Билеты действительны

БИЛЕТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫ

Когда Николай Владимирович наткнулся в газете на это объявление, ему даже в голову не пришло, что оно имеет отношение и к нему тоже. Рассеянно скользнув по нему взглядом, он закрыл газету, но тут же почувствовал укол в сердце. Он снова раскрыл газету.
"Зрители, присутствовавшие на концерте Булата Окуджавы 23 октября 1963 года в доме культуры газеты "Правда" и сохранившие билеты, приглашаются на концерт Б. Окуджавы 23 октября 1993 года, который состоится в том же помещении. Билеты действительны".
Какая-то ошибка... 23 октября и опять 23 октября.
Николай Владимирович перечитал объявление.
Черт возьми! Никакой ошибки. Первый концерт был 23 октября 1963 года, а второй - в тот же день, но 1993 года, то есть, спустя тридцать лет!
Ничего себе шуточки!
Интересно, кто будет хранить тридцать лет какой-то билет, а тем более, использованный? И зачем?
Николай Владимирович неодобрительно пожал плечами… но в ту же минуту вспомнил! И даже вспотел. Потому что получалось, будто он забыл о Кларе, а этого быть не могло: о ней он не забывал никогда. Он ее помнил даже тогда, когда месяцами, а то и годами не думал о ней. Расставшись, они ни разу больше не виделись - это, живя в одном-то городе, чудеса! - но только благодаря ей он стал именно таким, какой он теперь, и если бы не встретил ее тогда, на том самом концерте Окуджавы в доме культуры газеты "Правда", то кто знает,  кем бы был он сейчас, где жил бы, в каком городе, кто была бы его жена. Ведь на Тасе он женился только потому, что она, точь-в-точь как  Клара, смеясь, морщила нос и смахивала с глаз челку Клариным движением.
А познакомились они с Кларой как раз тогда… Их места оказались рядом, и что интересно, она собиралась пойти на концерт с мужем, но в последнюю минуту мужа вызвали на объект, и он, подбросив жену к правдинскому клубу, поехал дальше. Николай же вообще решил не ходить на Окуджаву, потому что накануне его тогдашняя пассия… как ее звали?… Лина?.. Лика?… что-то в этом роде… она закатила ему истерику из-за своей подруги, на которую он, якобы, имеет виды. Эта самая Лина-Лика наговорила ему таких изысканных гадостей, что, услышав на следующий день ее виноватый голос, он содрогнулся. Процедив сквозь зубы какую-то грубость, он повесил трубку и решил вообще никуда не ходить, но вдруг ни с того ни с сего схватил плащ и сбежал с лестницы, надеясь, что на такси еще можно успеть.
И действительно успел, влетел в зал буквально в последнюю минуту. На сцену как раз вышла сверкающая блестками дама и вибрирующим голосом торжественно произнесла: "Дорогие друзья! Дирекция нашего дома культуры приготовила для вас сюрприз. Мы хотим пригласить всех вас на концерт Булата Окуджавы, который состоится здесь же через тридцать лет. Поэтому у нас к вам убедительная просьба: сохраните сегодняшние билеты. Именно по ним вы сможете пройти в этот зал 23 октября тысяча девятьсот девяносто третьего года!"
Публика дружно засмеялась, оценив шутку, кто-то даже зааплодировал остроумцу, придумавшему такое вступление к вечеру. Однако когда концерт кончился, прежде чем поэт покинул сцену, перед публикой снова появилась та же самая сверкающая женщина и сказала в микрофон: "Друзья! Судя по вашей реакции на мое объявление, вы его не приняли всерьез и расценили как шутку. Но администрация действительно просит всех присутствующих сохранить сегодняшние билеты и явиться в этот же зал на концерт Булата Окуджавы ровно через тридцать лет, то есть 23 октября 1993 года. Вы будете участвовать в социологическом эксперименте, который проводит статистический отдел при Мосгорисполкоме. Ждем вас через тридцать лет!"
Мосгорисполком, а тем более, статистический отдел, прозвучали достаточно убедительно, и публика на этот раз не засмеялась в ответ, а удивилась и на всякий случай не выкинула билеты в урну у выхода из зала. Николай, посмеиваясь над собой, тоже сунул билет во внутренний карман пиджака, а дома - сейчас он вспоминает, -положил билет в письменный стол… или нет… кажется, в старый портфель, где хранил документы.
Клара тоже, смущенно пожав плечами, словно извиняясь за свое участие в этой глупой игре, положила билет в сумочку, и больше они об этом не говорили. Естественно, о билете он никогда не вспоминал и начисто забыл бы  о том концерте тоже, если бы не Клара. И даже объявление в газете вряд ли бы о чем-нибудь ему напомнило…
А тогда, сидя рядом с молодой, притягивающей его женщиной, отгороженный от остального мира двумя пустующими креслами, в которых должны были сидеть, но, однако же, не сидели, близкие им люди, Николай чувствовал себя путешественником, заброшенным на необитаемый остров, где оказались лишь три человека: он, она и поэт-певец, любимый и почитаемый всей страной.
Зал дружно подпевал певцу - все знали его песни наизусть, женщина тоже шевелила губами, и Николай пел тоже, но лишь потому, что пела незнакомка, это их сближало и как бы говорило о принадлежности к одному клану. Встретившись взглядом, они легко улыбались друг другу, как заговорщики, состоящие в одной организации и поющие запретный гимн. К концу вечера они были уже товарищами и вполне могли бы вместе пойти в какой-нибудь турпоход или куда-нибудь еще - сейчас он уже и не помнит, куда в те времена ходили.
А потом Клара позвонила домой, дома никого не было, и она, недоуменно пожав плечами,  согласилась зайти в кафе, но время было позднее, кафе закрывалось, и им удалось упросить официанта принести только бутылку шампанского и яблоки - ни о каком горячем уже не могло идти речи.
О, как она понравилась ему в тот вечер, он был просто в каком-то телячьем восторге, как старшеклассник. У нее блестели глаза, и ему казалось, что она так оживлена и взбудоражена из-за него, из-за внезапного приключения, хотя потом, уже дома, продолжая думать о ней, решил, что, скорее всего, он тут не при чем, просто у нее легко возбудимая нервная система и она всегда такая, а что касается случайного знакомства и недолгого сидения в кафе - то подумаешь, тоже мне приключение!
 Так думать было спокойнее, безопаснее, чтобы совсем не потерять голову.
Честно говоря, вела она себя необъяснимо, да и вообще была странная, ничегошеньки он в ней тогда не понимал, да и сейчас не мог бы ответить, как же все-таки она к нему относилась. Иногда казалось, что ее, как и его, тоже несет мутная волна страсти, но чаще она была спокойна и рассудительна, всегда чего-то недоговаривала, и как только он заводил разговор о ее делах или задавал какой-нибудь невинный вопрос о муже, взгляд ее ускользал, на губах появлялась рассеянная улыбка. Пыткой для него было слушать ее рассуждения о том, что для женщины семья - это всё, и не важно, хорошая семья или плохая, и если нет детей, как у них с мужем, это ничего не меняет, и еще  о том, что главная доблесть женщины - это чтобы в доме царило спокойствие. Однажды он не выдержал и спросил: "Слушай, а зачем я тебе нужен? По-моему, я как раз и угрожаю вашему спокойствию?" Он намеренно сказал "вашему", объединив ее с мужем и отделяя себя от них, надеясь, что она поправит его, но она спокойно покачала головой: "Не угрожаешь", - и не пожелала разъяснить, что имеет в виду. Он оскорбился: "Выходит, это для тебя всего-навсего интрижка, причем настолько незначительная, что ее можно даже не принимать во внимание?" "Что за страсть выяснять отношения? - пожала она плечами и без всякого перехода сказала: - Завтра, между прочим, в доме архитектора капустник. Позвони Алевтине Степановне про билеты"
Возникал и другой вопросик: а зачем была нужна ему она? В минуты раздражения он не раз спрашивал себя об этом. Но дело было в том, что хотя раздражение он испытывал довольно часто, минуты счастья и гармонии с миром в присутствии Клары случались еще чаще и перевешивали чашу весов. Ему казалось, что до Клары он жил в каком-то первобытном обществе: работа, выпивки с друзьями, шашлыки со случайными спутницами. Ну, иногда фильм в соседнем кинотеатре или милицейский детектив, приобретенный по знакомству у одной из "шашлычных" спутниц, оказавшейся по совместительству и продавщицей в книжном магазине.
Самое смешное, что первым из очагов культуры, куда его повела Клара, была консерватория: ему было все равно куда идти, хоть в пустыню ; лишь бы она была рядом, а консерваторию они с приятелями постоянно поминали в качестве самого несуразного места, где может проводить время человек. "Где это ты так?" - спрашивали они утром невменяемого, жаждущего опохмелки товарища. "В консерватории", - цедил тот сквозь зубы, страстно мечтая о бутылке ледяного пива, и все с пониманием смотрели на него и улыбались шутке. И вот, кто бы мог подумать, что именно в этой самой консерватории после третьего или четвертого концерта Николай вдруг ощутит вкус к музыке и даже будет чувствовать легкое волнение, слыша, как оркестр настраивает инструменты. Примерно то же самое случилось с ним, когда он стал ходить с Кларой по выставкам, но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытал, читая впервые книгу привезенную "оттуда", из-за границы. Тогда он и услышал обиходные в Клариной компании слова "самиздат" и "тамиздат". Сейчас он не может вспомнить, что это была за книга: может быть, Набоков, а может быть, что-то из "антисоветчины" - столько он всего перечитал, но он помнит, какая обида тогда в нем всколыхнулась: вдруг выяснилось, что существуют на свете и другие книги, кроме детективов, и другие люди, и другая жизнь, а его, выходит, все это время его обманывали? Жизнь вырисовывалась процессом гораздо более сложным и увлекательным, чем ему казалось раньше, а женщины, как выяснилось, могли интересоваться не только итальянскими сапогами. Отказаться от этой сложности оказалось, как ни странно, трудно, даже невозможно, хотя существует мнение, дурацкое конечно, но устойчивое, что мужчины сложностей как раз избегают и предпочитают обходиться без них.
С Николаем же все происходило наоборот, он все больше втягивался в сложные и необъяснимые отношения с Кларой, и когда, взбешенный каким-нибудь очередным ее пассажем, он назло и ей и себе отправлялся с друзьями на такие понятные и привычные "шашлыки", говорить с прежними спутницами ему было не о чем, а их  стремление к простым радостям не вызывало в нем никакого отклика.
С Кларой они виделись два-три раза в неделю, а иногда и чаще, она работала дома, писала статьи для искусствоведческих журналов, а ее муж всегда был в командировке или в командировку собирался, что было, фактически, то же самое, поскольку перед поездкой он пропадал "на объекте" и был рад, если жена куда-нибудь уходила вместо того, чтобы упрекать его за вечные отлучки. Николай даже с ним познакомился и удивился невыразительности его внешности: маленький, тщедушный, все время протирает очки. И чего она в нем нашла?
Так могло продолжаться вечно, Николай смирился с тем, что все его попытки поговорить о том, что надо в конце концов что-то решать, Клара пресекала в корне, и он не мог сам себе объяснить, с чего это вдруг однажды он взбунтовался. Какой-то незначительный разговор в ресторане дома актера на отвлеченные темы, что-то о том, должен ли мужчина уметь починить утюг и вбить в стену гвоздь, или достаточно уметь зарабатывать деньги. Клара настаивала на первом, в ее компании было обязательным любить Хемингуэя, ходить в горы и быть абсолютно независимым, то есть все делать собственными руками - от варки каши до конструирования яхты. Николай хотя и не был уж совсем безруким, но и умельцем себя не считал, и скорее из чувства противоречия стал утверждать, что любым делом должны заниматься профессионалы. Его взбесило, когда Клара в ответ насмешливо пожала плечами - он усмотрел в этом напоминание о том, как он ляпнулся с ее феном, и в запале воскликнул:
"Можно подумать, что твой муж такой уж мастер!"
Клара длинно посмотрела ему в глаза и улыбнулась:
"Представь себе, да!"
"Теперь я понимаю, почему ты так за него держишься!" - съязвил он.
"И поэтому тоже!" - сказала Клара.
"Тоже? ; возмутился он. - А почему еще? Нет, это просто интересно! Почему?"
"По всему", - ответила Клара, как всегда резко сворачивая разговор и ничего не объясняя.
Николай взбесился:
"Что же ты ему рога наставляешь, если он такой хороший?" 
Сказал, и понял, что все кончено, что сам только что подписал себе смертный приговор. И дело было не столько в смысле сказанного, сколько в форме, в интонации. Если бы он сказал, например: "Что же ты ему не верна?" - это бы еще как-нибудь сошло. Но "рога"!.. Лексика шашлычных пикников тут не годилась. Глаза у Клары расширились и потемнели, она хотела что-то сказать, но передумала и, резко поднявшись, направилась к двери. Николай, тоже ошеломленный собственными словами, остался сидеть на месте, хотя понимал, что надо бежать, преградить Кларе дорогу, может быть, даже собственным телом, как Раймонда Дьен, и молить, молить о прощении. Но он остался сидеть, потрясенный тем, что натворил.
Больше они не виделись. Правда, Николай несколько раз подстерегал ее у подъезда, но нельзя же считать свиданием, когда один человек пытается пройти, а другой - его удержать, но ему это не удается. А один раз она вообще пригрозила ему милицией. Услышав голос Николая по телефону, Клара вешала трубку, не говоря ни слова, и Николай сдался. Несколько месяцев он никуда не ходил, только на работу - ни шашлыков, ни вылазок с друзьями на стадион - ничего. Но незаметно подкрался новый год  и… не сидеть же одному в такой праздник. Тогда и познакомился он с Тасей. Кларина улыбка. Челка. Не слишком раздумывая, он взял да и женился. А потом…
 Впрочем, что было потом, к объявлению в газете никакого отношения уже не имело.
Николай Владимирович достал из шкафа старый портфель и, приготовившись к долгому перебиранию бумажек, раскрыл пожелтевшую от времени картонную папку. Первый же голубоватый клочок бумаги оказался тем, что он собирался весь вечер искать - это был билет дома культуры газеты "Правда" со штампом "23 октября 1963 г."

Он пытался вспомнить, был ли тут хоть раз с тех пор, но не мог. Наверное, нет, потому что зал показался незнакомым, и, кстати, раньше он был, вроде бы, побольше. Николай Владимирович нашел свое место и стал с интересом наблюдать, как заполняется зал. Сначала его удивляло, что совсем нет молодежи, но, вспомнив, по какому поводу он здесь, удивляться перестал.  Да откуда тут было взяться молодежи, если пришли сюда те, кому тридцать лет назад было лет по тридцать, а то и по сорок - именно их кумиром был в те годы Окуджава. Вдоль рядов ходили какие-то женщины в форменных шапочках и раздавали бланки, которые просили заполнить.
Время шло, но много, пожалуй, чересчур много мест оставалось свободными, и от этого Николаю Владимировичу становилось не по себе. Однако он успокоил себя, что это вовсе не обязательно означает, что людей, не пришедших на концерт, уже нет на свете, - мало ли где они могут сейчас быть, в каком городе, в какой стране, ведь тридцать лет не шутка. Да и объявление увидели не все, а некоторые просто не нашли или не сохранили билеты, кто же мог предположить, что это всерьез. Он успокоился, и стал рассматривать рассаживающихся людей. Конечно, он никого не помнил, кроме, пожалуй, мужчины, сидящего прямо перед ним. Тридцать лет назад Николай Владимирович обратил на него внимание из-за его невероятной худобы, квадратных очков и рыжей шевелюры, похожей на шапку. Но главное, что Николаю Владимировичу запомнилось, так это то, что рыжий тип все время оглядывался и пялился на Клару. Конечно, именно поэтому он его и запомнил, а не из-за какой-то там шевелюры. Теперь это был полный, с солидным брюшком, человек в квадратных очках, с лысиной, прикрытой перьями рыжих волос. "Вот что сделала с нами жизнь", - грустно подумал Николай Владимирович, но пожалел почему-то не рыжего, а себя. Он не отрывал взгляда от входной двери, и чувствовал, как с каждой минутой у него все сильнее дрожат руки.
До начала концерта оставалось не больше пяти минут, а место рядом с ним пустовало. Клары не было. Если уж быть до конца честным, пришел он лишь для того, чтобы увидеть ее - иначе, что ему тут было делать? Но это вовсе не означало, что он чего-то ждал, на что-то рассчитывал, нет, просто - любопытство, не более того. Просто интересно, какой она стала. Тоже, небось, располнела, стала эдакой матроной - высокие женщины становятся солидными дамами, ничего не поделаешь. Он взглянул на рыжего и ощутил злорадное торжество: небось, теперь не будет весь вечер на нее глазеть.
Однако торжествовать пока не стоило. Клары не было.
Вот уже начал гаснуть свет, закрыли двери. Клары не было.
Возле двери послышались приглушенные голоса, кто-то чем-то был недоволен, кто-то кого-то о чем-то просил. Наконец, из-за задвинутой шторы появилась женщина, как показалось, Николаю Владимировичу, молодая, совсем молодая, моложе всех в этом зале. Высокая и тонкая, как девочка, она шла по проходу за билетершей, и та кивком показала ей на место рядом с Николаем Владимировичем.
Николай Владимирович невольно привстал ей навстречу, растерянно хлопая глазами: натыкаясь на ноги и непрерывно извиняясь, по его ряду пробиралась к своему месту Клара. Вроде бы, удивляться было нечему, он ее ждал, но дело было в том, что была Клара точно так же молода, как 23 октября 1963 года. Время, оставившее свой немилосердный след на каждом из сидящих в зале, пощадило ее - единственную, и даже сделало еще красивее. Впрочем, так могло казаться по контрасту со всеми остальными.
 Клара села на свое место, рядом с Николаем Владимировичем, мельком взглянула на него и уставилась на освещенную сцену.
- К…Клара? - ошеломленно прошептал Николай Владимирович. - Клара? Ты?!..
- По-видимому, вы Николай Владимирович? - шепотом, чтобы не мешать окружающим, сказала женщина. - Мама меня предупредила, что на этом месте, скорее всего, будет сидеть ее знакомый, с которым она была тут тридцать лет назад. Это вы?
- Мама? - изумился Николай Владимирович. - Клара - это ваша мама?
- Да, - кивнула девушка. - И я тоже Клара. У меня для вас письмо.
И она полезла в сумочку.
Рыжий тип недовольно оглянулся, давая понять, что своими разговорами они мешают, но, увидев необыкновенную женщину, так и остался сидеть с повернутой назад головой - точно так же, как тогда, тридцать лет назад.
- Вам говорили, что вы удивительно похожи на маму? - спросил Николай Владимирович, но тут же засмеялся и сам же ответил на свой вопрос: - Ну конечно, говорили, и не один раз.
- Конечно, говорили, и не один раз, - с улыбкой повторила Клара. - Вот письмо.
И протянула небольшой белый конверт.
На сцену медленно, не очень уверенным шагом вышел поэт, держа в руках гитару, сильно постаревший, и все-таки тот же самый, такой же, каким его помнила и любила вся страна.
Николай Владимирович смотрел на него и никак не мог сосредоточиться.
Письмо жгло руки.
- Извините, - сказал он. - Мне нужно выйти.
Клара кивнула, и он неловко стал пробираться по ряду, чувствуя неодобрительные взгляды. В фойе руками, дрожащими от нетерпения, он распечатал конверт. Это было не письмо. Записка.
"Я хочу, чтобы ты меня помнил такой, какой я была тогда. Поэтому я прислала дочь: говорят, мы похожи. Да и тебя я помню молодым и прекрасным, и никакие социологические эксперименты не вправе отнять у меня это воспоминание. Клара".
Николай Владимирович долго ждал гардеробщицу, дождался, надел пальто и вышел на улицу. Накрапывал дождь, дул холодный ветер. Подошел троллейбус, но он этого не заметил и пошел к метро пешком, радуясь, что осень, что дождь и что Клара не пришла.
И что женщины мудрее мужчин…