Письма прошедшего времени. 33-тье, часть третья

                Допустим, Клара.

   Котя, видел ли ты фотографии 30-х? Нет? Жаль! Как сможешь, взгляни! Люди, лица, лбы.. Зачёсанные назад волосы. Сердца, не сожжённые гражданской, не испорченные доносами. Белые парусиновые костюмы мужчин, лёгкие соломенные шляпки женщин и музыка...

   «В парке Чаир», или нет, лучше «Рио-Рита» Вебера и мечты, мечты, мечты... О море,  накатывающем на берег. О лучшей жизни, что вот-вот наступит. О том, что всё: бойня начала века, года братоубийства и страшный голод – невоскресаемо, в прошлом, и было не зря.

   Кому-то, чтобы вызвать любовь, нужны стадионы и блеск олимпийских наград. Кто-то завоевывает сердца со сцены или с экрана. В погоне за лаской, люди пишут бессмертные стихи или вечные пьесы. Падшие одержимо зарабатывают и уже на это покупают дом, дружбу, будущее...
   А кто-то просто заходит в комнату, что и произошло летом 1936-го в лаборатории, расположенной на территории Днепровского металлургического комбината города Днепродзержинска.

   Сперва, забрать сертификат, туда заглянул мастер 3-го цеха Ваня Груздев, белокурый двухметровый гигант, кровь с молоком. Минут через пятнадцать, когда выяснилось, что ещё ни черта не готово и будет вот-вот, не сегодня-завтра, до конца месяца, на днях, и Ваня, вконец испортив себе настроение, поцапался с начлабом, обозвав того для начала спецом-вредителем, после - научной крысой и троцкистской гидрой, в дверь постучали.

  Естественно, в запале на это событие никто не обратил никакого внимания. Меж тем любовь может начаться с простого стука в дверь, запомни это, Kотёнок.

 - Только Ваша космическая дремучесть, молодой человек,– трескучим, как несмазанная дверь, и дребезжащим, как стёкла советских трамваев, дискантом ответствовал Ивану начальник лаборатории Никита Самуилович Левинзон,- не позволяет мне вызвать Вас на дуэль. Но если у Вас громкий голос, идите. Идите в партком и кричите. Кричите там. Потому что, пока Ваш любимый партком не даст Левинзону реактивы, он будет вредитель. Он, а отнюдь не Никита Самуилович, как Вы тут изволили некультурно выразиться. Входите, добрая барышня. Не бойтесь этого грубияна, у него хорошие родители, доброе сердце и отвратительный характер. Вы, наверное на практику? Как Вас зовут, милое дитя?

 - Клара, – раздался чистый, как флейта, голос незнакомки. Ваня обернулся и пропал.

Ничего более совершенного в жизни до той поры он не встречал. Тут совершенно не лишним будет засвидетельствовать, что для кого-то Ваня был молодым человеком, но для всех из 3-го цеха, да и для руководства завода, он был тридцатидвухлетним мастером Иваном Александровичем, за ум, энтузиазм и чистые анкетные данные отправленным от завода на учёбу в местный металлургический техникум.

   Ваня, а мы всё-таки будем называть его так, пришёл на завод девятилетним ребёнком, чтобы заработать свой кусок хлеба. К моменту этой, исторической для себя встречи, он уже 22 года  плавил чугун, а значит имел характер и свой взгляд на жизнь.Стоять у мартена - тяжёлая работа, под стать временам, Котя.

   Ваня Груздев не читал Петрарку, не видел Джоконду да Винчи, но жизнь-то показывает: ничего, можно без этого. Зато он вмиг понял: Клара - это Она. Как бывает: живешь себе поживаешь, никого не трогаешь, вдруг... Встречаешь его, её - и всё. В лёгких заканчивается кислород. Нельзя дышать. Без него-неё превращаешься в робота, зомби, существуешь рефлексами. У кого такое чувство просыпается через десять лет, у кого-то вспыхивает сразу, соломой в костре.

   Что влюблённый видит в другом? Своё отражение, идеал для водружения на постамент? Ни то, ни другое? Мечту, пропавшую половинку? Оставим ответы гадалкам. Нет определений любви. Она приходит властно и смело, как весной половодье обнимает заливной луг. Забыто старое, опрокинуты берега, закатились в дальний угол здравый смысл и советы родных. Только она, только ты, вы вместе. Нет во вселенной другого оправдания бытию и не нужно...

   В жизни и в сказках так случается. Он тоже ей приглянулся. С ним было, как с папой. Надёжно, ласково, дома. Нравилось его имя - Ваня. Родное, мягкое. Часто она не слышала, что он говорил. Бу-бу-бу, бу-бу-бу – его басок сам по себе создавал ощущение тепла и уюта. «Рожать в восемнадцать?» – умничают сегодня многие в тридцать пять и морщат носик. Глупышки, что гневить Бога? В этом процессе главное - результат. Дал - рано, поздно– радуйся. Через год у вчерашней школьницы и мастера цеха родилась Зоя, настолько хорошенькая и желанная, что проглотила собою Клару целиком. Она растворилась в кормить, пеленать, купать, не спать ночами, переживать, когда газики или лезет зуб.

   Стрелки отмеряли время птицей. Ваня закончил свой металлический техникум и рос по службе. Им выделили комнату на Днепровском. Зойка начала ходить и болтать. Город рос. Грибами после дождя взмывали к небу новые заводы: вагоностроительный, коксохимический, котельно-сварочный, ещё, ещё... И семейный совет решил: на лето Зойку с мамой отправлять дышать воздухом. Дачи, понятно, ещё и в планах не было, ездили к родителям Клары под Чернигов.

   В то время Ваня почти физически чувствовал себя единым с дочкой и женой существом. Работа и семья заполняли его до краев, даже переливалось. Он не хотел большего. Клара же расцветала, входила в сок, как юный май становится зрелым летом. Дочка росла. Жизнь устаканивалась. Можно было подумать о себе. Ей хотелось шляпок, прически, как у Анель Судакевич или Анны Стен, ёлки и новогодних игрушек для Зойки.

   Кларе почему-то хотелось, чтобы дочка непременно знала французский. При этом, хвала женской мудрости, ей доставало сил терпеть и не пилить мужа, ибо была уверена, что, рано ли, поздно, но Ваня всё это им обеспечит. Она жила полной жизнью домохозяйки, грезя о будущей домработнице для себя и о гувернантке для дочки.

   После замужества Клара побывала на заводе раз. Там поставили какое-то новое,  невероятно современное оборудование, и Ваня чуть ли не силой приволок её полюбоваться на эту «красоту». В результате в толпе Клару толкнул нескладный, похожий на высушенного кузнечика работяга и металл прожёг её любимые, в третий раз обутые туфли. За них и за пятиметровый отрез шёлка, прячась от конной милиции и воюя  c такими же приезжими бедолагами, кларин дядька провел в Москве неделю.

 - Ваня! Как ты не поймёшь, Ваня?! Я не могу! Не могу ходить по жаре в резиновых сапогах! У меня же ноги! – кричала она в полном отчаянии, и Ваня понуря голову, медведем, переминался с ноги на ногу. Это была их первая размолвка. Через неделю он принёс ей новые туфли, очень похожие на те, испорченные, и больше к себе на работу не звал.

...


   Из всех времён года сильнее всего Клара любила лето. В моду как раз стал входить загар, но только у мамы, в Плисках, маленькой деревеньке неподалёку от Борзны, она могла, доверив Зою деду с бабкой, приятно полениться. В то лето Клара вдруг всё про себя и про жизнь поняла. Ей стало очевидно и ясно, что Зойка вырастет, выучится, станет красавицей, даже не чета ей, удачно выйдет замуж. Будет какой-нибудь профессорской или министерской женой, сама что-нибудь изобретёт или откроет, родит ей двух прелестных внучек. Да, да, именно и только внучек. Что гораздо лучше внучков. Больно те беспокойны.

   Она вдруг осознала, что родители так и состарятся, здесь, в Плисках. И что, чем взрослее будет становиться Зойка, тем реже будут они приезжать сюда. И что папа, которому сейчас едва пятьдесят и который ещё пашет больше ломовой лошади, в один прекрасный день устанет так, что уйдёт от них раньше матери.
   А она, сначала из-за суеты, потом по болезни (как пить дать, наверняка, по болезни), забросит стариков, а когда вспомнит, то будет поздно и могилы на маленьком деревенском кладбище забьет бурьян.

    Что её Ванечка, чем старше будет становиться их дочь, тем больше будет пропадать на работе, сделает карьеру, станет большим человеком, далеко пойдет. Его будут хвалить, вручать грамоты, реже премии. Она будет обустраивать их быт. Он, не замечая этого, отдаст Родине себя и здоровье, а потом, к пенсии, его обязательно сожрут из-за его несгибаемой прямоугольности и принципиальности. И вот, когда из-за этого гордого кочета её с внучками лишат хорошей государственной дачи... Берегись, Ванечка, ох, берегись...

   От всей этой, внезапно нашедшей на Клару женской мудрости, на душе её стало и светло, и тепло, и грустно, потому что не каждый день видишь свою жизнь с вершины холма.

  Но это всё, здраво рассуждала Клара, будет потом. А пока впереди столько прекрасных лет... И вовсю палит щедрое солнце, разнося зной, и снуют над водой мясистые стрекозы, и убегает от бабушки, задыхаясь смехом счастья, четырёхлетняя Зойка... Этим ясным, мягким, золотым июньским днём 41-го.

   Весть о войне в Плиски пришла на третий сутки. Кто-то в районе, наконец, вспомнил, что в деревне нет радио и позвонил в сельсовет. Ну, война и война. Тоже новость. Давно об этом говорили. Готовились. «Если завтра война, если завтра в поход, мы к походу готовы сегодня» и так далее. Всё одно, Клара как-то по девичьи заволновалась. Ну, неспокойно на душе и всё. Быстро собрала себя, Зойку:

 - Отец, запрягай Нюрку, вези на станцию!
   
  После обеда прибыли. Вот там что-то тревожное начало проявляться в атмосфере. Так расплывается на бумажной скатерти пятно от опрокинутого бокала с красным вином. Сначала она белоснежно безмятежна. Бац - и красный вал, как сошедшая с ума от тепла раковая опухоль, несется лавиной вперёд, захватывая всё новые пространства!

   Да, по-прежнему вокруг цвело и забиралось в душу гудящими пчёлами лето. Но смотритель на станции уже отсутствовал, и куры по-хозяйски обживали новую для себя территорию, смело расхаживая по подоконнику, забираясь в комнату. В разговоре с группой ожидавших поезда, таких же, как и она, дачниц, быстро выяснилось, что расписание, похоже, испарилось вместе со смотрителем.

   С утра, часов в шесть, через станцию в направлении Чернигова прогрохотал эшелон с чем-то военным, как выразилась, многозначительно поджав губы, одна из женщин - красивая, рубенсовского типа блондинка, с сочными, арбузными губами и кольцом с большим красным камнем. Всё. Дальше в обоих направлениях тишина.      
               
 – Надо уходить через Нежин в Киев и дальше, в Новороссийск, или через Брянск в Москву, – весомо развивала она свою мысль.

   Кларе ни разговор, ни блондинка не нравились. Ей пришлась по душе лишь уверенная, знающая людей и жизнь улыбка собеседницы. Надо держаться вместе. Такая выплывет, не пропадёт, и она инстинктивно подтянула себя и Зойку поближе к обладательнице пышных форм. Второе, что ей не понравилось - это собственная реакция. Зубы против воли начали выбивать какой-то бодрый матросский марш, срываясь местами в бесшабашный фокстрот. Будто она донельзя продрогла и стоит на сильном ветру в мокрой одежде. Этот панический страх нападал на неё в детстве, в тёмной комнате или когда болела мама, во время экзаменов, в день свадьбы, напал и сейчас. Чтобы Зойка не заметила, Клара вывернулась у неё из рук, бросила то ли отцу, то ли собеседницам:

 - Ой, за ребёночком посмотрите, люди добрые? – и быстрей помчалась в сторону туалета, похлестать себя по щекам, успокоиться, напиться воды.

   Вернулась быстро. С мокрой чёлкой и красными, как полтавский буряк, щеками. Папе такое кларино состояние было знакомо, и он, понятно, встревожился.

  Если действие заходит в тупик, в голивудских фильмах на помощь приходит монтаж или титры: «Чикаго.Десять лет спустя». В театре меняют декорацию, стреляют из ружья, травят ядом надоевших героев, на худой конец, на сцену с медведем выбегают цыгане. На нашей железнодорожной станции появился поезд. И не просто какой-нибудь поезд, отправляющийся с платформы 9 ; в Хогвардс, а самый обычный, правильный поезд, который, более того, шёл в нужном Кларе и женщинам направлении.

   Знаешь, Котя, когда весь на нервах, в такие моменты хочется сказать:«Ух!» - и выдохнуть воздух. Клара так и сделала, при этом она успела поцеловать Зойку и даже поправила ей прическу. Имея дело с ангелом, хочешь ли, нет, всегда помни о красоте.

   Состав приближался медленно, неотвратимо, ровно с той скоростью, что позволяет начать строить планы на будущее:«Хорошо, доехали, Нежин, дальше что? Пока смутные, но какие-то такие мысли вертелись в голове Клары. По мере того как поезд приближался к станции, они улетучились и в сердце холодным лезвием впилась тревога.

   Во-первых, выяснилось, что никто останавливаться не собирается. Но плюсом было то, что из свойственной, как правило, всем железнодорожникам интеллигентности, или потому, что машинист не захотев брать грех на душу, чтобы не задавить, сбавил ход, поезд шёл достаточно медленно, чтобы запрыгнуть в него. Минус – увы, недостаточно тихо, чтобы запрыгнуть в него с четырёхлетним ребёнком в одной руке и вещами в другой.

   Вторая проблема состояла в том, что состав напоминал сильно раздутую банку  консервов. Толпа в поезде жила отдельной от мира жизнью. Что-то обсуждала, кричала: «Гражданочка, куды Вы прёте?» и «Милая, слезь с ноги, говорю те, хужее будет»,- волновалась, кряхтела, временами выясняла отношения и била одного-другого по морде, помогала рельсам на повороте раскачивать вагоны... Одним словом, вела разгульную мирную жизнь, начисто наплевав как на возможную бомбёжку, так и на желающих подсесть, чтобы спастись вместе с ними.

 - Нам что? Тепло, не дует, едем... А эти на станции... Ну, да бог с ними, уж как-нибудь, как-нибудь... Управит Господь, думали толпа в целом и некоторые по отдельности. Другие пытались кушать варёные яйца, их толкали, рассыпалась соль, люди ругались и сосредотачивались на дальнейшей борьбе за жизненное пространство и глоток свежего воздуха.

   Великая вещь интуиция, помощь пришла, откуда ждали. Эффектная блондинка, оценив ситуацию, как прыгун-профессионал, отошла на несколько метров в сторону. Раскачалась с ноги на ногу и, набычив голову, дождавшись, когда вагонная дверь поравняется с ней, сильно оттолкнувшись, разбежалась, взлетев в воздух... Мне кажется, что сегодня, когда говорят: «она произвела эффект разорвавшейся бомбы» - имеют ввиду именно этот случай. Пока толпа, смётенная живым ядром с ног, приходила в себя, образовалась брешь, в которую смогла поместиться Клара, Зойку подсадил отец.

 - Не волнуйся, доченька, у нас с мамой всё будет хорошо. Вещи мы сохраним, вернёшься, заберёшь! – и он долго бежал вдоль поезда, утирая слёзы.

   Что такое тесно, Клара поняла спустя час, когда Зоя попросилась в туалет. Вперед, назад, повернуться вокруг своей оси – было невозможно. Счастьем служила сломанная дверь. Тёплый июньский ветер врывался в вагон, лаская потных пассажиров, прогоняя удушье. Зойка, в общем, описалась, расплакалась. Заревела и Клара. 

   Закат закрыл собой горизонт, когда поезд остановился посреди леса. Минута, другая - и в вагон ворвалась тишина. Щас начнётся... Вот-вот... Пришло... Оно... Рядом... Здесь... Рванёт... Точно... Ну!.. И над составом лениво и тихо пролетел самолёт, с незнакомыми крестами на крыльях, скрылся с глаз, газанул где-то там, за лесом, и ушёл вверх. Тишина стала совсем тревожной. Но потом застрекотали кузнечики, опомнились дрозды и лес зажил своей, равнодушной ко всему людскому, жизнью.

   В такой тесноте ехать было можно, стоять невыносимо. Струйками народ начал вытекать из вагонов. Кто по нужде, кто по землянику. Кларе удалось найти небольшой ручеек и помыть Зойку. Быстро, набрав жменю ягод, она утолила голод, себе, дочке. Сердобольные пассажиры пустили их на скамейку. Жёстко, но можно прилечь. Всё ж не пол или земля. Ночь быстро пропитала собой лес. Клара обняла Зойку, зубы снова стали выбивать предательскую чечётку. Мысли ураганом крутились, путаясь в голове.                Что происходит? Где Красная Армия? Почему ничего не работает? Не ходит по расписанию? Куда, черт, подевался этот станционный смотритель? Почему они стоят?       

- Мамочка, не волнуйся, я спасу тебя. Ты мне только конфет купи, ладно? – поцеловала её Зойка.    
                - Конечно, солнышко, спасёшь. Ты меня всегда спасаешь.- Клара поглаживала свернувшуюся клубочком на её коленях дочку. Мысли в голове Клары понеслись медленнее: «Где Ваня? Нам нужен Ваня! Главное добраться до дома, там всё устроится. В конце концов наш Днепродзержинск - глубокий тыл. И товарищ Сталин, и Ваня... Глаза слипались...

- Ваня... Ва-ня... Добраться до Нежина... Главное - Ваня...               
Во сне Клара улыбалась.

   Когда она проснулась, поезд стоял. Перед ними во всё окно на здании вокзала красовалась огромная надпись «Нежин». Ура! Жизнь налаживается. Клара по быстрому растормошила Зойку. На перроне царила суета. Много военных, с оружием, без. Одни грузили в вагоны какие-то ящики, другие наоборот что-то перетаскивали из вагонов в здание вокзала.

   Меж ними, непрерывно распоряжаясь, бегал маленький взъерошенный человечек-воробей. Он сердито и отрывисто кричал, отдавал приказы, грозил кого-то расстрелять или отдать под суд, чем создавал атмосферу большого, ответственного, крайне хлопотного и важного дела. Тут же нежинские бабки продавали вечные семечки, с любопытством глазея на небывалую суету.
   Вся станция была завалена белыми листовками, на которых, кроме немецкого орла, сидящего на лавровом венке, Клара успела прочесть: «...на проиграна. Русские солдат Сдавайтесь!» Слово «сдавайтесь» почему-то было написано с большой буквы «З», и её это поразило.      
               
 - Воюют... Хоть бы язык выучили, что-ли? – странная мысль пронеслась у неё в голове, и она сразу увидела трёх солдат, собирающих эти листовки.

 - Гражданским лицам необходимо регистрироваться в комендатуре города для дальнейшей эвакуации! – громко на весь вокзал рявкнул громкоговоритель, - те, кто не пройдёт регистрацию... – на самом интересном месте звук пропал и микрофон, яростно зашипев, начал плеваться.

   Вдруг рядом с семечными бабками Клара увидела знакомый силуэт полной блондинки. Она рванула к ней с энергией утопающего, тянущегося к спасательному кругу как к последней надежде. Тем временем у торговых рядов разворачивался вечный конфликт продавца с покупателем.

 - Женщина, шо Вы хочите? Берите пирожки, сама жарила. Отчепитесь от пальты, бог вас храни, по-хорошему. Не то двину, зубом подавишьси! Ты золото мне своё в лицо не суй, у нас такого добра цыганского - жбанами... Ой, люди добрые, кто могёт, помогите!

   На протяжении этого вполне безсвязного монолога блондинка попыталась сначала всучить жилистой бабке свое кольцо с камнем, а после отказа решила выдернуть из-под неё замызганное пальтецо, которое та, по всей видимости, набросила на стул, чтоб мягше было. Женщина явно не понимала, почему это старое безграмотное существо отказывается от её голубых кровей кольца за своё ветхое одеяние, которое и пальто-то назвать можно было с трудом. Так, не гардероб - ветошь.

   Клара не успела добраться до эпицентра событий, как к оруще-дерущимся подскочил суровый патруль. Молоденький, из строгих, офицер мгновенно реквизировал из рук блондинки краснокаменное колечко, и оно пропало в его руках, словно лейтенант был фокусником. Солдаты под белы ручки взяли двух скандалисток и повели их к вокзалу. Последнее, что видела Клара, как блондинка уперлась перед дверью и попыталась что-то выговорить старшему патруля. Тот сначала слушал, потом внезапно, на полуслове со всей силы саданул её прикладом в область солнечного сплетения, и та, с белым лицом, задыхаясь, осела на мостовую. Офицер намотал себе на руку её роскошные волосы и ещё раз сильно ударил её лицом о колено.

 - Сука, шпионка,– прочитала по его губам Клара, и процессия утонула за дверями здания.

...

Когда они с Зойкой добрались до комендатуры, очередь опоясывала двухэтажный дом тройным кольцом. Люди стояли, сидели, ждали. Ждали, что кто-нибудь наконец выйдет, объяснит, в чём дело, и скажет, что дальше. Ничего не происходило. Периодически дверь комендатуры хлопала. В неё заходили и выходили военные.   
   Гражданских, кто пытался сунуться за порог, отваживали сменяющиеся часовые. Когда народ, устав ждать, начал возмущаться, а кое-кто и, страшно сказать, буйствовать, солдат пару раз шмальнул в воздух и все притихли. По-прежнему чего-то ждали, надеялись, просили соседей посторожить их место, уходили в поисках еды, возвращались.

   Клару с дочкой угостили яблоками. Ночью пошёл дождь. Зойка в летнем платьице... Они ушли с площади. Нашли на окраине полуразвалившийся сарай. Забрались в него. По дороге Клара украла на чужом дворе куртку и мужские штаны. В своё платье закутала Зойку, чтобы не замерзла. Сама надела краденое. Не спала всю ночь. На неё напало страшное отупение. Ни мыслей, ни эмоций. Вакуум. Пу-сто-та. С рассветом жажда действий и определённости погнала её обратно на станцию.

   На вокзале хозяйничали военные. Сделав большой круг, через пути, Клара вышла к двум стоящим под парами эшелонам. Толпа беженцев, помогая друг другу, скандаля и суетясь, грузилась в теплушки.

 - На Киев! На Киев! Сюда!– размахивая флажками, кричал железнодорожник
В этой сутолоке Кларе на глаза попалась вчерашняя спутница. Свалявшиеся волосы, синяк под глазом, голые, без колец, руки – грезу Рубенса было не узнать. Как ни странно, и та разглядела в толпе женщину с ребёнком. Виновато улыбнувшись, наполовину беззубым ртом, прошамкала:


 - Слава богу, разобрались...

   Сволочи, садисты – мысли, как две пули, просвистели в голове Клары, и она торопливо втолкнула Зойку в ближайшую дверь. Всё что угодно, лишь бы не говорить, лишь не быть рядом. Ей было стыдно, алели щёки, бросало в жар. За себя, за эту женщину, чью-то любовь и мать, за своих, оставшихся в деревне родителей. Только сейчас до конца она ощутила жестокость времени, в котором предстоит жить. Так захотелось домой, в их большую комнату в коммуналке, прижаться, спрятаться в Ване, чтобы  ещё на секунду продлить их, такой простой, тёплый довоенный мир, где есть любовь, радость, будущее...

   Поезд до Киева не добрался. Улиточными перебежками он шёл неделю. За день мог пройти и десять, и сорок километров, и сто, но на следующие сутки, по неведомой причине, на столько же или больше откатиться назад. Самым тяжелым было наладить быт. Главным добытчиком оказалась Зоя. Общая сердобольность хоть не досыта, но кормила.

  Хуже обстояли дела с гигиеной. Больше всего на свете Клару пугали болезни вообще и холера, в частности. Таз с тёплой водой, чистый ручей снились из ночи в ночь.     Предчувствия сбылись. На седьмые сутки, когда поезд застрял на железнодорожном узле под Киевом, их с Зойкой покусали блохи. Это событие совпало с пронёсшимся слухом: дальше, мол, поезд не пойдёт, будет стоять три дня минимум, пропуская эшелоны для нужд фронта. Верить этому возможно было с трудом, но другой информации не было.
Параллельно по составу гуляли новости о войне. И новостями-то их назвать нельзя, скорее слухи. Говорили, что немец неимоверно силён и прёт вперёд, не остановишь. О том, что большие потери, и том, что, страшно сказать, даже Киев могут сдать. Всё это Клару не остановило.

 - Черт с ним, отстанем,– думала она,- потому как от немца ли, нет, не знаю, но вот от холеры спасу точно нету. Она взяла Зойку и пошла на станцию искать парихмахерскую.
   Конечно, будь у неё ножницы, а лучше машинка, подстригла бы сама, но... Через час распросов и скитаний оказалось: война не в силах уничтожить все завоевания мирного быта. Парихмахерская не просто нашлась, но была забита клиентами не хуже вагона с беженцами. Такие же повёрнутые на гигиене мамаши, местный дедок, для которого визит сюда был скорее поводом пообщаться, провести время и узнать последние новости, военные. Когда Клара вошла, старый еврей-парихмахер как раз колдовал над сидящим в кресле офицером, с франтоватыми ворошиловскими усиками.

 - Молодой человек, старый Фейхель Вас подстрижёт соколом, Вы только деритесь, как эта птица. Вы дайте фюреру под зад, чтобы его катило в преисподнюю до Берлину.
Височки косим, пробор? Конечно, пробор, – и он сделал шаг назад, чтобы лучше видеть произведение своих рук, после чего ножницы залетали в воздухе с новой силой.

 - Молодой человек, идите в ателье к Кацу, это через дорогу, смело звоните в дверь и снимитесь на карточку. Скажите от меня, он сделает скидку. Такую красоту надо показывать. Нет невесты? Пошлите маме. Знаете, иногда нас покидают друзья и девушки, мамы ждут. Пошлите, ей будет приятно. Судя по вам ваша мама понимает толк в красоте так же, как моя Лера. Прошу, следующий! – громко крикнув в коридор, Фейхель, как факир, сдёрнул с офицера серое, цвета домашней пыли покрывало.

   Клара дёрнулась от этого, неожиданно бодрого, глубокого, сочного, абсолютно мирного крика так, что оступилась и наступила кому-то на ногу. За её спиной от боли ойкнул мужчина.

 - Бога ради, извините, что-то в последнее время я слепая и нервная, – оправдывалась она, краснея и размахивая руками.

 - Да что Вы...– промычал незнакомец, - а впрочем, один - один. Ведь тогда я вас толкнул и, говорят, крайне неудачно. Ведь вы Клара? Ивана Александровича жена?

    Клара не понимая, о каком Иване Алесандровиче идет речь, во все глаза смотрела на незнакомца.

 - Не помните? А так?– и он в шутку толкнул её.- Ну? Вани? Груздева? Вы из-за меня ещё туфли испортили, вспомнили? А это, наверное, Зоя? По папке соскучилась? – и мужчина, взяв ребёнка на руки, стал его раскачивать, долговязый и нескладный, как кузнечик.

   Клару прострелило: «Вы?!» – она пыталась подобрать слова, вспомнить имя, которого и не знала и не могла знать, столбняк. Но «кузнечик» этого и не ждал, он радостно закивал, подтверждая её догадку: «Да, да, я Денис. Наш состав через три часа уйдёт за Урал. Как Ваня-то обрадуется! Он ведь без вас почти седой стал. Пойдёмте, я отведу».

   Так нашлось решение задачи: 24-го июня из пункта А в направление пунта С вышел поезд, а 10-го июля из пункта В в пункт Д - другой. В пункте Е поезда встретились. 

   Как? Почему в этой вселенной крови и хаоса судьба решила воссоединить именно Клару, Зойку и Ваню неизвестно. Да и им в тот момент было это абсолютно всё равно. Придумать такое невозможно. А вот прожить... Пожалуйста.

...

   Тем не менее, Котя, дядя не обещал счастливый финал. Помнишь, тем летом 41-го Клара всё поняла про свою жизнь? И ведь угадала. Уже в 56-ом,  после смерти Сталина, твой прадед, к тому времени заместитель министра металлургической, между прочим, промышленности Украины, плюнул на XX сьезд и развенчание культа. Искренне верил он в идеалы и усатому. Крепко, до конца сердца.

   Вот и сказал: «Хотите советскую власть просрать? Не буду в этом учавствовать!» - и ушёл в отставку. Семью, конечно, с госдачи поперли. И тогда Клара перестала с ним разговаривать. Ваня пожил-пожил и умер. Ну, не дура, а? 

д.Вадим