Люба Банная

Господи, какое счастье ходить в баню!

Там всегда открыта живая выставка времен и народов: загорелые и цвета бледной поганки, худосочные и сочащиеся жиром, супермодели и почтенные матроны, зеленые «брычки» и многослойные бабуськи. Каждая со своим телом и историей его освоения мужчинами.

Но в женской бане о мужиках говорят редко, здесь царство другой тематики. Со временем из общих интересов складываются определенные компании, какое-то время они существуют, потом распадаются, перетасовываются, снова живут от встречи и до встречи, порою пеняя друг другу на то, что кого-то не было в назначенный день.

И всегда в таких компаниях имеется заводила, центр, вокруг которого осуществляется вращение и общение.

У нас таким центром была Любаша. До определенного времени я не знала ее фамилии, потому и называла про себя Банной. Люба была невысокого роста, кругленькая, лет пятидесяти. Она обладала уникальным голосом и интонациями, а главное – страстью, с которой подавалось сказанное. Когда Люба по субботам приходила в баню, это слышали все.

– Куда ты в парилку, е-мое! Только ведь вышла оттуда! Мотор гавкнется! – кричала Люба, изливая сердечную доброту и заботу о ближних.

Увидев, что женщины идут мыться и по ошибке открывают дверь в туалет:

– Бабы, бабы, куды! Дальше проходите, в сортире хрен вымоетесь!

Люба всегда раздевалась на одном и том же месте. Все знали, что в субботу это место занимать не следует.

– Когда мое место занято, я психовать начинаю. Одна б… заняла, так мне чуть апельсекс не настал! – популярно предостерегала Любаша.

Она искренне включалась в заботы каждого, помогала советом, поднимала настроение, уговаривала, приводя весомые аргументы.

Как-то одна из женщин рассказала, как ее внук пролил чернила на только что купленный ковер. Мальчика наказали очень строго, но бабушка переживала не столько из-за ребенка, сколько из-за испорченного предмета роскоши.

– Наплюй на ковер! – поднимая простыню повыше, твердо сказала Люба. –Ковры еще нас переживут - только об этом подумай! Как представишь себе это, так легче станет. Чего их жалеть, если у них жизнь длиннее? Наплюй!

Любочка жила в частном доме со взрослым сыном и всегда с любовью рассказывала про свое чадо, которое умудрялось работать и учиться сразу в двух институтах.

Одно время у нее был сожитель, но в основном она вспоминала мужа.

– А мужу сказала: не обольщайся: я за тебя вышла, чтобы сменить свою позорную фамилию!
– А какая она?
– Сорокина!
– Нормальная фамилия.
– Не могу, там рычащая «р», она меня донимала!

Но в целом к мужикам Любаня относилась трепетно, наверное, потому, что никогда от них ничего качественного не видела. А это значит, что еще надеялась увидеть.

– Да что ж такое! Как ни мужик, так пьяница или жлоб несусветный!
– Любочка, – мягко возражала я, – так ведь мы их и воспитываем.
– Ни хрена! – не соглашалась она. – Я чиста, как стеклышко: своего сына держу, как надо! Мужик!
– Ну, так у мужа была другая мамка.
– Да что с него взять! Я своего мудюкина выгнала семнадцать лет назад. Нет, ты подумай: я беру гвозди, забиваю, а он смотрит. Тебе такого надо? Даже этого дела не допросишься.
– А просила?
– А то нет! Да если б не я, то сейчас без сына и жила бы! Так, говорю, ты думаешь ребенка мне делать или нет? Представляете, бабоньки, а он лежит! Что ж я, пень что ли? Слава КПСС, не дура! Я сама-то на него влезла и говорю: не отпущу, пока не сделаешь, что надо!
– Получилось?
– А то! А так и не допросишься. Хожу, хожу кругами, а ему поссать, что баба чахнет. Тогда я подумала: а что ж я его держу, а?  И под жопу коленом!
– А жив он у тебя? – спросила я.
– Да кому он нужен! Он и смерти ни к чему. Живет у маманьки своей, блох по собаке гоняет. Хотя по ТВ, говорили, что мужики больше 50 лет не живут. Раз – и все! Вот тебе и генофонд! Давеча на праздники сосед помер, пришлось в траур, е-мое, одеться! Только купила костюмчик, так нет тебе!

Любаня оправдывала свое имя. Не потому, что ее любили все, этого добиться невозможно. Часто из новеньких находились такие, кто неподдельно возмущался ее хозяйским поведением и голосом. На их реплики она отвечала:

– Девки, вас в рот не возьмешь, вы уже прокисли, блин! Иди, я тебя поцелую и ты меня бояться перестанешь!

Все начинали смеяться, конфликт снимался.

Любили Любашу именно потому, что любила она, являя из себя просто какой-то концентрат любви – к собаке, к бабке, к курице, к ребенку, к дереву и даже к мужику. Но одного ее душа не принимала – дисгармонии, она от этого сильно страдала и, естественно, всячески старалась избегать страданий.

– А тут у меня мужик был, – рассказывала Люба. – Кожа желтая и фамилия Желтков! Е-мое! Так я его быстро бросила: и Желтков, и желтый! На хрена он мне!

Однажды она рассказала о вопиющей несправедливости: себе начальник выписал запредельную премию, а их цеху кинул, как кость собакам, какие-то условные рубли.

– Да и фиг с ним! – подвела Люба итог. – Разжиреет – раньше подохнет!
– Любанька, – вздохнула я с легкой печалью в голосе. – Ты же большая девочка, а все ждешь от мужиков премий. Они нам и зарплату-то не платят за нашу красоту  и неповторимость…