Рабочая формула

Вообще-то всю свою сознательную жизнь я пытаюсь понять, что такое любовь. Кто-то занимается любовью, а мы пытаемся не просто ею жить, а проникнуть в самую ее суть. Мы – это я и те, кто встречается на моем пути во многочисленных неизмеримых пространствах вселенной и озадачен поиском ответа на тот же вопрос.

Если смотреть поглубже, в те времена, когда «вначале было Слово», которое и «словило» Мысль, то нашем языке любовь имеет общие корни с прилагательным любой. То есть, теоретически, этот любой к тебе прилагается, становится твоею частью, возможно, чтобы ты понял: любить надо любого.

В этом смысл.

Но трудно. Они все такие разные – неужели всё это я?

А кто же еще?

Но при всех немыслимых различиях, поворотах судьбы, приятии и неприятии должен быть общий знаменатель, думала я, должен.

И вот я его нашла.

Всего-то сорок лет на это ушло, на скитания по чужим-моим судьбам, на приручение всего круга зодиакального, на сборку собственной как женской, так и мужской ипостаси.
Формула любви, как и можно было предположить, проста. В нее входит только два компонента – радость и интерес к личности.

Это все.

Если другой человек доставляет тебе радость и интересуется тобою, твоими мыслями, историей, тропами, по которым ты прошел, людьми, с которыми встречался. Он не просто обменивается информацией или нагружает тебя собственными проблемами, а без претензий и посягательств, без страха и притворства просит доступа в твои пространства, чтобы с сиянием в глазах, с радостью оглядеться в них, восхититься красотой, узнать что-то новое. Это и есть любовь.

Если так, то 31 декабря я Джо не любила.

Он не доставлял мне никакой радости. Притащиться в столицу, чтобы исполнилось его заветное желание встретить Новый год на Красной площади, – это меня перечеркивало полностью! Я была нужна только как переводчик и гид. А то, что я терпеть не могу толпу и долго болею потом от черного потока обрушивающихся на меня чужих жизней, его не волновало.

Значит, я была ему не интересна. И радости не доставляла уж точно, потому что весь день накануне мы старательно и безнадежно ругались по поводу и без такового. Что-то назревало помимо уже созревшего непонимания, гнилой грушей зависшего над будущим.
Я его определила. Все, сказала я себе, никакого будущего.
Никаких тебе путешествий, полетов, совместных проектов, книг! Вот те Бог, а вот – порог! Ведь я могла бы, как всегда, дома, совершенно одна, в бальном платье, одевшись изысканной красотой и украсив все вокруг любовью, снова устроить свой виртуальный бал только с теми приглашенными, кто мне сейчас интересен. А потом – классную фотосессию! А потом – новое сновидение! А потом – просмотр всего будущего года! Радость и интерес! Вселенская Любовь!

Мое мысленное расставание с Джо было маленькой местью за то, что мне все-таки придется сопровождать его. Пусть. Потерплю. Все равно самолет через день.
И тут вся моя суть возмутилась – то есть со дна поднялась муть протеста. Это когда ничего не видишь и не слышишь, просто устремляешься. Может, именно это и называют древние намерением, но мой посыл в переводе с непереводимого звучал бы так: «Господи! Какая преснятина! В моем мире, переполненном чудесами, отгородиться от них недовольством в такие дни! Ну, хоть что-нибудь! Чтобы не пустая страница жизни!»

Полчетвертого мы вышли из метро на Манежной. Я даже пыталась улыбаться сквозь маску скепсиса, из-под которого полупрозрачными иголками с ядовитым содержимым высовывалось выкристаллизованное раздражение. Все эти бирюльки, елочки, огоньки – дешевка всякая! Социальная жвачка, которую из года в год суют тем, кто уже не то что готовить не может, а даже жевать разучился. И меня в их команду. Получи, чтобы не задавалась! Думаешь, все в своей жизни ты сама делаешь?

А, думаешь, нет?!

Я разозлилась не на шутку, решив, что холодный труп убитого новогоднего вечера я подкину Джо на память.

Мы несколько раз прошли всю Красную площадь, постоянно выруливая в необоснованно растущей толпе. Смотреть-то нечего! Ну, каток! Ну, экраны! И это оччччень интересно!

– Джо, хватит уже фотографировать, я замерзла! Пойдем, погреемся в ГУМе! – любой предлог, чтобы больше не болтаться в уплотняющемся киселе плоти, щелкающих фотоаппаратов, надетых улыбок и полного отсутствия праздника.

А Джо менял пленку за пленкой – так сбываются мечты чокнутого американца,  бывшего хиппи и саксофониста, а теперь профессора, который уже почти двадцать лет ездит за свой счет в Россию, изучает ее, пишет о ней книги, считает своей второй родиной, имеет русскую жену (слава Богу, не меня!).

Он повернул кепку козырьком назад, отчего стал немножко похож на пирата, которого он всегда так талантливо изображает в кругу друзей. Глаза его просто сияли,  длинные ресницы семидесятилетнего младенца удивленно взлетали вверх, седая поросль на круглых щеках стала еще пушистей.

– Людмила! Ты не понимаешь! Это все так важно!
– Важно то, что у меня замерзла задница! И ноги, кстати, тоже! – ворчала я, хотя внутри, конечно маленькое удовольствие получала, наблюдая за этим 120-килограммовым концентратом, в котором гениальность была помножена на наивность. Редкая и взрывоопасная смесь!

Гирлянды, лица, елки, лица, подарки, лица, музыка, лица, столики, лица, лица, лица… это ГУМ! Мы исходили его вдоль и поперек, наснимали тучу пленки, посидели в кафе, где мило побеседовали с китаянкой и ее любимым, которые учатся в мединституте, и вновь отправились по этажам. Еще как минимум полчаса Джо пребывал в состоянии полного счастья, пока зловредная дева снова не подала голос:

– Джо, если ты не хочешь, чтобы рядом с тобой шла леди в мокрых брюках, надо искать заведение.

Мы подошли к охраннику. Он сказал, что нам следует двигаться в противоположный конец ГУМа.

– А поближе? – я подпустила в голос умоляющих ноток, словно по моей просьбе туалет мог за секунду появиться рядом.
– Если выйдете на улицу и повернете в переулок между ГУМом и Пятой линией, там тоже есть.
И мы пошли.

Сразу за углом туалета не было. И на середине переулка тоже. И в конце. Что-то мы пропустили.

– Что ж, радость моя, – обреченно вздохнула я, – придется снова заходить в магазин, тем более что мы уже прошли его почти до конца. На, подержи мою сумочку.

Я. Увидела. Все. Сразу. Но трезвый рассудок пока отказывался от очевидного – принять его всегда трудно. Мне не пришлось ждать и секунды. Джо сказал:

– А где моя сумочка?

Черная сумка, которая всегда у него была при себе, висела на плече, и в которой было все самое главное – паспорт и приборчик для изменения сахара крови с инсулиновым шприцом.
Глаза Джозефа стали совсем круглыми.

– Там же все самое главное – мои отснятые пленки! Ведь эти кадры уже не повторить!
– Джо! К черту пленки! Там твой паспорт, а ты без него не улетишь ни послезавтра, ни через неделю! А пятого кончается срок визы!

Пошла полная мобилизация: я не могла допустить, чтобы Джо остался.

С одной стороны, на третье января у него назначена суперважная встреча с деканом, и от нее зависит, пошлют ли его на пенсию или будут беречь, как драгоценность. С другой стороны, я не перенесу еще и дня в компании – я устала, устала! Дайте мне мое сладкое одиночество! Вернее, отдых от людей, потому что я никогда не бываю одинока – вся планета моя!

В-третьих, я представила, что придется отменить завтрашний визит к Ольге и Денису, моим милым московским ребятам. Ну, как, скажите, с кислой физиономией изображать праздник? В-четвертых, жена Джозефа может вполне определенно расценить все, как запланированную акцию сотрудников, плавно переходящих в любовники. Вот уж что меня никак не устраивало!

– Это случилось в кафе, – сказал Джо. – Я помню, как ставил кейс на твой стул, а потом на пол, когда ты пришла.

Мы легкими пташками взлетели на четвертый этаж. Но я уже там «побывала» мфсленно, потому что, когда все обострено и ты отпускаешь сознание, сканирование пространств идет практически мгновенно.

Мы опросили всех служащих и уборщиц.

– Что вы! – радостно всплеснула руками очередная Фарида. – Воров так много! Где ж тут найти!
– Спасибо! – в тон ей ответила я. Радости хоть отбавляй. И про туалет забыла. Пришлось систему перевести на аварийный режим – есть вещи поважнее.

Мы зашли к администратору, рассказали всю историю, и она тоже не выразила оптимизма. Позвонив в милицию, она взяла номер моего сотового и написала на листочке под ним мое имя: Людмила. Я это видела собственными глазами. Только имя. И еще она посоветовала пойти в милицию, что поблизости, в Китай-городе, и написать заявление.

Мы поблагодарили ее и вышли, почти не глядя друг на друга. Но я снова отметила, что внутри у меня – полный покой. Так всегда бывало, когда исход был предрешен и обещал оказаться самым лучшим. Но я «смотрела» на это боковым зрением, чтобы не вспугнуть, не порвать легкую, ажурную вязь едва прорисовавшейся удачи. И Джо, признаться, меня тоже поражал: никакой суеты!

Тут я увидела картинку.

– Стоп, Джо! Это не кафе! Когда мы с тобой после кафе танцевали около оркестра, мне неудобно было тебя обнимать, потому что сумка соскальзывала с плеча! Бегом к охраннику! Он наверняка помнит, была ли сумка перед тем, как мы вышли из здания!
Я, конечно, уже знала ответ. Как знала его и тогда, когда Джо послал меня на четвертый этаж, где он еще с сумкой делал несколько снимков. Пока он курил внизу, я поднялась только до второго этажа и постояла немножко для приличия, наблюдая за людьми. Куда спешить, если на четвертом нет ничего?

И вот мы отыскали охранника Пашу, который нас видел перед выходом на улицу. Да, точно, сумка в тот момент была при Джо.

– Ну, что ж, профессор, поработаем бомжами, – жестко сказала я. – Иди и заглядывай в каждую урну. В каждую, Джо!

Перед дверью маялся молодой Дед Мороз в сине-белой униформе и с посохом в руках. Время от времени прохожие просили его позировать с ними рядом, чтобы унести в другую жизнь подтверждение здешнего бытия. А мне требовалось подтверждение того, что я второго января спокойно вернусь домой и примусь за перевод книги, которая, отложенная на время, тихо «пикала», мигала мне издалека красной лампочкой незавершенности.

Мы повернули за угол. Пусто. Ни людей, ни сумки, ни надежды.

Что-то внутри меня так сильно обострилось… Говоря эти слова, я просто описываю то, что видела внутренним зрением: словно мощный полупрозрачный конус вырос из моего солнечного сплетения и устремился вперед. Вперед – это и в пространство, и во время. Я совершенно четко, как фигуры на шахматной доске, переставила два события. Вернее, не переставила, а заменила одно другим: убрала нашу встречу с Ольгой и Денисом, а на ее место разместила троих милиционеров в их комнатушке и нас с Джо, пишущих заявление. Особенно ясно я увидела себя, изображающую страстное желание помочь Джо поскорее сделать новый паспорт и улететь и добивающую милиционеров своими вескими аргументами. Кажется, я их убедила. А, может, это была просто работа со смирением. Я согласилась на все.

Мы дошли практически до конца злосчастного переулка. В милицию нам нужно было поворачивать налево. Мы остановились на углу ГУМа. Джо достал сигару.

– Послушай, Джо, – сказала я, вздохнув и опустив глаза. Мне их вообще хотелось закрыть и проснуться. – Сейчас мы повернем налево. У нас больше не будет никакого шанса. Этот последний.
– Тогда воспользуйся им и посмотри направо, – сказал Джо.

Я так и сделала.

Именно в этот момент – ни секундой раньше, ни минутой позже – из-за угла ГУМа появился дворник, толкающий впереди себя огромный железный контейнер с мусором.

– Пожалуйста, посмотри там, – попросил Джо, затягиваясь своей сигарой и даже не двигаясь с места.

Интересно, кто управляет событиями?! Конечно, все!

Сумка стояла на самом верху, в ней уже даже лежала пара пустых банок из-под пива.

– Это наше, пардон, – сказала я дворнику. – А паспорт цел?
– Не знаю, там ничего не было, – ответил мужик. – Я нашел ее здесь, у стены.

Паспорт лежал на самом дне, под кассетами с пленкой, почти расцелованными Джозефом.
Джо тоже поработал Дедом Морозом, протянув ошалевшему дворнику деньги. Надо было видеть его счастливое лицо!

Круг замкнулся. Все? Это и есть подарок, чтобы я не скучала в толпе?

Но продолжение последовало.
Мы вернулись к охраннику Паше и поблагодарили его за помощь.

– Переведи ему, что у нас воров нет! – гордо продекламировал Паша.

Я спросила, откуда можно позвонить администратору, чтобы она не беспокоилась. Паша указал на киоск в центре зала, в котором сидела очаровательная девушка, одетая Снегурочкой. Я сообщила ей свою просьбу, и она набрала номер. Передав администратору мои слова, она положила трубку, мило улыбнулась и, глядя мне в глаза, четко произнесла то, чего  никак не могла знать:

– Не волнуйтесь, Людмила Дмитриевна, все хорошо.
 
Я просто попискивала от восторга, рассказывая Джо об этом, пока мы выходили с ним из ГУМа.
– Нет, я вернусь и узнаю, почему она произнесла мое отчество! Нет, не буду! Пусть хоть одно чудо останется чудом!

А нас ждало третье, но уж очень простенько, под занавес. Но его название соотносилось с моим заказом.

Дело в том, что в одиннадцать ночи мы должны были идти в ресторан встречать Новый год. А до этого Джо, полистав каналы, остановился на фильме «Ирония судьбы, или С легким паром». Он его никогда не видел, я переводила ему с удовольствием, наблюдая, как живо и непосредственно он реагирует на русский юмор. Около одиннадцати мы выключили телевизор.

Свеча на столике для двоих, милые беседы, прекрасные голоса поющих, вкусная еда, мирные, прозрачные струи времени, соединяющие прошлое с будущим.

– Кстати, а как закончился фильм? – спросил меня Джозеф.

Я вкратце все ему рассказала, а потом добавила:

– Но лучше все-таки увидеть самому.

На следующее утро, когда я принесла в номер горячую воду для кофе, Джо включил телевизор.
Именно так, вы угадали. На канале шел тот же фильм и с того самого места, на котором мы его выключили. У меня есть свидетель.

И ирония судьбы, вновь соединившая радость с интересом.