Амулет

         Старший наряда команды трофейщиков, входящей в состав дивизии СС «Хоенштауфен», фельдфебель Ганс Рифтенгофт, услышав в кустах подозрительный шорох, отреагировал мгновенно.
     …Надо сказать, что Гансу нелегко давалась служба в элитных войсках. А все потому, что - по меркам третьего рейха - он все же был слегка неполноценен, хоть и истинный ариец по рождению и род его довольно древний. Но так выпало, что предки Рифтенгофты давным-давно отправились служить в Россию, как он знал из семейной истории, еще во времена великого Петра, а вернулись в фатерлянд незадолго до начала этой проклятой войны. А это теперь вызывало подозрительное отношение к выходцам из страны врагов. Русским языком он владел даже лучше, чем родным, это помогало по службе, и он вырос в чине аж до фельдфебеля. А что? Говорят же, что фюрер служил в таком же чине…
     Так вот, услышав шорох, он вскинул свой верный автомат наизготовку и осторожно заглянул в заросли, которые окружали небольшую воронку, очевидно, от авиабомбы. На самом ее дне негромко стонал раненый русский солдат. Даже не солдат, судя по форме и валяющейся рядом фуражке, - офицер. Ганс негромко хмыкнул и оглянулся. Его команда занималась обычной работой - обыскивая убитых и добивая раненых, они стаскивали трупы в кучи. Конечно, все самое ценное уходило на нужды рейха, но и в карманах солдат порой оседало немало. Тут главное, чтобы не донесли.

     Еще раз внимательно осмотревшись, Ганс спрыгнул в воронку. Его сапог ненароком придавил руку лежащего там русского, и тот, застонав громче, открыл глаза. Увидев склонившегося над ним Ганса,  он прохрипел еле слышно:
     - Стреляй, фашист. Стреляй скорее, в плен я не пойду все равно. Никогда казаки Ерофеевы в плену не бывали…
     «Казаки» - это слово сразу же отложилось в  голове Ганса. Он знал, что на этом участке оборону яростно держали поволжские и донские казаки. Оттого и потери у немцев были большие. А самое интересное то, что почти не удалось взять пленных, настолько ожесточенно оборонялись эти дьяволы. Оставшиеся в живых оказывались ранеными так тяжело, что шансов выжить у них просто не оставалось. А тут - целый казачий офицер! Ганс ухмыльнулся. Это была отличная возможность отличиться, притащив к своим живого казачьего капитана, тем более что опасности для немца он не представлял - у казака были перебиты оба предплечья и прострелена нога. Крови он потерял очень много, поэтому даже языком ворочал еле-еле.
     Не обращая больше внимания на бессвязный хрип русского, Ганс нагнулся, ловко расстегнул клапан кармана на его гимнастерке и вытащил оттуда документы. Потом привычные к этой работе руки трофейщика быстро обшарили все карманы. Не найдя ничего представляющего интерес, немец расстегнул ворот офицерской гимнастерки. И вот тут…

     Вот тут в глаза ошеломленного Ганса будто ударило лучиком света. На простом засаленном шнурке на груди офицера висел золотой массивный медальон странной треугольной формы. Даже на первый взгляд он выглядел старинным и весьма тяжелым. Протянув руку, немец сгреб его в горсть и, с силой потянув шнурок, попытался оборвать его. Не тут-то было! Шнурок не поддался, а казак вдруг тихо, но отчетливо проговорил:
     - Не тронь, собака. Это святой амулет! Это оберег нашего рода. Еще прапрадед получил его от самого Николая Угодника. Он всегда в нашей семье. Все войны прошел. А чужому, кому не с добром отдадут его, он гибель скорую сулит. Не смей.
Раненый снова притих, выбившись из сил.
     Ганс, не обращая внимания на его слова, продолжал рвать непослушный шнурок, до такой степени крепкий, что из шеи лежащего сочилась кровь. Вытащив из ножен клинок, немец все-таки перерезал шнурок, снова удивившись его необычайной крепости. Медальон с обрывками шнурка остался в руке немца.  Гансу показалось, что он ощутил мертвящий холод, исходящий от этого кусочка золота, покрытого причудливой славянской вязью. Но рассмотреть диковинную вещицу ему не дали.

     - Никак золотишко нашел? - услыхал он знакомый противный голос рядового Шнитке.
     Этот невзрачный с виду солдатик был, по слухам, глазами и ушами полевой жандармерии в их взводе. Ганс не знал, так ли это на самом деле, но вел себя этот червяк, как он называл Шнитке за глаза, вызывающе.
     - Да какое там золотишко, медальончик солдатский, - крепко сжав добычу в кулаке, ответил он.
     - Дай-ка посмотреть, - требовательно протянул руку Шнитке. - Что там за медальон такой, из-за которого полудохлый вражеский офицер лается?
     Ерофеев в этот момент пришел в себя.
     - Оставь, дурак. Оставь амулет, смерть это твоя неминучая. Пока в нашу семью он не вернется, всех убивать будет, раз ты его без моего на то благословения получил. Всех, в чьи руки попадет. Пойми ты это,  немчура проклятая.
    Казак вдруг начал делать какие-то странные движения головой. Он крутил ею из стороны в сторону, как будто пытаясь что-то вытолкнуть из-под нее. Оба немца с удивлением смотрели на эти телодвижения, как вдруг из-под затылка казака, выкатилась небольшая ручная граната, чека на которой держалась только за счет того, что была прижата к земле. Оторопев на долю секунды, Ганс каким-то чудом успел одним прыжком выскочить из воронки и, уже в полете распластавшись, ничком упал на землю. Прогремел взрыв.

     Когда рассеялся гул в ушах, немец осторожно приподнял голову. Возле самой воронки, посеченный осколками, лежал Шнитке, ну а внутрь нее Ганс предпочел не заглядывать, потому что со всех сторон к месту взрыва уже бежали солдаты. Слегка контуженный, Ганс еле смог объяснить причину произошедшего. По его словам, к воронке первым подошел Шнитке, и в ту же минуту раздался взрыв.
     Трофейные офицерскую книжку и зажигалку Ганс незаметно выбросил по дороге в часть. Уже в казарме, в которую был превращен местный сельский клуб, он, улучив свободную минутку, тщательно рассмотрел добычу. Медальон действительно оказался увесистым. Такое впечатление, что это был необработанный цельный кусок золота, но отчего-то имеющий такую причудливую форму, вплоть до ушка, в которое продевался шнурок. А самое удивительное, что шнурок снова оказался целым! Это поразило немца больше всего. Он даже слегка испугался, все-таки Ганс не был простым крестьянским парнем, там, в России, он почти окончил институт, недоучился всего год по причине возвращения большинства поволжских немцев на историческую родину. Такое мистическое превращение разрезанного шнурка очень ему не понравилось.
    
     Немец вновь спрятал добычу в карман и задумался. К нему подошел единственный человек в их команде, которому Ганс доверял, рядовой Курт Бауер, тоже из семьи немцев,  вернувшихся в Германию с Украины.
     - Что грустный такой, контузило? Говорят, ты сегодня чуть не погиб, правда?
     Ганс кивнул головой и вдруг, сам не понимая зачем, рассказал все Курту. Тот слушал с изумлением, а потом спросил:
     - Но убило ведь не тебя, а этого мерзкого Шнитке. И потом,  неужели ты веришь в эти сказки, Ганс?
     - Да не знаю я, во что верить! А Шнитке забрать его у меня хотел. В России я много таких чудных историй наслушался. Наверное, надо продать этот медальон, от греха подальше, все-таки чистое золото.
     - Правильно мыслишь, - одобрительно хлопнул его по плечу Курт. - Я даже знаю кому! Есть в штабе дивизии один писаришка зажиточный. Ему многие золотишко и серебро продают. Он цену дает неплохую. Пошли.

     А в это время, буквально в сотне километров от них, в глухом лесу, небольшой партизанский отряд, вернувшись из очередной вылазки, в полном составе сидел у костра и слушал невысокого, выглядевшего усталым, парнишку.
     - Ну, пацан, и как ты к нам попал-то? Куда шел и зачем? - спрашивал у него комиссар отряда.
     - Отец у меня тут недалеко воюет, к нему хотел добраться. Думал, через линию фронта легко перейти получится. Мамка с младшими братьями дома осталась, а я вот не усидел. Хочу тоже фрицев бить, с батькой вместе.
     - Казак он у тебя, говоришь?
     - Да, его казачья дивизия тут воюет, я от соседа узнал. Того ранили здесь неподалеку, и он домой сумел добраться. Лечится там пока, прячется от немцев. Выздоровеет, тоже уйдет.
     - Ну что же, дело доброе. Но ведь мал ты еще воевать.
     - Почему мал-то? Тринадцать лет мне! И на коне, и шашкой, и стрелять умею. Батя всему обучил, - шмыгнув носом, обиженно ответил мальчишка.
     - Дык война - дело такое, - грустно произнес самый старший из них, поросший окладистой седой бородой старик. - Сегодня жив, а завтра… Ох-ох-ох.  Он махнул рукой.
     - Жив мой батяня! Жив! Амулет у него. Обережет он, я знаю!
     - Что еще за амулет-то такой? Что, из-за него в любом бою не убьет, что ли? - с удивлением на конопатом лице спросил совсем еще юный партизан.
     - Почему не убьют? Могут, - ответил мальчишка. - Мы же не бессмертные в роду-то своем.
     - Тогда какой же это оберег, если убьют? - протянул другой мужчина. – И зовут тебя как? Аника-воин?
     - Макаром назвали, в честь деда. Между прочим, кавалер он был Георгиевский! А если убьют, - серьезно ответил мальчишка, - этот амулет все равно в семью нашу вернется. Через огонь и воду пройдет…
     - Это как, Макарка? Что за суеверия? - тут же откликнулся комиссар. - Вот убьют отца, тьфу-тьфу, конечно, и останется он с ним в чистом поле лежать. Ну, может, друзья с шеи снимут да родным передадут. А если немчуре в руки попадет? Вот и поминай тогда как звали…
     - А он на врагов-то и заговорен, - спокойно ответил мальчишка. - Ни одного врага в живых не оставит, если к ним в руки попадет. Хотите, расскажу? - продолжил он. - Легенда эта от отца к сыну в роду у нас передается.
Партизаны плотнее придвинулись к мальчишке, и тот начал свой рассказ.

     - Было это давным-давно, я и не знаю, был ли тогда еще род казачий на Руси, но врагов у нее всегда было много. Нападали супостаты на Русь со всех сторон, на части рвать пытались. Князья наши землю свою оберегали, как могли. Мужики одной рукой соху держали, а другой саблю острую, чтобы жилье свое и чад оборонять.    
     Род наш с Днепра начинается. И вот появился тогда там один старец. Первый раз люди от него про Христа услышали и лик его на бересте увидели. Кто смеялся над стариком, кто жалел его. Но вот стали люди замечать, что обходит их жилища стороной лихая беда. И урожаи лучше стали, и враги реже набегают. А если и нападут, то такой отпор получают, что не трогают село потом долго. И еще заметили люди: только собирается беда какая, выходит с ними и старец тот, а в руках лик святой держит. Глядишь, и миновало лихо, казалось, неминучее уже.

     Вот какой-то из наших предков, по преданиям так сам Ерофей, и уверовал в рассказы старца, беседы с ним долгие вел, о новом Боге узнавал, интересовался. Ну, да это ладно, долго не буду рассказывать, потом, может. А коротко так дело было. Напали все же ночью враги басурманские на село это. Оборонялись мужики и воины, как могли, семьи свои защищая. А Ерофей семью большую имел, пятеро сыновей у него было, да две дочки. Оставил он сыновей дом оборонять, а сам побег старца защитить, Николаем звали старца-то. И ведь защитил. Вот только самого Ерофея вороги порубали. Когда сыны на помощь подоспели, поздно уже было. Но успел отец сыновьям прошептать завет свой, наказ отцовский: чтобы берегли того старца они пуще глаза своего. На том и помер.

     Старик же все время рядом с ним находился в бою, а ведь не тронула его ни стрела злая, ни булат каленый. А когда похоронили сыновья отца своего с почестями, пришел старец к ним в избу и сказал заветные слова: «Батька ваш не только мне жизнь спас, но и лик заветный от беды уберег! Поэтому семья ваша, по мужской линии, всегда ликом этим святым хранима будет. Не дает он жизни вечной и силы богатырской, но к врагам беспощаден и всегда с вами пребудет, до последнего колена, коль такое случится». С этими словами и протянул он старшему сыну амулет этот невиданный. Письмен таких на Руси и не знали тогда. И крестик, что в верхушке его выделялся, тоже незнаком был людям многим. Потому и смотрел народ на оберег этот с удивлением да опаской. А старец братьям объяснил: «Передавать его из рода в род надо и хранить бережно. А если врагу он вдруг достанется ненароком, то не жить тому на свете белом, а амулет в род все одно вернется. И узнают тогда в роду - погиб тот воин, который у сердца его носил. С честью погиб. Во славу Руси», - тихо закончил мальчик…
   

     Когда стемнело, Курт и Ганс отправились к дому, где квартировал штабной писарь. Шли весело, не опасаясь ничего. В селе этом они почти неделю располагались, спокойно было все, даже собак всех давно постреляли. Выйдя на окраинную улочку, от которой до нужного дома рукой подать, идущий впереди Курт услыхал непонятный шум. А обернувшись, с ужасом увидел, что рвет лежащего на земле Ганса огромная собака, ростом, пожалуй, с теленка. Оторопел фриц, но быстро опомнился, все-таки в боях побывал уже не раз. Успел выхватить пистолет, так же прикарманенный им из трофеев, и пристрелил эту тварь, взявшуюся неведомо откуда. Но поздно. Зверюга напрочь порвала Гансу горло. Он лежал бездыханным, а в крепко стиснутом кулаке зажат был шнурок с этим проклятым медальоном. Хоть и не особо верующим католиком был Курт, но все же перекрестился и с усилием выдернул медальон из кулака своего покойного друга: «Друг-то друг, но что ж добру пропадать…»


     Сообразив, что на звуки выстрелов сейчас прибежит патруль, Курт быстренько скрылся в ближайшем проулке, откуда к дому, в котором квартировал писарь, можно было попасть огородом. Злополучный медальон (его Курт уже и сам побаивался) по-прежнему находился в его руке.
     Договорились о цене на удивление быстро. Писарчук, едва увидев старинный медальон, без разговора выложил за него триста марок.  Курт вернулся в казарму. Теперь, чувствуя себя в безопасности и располагая деньгами, он купил натурального шнапса и спустя полчаса уже пьяно рассказывал окружившим его собутыльникам о страшном русском медальоне. Солдаты смеялись над ним, уверяя, что Ганса загрызла бешеная одичавшая собака, каких было немало в прифронтовой полосе, писарь же просто заплатил ему полцены, воспользовавшись моментом. Немного успокоившись, Курт наконец-то забылся тревожным сном.

     А писарь Рольф, между тем, в радостном возбуждении разглядывал доставшийся ему почти даром медальон. Он немного разбирался в этом деле и понимал, что в его руки попала раритетная вещь, и обдумывал, как бы получше ее пристроить.
     На свою беду в этом домике Рольф квартировал вместе со штабным офицером Гервигом Зонке, исполняя для того обязанности денщика. Наметанный глаз гауптшарфюрера сразу же заметил неловкую попытку Рольфа что-то укрыть от него.
     - Ну, мелкий пакостник, что ты выдурил у несчастных солдат Рейха на этот раз? - судя по голосу, эсэсовец был изрядно пьян.
     - Да так, пустячок, не стоит вашего внимания, герр гауптшарфюрер, - еле слышно ответил Рольф. В душе он с тоской распрощался со столь полюбившейся ему вещицей.
     - Я же говорил, когда мы не на службе, зови меня просто Зонке.
     - Не смею, герр гауптшарфюрер, вы всегда на службе, всегда на посту, - льстиво ответил писарь.
     - Ладно, показывай, что там у тебя, - приказал офицер.
     После недолгого сопротивления Рольфа медальон перекочевал в карман офицерского кителя. Писарь мог лишь утешить себя тем, что на этой сделке он заработал двести марок. Больше из прижимистого Зонке было просто не выдавить.

     Утро в немецкой части началось с нерадостных событий: во сне умер Курт Бауер, а немного погодя при непонятных обстоятельствах застрелился, казалось бы, такой далекий от смерти человек, как штабной писарь.
     Среди тех солдат, которые вчера слышали пьяную истерику Курта о таинственном русском проклятии, поползли слухи. Дошли они и до гауптшарфюрера, который лишь посмеялся над солдатским суеверием. Сам он успел выгодно презентовать эту вещицу оберштурмбанфюреру, своему командиру, за что тот благосклонно пообещал Зонке отпуск на родину. В ответ на эту неслыханную милость, Зонке посчитал своим долгом предупредить командира о распространявшихся среди солдат разговорах. Тот не обратил никакого внимания на солдатскую глупость и, одобрительно похлопав Зонке по плечу, приказал тому провести утренний смотр батальона, а потом зайти к нему за получением отпускного листка. Окрыленный Зонке тут же убежал выполнять приказ.

    Оберштурмбанфюрер остался сидеть за столом, пристально разглядывая находку. Что-то в этом медальоне завораживало, притягивало. Словно туманной дымкой покрывались ясные до этого момента мысли. Назойливая идея стучала прямо в висок: сыграть в «русскую рулетку». И кто знает, чем бы все это закончилось, если бы не ворвавшийся к нему вестовой штаба. Это был пронырливый унтер по кличке Жаба, так назвали его еще со времени формирования их бригады. Тогда, пользуясь неразберихой, создавшейся в части, несмотря на хваленый немецкий «орднунг», этот типок умудрялся, раздобыв где-то огромное ведро, получать паек - картошку и сосиски - сразу на отделение и в укромном месте съедал все сам. А повара потом яростно ругали друг друга, обвиняя в краже продукта кого угодно, только не этого простоватого на вид мужичка. И в штаб он пристроился как-то незаметно, но был всегда при деле и в курсе всего, что происходило в  радиусе десяти километров вокруг.
 
     Вот и сейчас он, не обращая внимания на сердито нахмуренные брови офицера и глядя своими бесцветными глазками куда-то поверх его головы, отрапортовал:
     - А нашего Зонке сейчас змея укусила.
     Обер поперхнулся и, тряхнув головой, отогнал окутавшее его наваждение.
     - Как змея? Какая змея? Тут нет змей, мы же не в Африке!
     - Не знаю я, какая змея. Я-то в них не разбираюсь. Знаю только, что во время смотра герр гауптман присел на холмик, а эта змея его за задницу и цапнула. И уползла, кстати. Но солдаты видели.
     - А Зонке, что с Зонке?
     - А что с ним будет? - выпучил глаза Жаба, отчего еще более стал на нее похож. - Так ведь помер он. Что теперь-то? А вы пистолет зачем достали, почистить? Давайте мне, я быстро, - как ни в чем не бывало продолжал он.
     Герман Шварцкопф, так звали оберста, задумчиво взглянул на лежащий перед ним офицерский «Вальтер» и вдруг с ужасом понял, что он едва не попробовал сыграть в «русскую рулетку» ПИСТОЛЕТОМ! Холодный липкий пот сразу же выступил на его бледном лбу.
     - Иди отсюда! - рявкнул он на Жабу. - Сам почищу. Узнай все-таки, водятся тут змеи или нет. У местных спроси, да хотя бы вон у старосты или у полицаев.
     Герман, будучи неглупым человеком, сумел сопоставить череду нелепых смертей в батальоне, вероятно, связанных с этим проклятым русским медальоном, лежащим у него в ящике стола. Офицер понял, что ему нужно избавиться от этой опасной вещицы. Но как? Просто выбросить? Такая мысль даже не могла прийти в голову добропорядочному немцу. Это же золото!
     Решение пришло неожиданно. Тщательно завернув опасный предмет в бумагу, он отправился в помещение, которое занимала фельдъегерская служба. Там он быстро упаковал все это в небольшую коробочку, в нее добавил еще письмо и пару женских обручальных колечек, которые ему презентовал ныне покойный уже Рольф. Затем своим четким каллиграфическим почерком написал на коробке свой берлинский домашний адрес и с облегчением передал посылочку по назначению. На душе полегчало.

     Выйдя на крыльцо, Шварцкопф с удовольствием потянулся и, подставив лицо уже жарким солнечным лучам, на секунду замер. Именно этой секунды хватило старику Матвеичу, который занял позицию на чердаке собственного дома, находящегося напротив клуба, чтобы поймать на мушку высокий чистый лоб немецкого дворянина. Грохота выстрела старенькой «трехлинейки» оберштумбаннфюрер уже не услышал. Дед же успел положить насмерть еще двоих, набежавших на выстрелы немцев, прежде чем его укрытие было развалено метко закинутой туда гранатой.
     Матвеич мстил немцам за угнанную вчера в Германию пятнадцатилетнюю внучку. Старик просил, чтобы и его тоже взяли в эту группу людей, отправляемых, как им объяснили, на работы в рейх. Но его со смехом вытолкнули, сказав, что старики там не нужны. Вот дед и вспомнил гражданскую и то, что старенький карабин все эти годы пролежал, надежно укрытый под стрехой его хаты.
     К счастью для уже шокированных всем происходящим немецких солдат, вскоре после обеда старенький грузовичок, на котором возили почту и прочую мелочь, дребезжа, покинул пределы части. Медальон отправился в свой путь…

     А в партизанском отряде было решено этой ночью устроить засаду на дороге. Дело привычное, обычно партизаны поджидали одинокого мотоциклиста или повозку, с крупными обозами и колоннами связываться пока не хватало ни сил, ни снаряжения. В этот рейд командир отпустил и Макарку, доказавшего всем, какой он меткий стрелок. Да и вообще мальчишка прижился в отряде. не чурался никакой работы и был полезен везде. Как-то так вышло, что Макар стал всеобщим любимчиком. Не по годам серьезный паренек мог иногда так заразительно пошутить, что смеялись все. Вот и сейчас, по пути к месту засады, Макар с серьезным видом поучал того самого веснушчатого паренька Василия:
     - Если вдруг по дороге пойдет немецкий танк, Вася, не надо его пугаться. Знаешь, что самое главное?
     - Что?
     - Самое главное, надо забить ему в дуло свои мокрые штаны. Чтоб он потом выстрелить из пушки по тебе не смог. Соображаешь?
     - А где ж я успею штаны намочить? - доверчиво спросил у него Вася.
     - Как танк увидишь, так сразу и успеешь, - не менее серьезно ответил ему Макар.
     Бойцы заржали так, что старший группы шепотом обматерил шутника.
     - Хватит ржать! Мы уже подходим к месту. Троим - на ту сторону дороги, укрыться в кустах. Стрелять только после меня. Все ясно?


     В этот раз ждали долго. Ночь уже перевалила за свою вторую половину, а подходящего объекта все не было. Наконец вдали послышался натужный рев мотора. На дорогу выехал маленький грузовичок. Командир группы лихорадочно рассуждал, стоит ли им рисковать, но в это время двигатель автомобиля чихнул и заглох окончательно. Машина остановилась, как нарочно, напротив места засады, сначала из кабины вылез шофер. Откинув крышку капота, он что-то крикнул, и ему на помощь с заводной рукояткой в руке вылез второй немец. Партизаны притихли…
     Немцы недолго переговорили о чем-то между собой. Потом один из них, махнув рукой товарищу, запрыгнул в кузов и, шустро там покопавшись, вернулся обратно, держа в руке небольшую коробочку. Видимо, они решили, что посылка, отправленная погибшим Германом, вполне может принадлежать теперь им.
     Партизанский командир не успел ничего понять,  как в Макара вдруг будто вселился бес. Паренек, лихорадочно сверкая глазами, молча зажав в окаменевших руках винтовку, бросился вперед. Уже на бегу Макар выстрелил раз, потом другой. Немцы послушно, как мишени в тире, попадали на землю. Когда партизаны подошли к грузовику, Макарка, сидя на земле, торопливо разрывал выхваченную им из руки убитого немецкого связиста коробочку. Наконец, на глазах удивленных товарищей паренек вытащил из картонки сверкающий даже в темноте медальон. Прижав его к груди, мальчишка зарыдал в голос.
     - Батя! Батяня, ну как же ты так…
     Партизаны молча стояли вокруг, никто из них не проронил ни слова, да слова, наверное, были не нужны.

     В июне 1945-го года сын кавалерийского полка Макар Ерофеев вернулся в родную станицу кавалером ордена Боевого Красного Знамени и медалей «За отвагу» и «За взятие Берлина».
Медальон привычно согревал его грудь…