Ночная Мара

       О том, что я – ведьма, я узнала лишь тогда, когда Смерть подошла ко мне настолько близко, что я…

…проснулась. Внезапно. В холодном поту, как просыпалась все эти три чертовых года. Босиком прошлепала на кухню. Сидела, пила воду, пытаясь унять горький привкус во рту. Он появился три года назад, в ту ночь, когда я в отчаянии перегнулась через перила балкона. Когда я поняла, что меня попросту не любили. И этого факта ничем не изменишь. И жить стало незачем… Каждую ночь ты вторгался в мой сон, каждый раз уходя равнодушно к другой – я стала бояться ложиться в постель.

«…и тогда Смерть подошла ко мне так близко, что я видела белые цветы в Ее смуглых руках…»

Я выжила. Но сгорела на Ее костре. И мир начался заново.

Реальные люди – всегда немножечко совсем не то, что о них думаешь. Меня зовут Мара. Каблучками топаю по избитым плитам с рисунком «под мрамор», печально вздыхая и волоча сумку за длинный ремень по пыльному коридору. Я люблю мокрую осень, люблю жирно блестящую в кругах фонарей грязь и алмазы дождинок на черной ветке заскорузлой липы. Люблю запах сырости, привносимый на одежде в вестибюль районного кинотеатра, по совместительству Дома Культуры. Люблю до скрежета зубовного торопливое ожидание на остановке, когда работа утомит за день хаосом броуновского движения, а ветер возьмет, да и вывернет зонт наизнанку, прямо перед вожделенной автобусной дверью…люблю, аж выть хочется! Люблю, когда позавтракать не успеешь, а пообедать – забыл. Когда загадочная бледность обострит черты, гармонируя с черными колготками. Когда голодный мандраж переходит в лихорадку мозгового штурма, а после, плавно, - в загадочную прострацию. Но больше всего люблю, прямо-таки обожаю этот вечер четверга, когда мои каблуки отстучат положенное до заветной двери в уютный зальчик, где Илья Петрович проводит занятия своей группы.

Меня зовут Мара! И бесит, когда называют иначе. Сегодня мы учимся отделять астральное тело от физического и запускать его в космос – это я сумбурно излагаю то, что Илья Петрович объясняет нам просто и доступно. Коврик, черные трико, поза «лотоса», руки на коленях ладонями вверх, глаза закрыть…я теку струйкой тумана.

…я теку струйкой тумана вдоль шершавой бревенчатой стены, всей щекой, всем телом ощущая трепет несрезанной коры на ветру. Я впитываю горькую свежесть терпеливого ночного дождя. Я скольжу по жирной, напитанной влагой земле. Белесое небо мне свет, и нету радости большей, чем ощущать свободу и пространство.

…- Манюня!
Хлоп! Это Илья Петрович отдает команду выпасть из астрала. Все уже здесь, одна я ошалело трясу башкой, пытаясь совместиться обратно.
- Ну, мои хорошие? Как успехи сегодня? Кто что сумел увидеть?
Пошла вдохновенная болтовня про цветовые пятна и концентрические круги, коридоры белого свечения, ну и прочая чушь. Обычно группа меня не раздражает, я сама, если честно, через раз засыпала на медитации, а потом врала что Бог на душу положит, благо фантазией не обижена. Но сегодня…сегодня я ВИДЕЛА. Я где-то БЫЛА, и эту тайну сокровенную не собиралась выставлять на обозрение. Ладно. Кончаем нюнить, пора повеселиться. Вступаю в общий хор.
У меня прекрасное настроение. Я ощущаю себя подтянутой, свежей и очень хорошенькой. Плюс загадочность, присущая человеку, размышляющему над отличием Цзэн от просто буддизма. Маме на кухне взахлеб вываливаю новости. Она угукает и жарит картошку. Скоро отец появится. Он меня не «одобрямс».

Мне снился сон. Я шла по какому-то склону, поросшему ковылем, под серым-серым небом, и вдруг поняла, что могу летать, и полетела, и неслась все быстрее и быстрее, все выше, и мне не хватало воздуха, и сердце обрывалось…я проснулась в холодном поту.

Ну не с коллегами же делиться пережитым! Они и так, поди, палец у виска крутят. Я не дожила до четверга, встретилась с Маргошей – она всегда не против прогуляться. Мы с ней наворачиваем круг за кругом по бесконечным аллеям, и восторженная Марго, покуривая «Беломор», вещает про разные «случаи из жизни» разных людей, с которыми я незнакома на девяносто девять процентов. Надышавшаяся свежим воздухом, но неудовлетворенная духовно, я возвращаюсь под крышу родного дома. Дубль два.

Я не помню, как дотянула до заветного вечера. Еще никогда запах пыльного коридора не был таким возбуждающим, а разминка с Ильей Петровичем – такой упоительной. Мы уж и растяжку сделали, и покувыркались, и попели, и нарисовали большой коллективный рисунок гуашью, а медитацией и не пахло! И тогда я сделала то, на что никогда, ни под каким соусом не отважился бы ни один член нашей группы – приняла позу «лотоса», руки на коленях, глаза закрыть, и пошла в астрал. Самоходом, так сказать.

Прежде, чем открыть глаза, я осторожно втянула немного воздуха. Попробовала его на вкус, как алкоголик – пиво, покатала первый глоток на языке. Пахло пряно, кисло, сыростью. Приоткрыв глаза, я обнаружила щель между косяком и разбухшей дверью. Оттуда сочились тепло и сумрак. Теку через порог, темнота молчит и спит, словно приглашая – войди, некого бояться. Мне приятно, как мне приятно без этого неуклюжего, негибкого тела! Как гладит, как ласкает меня теплая надышенная тьма, какую негу несет каждый извив движения, с каким умилением наклоняюсь я над еле различимым спящим лицом. Оно чудится иконописным, до боли родным и схожим с каменными изваяниями викингов одновременно. Лицо, я поглажу тебя, можно? Ты не будешь против? Не будешь вопить, тянуться к светцу и отгораживаться знаками охранными? Мне больно о них даже подумать, не то что почувствовать.

…глаза открыты. Как будто ожил древний лик на деревянной треснутой доске, и смотрит на тебя печально-испытующе. Я тянусь изо всех сил, я почти дотянулась до щеки, твердой и замшево-гладкой…

Хлоп! Знакомый хлопок, как пистолетный выстрел, оборвал мою начинающуюся интрижку.
- Маша! – это уже серьезно. Илья Петрович таких «фокусов» не прощает. – Что за выкрутасы?! А если с тобой что случись?? Ты всерьез вообразила себя спецом? – походил кругами, руки за спину. Народ подтягивался к центру зала. «Ну все», - тоскливо заныло внутри живота, - «доигралась!» У нас в таких случаях принята коллективная порка. В моральном смысле. Садимся в круг, и каждый высказывается в осуждение ренегата. Я уже попадала «под раздачу», но почему-то именно сегодня это показалось совершенно нестерпимым. Как пальцем в открытую рану. Я коряво поднялась – колени ломило – и принялась неверными руками запихивать в сумку вещи.
- Мария! – совсем плохо, когда Илья Петрович так официален. – Ты отдаешь себе отчет, что если закроешь дверь, она для тебя больше не откроется?
Я отдавала. И не просто закрыла, а хлопнула ею посильней. Напоследок.
…Настали праздники. Девять дней – это офигительно много, особенно, когда делать стало совершенно нечего. Раньше мы, бывало, собирались группой и ходили – то к кому-то в гости, то на лыжах на дачу. Родители жаловались, что я как кошка – домой прихожу только пожрать да поспать. Теперь сижу дома, и тоже не слава Богу: «Хоть бы сходила к кому. Что у тебя, и знакомых не осталось?» Остались, как не остаться, да только интерес пропал. Я все размышляла, как мне быть. Принять на веру то, что мне виделось, или посмеяться и забыть? Но тайна возвышала, как-то выделяла меня из окружающих, и с новой игрушкой я расстаться не спешила. А потом случилось…

Когда-то, когда я была совсем девочкой, мы с мамой часто гадали под Рождество. И с подружками тоже, на зеркале. Ставили зеркала, свечи, чтобы получался коридор в бесконечность, и ну на женихов гадать. Что там страху, писков было! Каких только рож девчонки не видели! Может, привирали больше, для значимости. Это я сейчас понимаю. А тогда – как я завидовала, Боже! У меня-то все бесполезно, хоть до зеленых кругов в глазах пялься.

И вот, решила я себя побаловать после рождественского торта. Закрылась в комнате, отец с матерью телевизор смотрят. Зеркала поставила, свечи зажгла, и давай отражения считать…

…и ухнула. Месяц высоко стоит, звезды яркие, снег блестит слюдяной россыпью. Дерево от мороза потрескивает, а мне нипочем – ни тепло, ни холодно, никак. Я жду. И словно понимаю, чего жду. Вот снег скрипнул под торопливой ногой. Кто-то идет, бежит прямо! И чего спешит – вот она я, стою себе на тропиночке, никуда не девалася. За кустами мелькнул темный силуэт. Тень впереди бежит, лица я видеть не могу, а вот рука теплая – я ее в ладони взяла, да так и прикипела, отпустить не могу, не в силах. А он дышит часто-часто, и молчит, и в руке жилка бьется…

…мне в глаза брызжет ледяная вода. Мать хлопает по щекам, отец распахивает рамы настежь, даром, что не лето. В комнате душно, дымно, дым плавает слоями, мать гонит его полотенцем и плачет в голос. Я понимаю, что меня ругают, что я чуть квартиру не сожгла, стол полированный испортила, сама чуть не угорела и их, видно, окончательно в гроб загнать решила.
- Мало тебе, что я три года за тебя тряслась?! Чуть не за руку водила! К психологу ты не пошла – как же, мы такие гордые, мы сами с усами! Прилипла к этому Петровичу, чтоб ему пусто было, чухней всякой страдает! Вот и доигралась! Астралы-мастралы, мансы-шмансы! У-у, проклятое, видеть тебя не хочу!

Подхваченное маминой рукой, зеркало летит в окошко, и я только успеваю увидеть прощальный взблеск, как взмах ладони, в которой часто-часто бьется «живчик»…

…Бабы судачили. С наслаждением, словно на их улице праздник с пряником. Наперебой жалели Марью – это ж надо, чтобы ее сын, такой парень видный, работящий, и такая беда приключилась! Все уже было сговорено, и вдруг – хлоп! – как снег на голову, он за себя Настену не берет! Ночи не спит, из дому бегает, все в небо смотрит да про себя шепчет, словно молится. Беда… Матери детей малых стращали: «Вот ужо баловаться станешь, скрадет твою душу Ночная Мара, как у Марьина сына скрала!».

…иконописный лик твой кривится душевной мукой. Ты смотришь светлыми, прозрачными глазами в небо, словно силишься разглядеть ускользающий силуэт, текущий струйкой тумана…

…я смотрю на свою ладонь, веря и не веря, что она на краткий миг ощутила живое тепло твоего тела, и с этим мне теперь жить…

…в далеком времени, в неизвестной Вселенной.