Книжные дети. Глава шестая

Она все таки бесшумно закрыла за собой дверь, и смотря на никак не желающее просыпаться солнце, отправилась вверх по улице, обходя вазы с цветами и преклоняя гудящую мыслями голову.
Под ребрами тупым лезвием клокотала боль. Странное стечение обстоятельств, сложные схемы и переплетения игры. Все это был гигантский ловец снов, похитивший их души. Это война, как бы красивы ни были правила, как бы ни благородны были участники, но это война.
«Мы на роли предателей, трусов, иуд в детских играх своих назначали врагов!»
Пора было остановиться, сбавить обороты, продолжить погоню за Истиной, но нет… Нет, нельзя забыть запах пролитой крови, нельзя забыть вкуса оживших образов с пожелтевших страниц. Маленькие мозги уже не отличали игры от войны, а поражение от смерти. Благородная зависимость от геройства. Краток век у забав, краток, но полон. Пряная сладость его заставляла выть, сдирая старую, прежнюю, невинную кожу ногтями и зубами, срывая лоскуты с рук и плеч, сдирая лохмотья с груди, пропитанной слезой.
Клокот и рокот башенных часов нагнали ее уже у прозрачной пластиковой двери небоскреба, изящно расположившегося среди новой стеклянно-кованной части города, выросшей на терракотовой кладке наростом металлической плесени. Опустошенная магистраль (дом стоял у развязки) полнилась ощущением одиночества, прокуренной безразличности к происходящему за пределом воздушного потока, в котором мчались машины, унося своих занятых хозяев по их скучным делам.
Подавив зевок, девушка вошла в лифт и на ощупь нажала кнопку предпоследнего, кажется восемнадцатого этажа. Серебристая зеркальная дверь бесшумно закрылась, и лифт, упруго приподнявшись, понесся вверх.
Первые пять этажей, стеклянный экран перед ее лицом показывал нержавеющие металлические детали заводного апельсина, но после, движение замедлялось, открывая чудный вид на сонный старый город, с пряничным зданием театра ( совершенно абсурдная архитектура) в пропасти площади. Предрассветное небо, столь привычное к ее взглядам, подпирающим его своими тонкими загибающимися ресницами со светлыми концами. На горизонте, над туманным морем, над которым плавали островки черепичных остроносых крыш, их приглушенное дыхание еле доносилось до этого неприступного форта экологических технологий и прочего ультрагладкого бреда, пересеченного полосами ретроспекции, обращенной к пошлому неоклассицизму, показывающему псевдовкус.
Панорама города все расширялась, обнимая ее с трех сторон, прижимая к плавной стене-двери. Наружный лифт использовали редко, слишком тягучим был его плавный бег вверх по стальным рельсам, достигающим открытой террасы на разноуровневой крыше.
Стоя у замка, Айвенго держала в руках фиалковую вазу сомнений с малиновыми проблесками и бликами. Ее изящный тонкий фарфор почти осязаемо скользил в руках, занесенных ради тройного, интервал полторы секунды, звонка в дверь.
Ваза выпала из ее рук и, тая, полетела вниз, чтобы раствориться у самого, вылизанного полировальной машиной, мраморного пола.
Перелив звонка развратно-элегантного, как и сам хозяин квартиры, завел душераздирающую мелодию обычности и незаурядности.
Дверь отворилась, выдержав некоторую паузу, за ней возникли сначала звуки старого алкогольного рок-н-ролла, сменившиеся гитарным боем Nomy. Cocaine. а после бородатый мужчина богемного вида, в авиаторских очках на кожаной подложке, убиравших от лица длинные вьющиеся волосы. Он оперся на локоть, поставив его в открытую дверную щель, оглядел ужасающе липким, разочарованным взглядом, помутненном двумя стопками дорогого виски, и дохнув на нее дымом из поблескивающей трубки, произнес.
- Крошка, привет, а тебе не говорили, что здесь дресскод? Ужасно потрепанная, но твое личико мне нравится, сколько стоишь, милая?  – Он навис над ней черной старомодной скалой. Пятна масляной краски на руках и под ногтями, прищур глаз и жесткая привычка пальцев складываться в клюв – художник, без правил и скорее всего особого таланта.
- Отойди, мне нужен Зарксис. – Она бесцеремонно пихнула художника в грудь, тот, оскорбленный, но не слишком, все еще пытался допытываться.
- Отвратительные манеры! Ну ничего. Я преподам тебе пару уроков.
- Кто там, Рокки? –Спросил хмельной голос Зарксиса, - Джентльмены, не уродуйте паркет…
- Девочку прислали. – Хохотнул Рокки. Алину передернуло. – Нечего так нимфетка.
- Алина солнышко мое! – Зарксис, скользя на подошвах дорогих туфель, влетел в бородатого, сбив его с ног, - что-то ищешь?
-  Тепла и участья. – Отпихнув брата, она прошла в гостиную, заваленную полупустыми бутылками и клубами странного, пахшего богемой и телами дыма.
- Алька! – Рыжеволосый парень, стоящий на кухне и колющий лед обернулся и подошел к ней, как-то странно качая правым бедром.
- Привет, Айзек. – Устало сказала она и опустилась на барный стул.
- Налить что-нибудь? – Спросил он, потянув красное вино.
- А ты на раздаче? – Голова упала на локти.
- Нет, просто, как видишь, ты вовремя пришла.
- А я, и бармен, и психолог, и декоратор, и актер… - Снова подавленный зевок.
- Не ерничай, полусладкого?
- Красного сухого, и сыр, да, с неаппетитной голубой плесенью, в холодильнике за кетчупом. – Она сделала машинальный жест рукой, не отрывая головы от локтя.
- Сначала поешь. – Он поставил тарелку салата Цезарь, накрытую пленкой.
- Неа. Ты ведь не любишь подобные сборища, Айзек?
-Решил поздравить Зарксиса с премьерой, а ты чего в столь плачевном состоянии?
- Гуляла.
- Я про запястья. Это может быть опасно, Алька, если так уж надо протестовать, можешь пожить у меня.
- Нескромное предложение.
- Я твой крестный. – Он оскорбился и надул нижнюю губу. Губы Айзека были правильной лепестковой формы, нижняя чуть выпуклая, с ямкой, верхняя плавно изгибалась очерченная тонкой нитью ребристого ободка.
- Что сделать если другой кандидатуры не нашлось. – Опустошив тарелку, девочка встала и направилась в сторону гостевой спальни.
Сквозь звуки музыки до Айзека долетел возмущенный вопль.
- Совокупляйтесь в другом месте! Прочь, пока ваши мозги не оказались на обоях! – Раздался выстрел, хлопнула дверь.
- Она не в настроении. – Зарксис оперся локтями на барную стойку, рассматривая собственную квартиру, как поле военных действий. Пороховой дым марихуаны и сигарет, порванные знамена чьей-то одежды, напоминавшей алый балахон, битые бутылки и упаковки из-под еды, мертвые полуобнаженные распутные красавицы с четкими абрисами кукольных профилей, танцующие тени. Обыкновенная богемная вечеринка, затянувшаяся до раннего утра. Зак пожал плечами.
- Ну, конечно, знаешь, ей стоило прострелить твою голову, а не стену. Без обид, Зак, но за сестрой ты не следишь, скверный старший брат.
- О да, ты знаешь ее, любая попытка контроля воспринимается, как вызов, как покушение на ее свободу, как объявление холодной войны. – Зарксис допил оставленное ей вино одним глубоким глотком, кадык его опал вниз и медленно поднялся.
- Как ты не можешь понять, ей и нужно это, нужно чтобы ты вспомнил о ней, чтобы пытался так заботиться о ней. Она ведь не вернулась домой, к толпе слуг, драящих ваш особняк, нет, она пошла к тебе.
- Закончились деньги. – Зарксис приподнял острые плечи в темно-фиолетовом пиджаке, на нем не было галстука, а на шеи поблескивал след от помады. Айзек ощутил жгучее желание ударить давнего друга по ухмыляющемуся лицу, дабы стереть эту защитную насмешку с настоящего беспокойства.
- Это уже болезнь. – Он устало качнул головой.
- …? – Трудно передаваемый вопросительный взгляд, знающего ответ.
- Фальш. – Айзек смял пальцами вихры на висках. – Сходя со сцены, ты не перестаешь играть, каждую секунду, твое актерское и режиссерское мастерство совершенствуются, твоя Истина размывается, а вместе с ней, тает и путь к ней. Подумай, а твоя любовь, не притворство? Не фальш? Или нет, фальш это равнодушие, незаинтересованность в близком тебе человеке.
- Нас не роднит даже кровь.
- Но ты бежишь по ее следам, словно гончий пес. Сколько раз ты видел ее за время каникул?
- Так и будешь винить меня? Устанешь, я слишком грешен.
- Ты слишком себялюбив и твоя уязвленная, зализывающая раны любовь, похожая на пытку для вас обоих. – Заявил Айзек, и героически пробираясь сквозь дым, принялся выталкивать прочь засидевшихся гостей, - Вечеринка окончена, можете проваливать! Давай, давай, поднимайся! – Он всучил комок одежды точеной блондинке с потекшим заспанным лицом. – Вон, все вон!
Наскоро, жестоким способом, распрощавшись со всеми, нежелающими уходить добровольно, он взял шляпу, буквально поставил ее на торчащие  рыжие космы, и направился к выходу.
- Тебе то что? – Запоздало крикнул ему Зарксис, поймав за локоть у самого порога. – Чего ты так о ней беспокоишься? Не прикрывайся тем, что ты ее крестный, я в это не верю.
- Мне? -  Зарксис был слишком близко и чувствовал амбровый запах кожи декоратора, смешанного с ароматом свежепечатанных книг и, совсем немного, акварели. На прошлый день рождения он подарил Алине портрет. Его черничные глаза словно озарили вспышки молний, по позвоночнику бежал страх, услышать не то, что ожидаешь, презрение, а хуже если любовь...
- Девочке нужна семья.
- Я ее семья.
Айзек покачал головой, Зарксиса бесило, что этим Айзек выражал не сколько сомнения, сколько жалость к нему, усталое, безуспешное сожаление.
- Нет, Зак, ты одиночка, ты не можешь заботиться ни о ком, кроме себя, кишка тонка, отказаться от удовольствий.
- А ты альтруист! – Зло воскликнул Зарксис. – Что ты можешь дать ей, Айзек? Если любишь, то что?
- Люблю не я. – заметил Айзек, - но позаботиться сумею.
- Кто? Для кого стараешься? – Зарксис уже бежал следом за ним, к бесшумной гильотине лифта.
- Теобальд. – Айзек нажал кнопку и дверь закрылась, оставив мужчину, приникшего к тонкому металлу лбом и руками.
В ушах пульсировали звуки, похожие на треск разрезаемого клинком шелка. Она так резала занавески, которые ей напоминали по цвету увядшее, подернутое пеплом, обгорелое запястье отца. Зарксис ударил кулаком в дверь, сдерживая едкие слезы. Еще иступленный удар и вновь и вновь.
Заспанный толстый, но мускулистый человек в черной униформе, с блестящими латунными пуговицами,  и сбитой на бок фуражке, оттащил его от двери лифта, Зарксис вырвался, ударив того по лицу.
Его швырнули в квартиру и хлопнули дверью, разбитая губа припухла из ранки сочилась кровь. Сплюнув, он поднялся, и с отвращением вдохнув запах собственной рубашки, пропахшей нарочито сладкими духами какой-то из Лилит, направился в душ.
Дверь ее комнаты как всегда плотно закрыта, так, что ручка напряженно дрожит, охраняя ее сон.
Не скрипнув, дверь отворилась, пропустив лучи света, запинающиеся о ломкий силуэт Зарксиса. Дыхание вдруг замедлилось, холодный воздух из распахнутого окна раздувал паруса штор и леденил губы.
Алина мирно спала, повернувшись к нему утопающей в свободной футболке спиной, выступающий позвонок щекотали иглистыми концами темные тонкие прядки. Мокрые волосы разметались по подушке, обнимаемой ей, на них скользили искусственные световые лучи. Сброшенная одежда неряшливо валялась на уютном белом кресле у окна. Вновь раздевалась, глядя на город, что ж, ее прихоть – закон! Зарксис бросил сигарету и затоптал носком туфли, уронил на пол рубашку – пиджак был давно позабыт где-то у входа в квартиру - и сняв носки лег рядом.
Сначала так тихо, не дыша, не пугая невинных снов, роящихся у кончика ее носика, подергивающего воздух. После его рука пересекла ее тело, обняв со спины и прижав к себе.
«Кишка тонка заботиться о ней…»: с горечью подумал он. И эта мысль словно протекающий брезент, сочилась холодными каплями, стекающими по позвоночнику градинами пота. Пальцы впились в ее волосы, на виске, у самого уха, осторожно проводя по серебрящейся штриховке нитей указательным и средним пальцами, он еще долго не мог уснуть, наблюдая суматошные движения ее глазных яблок, за барьерами век, отделяющими ее сны от всего остального.
Уснуть ему так и не удалось, но короткое забытье приносило несказанное наслаждение. Наслаждение оберегать сон другого.
Окно было словно завешано белой простыней, натянутой в распахнутой французской раме в пол. Вставать не хотелось, сонное блаженство все еще владело крепким и свежим юным телом, способным на все: не спать ночи на пролет, бежать за ветром без остановок, сражаться, падать, подниматься, выживать и любить. Сложно быть Богом. Сложнее быть полу-богом, диким, одиноким, просыпающимся по утрам с неким блаженством, что удалось пережить удушье снов, пробивающих брешь во всесилии. Свесив ноги с кровати девушка почувствовала, как дышит паркет, под ее перебирающими стуки и касания пальчиками изящных ног, она продолжала лежать, раскинув руки, смотря в пустоту потолка, в его абстрактные монохромные узоры. После, мимолетно, перевела взгляд, не сдержав довольной улыбки, на дыру от пули в стене.
Затем вдруг взвилась в воздух, подойдя к окну, потянулась до хруста позвоночника. Звуки его, нанизанные керамическими бусинами на леску, скатились от шеи, покрытой нежным, золотистым пухом, видимым лишь очень близко, на переливающемся солнце, до ямочек на пояснице.
Город уже жил. Тени отсутствовали, и он казался плоским, разорванным дорогами и испещренный царапинами улочек. Вся его жизнь, мелкие проблемы и крупные шалости были как на ладони. Измерения времени, пространства, света и звука, нераздельные, вероломные и неустойчивые. Все это был город.
  На кухне пахло кофе, румяным блинчиками и горелой яичницей. Она вышла туда, не расчесав растрепанных, торчащих в сторону прядей, в белой футболке с головой грустного шута, выпрастывающейся из коробки на пружине и черных свободных шортах в лимонно-желтые ромашки с черными спиралями в центре. Завернутая в белое одеяло с черными яблоками. Уселась на барный стул, подтянула сползший угол, и подперла рукой голову, вяло водя глазами за хлопочущим Зарксисом.
- Зарксис, не порть погоду, мне сегодня на пикник.
- Доброе утро, солнышко. – Подойдя, он чмокнул ее в макушку и налил в кружку кофе из дымящейся турки. Не дожидаясь упрека добавил молоко и две с половиной ложки сахара.
- А корица? – руки девочки уже были в масле, смазывающем блины.
- Кончилась, но я куплю…
- Не надо. – Быстро остановила его она. Помешивая ложкой сахар, слегка расплескивая жидкость цвета январских ночей над Флоренцией, Алина погрузилась в утренний анабиоз настроения, когда еще не проснулась гордость и обида, когда все так, как должно быть.
- Зарксис, скажи инопланетянам, пусть моего брата не возвращают.
- Почему? – Он односторонне усмехнулся, ставя сковородку на стол.
- Потому что он сволочь, а мне и так не плохо. – Отхлебнув кофе, она потянулась за вишневым джемом. – Нет, я серьезно, Зарксис, что произошло? К тебе вдруг нагрянули небесные силы и ткнули носом в то дерьмо, что ты делал?
- Еще одно ругательство и получишь по губам!
- Тебе это доставит удовольствие! …
- Почему все вечно должны с тобой бороться, Алина! – стакан разбился, ударившись о гранитную поверхность стола. - Почему ты стремишься разозлить меня, довести до белого каления, разгневать, уничтожить моими чувствами? Почему ты просто не можешь все принять?!
- Потому что я хочу убедиться в том, что ты все еще жив. – Серьезность в ее глазах вызвала у него ядовитый смешок, ничтожно прикрывший некую извращенную радость. -Прости, я не хотела язвить. – Она смущенно опустила глаза и принялась ковырять вилкой яичницу.
- Прости, подгорела. – Зарксис сел рядом, осколки стекла под подошвами хрустнули. Оба знали, что в сравнении с кавардаком повсюду, это – мелкая неприятность.
- Ничего, у нас еще есть «не твои» блины.
Зарксис не стал спрашивать, как она догадалась. Неважно как. Carpe diem. Ценить момент счастливого воссоединения семейства, пусть на короткий, облезлый завтрак на разгромленной кухне, среди хаоса после вчерашней ночи.
Елена пришла под утро, с затуманенными глазами ввалилась в его хрупкий дышащий мир, дальше лишь чернота и что-то терпкое… Когда он проснулся на столе были блины и письмо, отправившееся в мусорную корзину не будучи прочитанным. Вот и все.
Неважно.
- Ты собираешься на пикник. – Неловкое молчание было нарушено, сестра лишь кивнула, не выпуская из зубов перемазанный джемом блин.
- С теми детьми? В Сан Инфанте?
- Почему ты называешь их детьми, а меня нет? Я ведь даже не старше их…
- Привык.
Воцарилось молчание.
- Знаешь, те кто делают нам больно имеют неограниченную власть над нами. – вдруг сказал Зарксис, преспокойно проглотив свой крепкий кофе. – мы слишком сильно любим их, позволяя причинять нам боль. Они пользуются этим, зная, что обладают правом на всепрощение.
- Это не свойственно тебе. Признаваться в том, что тебе больно от того, что я делаю, но это право у меня есть, скажу больше, оно заслуженное.
- Хочешь сказать – это точно не я.
Они рассмеялись.
- Почему ты не живешь дома? Его ведь отреставрировали, там все как было…
- На себя посмотри. - Эта лукавая улыбка, без злобы и пренебрежения, озарила ее личико -Тот дом, как могила.
- Да уж, два беспризорника… - протянул Зарксис. Пыльный солнечный свет поднимал пестрые римские шторы, закрывавшие окно.
- Пойдем на террасу. – Она взяла кружку с кофе и завернулась в одеяло, сбросив прыжком яблоки, поманила его за собой, прочь из экологического лофт-уюта, прочь из ватного кондиционированного воздуха на волю.
На террасе дул прохладный ветер, тенистая оранжерея, белые кушетки, литой, блестящий столик, подушки и аквариум, с золотыми, в молочно-белых разводах на чешуе, рыбками, в мраморном полу.
Расположившись на кушетках они еще довольно долго потягивали кофе, не пытаясь завязать серьезной беседы. Она и не была нужна, все разрешалось, равнодушно и безжалостно прозаично, но разрешалось.
- Нас пригласили на ужин. – Зарксис посмотрел в свою опустошенную чашку с некоей досадой. Круги кофейных следов сочились кровоподтеками, отпечаток его тонких губ хранил теплые капли, отражавшие перевернутый крохотный квадратный мир.
- Удачи, твой новый спонсор решил встретиться с труппой, только…
- Нет. Нас двоих.
- Кто? – Глоток был судорожным, предвзято испуганным.
- Блэк.
- Что ему нужно?
- Дружеский ужин глав семейств, Лайоны тоже будут.
- Исключено, я…
- Сделай мне одолжение. – Зарксис почти умолял ее, крупицы нужды в его взгляде, воздетом к ее лицу, словно к небесам, - Алли, ты знаешь, что они друзья нашего отца, и мы должны платить им за это безусловным уважением, хотим этого или нет.
- Хорошо. – Удивительно быстро дала согласие, затишье перед бурей. Озон.
-Что-то замышляешь?
- Ничего кроме побега.
- Ах брось, будет терпимо.
- Только если мистер Блэк не заговорит о дисциплине, традициях, частных школах, политике, экономике, удачных партиях… Что бы он ни говорил, от всего веет пылью, он словно энциклопедия пятидесятых годов прошлого века, ужасный сноб, вышколивший своих сыновей до блеска.
- Тем не менее, с ними приятно иметь дело. – Нерешительно начал он, но скептический взгляд, метнувшийся из-под приподнятой правой брови, заставил его замолчать.
- Они ненавидят его. Сплошной струп предрассудка на теле общества, а его жена, ты видел ее, знаешь, что она говорит чаще всего? «веди себя прилично!» или «Это поразительно!». Пошло да? Но что за манера смирения, когда дело касается вопросов современного общества. Боже, ее нужно отправить на бойню, за коровий взгляд и трусость. Зарксис, не заставляй меня делать этого…
- Алли, прекрати. Я знаю, что ты жалеешь Северуса, но ты не сможешь ничего изменить. Расслабься.
- Я не жалею Северуса. Он Бога переживет…
- Ты говорила, не надсажай связки. Просто прими это, нам придется это сделать.
- Нам придется выслушивать конформистов, занимающихся ретроспективой и наложением вериг на собственную душу!
- Алли! Не бросайся терминами, умоляю…
- Хорошо, я просто буду сама собой. – Он пожала укрытыми плечами, несмотря на полдень, все еще было прохладно, особенно здесь, наверху. Звуки города были далеки и удивительно красиво образовывали переплетение мелодий и шума, перерождаясь в стук механического сердца. Должно быть, высота похожа на рай. Кричи, кричи, но здесь высоко никто не услышит ни звука. Сходи с ума от того, что так близко солнце, но его не коснуться; сходи с ума от того, что на ладони мир, но он слеп. Никто не посмеет поднять головы, никто не посмеет нарушить ход часового механизма, в котором мечтатели – испорченные детали. Они молчат и опускают голову, они слепы, несмотря на то, что для них светят звезды.
Между небом и землей, на высоте птичьего полета. Здесь преследует ощущение себя Богом, люди, которые не слышат, звезды, которым все равно. Одиночество с запахом сигарет Зарксиса, он всегда спрашивал разрешения, но никогда не осмелился бы предложить ей эту изящную медленную смерть, разлагающую легкие.
- Прошу, только без этого.
- Не быть собой? – Она вскинула брови. Кофе остыл и теперь был неприятным налетом на губах. – Спасаешь так свою шкуру?
- Что поделать… - Он улыбнулся и вновь приложил сигарету к губам, вдохнул, так что ресницы дрогнули, а грудь расширилась, наполняя легкие, отравляя кровь в сузившихся капиллярах. – Просто давай представим, что это прививка от конформизма, введение антигена для выработки антител.
Она согласно пожала плечами, но продолжала злиться.
- Как твоя новая пьеса?
- Ты о той, что я пишу или о той, что ставлю?
- О той, что пишешь.
- Не могу представить себе главную героиню, она слишком хороша для героя.
- В каком плане?
- Слишком чувственна, но скрытна, умна, язвительна, но ранима и тонка.
- А он?
- Он равнодушен, может даже жесток, с нотками обыденности и скрытой трусости, не умением бороться…
- И как всегда он лишь прикрытие для действия? Игрушка в твоих руках.
Она ушла, бросив чашку на подлокотнике кушетки. Зарксис слышал этот легкий шум уютного хаоса, привносимого ей в его жилище.
- Где моя рубашка?
То черное нечто с порванным воротником, оторванными рукавами, пропахшее каменной пылью, кровью, потом, свежескошенной травой… это нечто принадлежащее еще несколько часов ее телу, бывшее ее кольчугой, он выбросил в ведро рано утром.
- Выбросил. – Признался он, созерцая ее гневное лицо.
- Кто тебя просил вмешиваться! Зачем?!
- Прекрати возмущаться! – не дав девчонки опомниться, он закинул ее на плечо и не слушая вопли, угрозы, препирательства, снося удары кулаков и босых ног, понес ее в дом.
«Ты меня ударишь!»: прокричала она, когда он специально покачнулся на лестнице и ее голова была в опасной близости к потолку.
Они уже оказались в спальне.
- Поставь! Ну пожалуйста, ну Зарксис! – Ныла Алина, вяло ударяя его по спине.
- А волшебное слово?
- Быстро! – Завопила она.
- Нет, не тот пароль. – Зарксис хохоча опустил ее на кровать и чмокнул в лоб.
- Придурок.
- Будешь возмущаться - пойдешь в лифчике. – Пригрозил брат и достал из высокого, до потолка, шкафа-купе с черными зеркалами дверей, плотный глянцевый пакет с логотипом некоего дорогого бутика.
- Это тебе.
Она достала оттуда шелковую свободную юбку, состоящую из нескольких ярусов легкой пестрой ткани с порхающими, лазурно-синими, с черными тонкими полосками,  бабочками морфитами, белую блузу и солнечно-оранжевый кардиган с рукавами до локтя. На дне лежали балетные туфли, черные, с лентами вместо ремешков, и несколько тонких браслетов.
- Новый вид издевательств - одень младшую сестру? – Она выглядела довольной, слишком довольной.
- Я тебя окончательно разбалую. – Еще один теплый поцелуй в макушку.
- Это одежда для ужина?
- Нет. Для твоего пикника. – Он улыбнулся и скрылся за дверью ванной.
- Эй, почему ты занимаешь в мою ванную! – Она ударилась бабочкой в дверь, закрывшуюся у ее лица.
- Хочешь, вымоемся вместе? – Донеслось насмешливо из-за двери.
 - Извращенец!