Сказка над пропастью

Ленке
Птице
Владу


Ночью в раскрытом окне призывно стрекочут кузнечики. Откуда они в центре города, на девятом этаже – неведомо. Но ведь стрекочут. И так славно тянет прохладой, и такая ночь плывет над остывающим от дневной жары городом, что дух захватывает. Живи и радуйся, дыши полной грудью, любуйся узким серпом месяца, слушай едва слышный гул жизни ночного города…
Но ты не видишь и не слышишь этого. Ты вообще ничего не видишь: боль не дает не то что думать – дышать…
… и в какой-то миг кажется, что единственное спасение – там, за раскрытым окном. Там зовет тебя, невидимый в черноте, горячий асфальт. Твой лучший друг. Он ждет. Только он избавит тебя от боли. Он обещает не счастье, не радость – избавление. А то, что при этом избавит и от жизни, так зачем она, жизнь, в которой нет сил даже дышать…
И ты делаешь шаг к окну. И еще шаг. И еще.
И только на последнем шаге, на остатках дыхания ты понимаешь: тебя держит не подоконник, на который ты опираешься сейчас, не здравый смысл. Держит детское дыхание, мальчик, спящий в обнимку с плюшевой коровой, в соседней комнате.
А асфальт зовет. И обещает жизнь. Жизнь-без-боли.
Глядя в призывную темноту, непослушными пальцами ты жмешь кнопки телефона. Голос на другом конце мира перестает быть сонным после первого же гудка. Ты держишься за него, как за протянутую руку, а голос умоляет:
- Говори… Только говори!
А что говорить?
Не о чем нам говорить, все просто. Там, за окном - асфальт. Он обещает покой. Здесь, за тысячу километров – голос в зажатой в пальцах трубке. Он не обещает ничего. Но держит. Держит зимней лыжней в сугробе, веткой сирени под дождем, дыханием сына, каплей изумруда в черноте глухого отчаяния…
И ты бредешь над пропастью, по лезвию, по узкому мостику… он дрожит и прогибается, готовый сломаться. Тебя держит не надежда, не здравый смысл, только этот голос: «Говори!».
Слово. Еще слово. И еще. Как их мало, как их много – над пропастью в два шага до окна, в твоем персональном аду длиной в комнату, где только ты и боль. И асфальт, зовущий тебя. И голос.
…А потом боль отпускает (пятая за ночь таблетка анальгина), и, отшатнувшись от окна, ты поймешь, что хотел сделать. И испугаешься до дрожи в коленках. И останешься. Останешься здесь, на этой земле, в этом мире, где хозяйка – боль, и завтра она снова придет терзать тебя черными щипцами… Но это будет только завтра. Асфальт подождет. Не сейчас...
Потому что сорванный, осипший голос в трубке все-таки есть. И ты тоже – пока еще есть. И этот голос толкнет тебя прочь от окна – в комнату, туда, где жизнь, где трещат кузнечики и слышно  в сонной тишине ровное детское дыхание.

Октябрь 2012.