Скорый поезд Россия

                С К О Р Ы Й   П О Е З Д   "Р О С С И Я"

                То взвоя, то в туннеле скроясь
                Через года
                Летел «Россия» - скорый поезд
                Черти куда.
               
                В вагонах плакали и пели
                И ждали свет,
                Который есть в конце тоннеля,
                А может нет.

                Всеволод Емелин


   В самом начале этого года удалось мне, совсем уж было  закореневшему в семейно-рабочей круговерти, влезть в вагон проносившегося мимо нашего города экспресса.  То есть, конечно, не буквально вскочить на подножку и - поминай, как звали - помахать рукой удивленным начальнику, жене, детям... Сейчас так делать не принято, могут неправильно понять. Поэтому пришлось готовиться : то есть подписать на работе нужное число отгулов, собрать вещи и   
кое-какие подарки родственникам, последнее, в основном, из числа
тех приборов, которыми у нас на заводе выдают теперь премии.
Удалось со второй попытки буквально перед самым отправлением даже взять билет.
  В общем, "влазить" пришлось дней несколько, зато устроившись,
наконец, в теплом купе я почувствовал, как городские заботы  отодвигаются, уносятся прочь вместе с отмелькавшими за окнами привокзальными столбиками.

  Эх, дороги, росийские дороги. Неумолчный стук колес, полумрак ночных купе, уже забываемое в железобетонных норах бодрящее чувство близкой опасности: сапоги под подушкой у спящих на верхних полках и прижимаемый во сне всем телом к матрацу пиджак с пачками сотенных ассигнаций; странные попутчики с исколотыми руками или сумищами, в которые свободно уместится небольшой рояль. Сунутый дома в карман, - так на всякий, - перочинный ножик... Лыжная шапочка на глаза – ну ее, пыжиковую, еще сдернут на вокзале. Баул на плечо, как пушинку, под нервы, забыв о радикулите - не опоздать бы. В пути, как в пути. Мы молодеем на глазах. Мы сбрасываем маски, которые носим годами так усердно, что они, кажется, приклеиваются к нашим лицам навечно, и берем на себя эту сладкую, загадочную роль дорожного человека.
  Здесь в вагоне трясется рядом под стук колес НАРОД.
Здесь годы чужой жизни спрессуются в короткий рассказ, тут отпразднуют и похмелятся. Но берегись - сболтнешь лишнего,и не доедешь, не довезешь свои лимоны. Одно слово - дорога!

  В купе нас много, но двое пока не в счет - спят. Напротив кушают за столиком два "кавказских человека", молодой и лысый. Еды много, вина - мало.
  С бокового сиденья поднимается худющий парень с благообразной
бородкой и, указывая пальцем на молодого кавказца, спрашивает громко: "Слушай, ты - азербайджанец?"
-Нет.
-А кто ты?
-Если я скажу, то ты все равно не знаешь такой национальности.
-Скажи. Может быть, знаю.
-Я калыш. Это на юге Азербайджана, возле Ирана.
-Значит все-таки азербайджанец. Я правильно сказал.
-Что ты говоришь!- вдруг возмущается кавказец.- Вот идет азербайджанец. Я его понимаю, а он меня никогда не поймет. Язык мой он не понимает. Потому что я - калыш. Калыш, а не азербайджанец.
-Не слышал про таких. Наверное, маленькая народность?
-Не маленькая, около миллиона нас.
-Ладно, пускай ты калыш, - продолжает худощавый, подсаживаясь ближе, - но скажи мне почему у вас все воюют? Вот есть такая книга, в которой сказано, что нужно любить друг друга, а не воевать. Если тебя ударят по одной щеке, то нужно подставить другую.
  В купе становится тихо, люди даже перестают жевать, от удивления. Все рассматривают добровольного проповедника.
Только откуда он взялся такой худющий, как доска, и джинсы на нем размера на три больше, стянуты в поясе ремнем. Может студент на каникулы едет?
-Я тебе дам эту книжку. - продолжает "студент" -а ты ее обязательно прочитай. Он достает из внутреннего кармана
маленькую, размером со спичечный коробок книжечку.
-Возьми.
-Ты мне ее отдаешь?- недоверчиво спрашивает калыш.
-Да, я отдаю тебе евангелие. Чтобы вы не воевали.
-Спасибо. Но мы не воюем...
-Все равно бери. Сейчас темно, а утром почитаешь. Это очень интересная книга.
  Я узнаю, что мужики тоже едут до Н-ска и забираюсь на верхнюю полку. Сапоги не мешало бы прибрать, да народ вроде свойский, а уж "евангелист" тем более обобрать не должен.

  Ночью просыпаюсь от приглушенного голоса. Внизу побрякивает о кружки горлышко бутылки. И снова все тот же сипловатый, продутый сибирскими ветрами голос отрывисто рубит фразы:
-Тут в зоне кормят плохо. - следует долгая пауза. -
На завтрак - картошка, на обед -картошка, на ужин - картошка.
и снова после паузы:
- Жиров нет ни грамма ... В ларьке тоже ничего нет.
  У нас новый попутчик. Часы пока еще на руке и показывают пол второго ночи.
  А голос все суровеет. И рассказывает не слабо:
-Завезли раз в ларек импортный сок. Я взял на все деньги тридцать пачек. Выпил одну. Выпил другую. Выпил третью... Вдруг весь пошел пятнами. Кожа шелушится. Врач посмотрел и говорит: выброси этот сок пока не поздно... Вот так.
-Потише там нельзя, -раздается недовольный старческий голос
из-за стенки, - спать же не даете.
-Все-все, мы тихо мать. - Снова побулькивает жидкость, явно не
сок, побрякивают кружки и уже совсем тихо: шу-шу-шу, в зоне-зоне-зоне, шу-шу-шу.
   Полумрак. Спит вагон. Ток-ток, буль-буль, ток-ток. Как-то завтра договорится наш евангелист с этим ночным зеком?

  Утром я проснулся от густого запаха чая, который поднимался снизу ко мне на полку. Внизу подо мной вчерашний студент священнодействовал над литровой банкой : разводя кипятком добрые
полпачки грузинского чая.
-И вы это будете пить? - с любопытством вопрошала сидевшая напротив его женщина в овчинной душегрейке.
-Буду, мать, буду. - спокойно отвечал студент, наливая себе стакан темного, как деготь, варева.
  Я прислушался к его голосу и с удивлением узнал в нем интонации того самого неизвестного зэка, который не давал нам спать ночью.
-Это еще не чифир, это только купец. Настоящий чефир гораздо крепче.
-Ой, у меня сердце сейчас не выдержит! Я лучше пойду от вас.
-Да не бойтесь вы. Если купец пить без сахара, то с сердцем ничего не будет. У нас в зоне…
  Так и есть. Скромный студент-евангелист оказался бывшим зеком, только что отсидевшим по 106-ой статье десять лет. Убийцузвали Сашей.
  Пока калыш изучал евангелие, я разговорился с Александром.
-И где ты сейчас будешь работать?
-К станку не пойду. Я буду умственно работать.
-Что значит "умственно"?
-Скажем, у тебя есть тысяча, а ты делаешь десять. Из десяти -миллион. А потом еще больше. Вот это и называется - умственно.
-Если собираешься коммерсантом, так их сейчас отстреливать начали,- неосторожно замечаю я.
-Не обязательно торговать. Вот,например, наемные убийцы сейчаснужны.- Он придвигается близко и шепчет свистящим шепотом.-
Откуда ты знаешь, может я и есть такой убийца и подослан, чтобыубрать тебя!
 Ничего себе шуточки у этого типа. Я беру книгу и лезу читать на вторую полку.
  А разговор внизу продолжается.
-Но ведь говорят, что убить человека трудно? - замечает женщина в душегрейке.
-Трудно? Не-е-ет. -Александр встает с места, нацеливаясь растопыренной пятерней на кого-то там, внизу.
-Это здорово - убивать! Ты же в азарт входишь, когда убиваешь!-
И шутит ли, нет ли - не разобрать.
-Да ну вас, лучше пойду от вас. - Женщина быстро выбирается из купе, прихватив набитую книжками сумку.
-Торгашка! пошла по вагонам книгами торговать - комментирует ее уход чей-то мужской голос.
 В расположенных в конце вагона купе - шумно. Там едут новобранцы во главе с невысоким смуглым сержантом. Они то и
дело ходят мимо нас, носят какие-то пузатые банки.
-Ребята, а что в банках-то?
-Хлеб.
... Вот молодцы, армия. Здорово придумано.

  Закончив с чефиром, Александр уходит к солдатикам, и уже слышен от них его сипловатый голос:
-Карты это зло. Большое зло.
  Вечером он купит на станциимороженое. Будет сидеть напротивменя за боковым столиком и ,не спеша, есть свое эскимо. И признается вдруг, что на дорогу ему выдали только семьдесят тысяч.
Деньги ушли на билеты, постель и бутылку водки, которую распили
прошлой ночью. Последняя тысяча - на это вот, первое за десятьлет мороженое. Впереди у него были еще трое суток пути.
  А пока "кавказские люди" продолжали напротив меня свой бесконечный обед. В России они занимались торговлей фруктами. Раньше их торговый  путь из Азербайджана в Н-ск проходил через Грозный.
-В прошлом году везли лимоны. Милиция в Грозном начала проверять паспорта, а у меня одной фотографии нет. Стали требовать деньги, я возмутился...- темпераментно рассказывает молодой
калыш. - Избили, отобрали деньги, часы и перстни тоже поснимали.
Это у них называется милиция. Уже год через Грозный никто из наших не ездит, там законов нет.
-А сколько соток у вас обрабатывает один человек? - спрашивает крестьянского вида здоровенный мужик, который пилэтой ночью с Александром.
-Соток семьдесят. Только для сбора урожая нужно нанимать людей.
-А какой толщины черноземный слой? - продолжает он и я, сразу вспомнинаю наши скудные сибирские земли на дачных участках.
-Не знаю. Копали вглубь и не могли до глины докопаться. Метраполтора будет. Все само растет, только поливать надо.
  Он увлеченно принялся рассказывать о сортах лимонов, апельсинов, о том что вернувшись в январе они посадят картошку...
  А на одной из вечерних станций:
-Ой, не могу! Ой, сейчас помру !- к нам заваливается запыхавшаясяот бега бабка. - Думала, не успею. Он же не ждет. В том вагоне не пустили, говорят, беги - в свой.
-И куда вы все торопитесь? Сидели бы лучше дома.
-Как же сидеть. Вчера телеграмму получила. Невестка померла. У сына двое детей на руках остались. - с оханьями причитает бабка.
-А надо еще собраться, продукты уложить. Не с пустыми же руками
ехать.
-Что случилось-то с невесткой.
-Говорят, рак.
Разговор в купе стихает; вялые комментарии не в счет:
-Вроде не война, а молодые помирают.
-Раз помирают, значит - война.
-Не хотят молодые за жизнь держаться. Время такое, что-ли?
-И раньше всякое бывало, милочки. - Бабка, одышавшись, зорко оглядывает нас и начинает говорить, сразу становясь центром внимания:
-Сестра у меня была, лет двадцать уже как померла. И вот как странно. Ехала она с молодым мужем в деревню. И с ними в купе
мужик какой-то ехал, молчаливый. Муж ее все над ним подхихикивал.
А тот молчал. А возле Москвы мужик тот собрался выходить, встал уже и вдруг говорит моей сестре:
-Съешь редьку!
Она не хотела есть, так он взял эту редьку и прямо в рот ей засунул.
Она сидит, и выплюнуть вроде как неудобно. В общем, проглотила эту редьку. Мужик вышел. А к вечеру ее всю знобить стало.
 И что вы думаете? В деревню они ехали, на санках дочку везли. А обратно возвращались - уже ее саму, бедную.
-Померла что-ли?
-Нет, нижняя половина отнялась. Ноги стали мягкие, как тряпочки.- задумчиво продолжает бабка. -Восемь лет еще после этого прожила.
К врачам возили - бесполезно. Врачи говорят - это бабки лечат.
Но никто помочь не смог. Так вот и наелась редьки...

  В купе возвращается женщина в душегрейке с пустой сумкой.
-Все продали?
-Все, один Чейз остался, - повеселевшим голосом сообщает она.-
Сама ее почитаю.
-Давно торгуете-то?
-Не очень. Я по необходимости. Нам зарплату книжками выдают.
-...
-А у нас вообще не платят. В поселке два сторожа работают, да начальник. Остальных - повыгоняли, - делится наболевшим крестьянского вида мужичок. - Представляете, нам говорят, что золото никому не нужно. Мы добываем, а его не берут.
-Как не берут?
-Да так! Начальство обнаглело, в открытую воруют. Весь прииск распродали - никому дела нет.
-У нас на заводе зарплата у инженеров - тридцать тысяч, а директор своим заместителям квартальную премию по семь миллионов выписал.- Включается в разговор, проходящий мимо с кружкой кипятка "инженер" в галстуке и продолжает, опасно размахивая своим чаем:
-Теперь один человек может не то, что завод - целый город нищим сделать. Элементарно. Заводит счет за границей и качает туда хоть триллион. Если уж присосался, то будет сосать до посинения.
-Я в Ленинграде в 42-м была, дак там люди помогали друг дружке кто чем мог. А сейчас всяк за себя! Голодать будешь - никто не поможет. - бабка тяжело вздыхает
- Хуже, чем в блокаду живем. 
-Менять их надо, пока всю кровь не выкачали.
-Кого менять?
-Тех, кто присосался! - рубит рукой воздух мужик с приисков...
  Поезд снова остановился и по коридору, волоча тяжелые сумки,
потянулась цепочка женщин-торговок. Одна из них остановилась в  нашем купе. И сразу стало тесно от импортных баулов с вещами.
-Эй, купцы, как торговля? - спрашивает кто-то из наших, кивая на сумки. Женщина устало машет рукой.
-Второй раз еду. Одну сумку украли. Только отвернулась - уже нет. А парни здоровые стоят рядом и смеются, показывают, мол, вон туда убежал. Совсем в другую сторону показывают-то. Я поняла, что они все заодно.  Если побегу, то и остальных сумок не будет.
-Как же так? Вам ведь завидуют многие. Говорят вы, торгаши, миллионами ворочаете.
-Какие миллионы? Теперь бы дорогу окупить. Соседка давно торгует, вот я с ней и напросилась. Она неплохо зарабатывает, а я - так, учусь пока.
 Женщина замолкает. Широкие рабочие ладони, простое русское лицо. Совсем непохожа она на рыночных торговок, которых материт сейчас половина России, та, которая пока еще не торгует сама.
-А раньше-то где работали?
-В исполкоме, инспектором по подросткам. Но посмотрела
пятнадцать лет на всю эту грязь, нищету в квартирах и поняла,
что постепенно сама такой же становлюсь.

 Вскоре заглянула к нам проведать напарницу и опытная торгашка - невысокая сухощавая женщина лет пятидесяти.
-Я бы рада не торговать. Да куда денешься. Сын у меня с высшим образованием - сократили, теперь сидит дома без работы, невестка - то же самое. Внуки растут. Одна всех кормлю.
Сейчас вот на пенсии. А так - всю жизнь на железной дороге вкалывала, сколько рельсов, шпал перетаскали, а теперь вот на старости лет этим пришлось заняться.
-И как вам новая работа? - спрашиваю я, - не вредная для здоровья?
-Очень вредная. Все - на нервах, зевать нельзя. Домой привезешь - тоже, только смотри, чтобы ребятня товар не попортила. Приходится вещи в комнате запирать. Квартиру с вещами тоже не оставишь - запросто могут обчистить...
-А как доходы?
-За три года квартиру детям купила. А то они в гостинице жили. Теперь внукам зарабатываю.
-Сейчас все считают, что вы, торгаши, живете за счет рабочих людей. Народ мучается, а вы процветаете. Вы-то как думаете, правда, это? - задаю я ей главный вопрос.
-А вы знаете какие налоги с нас дерут? Только за лицензию - пол миллиона, а еще за место каждый день, да за охрану. Остается - кукиш. Главная прибыль не у нас, челноков. Во-первых, у тех кто напрямую товар за границей берет, в Турции, например. А, во-вторых, у разных фирм, которые крупными партиями ворочают. В руках много не унесешь. А там вот, действительно, миллиарды крутятся, и не тряпки, а с машины, например...         
-Так вы что, недовольны нынешней жизнью? - удивляюсь я.
-Да я бы наших руководителей, которые меня заставили на пенсии этим вот заниматься - торгашка кивает на два пухлых баула - я бы их всех ... - она кладет кулак на кулак и делает несколько энергичных поворотов, как бы откручивая кому-то из невидимых нам начальников мудрую его головушку.- Только бы здоровья хватило еще внуков на ноги поставить...

  Старая наша гвардия! Вы, вечные трудяги, знающие цену рублю и оттого всегда готовые на любую черную работу. И здесь вы ока- зались впереди спрятавшихся за ваши надежные плечи детей-переростков. Дойдете ли, дотяните ли до лучших дней? -
так вот подумалось тогда мне.

Через сутки, я  разговорюсь и с ее сыном, который ехал вместе с ними "носильщиком".
  По образованию он был юристом, закончил университет. Несколько  лет работал в милиции.
-Хорошо было бы нотариусом устроиться, но там своя мафия - за разрешением походить надо и не каждому дадут. В милиции - тоже не подарок.
  Вот у нас на рынке – с одной стороны стоит милиционер, а с другой идут рэкетиры и собирают деньги. Доходят до середины. Милиционер переходит на другую сторону, туда - где они уже собрали свою дань. А они дальше идут.
-А с вас-то рэкетиры шерстят, когда торгуете?
-Конечно. Есть там один крутой - Владимир, я с ним расплачиваюсь.Раз утром подходит какой-то молокосос и говорит: ты еще не платил сегодня! Я ему говорю: если тебя послали, то пусть придет тот кто послал. Подошел сам Владимир, я ему - слушай Вова, ты зачем мне сопляков присылаешь. Совсем не уважаешь
что-ли...
-Ладно, ты вот в милиции работал. Правда-ли что любое уголовное дело можно замять?
-Все решает следователь. Как он суду дело подаст - такой и результат.
-И сколько платится за нужный результат? Миллион?
-Да ты что? Следователь же тоже рискует, а у него - семья, дети.
  Безработный юрист оглядывается по сторонам и наклоняется ко мне, продолжая шепотом:
-Раньше ,чтобы скосить срок с восьми до пяти лет нужно было дать тысяч 10-20. То есть машину по тем ценам. И теперь за машину или за квартиру могут сделать. В зависимости от сложности дела.  Деньги все решают, настоящие деньги! А с миллионом и соваться не стоит...
 
  Мелькают за окнами огоньки затерянных в снегах поселков. Стучат колеса нашего скорого поезда. И таежной дремучей правдой веет от ночных слов случайного попутчика. Неужели он прав?
   Неужели и ты, страна моя, как та далекая, сгинувшая ни за что женщина, проглотишь сунутую тебе насильно в рот горькую редьку жадности, злобы и бесстыдства? Из скромности, из-за
кротости ли своей проглотишь ее, не выплюнув сразу же в глаза подсевшем на часок кудеснику сей заморский отравленный плод. И повезут тебя обратно на детских саночках обезножевшую и неповинную, как возили уже в ленинградский блокадный год.
   Неужели...

   Ясным солнечным утром скорый наш поезд въезжал в новый день. Александр поднялся, чтобы проводить нас. Все мы сходили в Н-ске и в купе он оставался один.
   В проходе я обернулся на прощанье последний раз взглянуть на моего "наемного убийцу". Саша сидел у окна, а на полке, где он только что спал, - я замер, не веря своим глазам, - лежали горкою,как бы светившиеся в пробившихся сквозь пыльные стекла лучах восходящего солнца фрукты!
  На постели его поверх одеяла лежали крупное с красным боком яблоко, несколько ярко-оранжевых апельсинов и, кажется, лимоны.
  Кто-то из нас оставил их в последний момент для него.
  Кто?  Пожалуй, это и не важно. Главное, чтобы путь его в эту нашу непутевую жизнь все-таки начался с маленького чуда добра.




-------
Публ. 1995 г.