Первый опыт

Это юное создание старше меня, по меньшей мере, лет на двести. Старше и мудрее. Именно поэтому он так запросто кладет мне руку на плечо, по-детски свежо и неумело прижимается губами и смотрит безотрывно, не моргая, изливая потоки света, от которого всему миру и мне, в том числе, весело и надежно.

У меня где-то внутри таится подозрение, что нашу встречу устроили для того, чтобы я увидела свое место. Клеймо учителя саднит и чешется, требуя отработки. Сколько раз за свою жизнь я срывалась в назидательность и поучения, в менторство и лекционность! А эта глазастая радость дала мне понять без всяких слов, что учиться следует мне. Ну и хорошо. Разве я возражаю? С чего начнем?

... Ветер неровно раскачивал сетку голых ветвей, в которую так неосмотрительно попалась луна. Ее печальный лик светился, напоминая елочный шарик, и, казалось, двигался вместе с деревьями. Или она была большой белой кнопкой, которой пытались остановить ход облачных процессий?

В комнате было темно, свет мы погасили, чтобы стереть границу между внешним пространством ночи и внутренним ограничением нашей комнаты, тем самым создавая иллюзию свободы.

Мы сидели на подоконнике и смотрели в темнеющее пространство окололунного ковра. Звезды издалека пытались нам что-то сказать, но хотелось приблизиться к ним, чтобы получше разобрать напевный текст ночных мерцаний.

– Как ты думаешь, я сумею это сделать? – он с улыбкой заглянул мне в глаза, и я почувствовала, как этот взгляд тонкой струйкой соскользнул куда-то глубже и упал мне прямо на сердце.
– Главное – верить! – твердо сказала я, совершенно не веря в то, что говорила.
– И ты можешь подробно объяснить, как это – верить?
– Ну, – я поправила волосы, выходя на общение с аудиторией, – верить – значит вверить себя высшей силе: она-то уж точно знает, как надо.
– Это что же получается? Я хочу одного и верю в это, а высшая сила знает наверняка, и вполне возможно, что мое желание и ее знание очень далеки друг от друга?
– Запросто, – я спрыгнула с окна, налила сока в оба стакана, стоявших на столе, и подала один ему.
– Тогда как я узнаю, что стараюсь не зря? – он медленно взял сок и поднес его к губам.
– Это ты у меня спрашиваешь или у себя? – засмеялась я. – Пробуй!
– Прямо сейчас? – он поднялся на подоконнике во весь рост.

У меня внутри все похолодело. Сумасшедший младенец! Потом объясняй его маме, почему он не двигается, не дышит, не улыбается!

– Совсем сдурел парень! – мой стакан звонко подтвердил эти слова, рассыпавшись осколками по полу. Я обхватила его ноги и притянула к себе.
– Так я упаду, а не взлечу, – совершенно спокойно сказал он и поцеловал меня в макушку.
– Давай ты будешь сходить с ума не на моей территории, – облегченно вздохнула я, когда он уже твердо стоял на полу.

Как это здорово – убедиться в том, что кто-то твердо стоит на собственных ногах.

Эти полеты над бездной есть ни что иное как временная отсрочка подчинения реальности. А в ней надо основательно упираться в землю, так, чтобы каждый твой шаг был не только приближением к цели, но и доставлял наслаждение. Интересно, кого это я теперь учу? Себя?

В тишине было слышно, как в соседней квартире бурно наполнялась ванна.
– У тебя есть горячая вода? – расстегивая рубашку, спросил он.
– Сейчас принесу полотенце, – я направилась к шкафу с бельем.

Пока он мылся, я сидела у окна и смотрела на эту чертову луну, которая не менее откровенно разглядывала меня круглым от удивления глазом, словно хотела сказать:

– Ты удерживаешь другого от безрассудства? Стареешь, мать, стареешь!
– Отстань! – отмахнулась я. – Много ты понимаешь, я за него отвечаю!
– Конечно, – продолжала луна, – тебе свыше вручили эту миссию, а так ведь у него ни родителей нет, ни брата с сестрой, да?

Он вышел, закутавшись в желтую махровую простыню, и молча пошел в спальню, где все давно уже было постелено.

– Спокойной ночи! – сказала я ему вслед.

Он не ответил, только дверь скрипнула так одиноко и безрадостно, так опустошенно-понимающе, что я почувствовала себя виноватой. Ну и ладно, ложимся. Будет день – будет пища.

Утром он не проснулся. Я долго тормошила его за плечи, била по щекам, но глаз он не открывал. Тело было расслабленным, хотя и теплым. Что это? Транс? Летаргия? Вызвать скорую? Облить водой? Дать выспаться?

Мысли метались, как ошалевшие от страха люди на пожаре. Я села на край кровати и стала гладить его руку, нежную детскую руку, которая еще ни разу не приласкала женщину и не ударила подлеца. Я смотрела на его спокойное лицо и сама постепенно успокаивалась.

Вдруг внутри, где-то около сердца, где вчера вечером приземлился один из его взглядов, я ощутила нечто, что не рискнула бы обозначить словами: это был образ. Я как бы увидела его летящим над закатным морем. Гребешки волн были не белыми, а нежно-розовыми, морские глубины за счет бокового освещения уплотнились почти до твердости. Он, весело улыбаясь, махал мне рукой.

– Было бы лучше, ангел мой, если бы ты вернулся, – спокойно и уверенно начала я мысленный разговор.
– Мне хорошо! Это здорово! Правда! Я не хочу возвращаться!
– Ты противный тип! Неужели ради этого удовольствия ты готов оставить меня в дурацком положении? Тоже мне, друг! Что я скажу твоей матери?
– Что я умею летать!
– А любить? – я старалась держать ровный тон, – любить ты умеешь, ангел мой?

Полет его замедлился, вскоре он окончательно остановился. Он висел над волнами, как над сказочным ожившим ворсистым покрывалом.

– Не знаю, не пробовал. А что для этого нужно сделать?
– Делать ничего особого не нужно - только чувствовать. Раз ты теперь такой вольный, войди в мое тело и почувствуй то отчаянье и боль, которые в нем поселятся, если ты не вернешься.
– А ты что, меня любишь?
– Конечно, и мне будет очень плохо. Не жалей меня, ощути силу чувств. И если в тебе любовь есть – а она должна быть у каждого! – ты, ведомый ею, никогда не сможешь причинить боли тому, с кем уже связан. Ведь все они – твое продолжение.

Волны набегали одна на другую и гасили розовые огоньки гребешков. Солнце плавно погружалось в теплую темную расплавленную гущу морских вод.

Он долго молчал. Я старалась тоже держать паузу. Пусть думает, хватит мне учительствовать.

– Хорошо, – вдруг нарушил он молчание, – у меня получилось. Ты сильно тоскуешь без меня, я правильно почувствовал?
– Возможно, – откликнулась я.
– А тогда что мне остается без полета? – он уже не улыбался. – Эта вечная дурацкая однообразная работа-учеба-работа-учеба?
– Давай поговорим, когда вернешься, – вздохнула я. – Я очень устала от страха. В конце концов, ты сможешь нарисовать свой полет, ведь верно?
– Смогу, – улыбаясь, ответил он и вдруг добавил: – А ты матери не расскажешь?
– Сам решай. Я тебя жду.
– Не рассказывай, – он плавно опустился на песчаный берег. – Пусть думает, что я как все. Так ей будет легче жить.
– Мне кажется, ты начинаешь осваивать пространство любви, – сказала я в ответ.
В следующее мгновение рука лежащего на кровати дернулась, поднялась, и он почесал себе щеку, протер глаза и сел.
– С приездом! – мне так хотелось отлупить его, двинуть хорошенько, но я только обняла его крепко-крепко и держала до тех пор, пока начала различать четкие удары его сердца.
– Живой!
– Знаешь, как тесно внутри тела! – шепнул он.
– Знаю, – я отодвинулась. – Ты что думаешь, случайно мы с тобою рядом оказались, просто так?

Он поправил мне волосы, взгляд его опять был ясным, а улыбка светлой.
– А ты меня научишь?.. – начал, было, он.
– Никогда! – с ласковой улыбкой ответила я и толкнула его на подушки. – Кстати, я тоже видела всю картинку. А давай нарисуем две, а потом сравним?

Он снова сел и поглядел в окно. Сеть, сотканная из ветвей, теперь плотно висела сразу за окном, словно весь дом попался навеки.

– Сейчас не могу, – сказал он. – Я обещал маме позвонить. Лучше я пойду. Мне кажется, она ждет, я это чувствую. Теперь.