Они. Супружество

(конец зимы-начало весны 2012)
Здесь планировалась длинная, возможно бесконечная вещь, основанная исключительно на фантазии. Но жизнь повернулась так, что моей фантазии стало на что опираться, и пришлось оставить творение в виде рассказа. К счастью, одному из моих читателей показалось, что это и есть рассказ, а значит, он может существовать в таком виде. Приятного чтения.

Я появилась в снежный день на заснеженной дороге, и с небес валили снежные хлопья. Валили, или опадали. Они были мохнатые, и небо было мохнатое, и удивительное: я знала, что оно может быть другим, но не знала, каким именно, и теперь всегда, когда будут говорить «небо», я буду представлять его себе таким: снежным, белоснежным, мохнатым, искристо-мягким, сияющим, и почти не голубым.
Передо мной возвышался резной деревянный двухэтажный домик с балконами, перильцами, лестницей, с трубой, с окнами, а на окнах – ставни. Ветер подул, и снег смёлся с крыши, как будто крыша вздохнула. Снег сдувает – крыши дышат. Некоторые части у домика синие. А под ногами у меня извивалась дорога, тропинка, тропинка в снегу.
Этот дом – мой. Мне сюда.
И я пошла. Когда я пошла, я была такая: бежевая шубка, или куртка, верхняя одежда: она вся из материала, на котором рука застревает, словно он чуть липкий, а по рукаву, вокруг шеи, и ещё вокруг ног идёт мех. Мех светло-коричневый. Я пошла ногами, одетыми в белые колготки, обутыми в коричневые ботинки до середины голени: у них по краю тоже мех. До колена у меня юбка, бежевая, но по-другому бежевая. Она немного выглядывает из верхней одежды. Шапочка на голове такая же, как верхняя одежда. Пальцы на руках у меня красные, наверное, от мороза, и тонут в рукавах: когда я сжала их в кулаки и спрятала в мех, им стало теплее. Я ещё не видела своего лица. Мне кажется, что я себе понравлюсь.
Я поднялась по ступенькам и взялась за ручку: холодная. Она блестящая, светло-коричневая, немного в рыжину, вделана в железную основу, а основа прибита к дереву гвоздями. Один сверху, другой снизу. Дверь заскрипела приветливо, хорошо, когда я её открыла. А за спиной у меня валил снег. Я обернулась, чтобы посмотреть, как у меня за спиной: там тропинка, деревья, а дальше – туман. Деревья по бокам от тропинки, они голые, у них чёрные ветки.
Когда я повернула голову, то внутри дома увидела темноту. А из угла впереди-сильно-слева шоколадный голос сказал:
- Кто ты?
Здесь не должно быть никого, кроме мальчика, моего мужа, поэтому я ответила ему:
- Твоя жена.
Была некоторая пауза, после которой он сказал:
- Тогда я сейчас принесу вторые вещи сверху.
Я уже начала видеть, и он прошёл перед моими глазами к деревянной лестнице, которая была справа: чёрный свитер и индиговые штаны, руки больше, чем у меня, значит у меня не пальцы, а пальчики. Потом над перилами была только его голова, и быстро ушла вверх: прямые тёмно-коричневые волосы, короткие, неодинаковой длины, ровно облегают голову, рот небольшой и упрямый, больше ничего не успела.
Понемногу отступало ощущение «всё так, как должно быть», и во мне задрожала неизвестная радость.
В комнате стояли два книжных шкафа, один прямо передо мной, большой, а другой, узкий, у левой стены между коричневым кожаным креслом и дверью. Правая стена состояла из лестницы и двери в правую комнату. Я прошла и закрыла за собой дверь, а всё вокруг прояснялось и прояснялось. Книжки были разноцветные и разные. Я подошла к шкафу и увидела одну поближе: тёмно-синяя, золотыми буквами написано.
Тут стал спускаться он, медленнее, чем поднимался: перед ним грохало кресло, тоже коричневое, беловатое, такое же, как то, что в углу. Он смотрел на кресло, поэтому я не видела его глаз из-под пушистых ресниц, а лицо у него было правильное, круглое и красивое. Почувствовала, как мои губы складываются в небольшую улыбку: какой красивый у меня муж!
- Сколько ты уже здесь? – спросила я.
- Две недели, - шоколадно ответил он, приподнял кресло и огляделся: искал, куда его поставить.
Я тоже огляделась: у всех стен что-то есть, а там, где нет, оно будет выглядеть лишним. Представила его напротив углового: хорошо. Захотела сказать: «Поставь его напротив того, что в углу», но мне показалось невежливым говорить так, ведь мы очень мало друг друга знаем. Поэтому я предложила аккуратно:
 - Может быть, его стоит поставить напротив другого кресла?
Он посмотрел туда:
- О, это хорошая мысль.
Свет из окна падал на его сияющий профиль – какой красивый!
Я отошла к двери, чтобы не загораживать ему путь. Мой муж поставил одно наше кресло напротив другого нашего кресла, повернулся и посмотрел на меня. Я вспомнила, что надо рассмотреть его глаза: они большие, синие, прямые, смотрят прямо. Мне захотелось потрогать его ресницы, но я не знала, будет ли это хорошо. У него уголок рта изогнулся вверх, когда глаза ходили туда-сюда, и взгляд касался моего лица, вот лба, щёк, подбородка, носа, вот прямо глаз, прямо меня, мозга, задней стенки черепа; у него уголок рта приподнялся: значит ли это, что моё лицо ему понравилось? А спрашивать можно?
Я не знала, что можно, а что нельзя, и мне стало страшно, и я спрятала глаза, опустила их вниз. А ведь я его жена!
Я услышала шаги его вбок, потом опять по лестнице, и верхними краями глаз видела, как ноги туда пошли: он носил тёмно-серые носки. И я как-то сразу полюбила тёмно-серые носки. Мне тоже захотелось себе такие. Кажется, у меня есть носки. Он ходит по дому без обуви, значит, надо разуться. Вот же его ботинки сбоку у входной двери. А я оставила дорожку мокрых следов к шкафу. Как стыдно, пришла жена и всё напачкала. Чем бы вытереть? Если ему крикнуть наверх, он услышит? Как это, пришла – и сразу кричать? Может быть, у него в доме никогда не кричат? Я хотя бы разуюсь.
У меня носки были фисташковые. Свои ботинки я поставила ровно, рядышком с его ботинками. Потом передумала, поставила его ботинки спинами к стене, а свои напротив его. А вдруг он увидит? Но я же для этого и поставила. Но, может быть, ему не понравится. О, ну и пусть, если ему не понравится, то я переставлю обратно. Как ему может не понравиться, ведь в этом нет ничего плохого, правда? Просто ботинки стоят. Что с того, что они смотрят друг на друга.
Шаги пошли вниз, и голова снова поплыла над перилами. Он спустился: теперь он принёс стул.
- Открой, пожалуйста, вон ту дверь, - попросил он, указав на правую дверь.
Я почти побежала, и открыла дверь. За ней была светлая, голубая комната. Он зашёл туда со стулом, и я услышала:
- Пойдём, я покажу тебе кухню.
Я пошла к нему, и увидела стол с голубой скатертью и стул, а второй стул мой муж ставил под окно, а сзади выстроились справа налево плита, столик с ящиком, мойка с раковиной, и, наверное, было что-то ещё, потому что комната уходила влево дальше, чем можно было увидеть: она была частью за первой комнатой. Но комната была уже не так интересна, потому что в ней был человек.
Он сел на стул, стоявший спинкой к мойкам, а мне предложил сесть на тот, что под окном. Я сказала:
- Сначала надо снять верхнюю одежду. Куда можно её положить?
- Повесь на стул, - сказал муж.
Я так и поступила, чувствуя, что это неправильно, и села. Стало в некоторых частях меня полегче, чем когда стоишь. Сзади у меня были волосы, я собрала их в ладонь и перенесла вперёд: светлые.
- У тебя есть зеркало? – спросила я у мужа.
- Да, в туалете, - ответил он. – Это там, - он обернулся и махнул рукой туда, в неизвестность, в которую продолжалась сзади комната.
Я встала и пошла, и, проходя мимо мужа, почувствовала, что хочу что-то сделать с ним, поэтому задержалась. Но ничего не сделала, и пошла дальше. А сделать всё ещё хотелось: вернуться и сделать. Только что?
Там, дальше был рядом с мойкой холодильник, а в стене дверь. Она вела в небольшую комнату, которая вся целиком была за первой комнатой. Там мой взгляд сразу приковало к себе зеркало. Оттуда на меня посмотрела мягкая, ласковая я со спокойными глазами серо-зелёного цвета и едва заметными светлыми бровями. Нос аккуратный, губы аккуратные, здорового приятного цвета. Волосы в спокойном хвосте и примерно до середины спины. На мне шерстяное платье, я ещё не успела на него посмотреть, и теперь разглядела: оно светло-серое, без рукавов, а под ним белая водолазка. Я снова и снова посмотрела на себя: я хорошая. Я ему подойду. Мне с ним можно. Мне так кажется. Ему тоже должно так казаться, пусть ему так кажется! Ведь если нет, то какая же я жена?
Почему-то мне захотелось снять резинку с волос, и я так сделала. Резинку оставила на полочке под зеркалом: там были две зубные щётки в стаканчике и мыло.
Мягкие, пушистые волосы. Если перебросить немного наперёд, я ещё лучше. Приятные на ощупь. Пусть он потрогает.
Такая, я пришла к нему, и он обернулся ещё тогда, когда я была за его спиной. У него в глазах что-то было, интерес.
- Назови своё имя, - попросил он, пока я садилась.
- Я его не знаю, - сказала я. – А ты знаешь своё?
- Меня называют Норберт.
- Норберт… - это хорошо. – Кто тебя называет?
- На работе.
- Я не работаю. Меня будешь называть только ты. Придумай, как ты будешь меня называть…
Что-то сжалось в груди, когда я это сказала и ждала. Вдруг он придумает мне плохое имя? Но я буду его носить, если оно будет нравиться ему.
Я подняла глаза и заметила, что он снова рассматривает меня, и немного нахмурился, но не зло, а хорошо.
- У тебя… есть какие-нибудь пожелания? – спросил он.
О, как хорошо. Эта пауза – он в чём-то не уверен. Этот вопрос – он со мной считается! А его прямой взгляд сперва так испугал меня.
У меня было пожелание: «Назови меня хорошим именем» - но оно ведь не даст ему никакого ключа. Поэтому я ответила нечестно, но вежливо:
- Я хочу носить любое имя, которое мне даст мой муж.
Он улыбнулся, и я увидела его зубы, ровные.
- Ты будешь Майя, - сказал он.
Как хорошо: его прямой синий взгляд с этой улыбкой, и – Майя! Зелёное имя мягкими губами шоколадным голосом.
- А шоколад – он как твой голос? – спросила я.
Он удивился, кажется, даже сильно.
- Подожди… так тебе нравится имя?
- Нравится, - торопливо ответила я, - очень нравится!
- Отлично, Майя… у меня есть шоколад, сейчас принесу.
Он пошёл за шоколадом, и я смотрела на его спину в шерстяной чёрной ткани и любила её, а потом он распечатал шуршащую обёртку, положив плоскую шоколадку на стол, разломил плитку на куски и сказал, посмеиваясь:
- Пробуй, ну, ничем он не похож на мой голос.
Пусть он ещё посмеётся! Как его рассмешить?
Я взяла самый маленький обломочек, положила на язык, и, когда он потёк, зажмурилась, и воскликнула:
- Да!

***