Георгиевский кавалер

Дорогой Валерий Александрович! Сейчас мы собираем сведения о наших земляках, награждённых Россией в недалёкое время 1-й Мировой, о наших героях безжалостно униженных и убитых голодом,  бесправием и амнезией последующего времени. Трудно будет восстановить доподлинные их имена и места мученической жизни. Они из народа, они наш народ. Их истории – наша история. За 20 последних лет советской власти, что совпали у меня с работой в геодезических командировках, было многое увидено и пережито, что просится на осмысление новыми поколениями. Времена истлевают, как и люди, но в наших рёбрах они ещё одеты в живую плоть воспоминаний. Эти строки я писал в начале 80-х годов:

 Мы отстояли точку и продвинулись дальше к деревне. Гул насекомых подчёркивал разгар лета. Кому-то на властных высотах пришла в голову мысль о необходимости газификации всех сёл, и мы, геодезическая партия из двух человек, уже не первый месяц готовим документацию: подробнейшие топографические карты самых отдалённых, "Богом забытых" мест Ярославщины. У нас настроение прекрасное, так как снимать в масштабе один к пятистам самое денежное дело. Попадается большой камень, мы и его заносим на план, а "отдельно стоящие деревья" - и подавно. Перевалило за полдень. Обедать будем "в поле". У нас с собой, кроме инструмента, рюкзачки, в которых есть и вода, и "сухой паёк". Из придорожного кювета, сплошь заросшего дикой травой, вроде бы послышался голос. Это не был стон, а какое-то кряхтение. Я раздвинул траву и увидел лежащую старушку. Она подавала все признаки жизни, но выбраться самостоятельно из траншеи и не пыталась. Мы её вытащили, поставили на ноги, и она пошла в деревню.

- Бабушка, а долго ли ты лежала здесь?

- С утра. Пошла в Нетребово  и упала, старая. /Нетребово - Село в Ярославской области, Некрасовского района, относящегося к Бурмакинскому сельсовету. Названо Нетребовым из-за того, что в сельском храме изначально, не брали денег за требы. Раньше проживало около 30 жителей. Сейчас – только двое. / - К вечеру, думала, Светка хватится и найдет меня. А вот вы услышали. Меня не первый раз в эту канаву заносит. Прошлый раз дня два лежала.

- Так, так и помереть можно.
- Так, так и помру, наверное.


И наша бабушка медленно пошла домой.
Мы поработали ещё часов шесть и вплотную приблизились к деревушке. Скорее это было урочище. Некогда многолюдное поселение превратилось в заросшее лесом пространство. Деревья умудрялись прорастать сквозь дырявые крыши покинутых домов. А внутри - мебель, в "красном углу" - иконы, с лампадкой, в которой давно высохло масло. В такие дома газ не нужен, но нам их, всё равно, надо было зарисовывать, промерять и заносить на план.

   Во всей деревне жило два человека. Наша бабуля и её соседка, тоже престарелая женщина, Светлана Ильинична. Жить мы определились к уже знакомой нам путешественнице. Она выглядела молодцом, и дом её был просторный. Конечно, не она за нами ухаживала, а мы за нею, но картошку отварить, простенький суп сварганить с нашей тушёнкой ей было по силам. Приходили мы "домой" поздно, камералили до ночи, вставали рано и уходили на весь день. Воду и дрова всегда натаскаем. Завидные были постояльцы. Из командировочных отдавали хозяйке по пятьдесят копеек в сутки за постой. (Это проходило по статье "за базу", за хранение инструмента). Все были довольны. В деревне таким деньгам (15 р. в месяц!) были рады.

Нашу бабушку звали Капитолиной. Тихой была она, не злобливой. Со всем соглашалась. Иногда мы её разговаривали. Очень мы любили послушать "о былом". Тогда она ёмко и содержательно о многом нам ведала. Но запомнился один рассказ.
У соседки, "Светки", была большая семья. Держали они пчёл. Ухаживал за ними Григорий, "муж ёный", как после армии пришёл. Раненный он был, а вот после ранения ещё полвека прожил. Голодно было.  Сама Капитолина долго коровку держала, потом на козу перешла и той уже год как нет. Молоко всегда было раньше. Вот она однажды к Григорию пришла мёду просить. Пчёл у него давно не было, но запасы должны были оставаться. Он мёду не дал, поскаредничал. А в прошлом году старый сам пожаловал, стакан молока просил.

- Я ему не дала, "кавалеру". А надо было дать: он на следующий день от голода и умер.
 
- Да как же он к Вам дошёл за день до голодной смерти? И почему Вы его кавалером  зовёте?

- А он у нас один кавалер на всю округу был. Голод любого на ноги поставит. Надо было дать. Я потом Светланку еле выходила. Тоже плохая была. Теперь она за мной приглядывает. Так и живём, одни в деревне.

- Так, за мёд и не дали молока?
- А мёду у него давно не было. Но он не сказал "нет", а сказал "не дам", вот, я и обиделась.

- А остальные люди где? Почему деревня пустая стоит?
- Тяжело жили. Колхоз. Раскулачивали. Потом война новая. Кое-кого посадили, а кто и сам помёр. А потом всем приказали в село ехать жить.  /Хрущёв решил, что есть «неперспективные» поселения. И стал очищать от них Россию. Люди семьями переселялись в типовые бараки, наскоро построенные в «перспективных» центрах./ А мы-то остались. Престарелые. Одинокие. Никому мы не нужны. Да и куды уж нам!..

    Светлану Ильиничну сразу собирались навестить. В деревнях тогда двери на замок не запирались, а, если что, палочкой припиралось,  мол, хозяев дома нет. Когда, на следующий день, мы замеряли её дом, она была дома, и мы зашли. Первое, что бросилось в глаза, это выцветший фотопортрет паренька с залихватским чубом. Это и был умерший дед Григорий. Только ретушь глаз хорошо сохранилась. Но главное, это - три настоящих Георгиевских Креста были приколоты прямо к фотографии в рамке и удерживались стеклом. Под портретом стояла тумбочка, на которой красовался огромный граммофон. Рядом лежала стопка толстых односторонних, тоже настоящих, граммофонных пластинок со скошенными краями. Мы ахнули. Оказывается, дед был почти полным георгиевским Кавалером.

Светлана Ильинична оказалась неразговорчивой и замкнутой. Фамилия её (по мужу Григорию) была Вяземская. Мы не смогли даже попросить у неё что-нибудь "на память", но так смачно облизывались, что воздух дрожал. Граммофон давно был сломан, а пластинки пылились без дела. Несколько пластинок она нам сама перед нашим отъездом принесла. Обо всём остальном мы только с тоской вспоминаем. Где-то стоит сейчас пустой этот дом. И если не разграбили его шатающиеся собиратели антиквариата, то со стены над граммофоном смотрят ретушированные глаза георгиевского кавалера трёх степеней Григория Вяземского, который умер от голода в 1965 году в этом доме, в "неперспективной деревне". Три Креста, быть может, до сих пор приколоты к фотографии за запылённым, обсиженным мухами  стеклом. А на какое кладбище увезли умерших - не известно. Думается, что над могилками и креста нет. Нет креста и над тем, кого наградила Родина в своё время тремя георгиевскими Крестами. Кто был, безусловно, героем, вычеркнутым из памяти "заботливыми" большевиками жирным политическим крестом.

Я всё же не уверен, что дед умер на следующий день, как рассказала Капитолина, после отказа ему молока. Да и себе ли он просил? Но была трагедия, и трагедия всего народа:  в Ярославской области, например, катастрофически увеличивалось количество "населенных пунктов" с числом жителей от одного до пяти человек. По данным Всероссийских переписей населения за 1970 и 1979 годы из 6 с половиной тысяч сельских населённых пунктов  нашей области (точнее - 6702 в 1979 году) их было /соответственно названным годам/-  587 и 788. То есть, на порядок меньше, в процентном отношении к общему количеству пунктов - 7,8 и 12,4. Это увеличение происходит на фоне сокращения общего числа населённых пунктов. На 846 (или на 11,2 %) сельских поселений. "350 населённых пунктов не имели на момент переписи (1979 г.) наличного населения". Эту фразу я взял из официального отчёта, конечно недоступного всякому ("для служебного пользования"). Давайте задумаемся: населённые пункты без "наличного населения". Это стиль правящих коммунистов. Что за ураган прошёл по некогда цветущей земле? Какая катастрофа здесь произошла? Ответ прост: результат тоталитаризма мракобесов. И всё это в трёхстах километрах от Москвы, в центре европейской России!

Так что не о судьбе одного человека рассказ, а об общероссийской трагедии: сельскохозяйственная Россия умирает, продукты питания приходится закупать за границей. Это позорная необходимость государству. А население радо, когда в полупустых магазинах, если что "выбросят", то можно достать кое-что, отстояв драгоценное время в изнурительных очередях. (Немалую помощь и государству и семьям приносит возможность затянуть потуже поясок. Так и вещали расклеенные по поликлиникам прокломации-лозунги: "Тщательное пережёвывание пищи помогает обществу". Было и такое. Многие высококалорийные продукты отныне признаются вредными /в назойливых текстах общедоступных просветительских лекций/.) Сельские поселения уменьшаются и числом и жителями. Тысячи деревень и сёл обезлюдели начисто и исчезают с лица земли. И все мы втянуты в ложь о пресловутой "заботе Партии и правительства о благосостоянии народа".

Не будем обольщаться, при изучении карты местности, такими вновь появившимися наименованиями, как Новосёлки, Новоберёзки, Новые Липки, а насторожимся, когда на глаза попадётся посёлок "Бараки". И ужаснёмся, что в Яксаево, Апухтино, Алексино, Диково, Клины, Моксурья, Чулковка (и многих других) больше людей нет. Ни одного человека! Все упомянутые деревни и сёла находятся в том же районе, что и село Нетребово, куда в сельпо вынуждены были ходить "престарелые одиночки", для которых не нашлось места в перспективных Бараках. Никто для них не обустраивал дороги. И зимой это бездорожье, конечно, не расчищались от снежных заносов. Тихие драмы разыгрывались и разыгрываются повсюду. Боль, слёзы, гибель.
    Их содержанием является реальность, а финалом - смерть наших дорогих родных мучеников, соотечественников, наших людей и весей.

 Причём, зачастую, предшествовало всему этому насильственное внутреннее развращение.