Куриное перышко. продолжение

Время неумолимо двигалось вперед. Оно шло не так быстро, как казалось тем, для которых оно «летело», и не так медленно, как считали те, для кого оно «тянулось».
Время двигалось с раз и навсегда заданным ему темпом, оно двигалось вперед, не замечая ни важнейших исторических лидеров, ни ничтожнейших пылинок в пространстве земного бытия. Оно как бы  обтекало фигуры, стоявшие на его пути, и умолявшие, чтоб оно притормозило свой ход, будь то фигура Македонского или Ивана Грозного, Гитлера или Сталина, Ленина или Мао дзе Дуна, Рузвельта или Черчилля, Ельцина или Маргарет Тетчер…Это были просто вехи на неумолимом пути времени.
Ветер помогал времени. Он создавал ощущение движения там, где оно было незаметно. Ветер помогал нагромоздить материальную кучу, чтоб о ней долго еще вспоминали люди, как о важном событии в своей жизни.
«…Состав наш – персть. Дни человека как трава. Как цвет полевой, так он цветет. А придет ветер – и где ты, человек, и нет его, и след его не узнает его»
Душа не знает времени. Душа человека – это частица Божественной души. Для Бога не существует времени и пространства. Он вечен, Он бессмертен.
Душа не знает пространства. Она знает лишь то физическое тело, в  котором живет и которое может соединить с Божественным
Миром.
         
***

Откуда взялся этот фотограф в степном заволжском селе середины прошлого века?
При нем была его тренога и прочая профессиональная атрибутика.
День катился к вечеру. Сельчане спешили воспользоваться случаем и сфотографироваться на память потомкам парами, семьями и в одиночку. Может, поэтому люди и не запомнили его облик, да он и не интересовал их. Крестьян больше заботило, как они будут выглядеть на фотокарточках, как им приодеться, чтоб понравиться и себе, и людям.
Трехлетнюю Марусю мать принарядила в цветастое легкое платьице, сшитое недавно из остатков ситчика местной портнихой Настей. Годовалую Нинку в светлой распашонке прикрыла теплой пеленкой и усадила к себе на колени. С двух сторон ее обступили Санька с Николаем, оба в белых рубахах с длинными рукавами, старшая четырнадцатилетняя Раиса привязала в косы атласный бант и пристроилась сзади. Варька встала впереди, приоткрыла с интересом пухлый рот, да так и застыла, глядя прямо  в объектив, забыв, что  один тапок на ноге «каши просит», и белый носочек торчит в черной дырке, тоже вытаращившись на фотоаппарат. Последним рядом с матерью пристроился на табурете припоздавший с работы отец, так и не успевший побриться и оттого сердитый, не в настроении. На руки он посадил к себе Марусю.
Все замерли на мгновение, да так и остались в истории: небритый отец, рваный тапок, атласный бант и распахнутые Марусины глаза. До такой степени распахнутые, что фотограф перевел потом объектив на ее лицо и сделал еще один снимок, сфотографировал девочку на отдельный портрет. Родителям объяснил, что денег за него не возьмет, а вот взгляд ребенка его заинтересовал: такая в нем судьба стоит, такое будущее, что он пройти мимо не смог…
Фотографа больше никто в селе не видел, а Маруся до сих пор с той карточки глазищи таращит, в свою судьбу вглядывается.
С тех пор полвека прошло, и только теперь становилось понятным, что же особенного было в ее судьбе.

ххх
;
Маруся прикрыла глаза и ясно увидела ту картину, которую ей когда-то пытался описать отец, русский солдат Великой Отечественной войны.
Сержант Чаркин получил приказ расстрелять из миномета фашистский дот, откуда уже вторые сутки лился смертоносный огонь, скосивший многих его сослуживцев.
Минометчик Василий был опытный, второй год он не выпускал из рук свое боевое оружие. Миномет был тяжеленный, но надежный, привычный, и солдат чувствовал себя рядом с ним уверенно.
Пошли вдвоем с Петром. Сделали широченный круг, обошли пересохшую речушку и подобрались к немецкому доту с тыла, пригляделись. Вечерело, и огни выстрелов уже не слепили дневными вспышками, а отдавали краснеющим фитильком. Прикинули на глаз расстояние – кажется, можно попасть в точку. И попали – вспыхнул, грохнул впереди, прямо перед ними, разрыв мины. Убедившись, что приказ выполнен, развернулись для отхода – и тут же жгучая пчела - пуля укусила где-то в груди, отдала в левую руку. Теряя сознание, отметил где-то в сознании, что Петр бросился к нему, не оставил умирать одного…
Что-то еще  поразило тогда Василия, что-то тенью мелькнуло в мутнеющем сознании, осенило темнеющую атмосферу: ужас ли смерти то был? Надежда, что спасут? Знак судьбы?
Что это было, он так и не понял, и, пересказывая однажды этот эпизод дочери, опять задумался: что это было?
Лишь теперь, через десятки лет, Маруся  каким-то третьим зрением, данным ей в этот миг Создателем, разглядела глаза немецкого солдата, стрелявшего в ее отца.
Это были глаза Элоизы: темно-карие, дерзкие, открытые.
Эти глаза унаследовал от Элоизы ее прапраправнук Манфред, высокий худощавый блондин с карими глазами, один из лучших снайперов немецкой армии. Это он стрелял в отца Маруси, имевшей душу его прабабки Элоизы. Стрелял Манфред уверенно, но в последний миг рука его неожиданно дрогнула, сорвалась, и русский солдат был не убит, а только ранен.
Душа Маруси, душа Элоизы  через праправнука Манфреда спасла жизнь отца Маруси.
Так замкнулась связь времен.
И только теперь Маруся поняла, что такое ВОЙНА.
ВОЙНА – это такое ужасное побоище, в котором друг друга убивают люди, родственные по душе.
ВОЙНА – это страшное испытание для человеческого рода, в котором торжествует Смерть, радуясь месиву трупов.
И только Создатель видит, что души людей, покидающие мертвые тела, устремляющиеся ввысь, к Горнему, иногда узнают друг друга, радуются встрече, не понимая, как и почему все это произошло.
Но Создатель знает: только люди, только они сами делают свой выбор.
Каждое утро, проснувшись, люди решают, как прожить этот день, с кем воевать, с кем дружить, что говорить, что делать, кого спасать, кого убивать. И от их выбора происходит МИР или ВОЙНА.

Наш мир создан любовью. И когда наша любовь иссякнет, наступит конец света.
Иного не дано.