Четыре дня в ноябре

         

Долго стоял у окна, укутавшись теплым пледом, много курил, пепел роняя на пол, угрюмо смотрел на дождь. Просто ни к чему не обязывающий внутренний диалог. Просто такое время. Пустота…
Гремели часы на стене, синим сиял газ, тлел уходящий день, город клонило в сон. Лишь призраки старых песен. Лишь силуэты слов. Отзвуки.
Отблески на стекле. Бег стремительных капель вниз по прозрачной поверхности. Мокрая птица на по¬доконнике, бледный нимб слепого фонаря, черный ветер - немое кино. Где-то внутри сердце истошно болит, то срываясь в галоп, то замирая на вечность. Где-то внутри сердца гулкая пустота… Отзвуки. Отблески. Тихое эхо и дождь навсегда.
Очень страшно засыпать…

      *                *                *

Белая комната. Стерильность. Четкая геометрия. Ласковый, мягкий свет. Два огромных зеркала висят на противоположных стенах, отражая друг друга. Плывет едва слышная музыка. Источника звука нет. Звенит само бытие.
Обнаженный юноша лежит на полу, свернувшись клубочком. Он все еще спит, но уже готов к пробужденью. Его веки дрожат, он видит холодный ноябрьский дождь, терпкий цветок зажженного газа и чувствует вкус сигарет. Его дыханье спокойно, сердцебиение стабильно. Здесь боль оставляет его, он свободен.
Открыв глаза, он помнит еще мгновенье мокрую птицу и старый фонарь, но тут же теряет скользкие воспоминания, довольствуясь неуловимым послевкусием. Какое-то время он продолжает лежать, прижав колени к груди, вслушиваясь в мелодию, сменившую гулкую тишину недавнего сновиденья. Ему грезятся скрипки, прохладная медь духовых, осторожная поступь ударных, быстрые, но изящные клавиши, и голос, далекий сверкающий голос.
- Вернись…- ему шепчут,- вернись…
Ровные нервы. Вполне удобна реальность. Так тихо и нежно. Так хорошо.
Встав в полный рост, юноша любуется собственным отраженьем. Правильные   черты и рельефные мышцы. Гладкая кожа. Молодое сильное тело. Идеальны пропорции. Свирепая грация в каждом изгибе. В каждом изгибе – музыка. Не доверяя глазам, он опускает взгляд. Все честно. Здоров и красив. Быстро ощупав себя, юноша снова смотрит в милое, милое зеркало…и в ответ ему плавно танцует. Нагой и прекрасный.
Только юная музыка. Совершенное тело. Только музыка тела…только музыка тела…

               
        *                *                *
…скрюченный болью, давящийся черным кашлем, неумолимо проснулся, безнадежно увяз в ноябре. Липкое утро. Седая, увядшая осень. Заштриховано ливнем бледное солнце. Здесь дождь навсегда и часы на стене, здесь старый фонарь и промокшая птица, здесь дым сигарет, бесноватое сердце, болезнь и безвыходный кукольный мир.
… был голос, далекий, чарующий голос…
Все так же, плед накинув на плечи, курил, лбом уткнувшись в стекло. Глядел на людей гонимых дождем, несущих в пакетах пиво и снедь, детей кричащих ведущих из сада, спешащих в дома к уютным кроватям, к податливым женам и пьяным мужьям, мечтающих только нырнуть в телевизор, пропасть, утонуть в социальных сетях. Забыть, растворится…забыть, растворится…
Сумерки грянули, пришла она. Долго снимала плащ в тесной прихожей. Прохладная, мокрая, уже чужая. Пыталась смеяться, пила дрянное вино, ходила по комнате, листала книги…
Любил ее молча. Любил рефлекторно. Механически. Отвлеченно. Губы жевал. Мял плечи и грудь. Входил в нее, как в магазин за картошкой. И выходил, словно грешник из церкви, пустым.
…после курили одну на двоих…
Ночь вернулась, она ушла. Наблюдал из окна, как ее смыло дождем. Осталась только пустая бутылка, химический запах престижных духов, чужие слова, повисшие в воздухе, и аритмия в расплавленном сердце.
…тем временем, улица начисто вымерла…

         *                *                *
Серая комната.  В смутном пространстве дрожат очертанья. Пасмурно. Невнятно. Где-то глубоко воет ветер слепой, одинокий… или черная флейта тоскует, сходит с ума…или плачет ребенок,…реальность трещит по всем швам. Зеркала отражают друг друга.
Голый мужчина проснулся от резкой боли. Встал, с глубоким судорожным вдохом, обнял себя за плечи, раскачивался из стороны в сторону, мечтал пережить гнетущую тяжесть в сердце, рвущемся прочь из тесной клетки ребер. Он помнит уютное женское тело, паршивое вино и ветхие книги…и запах тепла, печального, ненужного тепла. Он горько улыбается этим прежде таким родным и важным, а ныне тусклым воспоминаниям, проводит рукой по лицу, стараясь прогнать их, пытаясь проснуться здесь.
Тревога. Прохлада предчувствия… порывами ветер… плачет ребенок…
Человек с опаской изучает свое отраженье. Это тело ему незнакомо. Изрядно поношенное. Слишком усталое. Кожа желта, суха и шершава. Черствые мышцы, грубые шрамы. Спина уродливо сгорбленна, руки бессильны. Лицо осунулось, мешки под глазами, губы искусаны, волосы редки. Он удивлен и напуган.
Отражение, ухмыляясь криво, бьет себя по щекам. Показывает кулак. Скалит зубы. Чешет между ног.
 
Вдруг…взгляд в спину…в упор…как нож…сердце рвануло с места в карьер…страх сковал…пронзила мгновенная боль…крик разорвал горло! Человек резко обернулся…сзади точно такой же…тянет огромные ладони…их двое…нет, больше…повсюду…загоняют…хохочут…орут гнилозубыми ртами:”Вернись!”…
…рыдает ребенок…
…рыдает сердце в груди…
…черная флейта сошла с ума…

        *                *                *

  Звонил телефон. Очень долго звонил телефон. Не стал поднимать трубку. Знал наперед все, что может услышать. Открыл глаза, поднялся с кровати, накинул на плечи клетчатый плед, шагнул в знакомую пустоту. Закурил.
         Гладил корешки книг. Смотрел на обои. Открыл настежь окно, впустил в дом ноябрь и дождь. Смахнул пыль с гитары, взял её в руки, пробежался пальцами по струнам. Слушал, как медленно тает звук. Раньше были алые песни, кровавые, словно раны. Были слова горячие, как пули. И лютая музыка. Сырая, хищная музыка. Теперь только прах. Только пепел стихов и мелодий. Воспоминания о зеркальном коридоре и бесчисленных злых  отраженьях. И зов.
         Сердце забилось глубже в грудь, сжалось в комок, словно мокрая птица, почти не трепетало. Изъедено болью, ливнем побито.
         Вновь ударил по струнам. Минорную ноту ветер схватил, задушил, уволок в окно, швырнул в костлявые пальцы деревьев. Дождь зачастил барабанною дробью. Ржаво скрипел старый фонарь. Стонала умирающая нота.   
…вернись…
         Скользкие сумерки повисли на проводах. Облезлые дома близоруко щурились, дрожали от холода, сбились в кучу, прижимались плотнее друг к другу. Город тонул, захлебывался мутной жижей, хрипел, но не мог проснуться. Ночь не спешила, точно давала время проститься, собраться в дорогу, запомнить все наизусть.
          Быстро оделся, вышел на улицу. Один на один с ноябрем. Сиял огоньком сигареты в тумане, давился словами, пытаясь вернуть их к жизни. Бежал, промокший до нитки, не разбирая дороги, бросался наперерез машинам, обнимал деревья, будил мир, замурованный в сон. Из белесой пелены возникали люди, смутные, размытые силуэты. Их лица светились болезненной дремой, их губы шептали, они забывались, они уплывали…Тряс их за плечи, кидался от одного к другому, что-то кричал…никто не ответил.
          Снова бежал, настигаемый ночью, гремел сердцем на весь белый свет. И, казалось, слова оживают, и вот-вот вернется музыка.
Неожиданно встретил себя. Свое отраженье в огромной витрине. Застыл перед ним, вгляделся и понял: ”Пора…”. Ничего уже не  изменить.
         Вернулся домой. Аккуратно разделся. Повесил гитару обратно на стену. Закурил напоследок. Стоял у окна и смотрел равнодушно, как вихри беззвучно скачут по лужам, как тяжело разбиваются капли, как злые деревья царапают небо. Смотрел, как во сне.
         Подумалось только: ”Пасмурно сегодня…”. Потушил сигарету. Пора.
         …город взревел, предвкушая несчастье…

        *                *                *

         В красной, кроваво-красной пустоте, висит огромное сердце. Вокруг свистопляска зеркал. Отражаясь одно в другом, образуя бесконечные коридоры, немыслимые лабиринты, они вращаются в бешеном ритме. Пространство наполнено глухими ударами сердца, истеричными криками, звуком порванных скрипичных струн, ревом ветра, рыданьями, стеклянным звоном, гулом далекого пожара, хрустом рвущейся на волю, прочь из тела, жизни. Отраженья сменяются с чудовищной скоростью. Слюнявый младенец. Субтильный мальчишка. Прыщавый юнец. Горбатый мужик. Слепой, беззубый старик. Обнаженные, ущербные, отвратительно похожие. Хохочут, причитают, кричат. Прыгают из зеркала в зеркало, корчатся в замысловатой пляске, преследуют самое себя. Старик превращается в юношу, тот в ребенка, младенец становится мужчиной. И так бесконечно. Отражения накладываются одно на другое, смешиваются в постоянном движении, мутные, иллюзорные…
         Сердце стучит все быстрей и быстрей. Ускоряется хоровод зеркал. Звуки сливаются в истошный, пронзительный вой. Те, зазеркальные, мечутся в панике, рвут на себе волосы, царапают лица, грызут губы. Залитые кровью, с разорванными ртами, с выдавленными глазами, ломаются в танце. Срываются вглубь прозрачных колодцев, бросаются в исступлении на стеклянные стены, бьются в конвульсиях,…они изживают себя.
          Дрогнуло все! Сердце вспыхнуло ослепительным алым сияньем. Занялось пунцовым рассветом. Заиграло багряным огнем. Красный свет поглотил зеркала, пустоту…все закончилось. Нет ничего. Только стук…стук…стук…и он затихает…
   
               *                *                *

          Рыжеволосая осень зашла на денек попрощаться. Усталое солнце светит усердно, отдавая остатки тепла земле, изнасилованной ноябрем. Нежатся кошки на металлических крышах. Город зевает, потягивается, хрустит суставами, спеленатый, словно шелковым саваном, сладкой дремотой. Щебечут птицы. Дети играют в войну.
         Старенький автобус, покрытый испариной, шатко и бойко бежит по дороге, покашливая, подпрыгивая на кочках. Звонко сигналит, обгоняет разморенные солнцем грузовики, не пропускает вперед дорогие иномарки, озорно ругается с ними. Подкатил к остановке, обнажил нутро, отворив скрипучие двери…
         Выпорхнула из автобуса, застучала каблучками по сырому горячему асфальту, в расстегнутом, развевающемся за спиной плаще, в облаке любимого аромата. Ему нравятся эти духи. Сегодня не стала делать укладку, пусть волосы льются, недавно окрашенные, пусть блестят, играют на солнце. Он любит ее волосы. Зашла в магазин, купила хлеб, сыр, колбасу. Купила бутылку вина. Он любит вино.
          Немного тревожась, спешила к нему. Вчера он опять не отвечал на звонки. Возможно, был занят. Наверное, отсутствовал.
          Дверь открыла своим ключом. Тихонько разделась в крошечной прихожей. Прошла в комнату. Пусто. Никого нет. Скорее всего, закончились сигареты, и он побежал в ближайший ларек. Он слишком много курит. Поставила пакет с покупками на стол, отнесла вино в холодильник, вытряхнула окурки из пепельницы в мусорное ведро, села в кресло, нога на ногу, случайно взглянула в большое зеркало, висящее на стене…
          Он стоял там. Стоял в полный рост. Нагой, юный, прекрасный…смотрел на нее с той стороны. На секунду встретились взгляды, заискрились, запахло озоном. Он тепло улыбнулся, прощаясь, повернулся, и пошел себе прочь…
          Длинная трещина расколола зеркало сверху вниз напополам. Сотни трещинок поменьше разбежались по всей поверхности. Стекло застонало… осыпалось на пол.
         Все закончилось.
         Ничего никогда не было.
         …мокрая птица расправила крылья…

          *                *                *
         Помнишь ли ты свои сны?
         Плачешь ли, когда остаешься один?