Вернись в Сорренто

«Как прекрасна даль морская…»
Из неаполитанской песни " Вернись в Сорренто" (Torna a Surriento)
Русский перевод Эмилии Александровой

Был у меня друг в юности далекой по имени Зайнди.
Работал врачом в местной районной поликлинике. Среднего роста, с редкими, светло-каштановыми волосами, с правильными чертами лица и веселым блеском озорных, карих глаз.
Ходил мягким, вальяжно-неторопливым шагом, чуть заметная улыбка на лице и бесхитростный взгляд невольно вызывали к нему доверие и симпатию.
При встрече с ним обычно вначале звучала шутка или смешной рассказ из сельской жизни, а свет доброты и дружелюбия обволакивал собеседника мощным потоком. Ну, а  мягкий, приятного тембра голос притягивал к нему окружающих.
Внешне немного смахивал он на актера Мягкова из фильма Эльдара Рязанова «С легким паром…».
Друг мой очень любил людей, но особенно красивых девушек.
Танцы в клубе, вечерние встречи у кого-нибудь по поводу и без повода редко обходились без его участия.
Я учился в сельхозинституте, в восьмидесяти километрах от дома, в другой северокавказской республике, в тихом, утопающем в зелени городе, прижавшемся почти к подножию величественной горы Эльбрус.
Но, тем не менее, когда я бывал дома, мы с ним могли изредка встречаться.
Зайнди был неугомонный шутник, балагур, завсегдатай шумных компаний и встреч.
Но самой большой его страстью и слабостью являлось то, что где бы он ни был-в сельском клубе или в городском ресторане и  если на сцене появлялся хоть один музыкант с инструментом и микрофоном, то Зайнди настойчиво просил, чтобы ему предоставили возможность спеть.
А пел совсем неплохо, голос его чем-то напоминал голос Валерия Ободзинского или Олега Анофриева.
Тембр и тип голоса можно было отнести к середине между мягким баритоном и тенором.
Я тоже любил петь, но никогда нигде не проявлял на людях этой упоительной страсти, пел исключительно  самому  себе.
По звучанию у меня получался бархатный баритон.
Я стыдился, можно сказать, как мне тогда казалось, этого не совсем мужского занятия, а  спеть  для публики считал делом вообще невозможным по сути.
Хотя в душе, втайне от окружающих, я оставался большим и неисправимым меломаном.
...Обычно в летний период студентов-третьекурсников направляли на учебную практику, как правило, в хозяйства той республики, где находился институт.
На самом деле никакого полезного для учебы знания там практикант не приобретал.
Во время уборочной страды студентов попросту использовали в качестве бесплатной рабочей силы в хояйствах.
Кто собирал картошку, кто капусту, кто яблоки или томаты, что кому доставалось.
Можно было сказать, крупно повезло, если студент попадал на мясо- или водочный комбинаты, где можно было унести с собой кило мяса, колбасы или бутылку водки.
Но таких вакансий бывало мало и редко, поэтому счастливчиков были единицы.
В общем, студенты почти все лето, как бесправный и незащищенный класс, эксплуатировался по полной программе.
И к занятиям приезжали уже одни доходяги, с темной обтянутой кожей на костях и пропахшие кислой капустой или запахами свиноферм.
Этой участи можно было избегнуть, если студент представлял медицинскую справку из поликлиники о серьезной болезни и что ручной труд больному категорически противопоказан.
Но справка признаваема была только из местного учреждения, где находился вуз, хотя такое требование было противозаконным. Об этом знали и в деканате и сами студенты. Поэтому, многие студенты уезжали к себе домой,  естественно, и «диагностировались» по месту возникновения болезни, поэтому придраться могли только лишь  на словах.
А к осени, как правило, приносили справки с печатями по месту  жительства и замдекана, маленького роста, с взъерошенным «ежиком» на голове, внешне очень напоминавший комиссара Жюв из фильма «Фантомас», проводил во дворе института поголовный разбор по вопросу: кто и почему не отрабатывал практику по предписанному институтом учебному хозяйству.
И громко зачитывал справки: «Так, студентка Пантелеева Ирина, страдает тяжелой формой прогрессирующей болезни. Диагноз: острое хроническое воспаление верхних дыхательных путей… Какая ужасная болезнь!
Ну, вот вторая наша красавица!.. Вот она стоит, посмотрите на нее, с ней еще интереснее, тут сразу воспаление и верхних, и еще… г-м-м, даже интересно... нижних дыхательных путей… Странно, не правда ли?..»
И с ехидцей в глазах смотрит из-под очков, прицелившись куда-то  пониже её пупка, словно пытается убедиться в правдивости диагноза.
«А вот этот студент, вы только посмотрите на него!
Тут атрофия, стеноз обоих желудочков сердца, незаращение Боталлова протока, мерцательная аритмия... Ужас какой-то!
Что только не выдумают ваши доктора!!!
Вообще, а как ты до сих пор жив-то... А? Знаешь, мил человек, по этой справке ты давно должен лежать на родовом кладбище!
А ты стоишь передо мной розово-желтенький, как двухмесячный подсвинок и при этом, нахально в лицо улыбаешься.
Но как дальше учиться-то будешь, ты ведь уже покойник?! А...?»
Задавая вопросы, он недовольно, мелко тряс головой, вонзаясь черными глазами-буравчиками в лица «тяжелобольных».
Смех в толпе, все отворачиваются, не в силах выдержать этого «допроса с пристрастием».
Но все же после этого разбора, не имевшего сколь-нибудь серьезных последствий для штрафников, мы все мирно расходились и приступали к занятиям.
Одним из «тяжелобольных» со справкой, естественно, был и я.  Конечно, благодаря моему другу Зайнди, работающему в поликлинике.
Друзья мы с ним были не сказать, что закадычные, но при встречах на различных пикниках на природе, либо на встречах в домах у местной интеллигенции, состоящей в основном из врачей и учителей, относились друг к другу с подчеркнутым уважением. Испытывали взаимную мужскую симпатию, при том что  он лет  на шесть был старше меня.
И вот настало время отправки студентов на практику.
Приезжаю домой, сажусь за руль отцовского авто «Волга М-21», у которой взлетающий олень на капоте, подъезжаю к поликлинике, где должен быть мой друг.
На втором этаже на двери  читаю вывеску «Главный врач» с фамилией  друга.
«Ба, так он уже здесь самый главный! Как вырос. Это хорошо!»
Постучавшись, открываю дверь.
Он в белом халате,  на голове  белая шапочка, с фонендоскопом в руках, сидит за столом.
Сразу вскрикнул, вскинув руки, вскочил с места и радостно выбежал навстречу. 
Тепло и крепко обнялся.
Вижу по глазам и улыбке радость от встречи, он точно знает, что она не закончится просто так, шапочным «Здрасьте».
Излагаю ему свою проблему и прошу выписать мне справку с круглой печатью и штампиком, в которой надо подтвердить, что я очень сильно болен и выздоровею, но не ранее чем через три месяца.
«Какой разговор, для друга что только я не сделаю?!» — с озорной улыбкой отвечает он.
Я смотрю в его искрящиеся теплом глаза, и, мотнув в сторону головой, говорю: «Ну что, поехали?»
Ему понятно без слов, куда и зачем.
Это наш условный пароль.
Улыбнувшись, он медленно снимает с себя халат, шапочку,  а фонендоскоп прячет в ящик  стола и выходит со мной.
Мы выезжаем из села. Маршрут известен.
Путь, как обычно, на федеральную трассу «Ростов — Баку», в сторону, где курорт-санаторий «Серноводск-Кавказский».
Дело в том, что в республике, как и во всей стране, была большая проблема найти хорошее пиво. Водка есть, коньяк есть, вина разные есть, но это вредно для здоровья, тем более в жару, летом.  Мы такими напитками не балуемся. А пиво импортное, в бутылке стеклянной, холодное, оно и пьется с удовольствием и жажду утоляет. Да  и настроение поднимает. Только вся беда в том, что его днем с огнем не найдешь.
Большой дефицит, как и многое другое в стране советов.
Но мы знаем, что оно имеется в соседнем селе, где завмаг под полой держал и по блату выдавал, естественно, по рыночной цене, отличное темное чешское «Будвар», «Дипломат», «Сенатор».
Едем к нему, берем коробку на двадцать бутылок.
Воблу, так называемую "таранку" берем тут же на улице у бабушек, кое-что из закуски добираем в магазине и еще на сельском рынке.
По пути обратно, на федеральной трассе, сворачиваем у моста, к горной речке Ассе, въезжаем в тень огромного дуба на берегу, раскидываем коврик, так называемый «дастархан».
Выкладываем дорожные приборы, закуску.
Разложили все вперемешку, неторопливо пьем, наслаждаемся журчанием волн, ныряем в бодрящую воду. Солнцепек, а мы в тенечке. Живительной прохладой тянет от речки. Никто нам не мешает, наслаждаемся чудной природой.
Говорим обо всем, рассказываем смешные истории, анекдоты.
И так, не торопясь, поднимая бутылки одну за другой, мы опустошили треть коробки.
После всего, собрав свой нехитрый дорожный скарб, выезжаем на трассу и довольные, отдохнувшие неторопливо движемся домой.
Он начинает потихоньку напевать, видно, что тонус настроения хороший.
Я кручу руль, вслушиваюсь в его пение и слегка подпеваю.
Он уже громко, я тоже вслед, чуть громче.
Вижу, он краем уха прислушивается к моему голосу, заметно в его глазах еле скрываемое удивление от того, что я тоже неплохой вокалист. И к песням неравнодушен.
Читаю в его глазах легкое недоумение, почему раньше не знал о моих вокальных способностях.
Поем вместе. Мы теперь коллеги по увлечению, два неисправимых меломана.
Он просит меня остановить машину, за окнами темнеет.
Съезжаем на поляну, недалеко от дороги.
Теперь уже во всю мощь вместе звучат два голоса, только еще одного вокалиста для трио не хватает.
Песни Валерия Ободзинского «Есть только миг», Муслима Магомаева «Королева красоты», «Свадьба», «Благодарю тебя», «Чертово колесо», Жана Татляна «Осенний свет», из наших мелодий— песня о Грозном Аднана Шахбулатова — Мовлада Буркаева, гимн Ачхой-Мартана «Дай бьахна юрт Ачхой Мартан»…
Когда у нас поднялся тонус выше среднего, переходим на итальянские мотивы.
Они посложнее, но у нас и градус настроения, соответственно, повыше.
«Скажите девушки, подруге вашей…» -бессмертная песня.
И под конец — конек импровизированного концерта, самая главная, самая трепетная и проникновенная песня из солнечной Италии «Вернись в Сорренто»:
«Как прекрасна даль морская,
Как влечет она, сверкая,
Сердце нежа и лаская,
Словно взор твой голубой.
Слышишь — в рощах апельсинных
Звуки трелей соловьиных,
Вся в цветах, благоухая,
Расцвела земля вокруг.
Но ты едешь, дорогая,
Даль зовет тебя иная,
Неужели навсегда я
Потерял тебя, мой друг?..»
И в завершение припев:
«Не оставляй меня, тебя я умоляю,
Вернись в Сорренто, любовь моя…»
Мой друг был несказанно удивлен и доволен этим днем  отдыха, но еще больше тем, что нашел единомышленника, разделившего с ним радость пения.
Что я оказался таким же, как и он сам, любителем современной эстрадной песни.
Мы здорово отдохнули и надолго запомнили эту встречу.
…И после этого каждый раз, когда я приезжал домой, безо всякого повода для имитации неизлечимой болезни, мы с ним по тому же маршруту, сначала на берегу реки, а потом и на колесах, закатывали эстрадный концерт.
Но перед тем как мы садились в автомашину, он вглядывался мне в лицо своими озорными, веселыми глазами и просил: «Я тебя умоляю, я тебя очень прошу, ради Бога, давай мы сегодня опять споем «Вернись в Сорренто»...
 Споем? А?..»
И когда я отвечал «Да!», он радостно, как ребенок, заливался звонким смехом.
И соловьиный голос его восторженно и громко, трепетными руладами летел высоко над головой, над роскошными тополями по краям дороги, устремляясь в небеса, чтобы затем эхом вернуться обратно.
…Промчались годы, прокатились по этой земле и по местам, где мы с другом встречались, ужасные, бесчеловечные, разрушительные войны, принесшие на священную землю предков море крови, смерть и страдания.
Разметало по свету родных, друзей и знакомых.
Многие ушли в мир иной от беспощадных, беспорядочных бомбежек, случайного осколка и пуль.
Немало тех, кто, пережив эту ужасную бойню, закончил путь земной от болезней и нервных перегрузок.
И много воды утекло в реке Ассе, на берегу которой мы отдыхали.
С тех пор мы больше не виделись.
Но вот неожиданно в холодный, промозглый вечер по телефону мне передали страшную и горестную весть…
Друг мой на окраине родного села подорвался на мине, лишился ног, а спустя некоторое время умер от полученных ран.
Кто думал, что и моего друга из юности, как и многих других, унесет эта проклятая война?!
Теперь я уже знаю точно, что   больше не увижусь с моим другом.
И не споем мы  с ним нашей любимой песни «Вернись в Сорренто»...
Никогда  не споем...