Художника обидеть может каждый

   В 30-е годы прошлого века Советский Союз и Германию связывала крепкая дружба. Школьники на уроках иностранного языка повально изучали немецкий язык, туда-сюда сновали специалисты и целые делегации по обмену опытом: ГПУ к гестапо, гестаповцы к чекистам… Нацисты активно изучали коммунистические методы борьбы с врагами народа и успешно применяли их на евреях. Ясное дело, страна Германия была не столь широка, не было «много в ней лесов, полей и рек», ГУЛАГов не настроишь, однако гетто и концлагеря успешно создавали. Дружили, понятное дело, и главы государств. То Сталин навестит друга в его загородной резиденции Бергхофе — ясное дело, без супруги, — хватало обслуживающих фройляйн с точеными фигурками в национальных костюмах или строгой черной форме. На столе — непременная квашеная капуста и свинина. Свинина в разных видах. Тут тебе и грудинка на ребрышках «риппхен», и сосиски-сардельки, и «клопсы», и «айсбайн», и жареные колбаски. Все это заливалось пивом самых разных сортов. Сталин, больше привыкший к зелени, поглощал (чтобы не обидеть друга) все это свинское изобилие до утробной отрыжки. Но когда рейхсканцлер подвинул ему блюдо с «хекпетером» — сырым свиным фаршем, гость взбунтовался:

   — Э-э, генацвале Адик! Я тебе что, кошка? Сырое мясо мне суешь, вдруг с глистами? И клопсов своих не подсовывай больше, название мне нэ нравится. Я вот лучше пиво с «братцами» попью — люблю соленое.

   Первое время фюрера очень смущало имя советского друга. Он даже приказал Шелленбергу покопаться в корнях Сталина — нет ли там иудейской заразы? Однако появление на свет маленького Йоси было окружено таким плотным покровом тайны, что лучшие спецы внешней гитлеровской разведки только руками развели: вполне может статься, что Сталин и еврей — в штаны ему никто не сумел заглянуть. В итоге лидер немецкого народа махнул рукой: ничего страшного, если в круг друзей затесался один-единственный еврей. Все-таки грузинского происхождения и арийскую кровь его фройляйн сильно не испортит.

   А то фюрер прилетит на самолете на дачу к Сталину, что расположена в живописном месте на озере Рица. Очень Гитлеру нравилась сталинская дача и как принимали его там. Особенно нравилась манера обращения, принятая у русских. У себя в Германии его никто по батюшке не величал. Адольф и — Адольф. А тут уважительно: Адольф Алоисович. Гитлер довольно жмурится и важно кивает головой, соглашаясь. Одно огорчало, насчет женского пола у Сталина — ни-ни: женщины вообще не допускались к столу, не место им здесь. Чистый мальчишник. С соответствующими плотскими утехами: поесть, попить, попеть. На столах, понятное дело, национальные грузинские блюда. Тут тебе и лобио, и молодая крапива, и баклажаны с чесноком — без женщин чеснок можно, на кого дышать? — и листья свеклы… одним словом — аджапсандали. Но и хинкали с сациви — тоже есть. Если кто чачи пожелает, тому тарелку жирного хаша тут же выставят. Но хозяин больше вина местные любил. Фюрер чачу как-то попробовал, сморщился, сказал, что вкуснее их шнапса, но очень крепкая. И тоже переключился на вина.
 
   Выпьют, танцы начинаются. Да не какие-нибудь лендлеры или шляйферы, где партнерша необходима, а чисто мужские, вроде лезгинки или гопака. Гопак, правда, один Никита Хрущев танцевал, больше никто не умел. Как уморятся танцевать, так хозяин всех из зала выпроводит и с гостем вдвоем остается — песни петь.

   Сядут в торце длинного стола, обнимутся за плечи — оба-двое в полувоенных френчах, в свободных поднятых руках — рога турьи, наполненные красным виноградным вином. Раскачиваются из стороны в сторону и поют, а капелла. Сначала-то каждый свое поет: Гитлер по-немецки «Лили Марлен» выводит-тужится, а Сталин легко и свободно, чуть глуховатым, но приятным голосом, свою песню ведет. Язык незнакомый, но песня, чувствует фюрер, задушевная. Замолкнет он тогда и слушает. А как умолкнут последние звуки, так и спросит:

   — Геноссе Йося, а что это за песня такая замечательная?

   — А это, генацвале Адик, — отвечает ему хозяин, — грузинская песня. «Сулико» называется, это имя девушки. А пел я ее на родном мне грузинском языке.

   Фюрер кивнет головой — нравится ему, как звучит грузинская песня — и скажет со вздохом:

   — Моя песня тоже про девушку. Даже про двух. Лили и Марлен. Но твоя, похоже, лучше песня.

   — Генацвале Адик, а давай за дэвушек випьем. Нэ взирая на их националную принадлежность.

   Выпьют, гость мокрыми усиками к побитой оспой щеке хозяина лезет — целоваться.

   — И за что я в тебя такой влюбленный, геноссе Йося? — умильно спросит и сам же ответит. — А за то, что ты меня уважаешь! Вот ты, почти что генералиссимус, а со мной, простым ефрейтором, запросто вино пьешь. Доступный, как ваш Суворов, который, говорят, с простыми солдатами из одного котла кашу ел. И поешь ты хорошо. Надо бы мне грузинский язык выучить, чтобы понимать.

   Сталин прокуренные усы костяшкой согнутого пальца поправит — приятно, что почти генералиссимусом назвали — и гордо отвечает:

   — Это что, я и стихи сочиняю. По молодости, правда, сейчас времени нет. Вот послушай, — и начинает читать с поэтическим подвыванием.

   Гитлер слушает с хмельным вниманием, ни слова понять не может, но внутренняя атмосфера стихотворения за душу трогает — порой даже набежавшую слезу смахнет.

   — Эх, не знаю языка, — сокрушается он. — Про любовь, наверное.

   — Ай, генацвале Адик, у тебя одна постел на уме, — усмехается Сталин. — Это обращение к ночному светилу. «Луне» называется. Вот, я тебе листочек приготовил с русским переводом. Домой в Берлин вернешься, пусть тебе на твой немецкий переведут. На грузинском, конечно, лучше звучит, мэлодия чувствуется, но грузинский тебе перевести нэ смогут.

   Гитлер лист бумаги принял, долго смотрел на славянские буквы:

   ЛУНЕ

Плыви, как прежде, неустанно
Над скрытой тучами землей,
Своим серебряным сияньем
Развей тумана мрак густой.
К земле, раскинувшейся сонно,
С улыбкой нежною склонись,
Пой колыбельную Казбеку.
Чьи льды к тебе стремятся ввысь.
Но твердо знай, кто был однажды
Повергнут в прах и угнетен,
Еще сравняется с Мтацминдой,
Своей надеждой окрылен.
Сияй на темном небосводе,
Лучами бледными играй,
И, как бывало, ровным светом
Ты озари мне отчий край.
Я грудь свою тебе раскрою,
Навстречу руку протяну,
И снова с трепетом душевным
Увижу светлую луну.
 
Потом бережно сложил и в нагрудный карман френча спрятал.
(Надо сказать, в Берлине перевели ему с русского на немецкий — это уже третий перевод получился, — почитал и отбросил. «Шайсе!» — только и сказал).

   А в тот раз, убрав листок со стихами, сказал:

   — Геноссе Йосик, а я ведь тоже не без таланта. Смолоду картины пишу. Маслом, между прочим. Вот, зацени, — и альбом репродукций своих картин протягивает.

   Сталин полистал и говорит:

   — Ай, маладэс! Не хуже Шишкина рисуешь!

   — Так вот, просьба у меня небольшая, геноссе Йосик. Дай команду, чтобы мои работы в Эрмитаже и Третьяковке выставили на обозрение? С Лувром я уже почти договорился.

    — Э-э, какая Тритяковка? Зачем тебе Эрмитаж? Давай свои картины мне, я их тут на даче повешу на стены. Лютшие люди страны будут ходить смотреть. Головами крутить от восторга, языками цокать. Гаварить будут: «Вах, вах, вах! Какой болшой художник Адик. Цены ему нет!»

   — Нет, — упрямо мотает головой Гитлер. — Только в эти музеи свои картины отдам.

   — Нэт, дарагой! — Сталин уже начал терять терпение. — Скромнее надо быть. Мне наши литераторы предлагали из школьных учебников стихи Пушкина убрать и мои напечатать. Говорят, пусть племя младое заучивает поэтические шедевры Отца народов. Но я нэ согласился. Пушкин — наша гордость, тоже поэт хороший. А мои стихи можно отдельным томом издать. С илустрациями. Так что давай свои картины, здэсь висеть будут.

   Так и не договорились. А Гитлер после этого разговора затаил на друга обиду. Решил: «Раз так — сам повешу свои работы на стенах русских музеев. Лично».

   И вероломно, без объявления войны, напал на дружественное Государство.

***

ПРИМЕЧАНИЕ: На фото иллюстрации картин Адольфа Гитлера.