Тучи сгущаются

               

        Из всех политотдельцев в Череповце остался П.А.Еремин, направленный министерством речного флота на работу в Шекснинское речное пароходство, заместителем Юдина, после смерти которого зимой 1945 года стал начальником пароходства.
        В июне 1945 года Еремин предложил мне перейти на административно-хозяйственную работу - начальником отдела труда и зарплаты управления пароходства, я согласился, поскольку задачи агитпарохода закончились.

       Работа была для меня новой, но интересной. Освоиться с ней мне хорошо помогла Женя Хмелева, которая была начальником этого отдела до меня, она и в дальнейшем консультировала меня, когда в этом возникала необходимость. Я быстро освоил систему оплаты труда и технику нормирования. Кроме этого, наш отдел возглавлял работу по технике безопасности, работы был непочатый край. Через год меня командировали на двухмесячные курсы повышения квалификации при Ленинградском институте инженеров водного транспорта, которые я закончил на одни пятерки. Работа ладилась, моя трудовая книжка была исписана поощрениями по линии министерства речного флота и руководства пароходства. В конце 1948 года меня по совместительству выбрали секретарем партбюро управления пароходства. Не бахвалясь, скажу, что я сумел организовать хороший партактив, работа в парторганизации била ключом.

     В начале 1949 года на речном флоте были вновь созданы политотделы, которые просуществовали недолго и в 1951 году были ликвидированы. В политотдел Шекснинского пароходства были неудачно подобраны кадры. Начальник политотдела Попов был слабо подготовлен теоретически, не шибко грамотен и человек неважный. Его заместитель Горин закончил Череповецкий лесомеханический техникум, не имел опыта политической работы, но имел большие амбиции. Направление работы, выбранное политотделом с самого начала было порочным, все свое внимание политотдельцы сосредоточили на проверках, расследованиях, выявлении недостатков. Была организована слежка за всеми руководящими работниками пароходства, на них было заведено своеобразное досье.

     Однажды, вызвав меня в свой кабинет как секретаря парторганизации, Попов поставил передо мной задачу – следить за поведением начальника пароходства Ереминым  и систематически информировать Попова. Он мне прямо сказал: «Поскольку ты наиболее близко соприкасаешься с Ереминым, тебе будет необходимо систематически информировать меня о его поведении: с кем он встречается и находится в дружеских отношениях, где, когда и с кем выпивает, с какими женщинами находится в интимных отношения, о его разговорах, поездках на охоту, рыбалку и т.д.

       Я ответил, что никогда в жизни доносчиком не был и не собираюсь им стать, а если Еремин  своим поведением нарушит нормы партийности, у меня хватит духу поставить его на место. Мой ответ буквально взбесил Попова, выпучив глаза, он прокричал: «Мы друг друга не поняли, можешь уходить!»
            В дальнейшем Попов все же установил слежку за Ереминым, подложив ему порядочную свинью. Однажды, когда Еремин отправился в поездку по линии до пристани Вытегра на служебном пароходе «Пролетарский мир», следом за ним по заданию Попова отправился инструктор отдела по пропаганде Шкиперов. На всех пристанях, где останавливался « Пролетарский мир», он собирал сведения, с кем пил Еремин и сколько, чем закусывали и т.д. Затем под псевдонимом в бассейновой многотиражке был опубликован фельетон «Меж крутых бережков» с явной целью оклеветать Еремина и подорвать его авторитет. С этой же целью малейшие ошибки и упущения Еремина раздувались и докладывались в виде политдонесений в политуправление министерства речного флота.
 
     Очередным ушатом помоев, вылитым на голову Еремина, было организованное по указанию Попова в стенах пароходства судилище над братом Петра Александровича Степаном, работавшем на материальном складе Череповецкой пристани, за незаконный отпуск на сторону нескольких мотков электропровода. Судебное заседание вел член военного трибунала северо-западного бассейна Плискин. Он садистски измывался над подсудимым, участником Великой Отечественной войны, кавалером многих боевых наград. Степан был освобожден, но нервы не выдержали, он повесился.

      Из-за своей некомпетентности  и оторванности от масс руководство политотдела было не в состоянии делать правильный анализ хозяйственной деятельности, копались в мелочах. Так, на одном из совещаний в присутствии всех секретарей парторганизаций, делая обзорный доклад об итогах своей поездки по водному бассейну, Попов одним их вопиющих недостатков  назвал неправильно навешенные двери уборной на пристани «Чайка»: они плохо закрывались при его посещении. На низком уровне была и идейно-политическая работа, за все время существования политотдела никто из его работников не выступал с докладами или лекциями на политические темы.

        На одном из собраний городского актива, где обсуждалось постановление ЦК ВКП(б) о состоянии политико-воспитательной работы в массах, с докладом выступал первый секретарь обкома партии Дербинов. Выступая в прениях по этому докладу, я подверг резкой критике стили и содержание работы политотдела, опираясь на конкретные факты. Никто из политотдельцев не решился выступить с оправданием или опровержением, на что обратил внимание сам Дербинов. Проведенная затем обкомом проверка показала правильность моего выступления.
     Политотдел продолжал работать в прежнем стиле, но я стал  теперь его главным врагом, Попов жаждал мщения.

       На очередном партийно-выборном собрании работа партбюро  пароходства была признана удовлетворительной, но моя кандидатура в новый состав партбюро была отведена Поповым, которого поддержал присутствовавший на собрании 2-ой секретарь горкома партии Савонов. После этого против меня началась настоящая травля с целью удаления меня с руководящей работы в управлении пароходства как немца, разжигался националистический ажиотаж.
 
    Первый удар по мне был нанесен после неправильной выплаты премии коллективу Череповецкого  судоремонтно-судостроительного завода. Дело было в следующем. Месячный план был выполнен заводом только по валу, а по производительности труда и себестоимости выполнения не было, т.е. премия работникам завода не полагалась. Но заработки рабочих на заводе были крайне низкими, а в это время в Череповце началось строительство металлургического завода, там зарплата была существенно выше, многие рабочие уходили на эту стройку, премия помогала удержать их на заводе. Поэтому, несмотря на мои возражения, Еремин, как распорядитель кредитов, приказал премию выплатить.

      Политотдел немедленно доложил в политуправление речного флота о факте «грубого нарушения системы премирования». Для проверки приехала комиссия из министерства, а затем на коллегию министерства был вызван Еремин. Стремясь как-то выкрутиться, он свалил вину на меня, заявив, что он доверился начальнику отдела труда и зарплаты Шифельбайну, а тот его подвел. В результате ему был объявлен выговор, а мне строгий и я был вызван в наш главк доложить об этом случае. Я рассказал все, как было, моей подписи ни в каких документах о премии не было. Начальник центрального отдела по труду и зарплате министерства Калинин посоветовал мне поговорить с заместителем политуправления Федяшиным о сложившихся отношениях с руководством политотдела.

       В тот же день я был на приеме у Федяшина, который явно щеголял своей генеральской формой (в то время речники носили погоны, у меня было звание лейтенанта административной службы). Узнав, что я был секретарем партийной организации управления пароходства, Федяшин сходу подкинул мне такой вопрос: « Как вы могли допустить, что у вас на руководящей работе сидит немец?» Меня как будто кипятком ошпарили, подумав немного, я ему ответил: «Немец, который был секретарем партбюро и который сидит на руководящей работе, перед вами».
   
       Надо было видеть, как растерялся этот генерал; сославшись на срочное совещание, он перенес разговор на 20.00. Мне нужно было плюнуть и в тот же вечер уехать домой, а я сдуру пошел на продолжение этого дурацкого  разговора. Генерал хорошо подготовился: кроме него, в кабинете сидело еще несколько человек из политуправления. Разговор практически превратился в перекрестный допрос, Федяшин спросил, как я попал на руководящую работу в речном флоте, последовали вопросы о моей автобиографии, причем задавались они таким тоном, что я почувствовал себя в следственной камере.
       По окончании допроса Федяшин приказал начальнику 1-го отдела провести тщательную проверку всех моих автобиографических данных (весь ход беседы был запротоколирован).
       Я понял, что надо мной сгущаются тучи и скоро разразится гроза.

       И грянул гром. Большим ударом на меня обрушилась печальная трагедия матери. О том, что мама подверглась репрессиям и ее нет в живых,  я знал, но полной ясности не было. Я должен был сделать заявление в парторганизацию, но в условиях начавшейся травли я считал преждевременным подставлять под удар себя, свою семью, семью брата и сестру. Я надеялся, что все проясниться и изменится к лучшему, но лучше не получилось. По настоянию Попова и начальника отдела госбезопасности Чулкова 1-м отделом пароходства мне было предложено заполнить подробную анкету. В графе о родителях я написал: «Мать в порядке репрессивных мер вывезена из Песчаны, где она проживала, и по неофициальным данным умерла в Сибири.» После этого Чулков по своим каналам сделал запрос и получил ответ, что мать в 1944 году приговором одесского военного трибунала за измену родине по ст. 58 п.1а осуждена на 7 лет лишения свободы. Это сообщение стало радостной сенсацией для моих врагов – Попова, Горина, Савонова и их кампании, началась расправа. Но прежде мне необходимо подробнее рассказать о сути дела, как оно выглядит сейчас, когда мать давно реабилитировали.