Расправа

     В сентябре 1950 года на запрос органов безопасности о судьбе матери пришло сообщение о ее судимости «за измену Родине». Разумеется, ознакомиться с ее делом мне не дали, об истории с паспортом я ничего не знал. Началась расправа. Для объяснения меня вызвал первый секретарь горкома партии Рябинин и в присутствии приехавшего инструктора обкома предложил написать подробное письменное объяснение.

    Начался разбор моего дела в первичной партийной организации. Прежде всего вопрос был поставлен на партбюро, где мне вынесл  строгий выговор с  занесением в личную карточку. Оставалось надеяться, что общее собрание утвердит решение бюро, но политотдел бросил все силы, чтобы этого не получилось. Первым на собрании выступил зам.нач. политотдела Горин. Его речь была исключительно остервенелой, ничего не говоря по существу, он обвинял мать в сотрудничестве с оккупантами и предательстве. Закончил он свое выступление предложением «исключить из рядов партии, чтобы больше в партии не подвизался». Ему вторили, словно попугаи, почти все сотрудники политотдела. Из сотрудников пароходства поддержали Горелова диспетчер Петухова Нина, мой давний недоброжелатель, и начальник пароходства, мой друг П.А. Еремин, от которого я такого предательства не ожидал. Видимо, он оберегал свое положение.
     Во время голосования голоса разделились поравну: 42 «за» и 42 «против» исключения, видимо многие из сотрудников мне сочувствовали. Был объявлен перерыв, во время которого началось давление политотдельцев на отдельных коммунистов. После перерыва при повторном голосовании большинством в один голос я был исключен из партии. Было также решено освободить меня от занимаемой должности. Стоит ли рассказывать о моих переживаниях, если моя жизнь с юных лет была связана с партией и посвящена ей?

    Предстояло утверждение решения собрания на бюро горкома партии. Первый секретарь горкома Рябинин увильнул от разбора моего дела и «заболел». (Лишь недавно я узнал, что он опасался оказаться в аналогичном положении: отец его жены был репрессирован и погиб в дальневосточных лагерях, они боялись наводить о нем справки). Заседанием бюро руководил второй секретарь горкома Савонов.

    Мой вопрос был поставлен в самом конце повестки дня и разбирался почти ночью, послушать сбежались все работники аппарата горкома, которые знали меня как бывшего крепкого политработника и внештатного лектора горкома. Савонов вволю прямо-таки с садистким наслаждением издевался надо мной: когда я начал давать объяснения, он обрывал меня окриками, как в следственной камере: «Чего врешь? Притворяешься, как волк в овечьей шкуре!» В поддержку Савонова на меня чуть ли не с кулаками набросились председатель горисполкома Алексеев и военком города, сгущая враждебную обстановку.
    В этой атмосфере решение первичной партийной организации было утверждено. Мне показалось, что подо мной провалилась земля и моя жизнь оборвалась. Если бы у меня был пистолет, я бы в этот момент застрелился.

   Аппеляция в обком партии была безрезультатной, правда, на заседании обкома я, наконец, узнал, что  главным обвинением ьповторялось «предательство» и «измена Родине». Безрезультатными при жизни Сталина были все мои обращения в ЦК партии.
      Приказом Северо-Западного главка министерства речного флота я был освобожден от занимаемой должности. Вокруг меня по городу и по всей водной магистрали пошли всякого рода слухи и сплетни. Мои враги не унимались: теперь они решили посадить меня за решетку. С  этой целью Попов, Горин и председатель ревтрибунала шекснинского участка  Плискин придумали такой план: заставить начальника пароходства П.А. Еремина назначить меня инженером по технике безопасности на  Череповецком судоремонтно-судостроительном заводе,  где ранее произошел целый ряд серьезных несчастных случаев. А за работу по технике безопасности в пароходстве отвечал руководимый мной ранее отдел.

     Было запланировано: если во время моей новой работы на заводе произойдет хоть один несчастный случай, на меня сразу заводится уголовное дело, к которому приобщаются все случаи,  произошедшие  ранее.  Плискин всех заверил, Что 7 – 8 лет лишения свободы мне будет обеспечено. Но недаром говорят, что мир не без добрых людей. О готовившейся против меня акции знала начальник отдела труда и зарплаты Череповецкого речного порта Федорова Анна Федоровна. У нее Горин и Плискин выспрашивали негативные факты моей деятельности, склоняя ее к фальсификации отдельных случаев по технормированию и т.д. Обо всем этом Федорова мне рассказала и посоветовала не поступать на эту работу,  где мне готовилась западня. Я и сам очень сомневался переходить на эту работу, поэтому попросил Еремина уволить меня из пароходства и другой работы здесь не предлагать.
 
     Еремин так и сделал, наложив резолюцию на приказе главка: освободить от занимаемой должности и уволить. На основании этого приказа я был уволен, мне  было выплачено двухнедельное пособие.

     Провал разработанных планов взбесил всю враждебную шатию, она обрушилась на Еремина новым потоком грязных кляуз. В конечном результате Еремин был переведен из Череповца на север, в Печорское речное пароходство, где за успешную работу был награжден орденом Ленина. Получив премию республиканского значения, он вернулся в Череповец и в 1986 году на 80-м году жизни скончался, похоронен по собственному завещанию без музыки.

     В это время я напоминал себе затравленного волка: рассчитывать на трудоустройство в городе не приходилось, все семафоры были закрыты. Чтобы прокормить семью, приходилось переходить на «подножный корм».