Когда он родился, родились мы все. Об А. Нобре

Перевод с португальского языка и вступление Ирины Фещенко-Скворцовой

Антониу Перейра Нобре (1867 – 1900) - португальский поэт конца Х1Х века, эпохи расцвета символизма в поэзии. Во многих биографических заметках в печатных и виртуальных португальских источниках Нобре называют символистом, поэтом ностальгии, способствовавшим  пробуждению чувства национального самосознания. Без сомнения в творчестве этого поэта, особенно в его ранних стихах, можно проследить влияние и символизма, и декадентства, и ультра-романтизма. В письмах друзьям он восхищался творчеством представителей парнасской школы французской поэзии: Теофилем Готье, Сюлли-Прюдоном, Теодором де Банвилем, ему, по собственному признанию, близко мироощущение символиста Поля-Мари Верлена, в его письмах часто упоминается имя Шарля Бодлера. Однако отнести Нобре к какой-то одной поэтической школе сложно. Отказываясь от условного языка символистов, поэт вводит в стихи сочную устную речь, а также названия земель, городов и местечек, имена своих родных и знакомых, даже названия рыбачьих лодок, то, что к поэзии, казалось бы, не имеет никакого отношения, и всё это под пером Нобре поэтизируется, приобретает ореол загадочности и чуда. Эмоциональность и драматизм стиха, смягчаемый тонкой самоиронией, элементы театрализации, чрезвычайное разнообразие ритмов, порой спонтанные их комбинации, включение в поэму строф с совершенно иным ритмом, придающее ей сходство с хором греческой трагедии, создавало особенную, неповторимую мелодику стиха.
Антониу Нобре, этого бледного мечтательного юношу, умершего от чахотки, в возрасте 32 лет, друзья-поэты называли апостолом Поэзии, принцем поэтов. «Бледный профиль на старой медали, лицо аскетическое и полное души», - так пишет о Нобре Жуштину де Монталван.* Интересны воспоминания о поэте Жулиу Брандана**: «Надменный, как принц, и обворожительный, как ребёнок... Мы чувствовали его своеобразие, необычность его личности, в которой некоторая неестественность в поведении, склонность к игре сочеталась с удивительной искренностью. Особая манера говорить и огромные лучистые глаза, как бы придававшие блеск всему, им сказанному. Это был оригинальный человек, рождённый облаками и закатами для того, чтобы беседовать с рыбаками, жить в Лесе (Леса-да-Палмейра), мечтать, писать стихи и быть несчастным».
Антониу Нобре жил, смешивая границы жизни и поэзии, выстраивая романтическую легенду своей судьбы. Автобиографические темы и мотивы - главный материал, которым оперирует поэт, они, как и географическое пространство его стихов – деревушки и города родной земли, сверкавшие в его стихах волшебными красками то при свете солнца, то при лунном освещении - преобразуются в миф. Семья Нобре происходила из провинции Траз-уж-Монтеш - район между Дору и Минью,  красивейшая область севера Португалии. Эти земли стали одним из полюсов его поэтического мира – «дедовским домом», где его ждали ангелы, защитники его детства, «голубки детства», так чудесно им воспетые: бабушка, «старая Карлота», почтенная тётушка Делфина, старые слуги. Провинция Траз-уж-Монтеш издавна славилась приверженностью старинным традициям. Здесь Антониу Нобре знакомится с верованиями, легендами, песнями и танцами сельчан, с их повседневными занятиями, религиозными обычаями. Здесь он видит будущих печальных героев своих стихов: слепых, умирающих, чахоточных, покрытых язвами.
    Но, пожалуй, ещё большее место в жизни и в творчестве поэта занимает Леса-да-Палмейра, морское побережье, где Нобре проводил летние каникулы. Здесь было поэтическое графство Нобре:
На побережье Доброй Вести летом
В мечтах своих я крепость воздвигал.
И на песке морском перед рассветом
Встал замок – лазурит весь и коралл!

Высокий замок в воздухе прогретом,
И я – властитель, гордый феодал.
Никто в округе не владел секретом
И о моём имении не знал.

Но пыль пустыни с ветром сиротливым
Уже неслась, чтоб праздник мой украсть,
Тоской залечь по башням и оливам.

Мой замок, незабывшаяся страсть!
Я графом был в том возрасте счастливом,
Когда мечты ещё всесильна власть…

Порто, 1887.
Побережье Доброй вести, церквушка Святой Анны, побережье Памяти, где когда-то высадился король Педру IV, всё это, как признавался сам поэт в письме от 1887 года, стало для него землёй, на которой он вырастил свою душу.
Для португальского общества последних десятилетий Х1Х века характерно разочарование в монархии, потеря веры в будущее родины, даже демонстративное безразличие к её судьбе. Такие настроения особенно усилились после смерти короля дона Луиша  первого в 1889г.
10 июня 1880 г. в Португалии  торжественно отмечалось трёхсотлетие со дня смерти Луиса де Камоэнса, крупнейшего представителя литературы Возрождения. Его предполагаемые останки были перенесены с королевскими почестями и похоронены в монастыре Жеронимуш в Белене, одном из районов Лиссабона. Эти торжества положили начало возрождению интереса португальцев к истории родины. После ультиматума Британии (11 января 1890 г), требовавшей вывода португальских вооружённых сил из всех колоний Португалии, антимонархические настроения в стране усилились. Португальская общественность осудила позицию правительства Португалии, подчинившегося требованиям Англии. За ультиматумом англичан последовал разгром Северной Патриотической Лиги, возглавляемой Антеру де Кенталом, который, вскоре после поражения республиканского восстания в Порту 31 января 1891 г., покончил с собой. Политический кризис нарастал, усугубляясь финансовыми проблемами. Провозглашение республики в Бразилии в ноябре 1889 г. отразилось на положении многих португальских семейств, живших за счёт доходов из колонии.
Все эти исторические события не могли не сказаться на общественной и литературной жизни страны. Значительная часть общества была увлечена идеями патриотизма, национализма. Экзальтированное восхищение родной землёй, её обычаями, противопоставление их иноземным моделям особенно проявились в творчестве таких писателей, как Эса де Кейрош, Герра Жункейру и Антониу Нобре. Пессимистические мысли о будущем родины, своих земляков породили в поэте особое чувство: ностальгическое переосмысление всего, что связано с родиной, её великим прошлым, её традициями, родными пейзажами. В своих стихах и письмах он называет себя «бедным лузитанцем», «бедным мельником тоски и ностальгии»:

Ах, горе лузитанцу, горе!
Он мельницу принёс в мешке заплечном.
Когда-то двигала её вода Монд;гу***,
Сегодня крутят крылья воды Сены…
Черна её мука! черней угля…
Молитесь за того, чьи думы неизменны:
За мельника тоски …
 ( Поэма «Лузитания в Латинском квартале»).
Книга стихов Антониу Нобре «Один» была опубликована в Париже 2 апреля 1892 года издателем, который выпустил уже книги Верлена, Малларме и других символистов. Через шесть лет было осуществлено второе издание книги, уже в Лиссабоне,  исправленное и дополненное автором.
Несмотря на непонимание и нападки, которыми было встречено первое издание, оригинальность и художественная ценность книги Нобре, чрезвычайное разнообразие ритмов, интересные поиски в области формы в конце концов заставили признать её автора одним из лучших португальских поэтов, а его творчество - переходным от поэзии романтизма Х1Х столетия к творчеству поэтов ХХ столетия, многими своими чертами предвещающим современную португальскую поэзию. В статье «В память Антониу Нобре», написанной в 1915 году, поэт Фернандо Пессоа, символ португальской словесности уже нового времени, подчёркивает, что Антониу Нобре первый раскрыл европейцам душу и национальный уклад жизни португальцев: «Он пришёл осенью в сумерках. Несчастен тот, кто понимает и любит его. Когда он родился, родились мы все».
___________________________
* Жуштину де Монтальван (1872 -1949) журналист, писатель и дипломат.
** Жулиу Брандан (1869-1947) португальский писатель.
*** Мондегу – река на севере Португалии, её истоки - в горной стране Серра-да-Эштрела, она протекает через Коимбру, где учился поэт. Здесь и далее прим перев.

Моя трубка

О, трубка! Дивное кадило,
Тебе я должное воздам,
В честь прошлого, что так мне мило,
Курить я буду фимиам.

И этот дым, душист и тонок,
Напомнит, как я вечерком,
Ещё проказливый ребёнок,
Боясь отца, курил тайком.

Счастливыми, цветными снами
Возникнут, в памяти летя,
Мужчина в полутёмном храме,
За ручку с нянькою - дитя.

И в тишине слепой и хрупкой,
В ночной глубокой тишине,
Оставив всё, с любимой трубкой
Беседую наедине.

Я с трубкой обо всём судачу
В той башне Анту*, где живу.
Проходит ночь…Порой я плачу,
Куря и слушая сову.

Ах, трубка, я молчу об этом,
Но про себя печалюсь я:
Верна ты дружеским обетам,
Но где другие – где друзья?

Укрыл давно их сумрак синий...
Ближайшие, те, трое, Те** -
Погибли или на чужбине
Следы их скрыты в темноте.

Коль Бог настроен благодушно,
Прошу о мёртвых, и во сне
Они, печально и послушно,
С кладбищ своих идут ко мне.

Гостей из этой дали дальней
Встречаю, обращаясь в слух,
Беседуем мы с ними в спальне,
Пока не закричит петух.

Другие странствуют по свету,
Пять океанов, миль не счесть…
Сто лет от вас ни строчки нету!
И живы ли ещё? Бог весть...

Сиротство так сродни покою,
Живу, печалью осиян.
Друзья, что навсегда со мною,
Вы: осень, трубка, океан!

Когда застынет кровь в ознобе,
И я закончу путь земной,
В украшенном, добротном гробе
Подруга трубка, будь со мной!

Сиделка, ты меня устроишь,
Обрядишь и проводишь в путь,
И коль глаза мне не закроешь,
Не страшно! Только не забудь:

Пускай моя подруга трубка
Лежит со мною, в головах.
Набей её полней, голубка:.
Табак «Голд Флай» - я им пропах...

Дружок, ну как отель «Могила»?
Комфорт неважный в номерах?
С тобой и здесь устроюсь мило,
Забуду, что теперь я прах...

Коимбра, 1889.
____________________________________________________
* Одна из первых влюблённостей А. Нобре, гувернантка в английской семье - мисс Шарлотт (ей посвящено стихотворение «Красная лихорадка»), в переписке с поэтом в 1886-1887 гг. придумала для Антониу уменьшительное имя, которое затем стало его поэтическим псевдонимом – Анту. Башня Анту - башня Суб-Рипаш, одна из башен старинной крепостной стены Коимбры. Нобре жил в ней всего неделю, но этого хватило для превращения этой башни в легенду, в одно из самых известных мест в Коимбре. Впоследствии она была названа Башней Анту. Брат Антонио – Аугушту Нобре воспроизводит строки из неотправленного письма поэта: «…Башня каждый раз всё более меня зачаровывает. Какое наслаждение – жить в этих четырёх стенах, , стремящихся ввысь! Осенью – красный свет закатов, входящих внутрь, шум бегущего по старому мосту поезда, зимой – настоящая «домашняя» жизнь: у огня сочинять поэмы александрийским стихом или читать письмо от друга, доставленное по адресу «Башня Анту – Суб-Рипаш».

** Можно предположить, что речь идёт о следующих трёх поэтах. Эдуарду Коимбра (1864-1884) - друг Антонио Нобре, который родился и умер в Порту 18-ти лет от туберкулёза, за месяц до этого успев опубликовать свою единственную книгу «Dispersos», что можно приблизительно перевести как «Рассеянные по миру». Коимбра безмерно восхищался талантом Нобре, называя его принцем среди поэтов, вторым по значению, после Виктора Гюго. Антониу Фугаса  (1863 – 1888) – португальский поэт, друг Антониу Нобре в Куимбре, где он скончался, ещё будучи студентом, опубликовав за год до смерти свою первую и единственную книгу «Стихи о юности». Третьим другом может быть Жозе де Оливейра Маседу, он входил в поэтическую группу, куда также входили Антониу Нобре, брат поэта – Аугусту Нобре, Алешандре Брага, Жулиу Брандан, Жуакин де Араужу и др В 1883 г. в Порту ими было основано издание еженедельного журнала «Современная молодёжь». Этим трём рано умершим поэтам Нобре посвятил одну из своих элегий. Но можно предположить, что третьим упомянутым в стихотворении другом был один из тех, кто уехал «на чужбину», например, один из ближайших друзей юности поэта – Алберту Балтар, уехавший впоследствии в Бразилию, после чего связь между друзьями прервалась.



Красная лихорадка

Ах, розы винные! Откройтесь мне до донца!
Целую вашу грудь, о, как она сладка!
Хмелею всё сильней: я пью настой из солнца
О, этот терпкий вкус последнего глотка!

Цветки кровавых роз, откройте грудь смелее,
И запаха волна долины наводнит:
Офелий лунный лик, в речной струе белея,
В том запахе живёт, поёт, влечёт, манит…

Камелии, чуть-чуть вы губы отворите:
Луне, одной луне – томленье ваших чаш!
Мне, наперстянки, яд пунцовый подарите,
Тюльпаны, дайте мне багряный гений ваш…

Ах, маки, я сражён, и вы – мой сон бредовый,
И я пчелой вопьюсь в безумно-красный рот.
Мой улей я создам, о, это дом медовый:
Жестокой жажды жар…пунцовый сумрак сот…

Вы, астры, щёки мне раскрасьте в цвет коралла,
Чтоб кровью молоко и оникс лалом стал.
Так после боя всё в крови густой и алой,
Снаряды и сердца: кровоточит металл…

Я страстоцвет молю, молю средь тьмы хулящей:
Раскрой же лепестков истерзанную плоть,
Ты, ярость цвета, ввысь извергни огнь палящий!
О, красный хохот язв и мук твоих, Господь…

Цветы раскалены – дымящие вулканы!
О, лавою своей натрите вы меня!
Во мне звучит оркестр из ваших гимнов тканый,
О, дайте силы мне! О, дайте мне огня!

О, дайте крови мне: пусть кровоток цветочный
В моих сосудах жизнь блаженно разольёт!
В них крови нет своей, они бесцветны, точно
Печаль в них обжилась, на всём её налёт…

Не скрыть больной души, но есть одна отрада.
Цветы! Как встречу вас, скачу, повеселев!
И кровь тогда бурлит подобьем водопада,
И вою, и реву, томимый жаждой лев!

Врезаюсь в небосвод, где звёздная дорога,
Где Бесконечность льёт кипящим серебром,
И, завершу полёт, у стоп пресветлых Бога,
Из катапульты ввысь заброшенным ядром.

Люблю я красный цвет! Пусть гостия заката
Рассеет скуку мне, сожжёт печаль дотла…
Но в миг, когда душа беспамятством крылата,
Шарлотта, мой цветок! Она бела, бела…

Леса, 1886.

Мальчик и юноша.

Жасмина ветвь, навек – душиста и бела,
Осталась в прошлом, там, в немеркнущей долине.
Вы, над моей судьбой простершие крыла,
Голубки детства! где я отыщу вас ныне?

Я думал: вечен день, не одолеет мгла
Слоновой кости блеск от башни в ясной сини.
Фантазия моя в той башне берегла
Пленённый лунный блик и все мои святыни.

Но птицы детства прочь умчались от земли,
Растаяли вдали, как золотые склоны,
И лунные лучи из башни утекли…

Напрасно я кричу голубкам белым вслед,
Летят ко мне назад на крыльях ветра стоны:
Их больше нет, сеньор! Голубок больше нет!
Леса-да-Палмейра, 1885.

Под влиянием луны
Вновь осень. Воды дальние горят:
То солнца бриг пылает, умирая.
О, вечера, что таинства творят,
Что вдохновеньем полнятся до края.

Дороги, как вода, вдали блестят,
Текут они, как реки в лунном свете,
А рек сереброструйный стройный лад,
Как будто трасс причудливые сети.

И чёрных тополей трепещет ряд:
Шаль просят, чтоб согреться, у прохожих.
А трясогузки так пищат,  пищат!
Справляя свадьбы в гнёздышках пригожих.

Как благовонье, мелкий дождь душист,
Так сладко ртом его ловить левкою!
Невеста-деревце под ветра свист
Роняет флёрдоранж, взмахнув рукою.

Залётный дождик - гость из дальних стран,
Давно безводье землю истощает.
Гремит с амвона падре Океан:
О пользе слёз Луне он возвещает.

Луна, в чей плен так сладостно попасть!
Луна, чьи фазы помнят при посеве!
На океан твоя простёрта власть,
На женщин, тех, что носят плод во чреве.

Магичен в полнолунье твой восход!
Твой ореол – Поэзии потоки,
Их, кажется, струит небесный свод:
Смочи перо – и сами льются строки...

Октябрьским вечером придёт Луна,
Сменить волшебным свет бесстрастный Феба.
Изящества и прелести полна*,
Монашка вечная ночного неба.

Порту 1886.

* В оригинале парафраза слов Квинтилиана о Горации: plenus est jucunditatis et gratiae - полный прелести и изящества (Quint. Inst. Orat. 10, I, 96).

Бедная чахоточная

Когда я вижу, как она проходит,
Худа, бледна, на мёртвую походит,
Идёт на пляж за морем наблюдать, -
Ах, сердце стонет звоном колокольным,
Угрюмым звоном, точно над покойным:
Её судьбу нетрудно угадать.

Как лист легка, как веточка сухая,
На небо смотрит изредка, вздыхая:
Снуёт там чаек острокрылых рать.
Зрачки её – малиновки немые,
Они бы в небо с ликованьем взмыли,
Да крылья не придётся испытать.

В молочно-белых платье и берете -
Сгущённый лунный свет в том силуэте -
Как издали её изящна стать!
На пляже видя белую фигуру,
Все кумушки завидуют ей сдуру:
«Невеста! Повезут её венчать!»

Собака – компаньон её печальный,
Собаке предстоит и в путь прощальный
За ней идти, и ждать её, и звать...
В глаза с тоской ей смотрит: «Не исчезни!»,
Под кашель, частый при её болезни,
Пёс сразу начинает завывать.

И с горничной, - что толку в той особе?-
Среди детей у моря сядут обе
Там, где синей и чище моря гладь.
Дед  Океан, в глаза ей робко глядя,
Льняной свой ус рукой дрожащей гладя,
Беседу с ней стремится поддержать

Об ангелах, каких во снах видала,
О том, из-за кого она страдала...
Волна прильнёт и убегает вспять,
И сердце разрывается от горя,
Когда услышу нежный шёпот моря:
«Излечишься, лишь надо подождать...».

Излечишься? Напрасные надежды!
О, падре, умасти её одежды:
Тебе ее придется  отпевать.
И тело ангела истлеет в яме,
Так рок судил -  любимой быть  червями,
Никем другим любимой не бывать.

Излечишься? Болезнь ей тело гложет...
Поверить в исцеление не может,
Ах, если б хоть на время забывать!
Но кашель сух, в нём столько острой муки,
Стук молотков мерещится мне в звуке,
Как будто гроб явились забивать.

Излечишься? А нос её в то лето
Стал заостряться: верная примета...
И с ужасом на это смотрит мать.
Сухие пальчики, как веретёнца...
Мать бедная, ей не поможет солнце,
Смотри! Октябрь, дни стали убывать...

Леса, 1889.


СОНЕТЫ

1.

В былые дни перо своё кровавил,
Покуда жар от углей не угас,
Искал в открытой ране, против правил,
Свои чернила для чеканных фраз.

Вот так я свой молитвенник составил,
О жизни свой бесхитростный рассказ,
Я в нём был прям, ни в чём я не слукавил, -
И, может быть, он растревожит вас.

Молитесь по нему и вы сполна
Поймёте жизнь: нет муки окаянней,
Когда она иллюзий лишена.

О, юноша, земляк, ни ожиданий,
Ни светлых грёз, - знай: эта жизнь - одна
Страстная пятница твоих страданий!

Коимбра, 1889.

2.

В четыре лампы светом осиянный
В том королевстве, бурь и диких скал,
Поэт родился, гость он был желанный,
Но лучше б к свету он не привыкал.

И верой и мечтою обуянный,
Он начал жить, он красоты алкал,
Но вероломства натиск постоянный
Страшнее, чем ножа в ночи оскал.

Разочарованному всё – едино:
Пусть тех бойцов прямой потомок я,
За солнцем плывших сквозь шторма, ненастья,

Что родина мне, смена властелина?
Будь Карлуш*, будь рыбак Жозе… Друзья,
Родиться в Португалии – несчастье!

Коимбра, 1889.

_______________________________________

*Видимо, имеется в виду дон Карлуш, наследный принц, который в октябре 1889 г., после смерти дона Луиша  первого, был возведён на престол. Некоторые представители португальской интеллигенции надеялись на благоприятные изменения в стране в связи с этим событием.

Опубликовано в журнале "Иностранная литература" № 9/ 2012.