Узы Гименея

«Любовь, страстями пламенея,
Играет злую шутку с нами –
Лишь миг, и узы Гименея,
Гремят кандальными цепями…»
            Василий Юрша.

     Теплый, осенний вечер за окном незаметно сменился серыми сумерками: сначала деревья, дома и предметы потеряли цвета, превратившись в черно-белое изображение старого телевизора, потом их очертания стали зыбкими, нечеткими и, наконец, растворились в опустившейся на землю ночной темноте, проявляясь лишь в ртутных пятнах загоревшихся дворовых фонарей и на фоне засветившихся окон. Постепенно стихли крики детворы, разогнанной по домам приготовившими ужин мамашами, загорелась лампочка сигнализации закрытого до утра гастронома, прошуршал колесами крадущийся к месту ночной стоянки автомобиль.
     -Ну, спасибо, подруга, за угощение! Мне пора, побегу уже,- черноволосая, темноглазая, худая, похожая на галку Любка положила на тарелку кусок недоеденного пирога, сытым, масленым взглядом обвела недавно богато накрытый, а теперь уже растрепанный стол и поднялась.
     -Брось, Люба, посиди еще, ну куда ты пойдешь?- заканючила хозяйка дома Верка Рябоконь, миловидная, светловолосая, полногубая девица,- Давай посидим еще часок, телик посмотрим, винца выпьем, посудачим. К чему тебе торопиться, что у тебя, семеро по лавкам сидят, мамку ждут?
     Семерых по лавкам у Любки не было, не было даже одного, никто ее сегодня не ждал – была она, как, впрочем, и ее подруга пока незамужней. Тем не менее, она ногой задвинула табурет под стол, отряхнула от хлебных крошек юбку, поправила прическу и, шаркая по полу большими, не по размеру, хозяйскими шлепанцами, направилась в прихожую. В дверях комнаты Любка обернулась, хитро улыбнулась и кивнула в сторону спальни,- Забыла ты, Веруня, кто тебя там ждет? Завтра на работу, так что не имею права отнимать у тебя драгоценное времечко.
     Но вместо радости она увидела на лице подруги лишь печаль и досаду.
     -О Господи, что с тобой?
     -Не будет сегодня никакого драгоценного времечка,- вздохнула Верка,- Сама видела, какой он спать пошел. Дай бог, до утра прочухается и на службу убежит.
     -Да ты что! Что же он у тебя, совсем негодный?
     -Годный то он, хоть куда. Когда трезвый, конечно. Сладу тогда с ним нет, бывает, и на работу просыпаю из-за него. Когда в будни приходит, я ему не наливаю, но сегодня, в праздник, положено на стол поставить, он и дорвался.
     -Вот негодяй!- с неприкрытой завистью воскликнула Любка,- А с другой стороны - мужик неплохой, незлой, нежадный, к тому же в постели силен, и карьера впереди неплохая… Слушай, а почему ты за него замуж не выйдешь? Ведь холостой.
     Верка опять вздохнула,- Не зовет проклятый! Я уж и так, и эдак намекала - не женится, и все тут, отнекивается да отшучивается. Хорошо ему и так, видишь ли… Даже домой не пускала. Раз прогнала, месяца три не виделись, но сама заскучала сильно. Так что опять живем, как прежде.
     -Негодяй, вот негодяище!- теперь искренне возмутилась Любка,- И что ему нужно, жеребцу?! Красивая, умная, домовитая девка с квартирой, работает в сельсовете, любит его, скотину, а он нос воротит! Нет, подруга, это не правильно!
     -Ну, а что тут поделаешь?- грустно пожала плечиками подруга.
     Любка, сердито сопя, вставила ноги в туфли, накинула курточку и направилась, было, к двери, но вдруг остановилась и внимательно посмотрела на Верку. Потом решительно швырнула куртку обратно на вешалку, с грохотом разулась и шагнула мимо опешившей подруги обратно в комнату.
     -Вот что, Веруня, тут, как я погляжу, нужно брать власть в свои руки. Давай-ка налей нам еще по стаканчику, а потом пойдем на балкон, покурим и проблему твою поподробнее обсудим…

     Сегодня с утра похолодало.  Равномерно затянутое тучами серое небо предвещало скорый первый снег, по асфальту плаца ветер перегонял одинокие, сухие листья оголившихся тополей. В окнах казарм отражался унылый осенний пейзаж, с недалекого стрельбища доносились автоматные и пулеметные очереди, изредка перемежаемые резким грохотом гранатометного выстрела.
     Полк, построенный по случаю смотра, стоял на плацу. Офицеры, выведенные вперед для проверки, поеживались на ветру перед своими подразделениями.
     К шеренге командиров рот подошел командир полка с начальником строевой части.
     Раздалась команда - «Командиры рот, предъявить личные документы!» Офицеры достали удостоверения и замерли. Командир полка направился вдоль шеренги…
     -Командир восьмой танковой роты капитан Кузнецов! Жалоб и заявлений не имею!
     Полковник Кондратьев с удовольствием посмотрел на вытянувшегося перед ним офицера. Кузнецов и впрямь был на загляденье – среднего роста крепыш атлетического сложения смело смотрел в лицо командира черными, чуть навыкате глазами. Харьковский хохол, он был украинцем лишь наполовину; от второй – материнской половины в нем текла грузинская кровь, и эта кровь давала ему взрывной, но твердый характер, смугловатый оттенок кожи, цвет глаз, чуть полноватые губы, почти чапаевские усы, и черную, как смоль, проволочно-непослушную шевелюру, выбивавшуюся из-под шапки упрямым чубом.
     -Как дела, Валера?
     -Все в порядке, товарищ полковник!- бодро ответил капитан.
     -Просяник! – к ним подбежал майор начальник строевой части, - проверь-ка у него запись о новом звании, а то уже пятый месяц, как в капитанах ходит, а в удостоверении, наверное, все в старлеях числится.
     Майор взял документ, перелистнул,- Да нет, все записи сделаны, - потом полистал еще и вдруг удивленно воскликнул,- Товарищ полковник, посмотрите!
     Кондратьев обернулся, и на его раскрасневшемся от ветра лице тоже отразилось удивление.
     -Ого, Валера! Да тебя, брат, можно поздравить! Дай-ка пожму твою мужественную руку!
     Капитан замер, недоуменно глядя на командира и лихорадочно перебирая в голове все, что случилось за последнее время и не находя ничего такого, за что полагались бы поздравления. С неуверенным рукопожатием попытался прочесть в глазах полковника разгадку, но ничего не получилось.
     -А вообще-то по правилам тебя следовало бы наказать,- шутливо нахмурился Кондратьев,- Почему не доложил рапортом?
     -Это за что же наказывать?
     -Да все за то же!- вмешался в разговор начальник строевой части,- Что тут у тебя на одиннадцатой странице написано?
     Кузнецов недоуменно пожал плечами, он не заглядывал в свое удостоверение по полгода – от проверки до проверки - и был уверен, что ничего лишнего там нет.
     -Ну, хватит дурака валять! Короче, завтра чтобы принес свидетельство о браке, я сделаю запись в твоем личном деле!
     Глаза капитана полезли из орбит,- К-какое с-свидетельство?
     -Ты меня за идиота что ли держишь?!- возмутился Просяник,- Вот ЭТО!- и он сунул под нос ошарашенному капитану его открытое на одиннадцатой странице удостоверение, где жирно синел прямоугольный штамп петровского сельсовета и была сделана запись «Зарегистрирован брак с гражданкой Рябоконь Верой Николаевной».
     Удар грома и молнии, пожалуй, не смогли бы так поразить Кузнецова, как появление этой записи в документе. Выпучив глаза и растерянно раскрыв рот, он окаменело смотрел на синий штамп, и только подрагивание век и вырывавшийся изо рта легкий парок свидетельствовали, что несчастный еще жив. Просяник вложил удостоверение ему в руку и поспешил за командиром полка.
     -Ну и жмот ты, Валерка! Уже две недели женат, а молчишь, как партизан. Свадьбу зажилил, скотина!- толкнул его в плечо стоявший рядом командир девятой роты Гончаров.
     -Пока стол не накроешь и жену не представишь, ко мне не подходи, муженек!- поддел с другой стороны командир седьмой Чернов.
     Но Валерка их не слышал. Он тупо смотрел в раскрытое на одиннадцатой странице удостоверение, миндалевидные черные глаза растерянно моргали, воздух с шумом прорывался в грудь через сжатые до скрипа зубы. Кадык судорожно дергался на горле, толи пытаясь что-то проглотить, толи вытолкнуть наружу.
     Вынырнув из-за угла, бодро потрусила по дороге вдоль казарм в сторону столовой рыжая, кудлатая собака. Поравнявшись со строем, она вдруг остановилась; просев задом до асфальта, остервенело загрызла укусившую ее где-то возле хвоста блоху, потом поднялась и, глядя, как всем показалось, именно на Кузнецова, подпрыгивая передними лапами, звонко залаяла.
     Именно это вывело его из ступора. Он глубоко задышал, заморгал и, вытянув шею, несколько раз сглотнул. Потом положил удостоверение в карман, пошевелил плечами и со свистом длинно втянул в себя сквозь зубы холодный, осенний воздух.
     -Б*-я-а-адь!- вдруг во весь голос, не обращая внимания на стоявшего неподалеку командира полка, почти срываясь на крик, заревел он,- Су-у-ука-а! Вот ведь сука! Убью заразу!..
     -Кузнецов! Ты куда? Вернись!- возмущенно затопал ногами его командир батальона, но Валерка уже ничего не слышал. Вихрем он долетел до забора, в одно касание перемахнул через него и скрылся…

     На следующий день проходившие по штабу офицеры с удивлением прислушивались к доносившемуся из-за командирских дверей гомерическому хохоту. Хохот то переходил в хихиканье, то будто бы вовсе стихал, но через минуту возобновлялся вновь, усиливаясь до нервной икоты.
     В кабинете за столом, выпучив глаза и вытирая слезы, охая, взахлеб хохотал командир полка, рядом на стуле корчился от неудержимого смеха начальник штаба, с другой стороны, прикрывая рот, весело смеялся майор Просяник.
     Перед столом, потупив глаза, смущенно шевеля усами и вздыхая, стоял незадачливый Кузнецов, а на столе лежало его удостоверение личности, раскрытое на одиннадцатой странице. Только теперь злополучный прямоугольный штамп о бракосочетании с гражданкой Рябоконь был жирно перечеркнут, а под ним красивым каллиграфическим почерком черными чернилами было выведено «Запись сделана ошибочно и недействительна. Секретарь Петровского сельсовета Рябоконь В.Н.» Подпись секретаря заверялась жирной круглой печатью. Край печати был слегка размыт упавшей при оформлении на страницу каплей неизвестной жидкости.
     Уже не в силах смеяться, полковник, громко икая и всхлипывая, потянулся за графином; дробно стуча по краю стакана, налил воды и, обливаясь, выпил. Потом с минуту посидел, отдуваясь, глядя под стол, периодически хихикая, пытаясь взять себя в руки. Наконец ему это удалось, он несколько раз глубоко вздохнул, поднял голову и теперь взглянул на Кузнецова.
     -Ну, ты даешь, капитан! Провалиться мне на этом месте, если я хоть когда-нибудь слышал нечто подобное! Гляжу, совсем ты забегался по бабам! Хотя служишь, вроде, неплохо.
     -Товарищ полковник,- капитан подумал, что, рассмешив начальника, заработал если и не полную амнистию, то, во всяком случае, возможность оправдаться,- Это все она – Верка придумала, стервозина такая! Окрутить меня вздумала дура. Да вот хрен ей! Получила от меня по шее, будет знать, как без спросу за чужие документы хвататься… Но теперь я туда не ногой! Обещаю!
     Полковник, не отрываясь, смотрел на непутевого капитана, вспоминая, наверное, свою не такую уже и далекую капитанскую молодость.  Он еще раз полистал его удостоверение, усмехнулся и отодвинул от себя.
     -Да ты, стервец, надо полагать и до этого "туда" не ногами лазил... А ты вот что, Кузнецов, Верке этой своей передай-ка от меня благодарность.
     -Это за что же?
     -А за находчивость!- командир полка весело прокашлялся,- А вот что с тобой делать, не знаю. Наказывать тебя нужно. И как следует.
     Капитан напрягся, глядя в командирские глаза.
     Тот, почувствовав это напряжение, опять усмехнулся,- Но, с другой стороны, рассмешил на славу. И не только нас с начальником штаба и Просяником – завтра весь полк хохотать, наверное, будет… Поэтому решение мое такое: за самовольный уход со строевого смотра наказывать тебя, так и быть, не стану – все-таки переживания,... проблемы семейные и прочее… А вот за испорченное удостоверение,... начальник штаба, запиши-ка этому охломону строгача, и выдай новое... Старое мне принесешь, на память... Иди, служи, капитан.
     Но, когда тот уже взялся за ручку двери, командир полка опять окликнул его,- Кузнецов, ты как к песням Высоцкого относишься?
     -Нормально, товарищ полковник. Слушаю, когда время есть. Некоторые нравятся.
     -Молодец! Слушай и дальше! Есть у него одна песня, почти про тебя.
     -Это какая?- удивился капитан.
     -А вот такая – если по нормальному не женишься, "капитан, никогда ты не будешь майором"! Ну, вспомнил песню? А теперь заруби это себе на своем хохляцко-грузинском носу и проваливай с моих глаз, женишок, твою мать!