Последний остров

 
               
    
 Как море бьет  о  камни свое тело
Упругое, всё в пенной чешуе,
Вот, капли оставляя на скале,
Отхлынула волна и вновь взметнулась вверх,

Что, в сущности, мы знаем о воде –
Прислушайся, рыданием сквозь смех,
Наполнен крик её, летящий в небо.
То жалобно, то гневно протестует.

Стихией злобною она бушует,
Грозя сравнять крутые берега.
В  безумной   ярости   ослепшая   волна,
Все на пути  безжалостно сметает.

И грешная, она же  и  святая…
Кипящая, холодная, живая,
В единой капле вся  заключена.
Меж   небом   и  землёй,  -   как  истина,   одна...


               
           Часть    первая.

Проступил в тумане   клочок земли,  усеянный   камнями.  Нависла над водой скала.
На ней маяк, едва заметная тропа.  Дом   в   стороне, настолько обветшалый,  что кажется древнее этих скал.  На   фоне  неспокойных  волн   и  моря,  стоит   на   берегу,  смотритель маяка  -  Гаджи- Рагим,   суровое лицо, усталые глаза.

Он   видел   это  море разным,   в   лучах рассветных, в полосе заката,  и    в  час, когда утихший ветер   едва касается поверхности воды.   И   в миг,   когда,  казалось бы, все  ветры     мира    в   безумной ярости,  терзают  гладь морскую  и,   опустив  в   клокочущую    глубину,   как  в   тесто  вязкое,  по  локоть  руки,  оттуда   захватив   пригоршни   пенистой   воды, её   бросают  в  небо  со   всего    размаха.    Таким   увидел   море этим утром  Гаджи-Рагим.
      
     Спускаясь по тропе, к нему шла женщина. Седая прядь  не старила  её,  а   только   добавляла,      усталому   лицу,   дыхание печали.
Зимой  минувшей,  после Рождества,   когда  сковало море   льдом,   пришла   она,  ведя за руку сына.    Зачем и почему, не спрашивал   её  тогда   Гаджи-Рагим.
 Чем мог – помог. Дал комнату на верхнем этаже,   оставил  жить на острове.    Теперь    она   ему  в хозяйстве помогает.  А  сын,  всё   больше  на   больших   камнях  сидит  и  смотрит  в море.  Как  будто  ждёт  кого-то.

- Гаджи-Рагим, не видел ли ты  Довди?   Приблизившись  к   нему,  Хамис спросила. 
- Да вот же он - на   выступ   камня  показал   смотритель    маяка,  где юноша сидел, разглядывая море.
- Довди, Довди  -  юношу   зовёт   Хамис.  И,   повернувшись   к   Гаджи – Рагиму,  жалуется:  -   Зову  его,  зову,  а   он,  как   будто и не слышит.

   Гаджи – Рагим  уже  привык,  что  мать  волнуется   за   сына,  ходит  за  ним  чуть  ли   не  по  пятам  и,  стоит   ему    куда-нибудь   удалиться,  тут  же  начинает  его   звать. 
 Впрочем,  куда   здесь,  с  этого   острова,  можно   удалиться,  несколько  больших  камней,  как  будто  подпирающих  скалу,  небольшая   полоска  земли,   маяк,  два  три  дерева,  каким - то  чудом   выросших    на    краю  скалы,  вот  и  всё,  что   есть  на     небольшом  пространстве   каменистой  этой   земли.
 
Указывая    на  край   скалы,  смотритель  маяка  говорит:  -  Где  голос твой  ему услышать,   смотри, как расшумелось море...  Однако,  кажется,   он   всё   же  нас  приметил.   Вот,  видишь,  повернулся   к  нам.
Гаджи -  Рагим   помахал  рукой,  делая    знак,  чтобы   юноша     спустился   к  ним.

 - Как торопливо он бежит по склону,   -  опять    волнуется  Хамис,    с  тревогой   наблюдая,  как   сын  её,   легко   прыгает    с   камня   на   камень.
 - Не упадет - заверил  женщину  Гаджи-Рагим.  И,  тут  же,  произнёс  с  укором: - И  всем ты недовольна - то  медленно идет, то   слишком   быстро.
 - Где ж матери довольной быть,  -   не  отводя   глаз  от  сына,   говорит   Хамис,  -  Кляну себя за мысли черные,   хоть   головой дурной о камень,   чтобы не думать о плохом.

   Тем   временем,   Довди    уже    спустился    на  берег.   Это   высокий   юноша  с  развевающимися  по  ветру  густыми    кудрями,   на   бледном   лице   выделяются   большие   грустные   глаза.   На   нём   светлая,    на   выпуск,    рубашка,   которую   треплет  ветер.
- Как ты долго, - вздохнула     Хамис,  и   провела    рукой   по  кудрям  сына,  -  зову  тебя,  зову,  а  ты,   как   будто  и  не  слышишь.
Довди  голову,  чуть  в  сторону  отвел,  стесняясь материнской ласки.
    
- Мама,  я  видел солнце, там, вдали,     оно   такое   необычное,  совсем    другое было. Его как будто бы  на части рассекли   и   вытянули в розовую ленту.
- Что говоришь ты,  вот   оно, над нами, -  улыбнулась    Хамис,  -    лишь   облаком подернулась слегка,   а   в   остальном,   такое,   как всегда.
- Значит,  то было солнца отраженье,  -  настаивал    Довди...
- Пусть будет так, - согласилась  мать,    взяв    сына    за   руку    хотела    направиться   с  ним   к    дому,  но,   Довди,    снова   начал   рассказывать,  каким  ему   виделось,    этим  утром   солнце.

- Там, где солнце отражалось в море,  был   и   корабль,   ты,  представляешь, черный, а светился.
- Вот и не брани его,- повернувшись   к  Гаджи – Рагиму,  покачала  головой   Хамис.
- Но, мама, посмотри   сама, -   просил  её   Довди,  -  взгляни   на   море.
- И   не  подумаю.  Смотреть  весь   день   на    воду,  не  то    ещё  увидишь.

Но   тут   Гаджи -  Рагим,  стоявший   молча  во  время    их   разговора,   указывая   вдаль   вдруг   тоже   произнёс:  -  А  ведь  действительно, смотри...    Конечно,   это  не  корабль,   а  только    лодка,  но,    всё   равно,    в   такую   непогоду   выйти   в    море. 

И,    повернувшись   к   женщине,    глаза   которой   смотрели    с  нескрываемой   тревогой,  чтобы  успокоить  её   сказал:    -  Подумаешь,  пустая  лодка,  сколько  их   таких,  оторванных  от  берега,     разносит  ветер  по  волнам.
 
Но   на  душе  Хамис   от  этих  слов  спокойнее    не  стало.   -  Всё  одно  к  одному,  думала она   сейчас.  И  сон   недобрый    ей   приснился,   и   чёрный    ворон,    сев   на  подоконник,   закаркал   громко   рано  утром,  да  так,   что  сразу  на  душе  тревожно  стало.  И   телефон   внезапно   отключился,     и    зеркало  упало  со  стены,   хоть  не  разбилось,   но, всё  же,     трещиной   покрылось.  И,  вот   теперь,  как   новый   знак  недобрый.  Вот,  вот   причалит   эта  лодка.
 
    Всё  так  же  смотрит  вдаль  Гаджи – Рагим,  пытаясь    разглядеть,  что  в  этой  лодке.  Как  будто  кто-то  есть,  а  может, правда,  только  показалось.  Попробуй  разберись,   но  с  каждым  разом   ближе,  её   выталкивает  к  острову  волна.  Как  будто  чья-то  властная  рука   ей  путь  определяет,  поднимет  над  водой   и  к  берегу   бросает.

Хамис    опять    берёт   за  руку   сына,  чтобы  уйти  с  ним  в  дом .   За  каменными  стенами,   она  чувствует  себя    спокойней,  когда  с  ней  рядом  сын.  Когда  он  вместе  с  ней   и   не   лезет  на  эти   скалы,  где  каждый  шаг  грозит   паденьем   в   пропасть. 
    - Идём,  давай   вернёмся  в  дом, -  в  который  раз  пытается    его  уговорить.  Её   пугает   это  море,   ей   кажется,    из   тёмной   глубины  его    готова  вырваться    неведомая    злая    сила.   В    каждом     всплеске   волн   ей   слышится     рычанье    зверя    готового  наброситься   на  них.   Её    пугает   всё    и    робкий  ветер,  который  здесь,  на  берегу,   слегка  лишь  шевелит  травой,  а  в  нескольких  шагах   от  них,   уже  совсем   другой, не  робкий  и  несмелый,  а  словно    грозный   властелин,  поднялся    во  весь  рост   над  морем.
    -  Идём   же,  Довди,   посмотри  на  небо,  ты  видишь,  как   его  закрыли  тучи,  ещё   немного   и  прольётся   дождь.   Идём,  идёи   скорее.

    -  Послушай   мать  свою,   возьми  её   за  руку   и  в  дом   иди,  -  пришёл  на  помощь   женщине   смотритель  маяка.   -   И  я,   сейчас,  за  вами   вслед,     приду,  вот  только   вытащу   на  берег   эту   лодку   и,   тут  же, поднимусь.  Давай   иди, -   рукой   похлопав  Довди   по  плечу,   напутствовал  он  юношу,  который   в  этот  миг,   склонившись    над    цветком,   пытался  лепестки  его  расправить.  Он   что-то  говорил  ему,    но   очень   тихо,  так,   как  может   только  тишина  беседовать  с  травой.  И  взгляд  его  был  не  такой,  как  у  людей,   когда  они  на   землю  смотрят,  не  замечая  главного   на  ней.
Он   видел    как  упрямый   муравей,   вскарабкавшись  на    гладкий    камень,    обозревал   огромные  пространства,   где  несколько  морских    ракушек   как  скалы  возвышались  перед  ним,  а   капельки   дождя   упавшие    в  ложбинку,  казались   озером  глубоким.      
 – Идем, идем скорее, -   тянула   сына   за  руку   Хамис.   
Довди   поднялся    отряхивая   прилипший   к   коленям  песок,   грустным  взглядом   прикоснулся   к   глазам  матери,   повернувшись   к  Гаджи - Рагиму   ответил  улыбкой  на  его  улыбку  и,  прежде   чем   последовать   за  Хамис,  сказал   ему:-  А  лодку,  на  берег,    вытаскивать  не  надо,   её   ветер  сам  сюда  приведёт. 
И, удерживая   за   руку  мать,   напомнил   ей:  - Мдём,  только  дома,сидеть  долго  не  будем,  я  хочу  увидеть   как   отражение   опять  вольётся   в  солнце.

    Провожая   их   взглядом, Гаджи-Рагим   произносит: - То с птицами воркует Довди, то о чем-то с морем говорит,  теперь вот солнце у него разлилось...  Да,  нелегко   Хамис.   Однако, лодка почти у берега,  посмотрю, кого   на  этот  раз,    пригнала   к  нам    волна.

   Спустившись к воде,  увидел,   что   тревога   его  подтвердилась,   на   дне   лодки   лежал  человек.   Он   скинул  обувь   и  уже  собирался   подвернуть  брюки,  чтобы  войти  в  воду,   как    вдруг,  сильный   порыв  ветра,  приподнял   лодку   и,  словно  на  руках,  вкатил    в   песчаный  берег,   прямо  к  тому  месту,   где  стоял  смотритель  маяка.

Человек  в  лодке  всё  так  же  оставался  лежать  неподвижно,  только  губы    чуть  вздрагивая,  что-то   произносили.   Наклонившись,    Гаджи – Рагим  услышал: - Пить,  пить    хочу... Пить,  -  повторял  он  одно  и  то  же  слово.
 - Сейчас, потерпи немного.  Гаджи-Рагим  снял с  пояса флягу и поднёс  к его  губам. Человек в лодке  сделал несколько  больших  глотков   и,   тут   же,   резко   отстранил  руку  с  протянутой   ему   флягой.
- Дай, помогу тебе подняться, - предложил  ему  Гаджи-Рагим. Но,  как   только он   попытался    вытащить  его   из   лодки,  странный   этот   человек,   стал  отталкивать  его  и  отчаянно  размахивать   руками.  - Отстань,  оставь   меня,  дай мне спокойно умереть.  Верни  меня  в море  я  всё  равно не буду жить, тебе  не удержать меня… Отстань!

Выкрикивая   это,  он смотрел то в одну,  то в другую   сторону, словно ожидая, что вот  сейчас,  откуда-то   оттуда   раздадутся,  в   ответ    ему,  чьи- то  голоса
 - В море я тебя не пущу, ишь  ты,  чего  захотел.   Об этом и речи быть не может,- спокойным, отчасти несколько грубоватым голосом,  прервал  этого  человека   Гаджи-Рагим,  теперь  он  был  уверен,  что  лежащий  перед  ним  человек,  ничего  не  видит. 
 - А  насчёт  того, что  касается,  жить  тебе   или  не жить, - дело,  вообщем-то, твоё.  Только,  я  бы  тебе   посоветовал,    сначала  отдохнуть  немного, поесть,  обсохнуть.   И, лишь  потом, решать,   как дальше поступать  тебе.  К тому времени, глядишь, и море успокоится,  и   с берега,  с  большой   земли,  сюда   прибудет катер. И, как говорится, всё  и   образуется.

  Человек   лежащий   в  лодке,    прижав к лицу  ладони   покачивался  всем телом  из  стороны  в  сторону,   и  лишь   при  упоминании о катере,  убрал    руки  с   измождённого   лица  и   усмехнулся: - Глупый  человек,  ты  надеешься,  что    пришлют  тебе,  сюда,   катер... Я  не  знаю,  где  ты  находишься,  где   находится   эта  земля,  куда  доносится   шум  волны,  но  я  знаю,  что  скоро,  здесь  ничего  не   будет...  Ничего,   кроме  сплошной  воды  вокруг...  И,  последнее,  что  ты  увидишь,  будет  отражение  твоего   лица,  прежде  чем  над  ним,   сомкнуться  волны.

 Со  стороны   скалы донесся голос Хамис,  зовущей сына.  Слепой,   прислушавшись,  спросил:- Чей это голос  я  слышу   сейчас?
 –Мать  просит сына, чтобы  он  не лез на скалы,  - ответил  ему   смотритель маяка.
Со мною здесь,  на острове  этом  они   живут.   Он   болен у  нее, внушил себе, что знает язык деревьев, трав и птиц, и даже с морем может, говорить… Мать за него боится.  И, не мудрено – в такую бурю лезть на скалы.
 - Довольно!  Хватит, хватит,  хватит... -  обхватив  руками голову, как от нестерпимой боли,   выкрикивал  слепой. -  Проклятая судьба, зачем ты так меня терзаешь… Мой мальчик, если бы я знал…

 - Кого   зовешь ты, -  наклонился к нему Гаджи-Рагим.
Продолжая сжимать  голову ладонями  и,  всё  так  же,  как   и  прежде,   покачиваясь из стороны в сторону, слепой   выкрикнул  в  ответ:  - Сына   своего  зову.   Сына,  которого  уже  не  встречу... Доволен ты  теперь, что вытащил из сердца   это слово?   
   И уже тише, словно разговаривая  с самим собой: - Волной его стремительной накрыло, когда он плыл ко мне. Мы   были  в  море  с  ним,  казалось,  только   руку  протяни,  так  был  он  близко  от  меня.  Но,  эти  волны,  каждый  раз    они   вставали  между  нами.   Он был в одежде, рубашка белая   его   прилипла к телу, мешала двигаться...
Он бил руками по воде отчаянно, устало, дико. В глазах  его   испуг и удивление, надежда и мольба. Я   снова   бросился  к нему  тогда  - но, не успел…     Мы   были   в  море   рядом.   Он  и  я,  а -  между   нами  - море.  Потом,   осталось  только  море...
И, не  было  его. Только   море…

    Нет,  не  Гаджи – Рагиму   рассказывал    всё  это,  тот  лежащий    в  лодке  человек,  голос   его   был   обращён  к  небу  затянутому  тучами.   К  небу,  которого  он  не  видел  и  только  ощущал   на    лице   своём   лёгкое   прикосновение   дождя  и  ветра.   Откинувшись,   так,   что   руки  его   теперь  свисали   с  борта  лодки,   он  смотрел  немигающим  взглядом  в    ту  даль,   которую   видел  только   он.     Иногда,   словно,   что-то   увидев  там,   он   замолкал   и  в   это  мгновенье,   из  глаз  его   не  останавливаясь  текли  слёзы.      
 - Не знаю,  как я очутился в   этой  лодке,  сколько времени    провел  в  кромешной  мгле   под ветра вой и плеск волны.  Когда,   казалось   мне, что слышу голос сына, взывающий о помощи,   я  каждый  раз  спешил  ему  на  помощь  и,  каждый  раз,  очнувшись,  видел  себя  снова  в  этой  лодке.    Нет муки  большей,  невыносимей  этой, слышать  и  знать, что это,  только голос  сына.  Знать, что нет его и всё   же откликаться  и   вновь   идти, куда, не зная...  Теперь, куда бы  ни  идти, везде лишь черная стена и шум проклятых волн, безжалостного моря.
Слепой   снова   откинулся на борт,  и  снова   незрячие   глаза  увлажнились слезами. Лицо его   всё   так же   было  обращено к небу.
 - Прости, - произнес     Гаджи-Рагим, - прости, что невольно причинил тебе боль.   Я  не хотел...
 - Что мне до этого, - хотел  ты  или не хотел.   А знаешь ли ты сам, свою   судьбу или судьбу несчастных этих, - он указал рукой в сторону, откуда доносились голоса.
 - И кто здесь счастлив, на земле?   И где она, земля? Ты думаешь,   там   где-то город   есть?    Там, только море. Всё, всё   уже    затоплено водой.
Последние слова он произнес чуть слышно  и тут же  потерял сознание. 
Гаджи-Рагим осторожно вытащил его на берег, положил  в  тени  лодки,  чтобы   ветер  его  не  тревожил,  чтобы  защитить  от  мелко  моросящего  дождя,  прикрыл  своим   плащом  широким. 
 - Пусть  хоть  немного  отдохнёт,  а  потом,  я   в  дом  его  перенесу, -  подумал  Гаджи -Рагим,  сожалея,  что  так  не  вовремя  вышли  из  стоя  и  телефон  и  рация  и  никуда  теперь  не  дозвонишься,  чтобы  вызвать  помощь.   И  телевизор  тоже  не  работает,  какой  бы  канал  не  включать,  везде  только  полоса  помех.   И   катер,  в  такую  погоду   вряд  ли   скоро   появится.   О  том,  что   только   говорил  ему    слепой,  старался   он   не  думать,  однако,    мысли   приходят  независимо   от   того,  хочешь  ты  их  слышать  или  нет.  И,  вот,   снова    звучит,    как    тревожное    предупрежденье:  -  Ты,  думаешь,  там,  где-то  город  есть?  Там  только  море,  море,  море….

   Увидев  на тропинке,  ведущей к берегу,  Хамис,  он  поднялся    и  предупредительно прижал    палец   к   губам. Она  шепотом спросила: - Он,  что,  в   этой  лодке был?
 - Да, в этой самой.
 - Зачем приплыл?
Гаджи-Рагим отвел её в сторону: – Кто  он, откуда и зачем, я так и не узнал. Одно лишь ясно,   случилось горе с ним. Он сына потерял…
 - Несчастный… - тяжело вздохнула Хамис, - не приведи господь,   такой потери никому.
Затем, стала   снова  жаловалась на непослушного сына: - А Довди вновь ушел, я так его просила не лезть на эти скалы. И что мне делать с ним?
 - Ты о себе немного хоть подумай, ведь высохла совсем, не ешь, не спишь, - упрекнул  её  Гаджи-Рагим.
 - Что говорите вы, как я могу о нем не думать?
 - Заботься, думай, но и себя не забывай.
 - Куда уж там, - отмахнулась Хамис, - все мысли лишь о сыне. И, надо же, опять ушел, а шторм на море всё  сильнее.

 - Я видел море разным,  -  произнёс   Гаджи – Рагим, -  но,  чтобы  так,  свирепо бушевали   волны.   Мне,   кажется,    не  видел    я   ни  разу.     И, странно,  здесь, на берегу,  лишь легкий   ветерок.   Дождь,  чуть  прошёл  и  стих.  А   там, куда не кинешь взгляд – огромные, сплошные   буруны, наполненные пеной.
 - Тревожно мне, как будто каждая из волн скрывает чье-то горе.
 - Да, слишком неспокойно море.
 - Ой, - вскрикнула  Хамис. -  Смотрите,  там…    Вот -  снова,   появилось и исчезло.
Гаджи-Рагим   посмотрел,   куда показывала Хамис и увидел, как на самом гребне волны появилась голова пловца. Новая волна накрыла его, но как только распрямилась  морская   гладь, он   снова   показался, отчаянно борясь за  жизнь.
 - Не бросать же его   в   такую бурю,  сказал   смотритель  маяка.   И,  как был,  в одежде, бросился   на помощь  человеку, который  уже  не  столько   плыл,    сколько   старался   изо  всех  сил   удерживаться на поверхности  воды.
Хамис, заламывая руки, молила небеса, чтобы стихла  эта  буря.  Ворча, сердито, отступили волны,   давая   возможность,  нет,    не  выйти,  а  скорее   выползти  на берег,  Гаджи-Рагиму и спасенному им человеку.

   Это был  мужчина  в тельняшке с загорелым  лицом.  Слегка пошатываясь,  он сделал  несколько шагов, хотел пройти ещё, но  ноги его в коленях   снова  подогнулись  и он   рухнул   на   землю,  увлекая  за  собой   своего  спасителя. 
  - Ох,  ну  и  здоровый  же   мужик, -   тяжело  дыша,   кивнул   в  сторону   лежащего  на   берегу человека,  Гаджи -  Рагим.  - Я  его  к   берегу   тащу,  а   он,   вцепился   в  мою   руку,   и  чуть  не утащил    за   собой   на  дно.

    Человек  в тельняшке,   тем  временем,  упираясь  руками в песок,  приподнялся  и, осознав,  что море   ему   уже не угрожает, коротко  выдохнул: - Спасибо. 
Вкладывая   в  это   слово    все   остальные   слова  благодарности,  которые,  не  отдышавшись  как   следует,    сразу  произнести  не  смог..  Но,  уже   через    две,  три   минуты,    этого  времени    ему   хватило,    чтобы  перевести    дыхание,    добавил:- . Ещё   немного   и  я   бы    там   остался навсегда, -  сказал,  бросая   взгляд    в    сторону   моря,  которое,    в  бессильной  ярости   вновь  и  вновь   набрасывалось   на   прибрежные  камни,.  вымещая  на  них    накопившуюся    злость.   Ещё раз  сказал  спасибо,   человек   в   тельняшке,  при    этом  так  посмотрел  на Хамис, что она   смутилась  и,  поправив  платок,  стала быстро подниматься  по  тропинке к   дому.
     - Жена? –   спросил    он    у    Гаджи-Рагимом.
     - Нет, -   прозвучал   ответ, - просто женщина, с сыном здесь живет...

Они   оба   проводили   её  взглядом   и   в   короткое это мгновение,    напомнила   она  каждому  близкого человека. Гаджи-Рагим   вспомнил дочь, которую   с  малых  лет   один воспитывал,   когда  жил  в городе.  После того, как   она   вышла замуж и уехала,   они     встречались   лишь  несколько  раз,  изредка  обменивались  письмами,  иногда   звонили,     поздравляя   с  днём   рождением  или  праздниками.  - В  принципе,  всё   правильно,  -  почему - то,   именно   сейчас   снова   подумал  об  этом   Гаджи – Рагим,  -   зачем  им  я,  они  молодые,   у  них    своя,  другая    жизнь,  а  я,  что?   Разве  в  чём  нуждаюсь?   Всё  у  меня    есть,  живу    нормально   и  спокойно.   
Но,  всё   же,   и  сейчас,   и  когда   появилась  так   неожиданно  на   его   острове   Хамис,  не  раз    задумывался  он  о том,  какая  старость  его   ждёт.  Впрочем,  это  его  особенно  не  угнетало,  -   ну,  какая  старость?   По  всей   видимости,  одинокая.  А  кто  из  нас  в   этой   жизни  не  одинок.  Вот  то-то  и  оно.  Может  оттого   он  и  пришёл  на  этот  остров,  работать  смотрителем   маяка,  который,  если  разобраться,  уже   тоже, особенно  никому   и  не  нужен...

         Человеку   в тельняшке,    Хамис   напомнила  бывшую   жену, что-то схожее было в их облике. Всего лишь мгновение, а затем, как волны, схлынули воспоминания, оставляя лишь привкус  солёной  воды.   Проведя  ладонью   по  губам,   он  добавил  к   этому  ощущенью     хруст    песчинок, прилипших  к руке.    - Я думал – всё, настал  мне конец, -  повторил   он  еще    раз. - Было бы обидно,  столько плыть  и   утонуть у   самого   берега.
 
Гаджи-Рагим   сидел,   о  чём-то  задумавшись,  он   слышал,   как    человек   в  тельняшке,    в  который   раз   благодарил  его  за  спасение,   кивал    в  ответ    ему  головой,  но  в  мыслях   продолжал   слышать  голос   слепого,  о  том,   что   там,   за  горизонтом,  всё   затоплено    и  даже   город   находится  под  водой.   Конечно,  чушь    всё   это,   но  повод   для  тревоги   оставался.  Вот   и   дождь,    стал    снова   сильнее   накрапывать,  и   волны,   всё  с  тем  же   неистовым  размахом   бросаются  на    камни.
 
           -  Давай, если отдышался, пойдем  в дом, переоденемся, обсохнем. Да,   кстати,  пора  бы   нам  познакомиться, -  он  протянул   для  рукопожатия  руку.    -  Я   на  этом  маяке    службу  несу,   Гаджи – Рагимом    меня   зовут.   
            -  А  меня  Арсеном, -  назвал  себя   человек   в  тельняшке. -   Рыбак   я,   сейнер   у    нас  рыболовный   в  шторм   попал,   меня   волной   и  смыло,   когда  очнулся,   ни  людей   вокруг,  ни  судна   нашего,   никого   не  было  видно.
В   это  время   со  стороны   лодки,    раздался   тихий   стон.    Гаджи -  Рагим   устало  приподнялся    и,   показывая   на   слепого,   сказал   Арсену:  -  Давай   вначале этого несчастного    в  дом  перенесём,  а  то,  вот, вот,   глядишь,  ливень  хлынет....
             - Что, тоже с моря?  -   спросил   Арсен.
             - Перед тобой приплыл,   -  объяснил   Гаджи – Рагим...  Только   я  его   вытащил,  а  тут  и    ты  подоспел.   Так,  что  у  меня  сегодня  улов  богатый
 Слепой    снова   застонал    -  Артур, Артур, сыночек мой, плыви.
  - Выходит, сына  он  потерял, -  и   Арсен   повторил, почти слово в слово,  сказанное  недавно  Хамис:  - Никому  такое  не пожелаешь.   
Так,   разговаривая   и  неся   слепого на руках, они поднялись к маяку.  Войдя в большую комнату,   Гаджи-Рагим указал  на кушетку,  что  стояла  у  стены.  - Сюда клади его. Покой    ему  сейчас,  нужней   всего,  пожалуй,   будет. 
Арсен,  аккуратно   положив   на    застелённую  кушетку,   немощного   старика,    прикрыл   его   одеялом.  И,  вздохнув,    произнёс: - Какое   изможденное   лицо. 
 Гаджи – Рагим,   отходя   от    постели,   на  которой, лежал   старик,  тихо,  чтобы   не   разбудить   его,  сказал: –  От  горя  он ослеп. На глазах его, в отрытом море, сын утонул, а он ничем помочь  ему   не мог.   
Говоря  это,  он   развел огонь  в   небольшой печке.  Постоял, посмотрел, как разгоралось пламя.  - Да, вот такое горе… Непонятно только,   как   он  в лодке   оказался.

С верхнего этажа, куда вела винтовая лестница, до них доносился шум шагов и звон посуды, Хамис что-то готовила на кухне. Пока она находилась там, мужчины быстро переоделись в сухую одежду.  Арсену достались спортивные брюки и куртка, которые пришлись ему по росту.
 - У тебя столько всего, что можно целую роту одеть, - сказал   рыбак, благодаря Гаджи-Рагима за обновку.
 - Роту не роту, а человек на десять точно хватит, - смотритель маяка повесил пропитанную морской водой одежду на бельевую веревку  ближе к печке, где уже трещали   в  пламени  огня   поленницы дров.   - Хоть и лето  ещё, а меня, как ветер подует, так сразу и   знобит.   Вот,   я и приспособился,  - как что, так печь затапливать.  Правда от нее дыма больше, чем тепла,  но,  как-то   всё же,   уютней, когда огонь горит.
 
   Всё  также,    доносились   сверху   осторожные   шаги   и   звон   посуды,  всё  настойчивей   накрапывал    дождь  и,    уже   ставший    привычным,   шум  непогоды.
Арсен, глядя на море, которое было видно из окна, произнес:- Хорошо, что дождь сюда,    по-настоящему  ещё   не добрался.  Никогда  раньше   не приходилось  мне  видеть  ливень подобный тому, что обрушился на наше судно. Трюм у нас был переполнен сельдью. Везло, как никогда. Настроение, сам понимаешь… Еще каких-нибудь два-три дня  - и мы дома. Ничто не предвещало бури. И, вдруг,  такое…

Он   замолчал,  словно   пытаясь   подобрать  слова.   Провёл  рукой   по   куртке,  что  находилась   на  нём,  словно    проверяя,  нет   ли  в   её  карманах   сигарет.   Но,  сигарет  в   куртке, которую   дал   ему   смотритель   маяка,   не  оказалось.  И   хотя,    Арсен   ни  о   чем    не  спросил,   поняв,  что  он  ищет,   Гаджи-Рагим    сказал: -  Я   уже  давно,  лет  пять,   как   бросил   курить.  Так  что,      извини.
 
На  его   жест,  когда   он   развёл    руки  в   стороны,   Арсен   с  пониманием   кивнул   головой.  Мол,  что   поделаешь,   нет,  значит,  нет.
Шум   ветра   за  окном,   то  затихал,  так,  что  его   совсем   не  было   слышно,   то  начинал   с  такой   силой    ломиться   в   дверь,   что    Гаджи-Рагим   и  Арсен   с  опаской   смотрели   на   лежащего,      на   кушетке   слепого,  боясь,     как  бы   этот   шум  непогоды,   не    разбудил  его.  Но,  он   по-прежнему,    лежал    неподвижно   под  одеялом,  так  же    как  его  уложили,  разве  только  иногда   слабо    постанывал,   изредка,   что-то  еле  слышно  произнесёт  и  тут  же   затихнет.

 - Такая   буря  разыгралась,  -  продолжает    рассказывать   Арсен,    стараясь   говорить   негромко, то  и  дело,  посматривая    на   кушетку,  -   такая   буря.    Солнце в один миг  как будто спряталось за тучу, но только откуда взяться ей, когда на небе,   ни облака весь день.  И,  сразу  -   ливень,  тяжелый, хлесткий. Ни палубы, ни неба, ни рук перед глазами, не видно ничего… Лишь, как пощечина,  холодный ветер.   Ударит, размахнется и бьет опять-то по лицу, то в спину, свалит с ног и не дает подняться. Когда очнулся я, по-прежнему  лил дождь, но не такой, как раньше, и мгла, что прежде затянула небо, уже рассеялась.  Везде одно лишь море  -  ни судна, ни людей, лишь волны, огромные, как горы, нахлынут, тянут вниз.  Вырвешься, вздохнешь всей грудью, и тут же – новая волна…Так  я   и плыл, а   когда совсем устал и был готов проститься с жизнью, всевышний,  в  твоем лице спасение послал.
Со стороны кушетки, где лежал слепой,  слышалось  тяжелое  прерывистое  его  дыхание.  Глядя в его сторону, Гаджи-Рагим, сказал:-  То же самое и он мне говорил, и повторял не раз, что волны эти затопили город. 

 - Как затопили город? - удивился Арсен, - Ну, ураган, ну, пусть    огромная,  но все же лишь волна  и,  - чтобы город затопить? Нет, этого не может быть.
 - И я о том же … - Гаджи-Рагим  еще хотел что-то сказать, но в это время появилась Хамис, она осторожно спускалась по лестнице, держа в руках  посуду с едой.  Раскладывая  тарелки, слегка пожурила Гаджи-Рагима:  -  Опять вы   разожгли   эту печь, от  нее же дым только идет.  Где это видано, чтобы  летом печь растапливать, -  с улыбкой повернулась к Арсену, надеясь, что он её поддержит. Арсен понимающе пожал плечами и ответил улыбкой.

 - Скажи лучше, что дрова пожалела, - отмахнулся от нее Гаджи-Рагим.  – Ну-ка, посмотрим, что ты нам приготовила.   Он нетерпеливо снял крышку с кастрюли.
В комнате запахло свежими  щами.
 - Сейчас я ещё рыбу жареную принесу, а вы пока разливайте первое по тарелкам, - распорядилась   Хамис и, довольная собой,  с видом женщины, которая знает, что нужно мужчинам, направилась к лестнице.
 
 - Надо бы его разбудить и усадить за стол, - указал в сторону слепого Арсен, но Гаджи-Рагим в ответ лишь покачал головой: - Не стоит,  не пойдет ему в горло пища сейчас. Пусть полежит еще немного. А нам, как говорится, по такому случаю,   да при такой закуске,  не грех и на   грудь принять.
 Он достал из  шкафа графин с крепкой настойкой и поставил на стол.










            Часть   вторая.

               
Не так и много нужно человеку
Чтоб изменился мир в его глазах,
Луч солнечный – благословенье свету,
Узор сплетает яркий в небесах.

Утихнет день  и , обрывая нить,
Последнего, закатного луча,
Ночь к каждому  листку старается  пришить
Похожие на бархат кружева.

А вот еще пример – бушует море,
Во всем, как будто, торжествует зло,
И только сердце юное легко
Глядит на бурей вспаханное поле.
Что лучше, что вернее – не скажу,
Я сам по-разному на этот мир смотрю.


                В стороне от маяка -  на вершине горы  видна полоска земли, сплошь покрытая густой травой. Здесь, у самого  края скалы, растет дерево. Ветер так сильно раскачивает его, что, кажется, вот-вот выдернет с корнем.  Уже много лет дерево выдерживает этот натиск, разве что в последнее время  все ниже и ниже стало  наклоняться  к морю.
Этот выступ скалы, дерево, растущее у края, цветы на вершине – любимое место Довди. И сейчас,  убежав из дома, он снова оказался здесь.
 - Как хорошо, поднявшись на скалу, увидеть землю под собою, мне кажется, как будто я лечу.  Обращаясь к скале, Довди протянул к ней руки:- Скажи, скала, ты полетишь со мною?  Ах, глупая, боишься, ноги замочить, оттого и забралась сюда. А вы что скажете мне,  грустные цветы? Нет, нет, не  надо прятаться, я вижу вас. Вот ты, росистая ромашка, скажи мне, если в море бросить взгляд и долго глаз не отводить, увижу ли ее? Я, сколько не  смотрю, не видел…
Довди замолчал, как будто надеясь услышать, что же скажут ему в ответ цветы.  Нежно прикоснулся рукой к стебелькам трав и, глядя, как они покорно склонили свои головы, пожаловался  на улетевших птиц:  - Жаль, что птицы улетели, со мной не попрощавшись. Когда вернутся, я   им скажу, как был на них обижен… Скучно мне без них. Нет,  я им не скажу,  - подумаешь,  что здесь такого,  ну,  улетели, а если буду ждать, то прилетят опять.   
Неожиданно прозвучал нежный  голос, словно наполненный тонкими переливами  колокольчиков.
 - Конечно, прилетят, ты только жди…
 Эхом отдавались слова - «Жди…Жди…Жди…» 
 - Кто  говорит  со  мной? –  удивленно оглянулся  Довди.
 - Посмотри на дерево,  – ответил ему все тот же   голос.
Довди подошел к дереву и там,  среди ветвей, увидел девушку в белом платье, которое, казалось, было соткано из легких облаков. Она не была похожа на обычных людей, в ней было что-то неземное.  Довди протянул к ней руки.
 - Осторожней,  ты можешь упасть, - звонко смеясь, произнесла она.
Довди смотрел на нее, не отрывая взгляд.  В этот миг все для него исчезло – и эта скала, и море, и цветы у ног. Он видел только ее. Прекрасный образ, который не раз являлся ему в мечтах.
 - Я ждал тебя, - сказал Довди.
 - Знаю… знаю… знаю…- звонким эхом отзывался голос.
 - Я все время искал тебя на гребне волн.
 - Знаю… знаю… знаю…
 - Я каждый день взбирался на скалу, чтобы тебя увидеть.
- Знаю… знаю… знаю…
 - Мне голос твой давно уже звучал, он звал  меня   к тебе.
- Знаю… знаю… знаю…
 - И вот, ты здесь, а я перед тобой.
Он   был   готов  сделать еще один шаг, но в это время раздался голос   его  матери: - Довди!
 - Мама!
Только теперь он увидел, что стоит на самом краю пропасти. Плывущие вдаль облака, ветви склоненного дерева, бескрайнее море –  все это вдруг  закружилось перед глазами. До него донеслось дыхание взметнувшейся к небу волны, и если бы Хамис не успела схватить сына за плечи, в следующее мгновенье его  притянула  бы  к себе пропасть.
 - Сыночек, милый мой, ну что же ты…Меня бы пожалел…  - слезы текли по лицу Хамис и она то и дело повторяла: -  Как же ты так, сынок, меня бы пожалел…
- Мама, подожди, -  оборвал ее Довди и  стал рассказывать о девушке, с которой только что разговаривал.

Тревожно на душе у Хамис, едва не потерявшей сына. Больно на сердце, что не может  защитить его,   от  того,  что находится в нем. Какие найти слова, чтобы выразить  ему боль и тревогу свою?.
А Довди, не понимая, какие страдания причиняет матери, все говорил и говорил о девушке в белом платье.  - Она здесь сидела, на этой ветке, - Довди указал на дерево. – Она сказала, если буду ждать, то обязательно придет.  Не прямо так сказала, о птицах говорила, но я ведь понял, что   сказать   она    хотела..   
 - Ах, Довди, Довди, - устало улыбнулась мать. 
 - Она сказала, что знает, как я люблю её.
 - Милый мой сынок.
Держась за руки, Хамис с сыном спустились по узкой тропе к небольшому дому у подножия скалы. Даль горизонта  окрасил багряный закат.  День близился к концу, еще один день на острове, вокруг которого со всех сторон простиралось безбрежное море.
 
        - Что там, за горизонтом? – все чаще и чаще задают себе вопрос обитатели каменистой земли, на которой   каждую ночь загорается огонь маяка.
На третьи сутки, как море выплеснуло лодку со слепым, к тому же месту принесли волны   тело юноши. Тот же крутой подбородок с продолговатой ямочкой, высокий лоб, на который спадали белокурые волосы. На юноше была   белая рубашка, о которой говорил слепой. Сомнений не было – перед ними был  Артур, гибель которого ослепила несчастного отца.
 Гаджи–Рагим, Арсен и Хамис решили ничего не сообщать слепому. Он был настолько слаб, что часто терял сознание и бредил. Уже который раз он звал сына, говорил с ним, протягивал в пустоту руки, словно надеясь дотронуться до него. 
 - Вот море и откликнулось на зов  отца, вернуло  ему   сына, - сказал вполголоса Арсен.  Словно услышав сказанное, слепой приподнялся на постели и так посмотрел в  сторону   рыбака незрячими глазами, что тот смутился и опустил голову.
  - Отведите меня к сыну, я хочу обнять его в последний раз,- тихо прозвучал  голос  несчастного отца.
Сказал и тут же затих, вытянувшись всем телом, навсегда уходя в неземную  даль.

Их похоронили вместе. На холм могильный положили безымянный камень. В молчанье  скорбном посидели в полукруг и, горестно вздохнув, за дело принялись.
Арсен строгал из старых досок весла. Гаджи-Рагим пошел зажечь фитиль на маяке. Хамис рукою утирая слезы, сидя на пороге, рубашку сыну штопала.  И только Довди оставался у могилы.

 - Когда-нибудь,  вот   так же и меня зароют,     на этом берегу, - думал он, глядя на могильный камень. - У каждого из нас свой берег, куда он выползает, словно червь  и где его безжалостно раздавит то, что люди называют - жизнью... Желаешь ты того иль не желаешь, не ты распоряжаешься судьбой. Вот этот камень,  что на могиле, мудрее истины любой. По крайней мере, он самим собою останется навеки. А что весомого есть в человеке?
 - Довди, иди, примерь рубашку, - позвала сына Хамис. – Что ты там сидишь? Иди  сюда…
Мысли Довди были так далеки, что слова матери, растворяясь в шуме волн, были всего лишь  еще одним,  ничего для него не значащим,  звуком.

- Так всегда. Зову, зову, а он  как будто  и  не слышит.
Арсен, оторвавшись от работы, посмотрел в сторону, где сидел Довди, повернулся к Хамис: - Оставь,  не зови, ему с морем гораздо лучше, чем с нами. Оно, море, о многом может рассказать. А что  - с  нами,   скучно ему.
Задержал взгляд на лице Хамис, отчего она смутилась. Взяла в руки рубашку сына, расправила на коленях. А когда подняла голову и посмотрела на Арсена,  тот уже был всецело занят своей работой.

Все сильней  и сильней шумит море, наступая на берег, и все ближе подбираясь к месту, где  сидит Довди.   
 - Нет, не безмолвно море,  - произнес юноша. – Я слышу снова голос нежный, но отчего сегодня он наполнен грустью?
  Скалистый остров в  море, не  чудо ли, над ним все также светит солнце. А у подножия  с новой силой свирепствует волна. Как будто зверь огромный пытается подняться во весь рост.

Гаджи-Рагим все чаще вспоминает пророчество слепого. Теперь он точно знает, что остров  их, – последнее убежище земли. 
Арсен иначе  видит все вокруг. Пусть шторм свирепствует и волны катит снова. Он верит только в крепость своих рук и сдобренное  шуткой слово.
Все чаще  рядом с ним Хамис себе находит дело. Ей никогда так не было спокойно.  Открытое лицо    Арсена   к себе притягивает женский  взгляд. Путь буря, шторм, пусть даль окутана туманом, ей верить  хочется – не все еще потеряно. Всю жизнь вот так  бы на него смотрела.

Арсен  тем временем закончив мастерить, сказал, смеясь: - Кто скажет, что  Арсен  не мастер? Из досок старых два таких весла сумел я смастерить, что не одна волна не устоит. Утихнет шторм, и можно будет плыть.
Хамис ему ответила улыбкой. Ей верить хочется, что так оно и будет. Что эта лодка их спасет.  Все ярче, все отчетливее чувство, которому доверилась она.

Арсен примерил весла к лодке. Затем как мастер, наслаждаясь делом рук своих, чуть отошел, оценивая  взглядом, и голосом довольным произнес:  - Чем не ковчег? У Ноя, правда, больше был, а нам  сойдет и этот, лишь бы  нам   до города   доплыть... Причудится ж  такое, чтобы   море   могло все затопить.  . Хоть, и грешно,   умершего корить,  но,  видно,  разум помутился у него.  Не мудрено, когда такое захлестнуло горе. И что нас только тянет в море?











                Часть    третья.


               

На протяженье миллионов лет
То вспыхнет заревом, то скроется за тучи,
То вдруг застынет над высокой кручей
Пролившийся на землю лунный свет

Молчит вселенная – ни шороха, ни звука,
Лишь вязкий мрак и ледяная скука –
Две грани замыкающего  круга,
В кругу других вращаются  в ночи –
Мгновение в истории земли.

               
.

В шуме ветра  вновь Довди различает нежный голос. Его зовет он. Ближе, ближе к морю. И вот  видны черты ее лица. Она чуть слышно шепчет: -  Ты узнал меня?
 -Я рад,  что довелось опять  тебя увидеть.
 - Тебе лишь одному дано такое право.
 - Но почему ты так грустна?
 - А разве может быть веселою слеза?
 - Но ты…
 - Молчи, молчи и только слушай. Я соткана из слез    что  пролиты  людьми. Вот эта горсть, ты думаешь, что жемчуга мне в косы заплели, от слез отчаянья бледна моя щека, бессонной ночью выплаканы руки, в глазах – застывшая тоска. Я много бы сказать могла о каждой из слезинок. Как в стужу из бесчисленных дождинок, в лед превращается вода,   так и я – затем лишь  рождена, чтобы явиться в образе печали. 
 - Мне трудно верить в это.
 - Знаю… знаю… знаю…
 - Твои слова…
- Я знаю, ранят сердце, но ведь на то я и слеза.
 - Скажи, зачем ты мне открылась?
 - Ты так искал меня.
 - Постичь хотел я образ невиданной, небесной красоты. Увы, не все сбываются мечты.
 - Но ты постиг. Ведь  я и впрямь прекрасна.
 - Но разве это ты? Как жаль, когда теряешь то, к чему стремишься.
 - Ближе подойди и убедишься, я та, о ком ты думал. Ну, иди.
 - Голос твой влечет меня.
 - Иди, и пред тобой расступится вода.
 И Довди сделал шаг навстречу морю. Хамис,  увидев это,  вскрикнула и бросилась  к нему. В ее глазах – лишь только сын и море.
  - Куда ты,   сын   мой,  подожди. Стой, сын, сыночек, Довди!
Волна ее отбросила назад, но  снова бросилась в пучину вод теряющая разум  мать.
 -  Довди, Довди…
Сквозь ветра стон  вдруг донеслось: - Прощайте все, прощай, Земля, ты в тягость стала мне.
        И  в  тот же миг померкло солнце,  и  небо затянули тучи. Луна скользнула по поверхности  воды и  пальцы серебристые свои  в седые пряди моря опустила.
 -Мой сын, мой Довди,   -     Хамис   протягивала   руки   к  морю,   и  стоя  перед  морем  на  коленях,   плакала,  просила,  умоляла   вернуть  ей  сына..
Сдвинув лодку   и   сев   за   вёсла   Арсен   сказал   Хамис:   : - Верь  мне,  я  спасу его.
 - Прошу  тебя, возьми меня с собой.
 - Садись   тогда   скорей,   держись   рукой   за  борт.
Помог   ей   в  лодку   сесть    и  управляя    вёслами    направил  её   в  бушующее  море.
Все выше, выше волны. Их зубы пенные царапают подножье маяка. Расколотая бурей тишина слилась с ночною мглой и спряталась в расщелинах скалы.
Тем  временем Гаджи-Рагим, взойдя на верхнюю площадку маяка, своим  привычным делом занимался.

 - Фитиль зажжен, свет от него повсюду будет виден, и может быть, кому-нибудь сейчас спасительным он станет маяком.
Так, разговаривая сам с собой, он свет  направил к  горизонту. Прислушавшись, услышал голоса,   один   из  них  - уверенный,  надежду  не  теряющий,  то  голос  рыбака    Арсена,   другой -   пронизанный отчаянною   болью,   голос  матери,  к  себе  зовущий  сына.
Стоял  над  скалами  и  морем  возвышаясь,  смотритель  маяка,  Гаджи – Рагим.
 -  Там на поверхности  воды  мелькнула чья-то тень.   Неужели   Довди?   Так оно и есть, кому же быть еще. Все ближе, ближе   подплывает  лодка   к Довди.   В  свете  маяка,  на   гребни   волн  взметнулся  лодки   тёмный  силуэт  и,  показалось,  будто  бы   уже  не  лодка,  а  корабль  под  чёрным  парусом  светился.   Отчётливее   видит  он   Арсена и Хамис. Удастся  ли   спасти   им   Довди?   Дай то  бог, но, что это,- опять его волна накрыла,  нет, снова выплыл. Как будто бы неведомая сила его от лодки за собой несет, густеет мгла, и   вот  уж  ничего не видно.

       Нет смысла голос напрягать Гаджи-Рагиму. Хоть криком изойди, хоть  еле слышно говори,  никто его теперь  не слышит. Он  это  знает и, все же,  говорит:  :- Все выше, выше поднимается вода, от камня к камню,  от скалы к скале, неторопливо вверх ползет как по ступеням . Всё  уже заполнила она, не видно  не подножий,  ни вершины,  ни дерева, ни одинокого куста,  пытается   догнать волну  волна,   в просторах видимых,  исполосованной   дождём   пустыни. А  в центре этого безбрежного  пространства, маяк – как  палец, обращенный к небу.

Ни в глазах, ни в сердце  нет чувства страха у Гаджи-Рагима. Он устал бояться неведомой   неясной силы. Прислонившись  к шершавой  стене  башни маяка,  он смотрит вдаль где сумерки    затягивают   все  плотнее  горизонт.

 - Увы, на берег не ступить  теперь. Сбывается пророчество слепого, еще немного, и погрузится   земля   в водоворот   стихии.. Еще немного, но этого достаточно, чтоб бросить взгляд в простор безбрежный….
 - Все выше и настойчивей вода. Так четко отражение лица я никогда   своё  еще не видел. Мое ли то лицо, мои ли то глаза?   В единой капле виделся мне мир, так пусть вселенная увидит море, в котором каплей растворяюсь я.

        Стих голос, только слышно как плещется  вода, кругами стягивая в петлю, последний отблеск света маяка,  который был похож на  отблеск догорающей звезды.
  Неожиданно  с лица земли    холодный локон схлынувшей воды  скатился и  тут же,   череп камня обнажился. Лишь на одно  мгновенье и, опять, пространство капель над пространством трав. Дорожкой лунной кем-то сброшен трап, но по нему никто не опустился.
      Пустынно море, пусто в небесах. И вдруг, когда надежда угасала, от кромки  дальней горизонта, в ладони хрупкой ветры донесли людские голоса. Все ближе, ближе плеск весла, тяжелое дыханье. Сквозь шум волны слышны отдельные слова. И вновь – безмолвие, и снова – тишина.



 
 
Последний остров есть у каждого из нас.
Когда бы мог  я   что –то  изменить,
В произнесенных и написанных словах,
Связать  в единое , оборванную нить.


Когда бы мог я, изменяя ткань  сюжета,
Не разлучать, не множить счет потерь,
Рассеять  мрак, добавить больше света,
Размыть дождями сотканную тень.


Когда б я  мог, направить в море челн
Наперекор  бушующим ветрам ,
Наперекор штормам по  гребню  волн,               
К спасительным,  далеким берегам
   

Когда бы мог…