе со мной спит и все вокруг.
Тишина все больше успокаивает мое воображение и свет  тусклой луны,
пробивающийся сквозь заколоченные деревом рамы,
мерно оседает и рассеивается по когда-то жилому залу.
Тут и сейчас кто-то живет.
Поливает цветы в огромных шикарных вазах в углах и на комодах,
протирает пыль со старинных переплетов книг,
только статуэтки танцующих из серебра давно потемнели и потухли в глубине полок.
Высокие потолки, покрытые живописью средних веков заставляют озираться в вальсе,
поворачиваться телом, ступать по треугольнику, запрокидывать голову,
порхать меж старинных, но все еще живых предметов.
И эта музыка их сна играла нарастающе-спокойно в моей голове,
как будто кто-то играл, но все молчало.
Я поднимаюсь наверх по широкой лестнице по правую сторону от зала,
вдоль плотных стен, обитых по-светски темно-бардовой тканью,
ощупываю выступающий плинтус на уровне талии, провожу рукой, трогаю бархат стены:
мягкий, теплый.
Ступени под ногами укрыты красным, обитым по краям позолоченными нитями,
длинным ковром, повторяющим все изгибы лестниц.
Ступени заканчиваются.
И я по свойству своему снова закрываю глаза, вытягиваю вперед руки, шагаю на ощупь...
Уже здесь определенно бывал, все кажется по-детски знакомым:
и это высокое окно с заляпанным грязным стеклом,
и цветы стоящие в несколько рядов на тумбе, и довольно свежий коридор,
ведущий наверх... еще наверх...
Снова ощупываю перила.
Такие же белые, такие же теплые.
Иду вдоль.
Из рядя таких же высоких заколоченных окон сюда рассыпается, как стекло, свет,
ощупывает картину на выступе слева, самую большую в этом доме.
Но не смотрю, лишь замечаю, что золото ее рамы потемнело, как будто когда-то горело,
но стены скажут об обратном...
Музыка продолжает меня звать наверх.
Неторопливо преодолеваю еще лестницу, уже не такую длинную,
и мои шаги ощупывает новый небольшой зал.
Звуки нот становятся ближе и ярче,
я прохожу мимо двух огромных диванов в двух концах зала, мимо трех дверей,
одна из которых заперта.
Я этого не знаю, а помню из мутных воспоминаний.
В танцующей тишине направляюсь к четвертой, уже открытой двери,
аккуратно заглядываю внутрь.
Заржавевшие изрядно петли, удерживающие дерево на косяке, скрипят,
отодвигаясь от оптимального наклона.
Я запираю за собой дверь, оказываясь в небольшой комнате.
Подхожу к большому рабочему столу, ощупываю перо птицы,
стоящее в чернильнице,
чернила которой уже давно высохли и прилипли к внутренней стороне емкости.
Они когда-то были синими, а теперь пристали намертво...
Здесь же клочок бумаги, на нем, ровным почерком выведены прописные буквы, одна за другой:
    
"Когда-то, очень давно, мы бывали здесь.
Для тебя это были праздники, тебе здесь нравилось,
но еще больше тебе нравилась тишина.
А когда приходили гости, ты взбегал в папин кабинет, где стоял граммофон,
заводил его и долго слушал мелодию.
Когда ты стал чуть постарше, папа приобрел тебе пианино,
и ты с таким усердием все время пытался переиграть пластинку.
Потом выучил эту мелодию наизусть и играл ее везде.
Ты, может, многого и не помнишь,
но пальцы, касаясь этих клавиш, помогут тебе все вспомнить.
Этого уже не отнять..."
    
Огляделся еще.
У стены, напротив двери, стоял старый, покрытый паутиной граммофон.
Кусочки его уже кое-где откололись и тихо покоились под столиком.
Я подергал ручку, пытаюсь его завести.
Ничего... Время сделало свое грязное дело...
Отпрянул, ощутив рукой идеальный лак крышки пианино.

"Вот оно... я тебя помню...."
    
Поднимаю отодвигая черное дерево воспоминаний.
Касаюсь еще теплых клавиш, и за спиной играет шкатулка,
я и ее помню, но не могу обернуться,
потому как на плече мое упала с тяжестью чья-то рука.
Мне хотелось бы потрогать ее, но она предательски исчезает,
как и все вокруг начинает растворяться...
    
А я просыпаюсь...

_______________________________

Моя вина разрывала меня изнутри, малышка.
Проходит время, а я не помни ни дня, когда бы я не сожалел, что втянул во все это своего лучшего друга.

После той зимы, солнышко, я так и не смог найти его могилу.
Помнишь, мы ходили с тобой на кладбище в северной части города?
Верно, ты все помнишь, только не говоришь…
Ты скакала по сугробам, которые заглатывали тебя по самую макушку,
а я вытаскивая тебя из них,
рыскал взглядом по многочисленным железным оградкам,
покрытым ржавчиной, с отслоившейся краской, блеклой и острой, как щебень.

Мой Шанс погиб в недрах чужих сомнений.
Я и его покой найти не смог.
Вернее, я, верно, просто посчитал, что он уехал и совсем скоро вернется.
Совсем скоро, дорогая.
Совсем скоро.