Кое-что о тюремно-лагерном

   
   Вернёмся в тюрьму. В начале, по неопытности, всех обо всём расспрашиваешь. Уже через месяц сам замечаешь, что знаешь больше, чем можно предположить. По любым шорохам узнаёшь «внеплановые ситуации». Оказывается, вся тюрьма, да что там отдельная тюрьма – все заключенные страны, составляют единый организм. На востоке огромной державы сразу становится известно, что новенького на западе, на севере, что - на юге. Самые упёртые считают радио (а ныне и – телевидение) наиболее мобильным средством распространения информации. Как раз наоборот: если хочешь запутаться в информации, слушай радио, читай газеты, смотри своё телевидение.
 
   В действительности: ещё законодатель и не приступил обдумывать ка-кую-либо проблему, в тюрьмах знают, как она будет разрешена! Для этого много ума не надо, достаточно «прикинуть хвост к носу». Поэтому мы знаем, кого где арестовали, кто двигается по этапу к нам. И кого ещё ждать. А кто и мимо нас проедет. Человека ещё не посадили, а мы ему уже готовим место на нарах. А тем более известно, что творится в самой тюрьме. Что тот или иной звук обозначает: библиотекарь раздаёт ли книги, или – Сам начальник совершает обход. Эти звуки – раздают обед. Уже камере Три 22.
  /Первая цифра всегда обозначает этаж, остальное – номер камеры на этом этаже. Это надо знать, когда пускаешь «коня». Конь – письмецо или посылочка из одной камеры в другую, которые «гуляют» по внешней стене тюрьмы от окна к окну. Если ты сидишь на третьем этаже, а конь предназначен в камеру, к примеру, четыре одиннадцать, то терпеливо ждёшь, пока сверху не замаячит перед твоей форточкой ниточка. Привязывай и отправляй с криком 4-11, наверх./
    Опять «кирзовая» каша и по пол селёдины. («Я люблю с головой, а дают, непременно, хвост!», раздаются характерные возмущения).

   При входе в камеру любого начальничка необходимо встать и отчитаться, кто ты, и что на себе носишь по приговору. То есть: заключённый такой-то, статья, срок. Если ты не один в камере, то отчитываешься: В камере столько-то человек, сейчас находится столько-то, отсутствует один – вызван на свидание с матерью. Дежурный по камере такой-то. Откуда известно, что отсутствующий находится на свидании, никто не спрашивает. Хотя Сам начальник впервые это слышит от того, кто этого не должен и знать. Самого начальника зовут Хозяин. Везде. И на зоне, и в любой тюрьме, и в Кремле. И совпадения в поведении удивительные.

   В конце 56 года в Коровниках Хозяин (Баранов?) входил в камеру и, облокотясь на дверной косяк, спрашивал, есть ли кто, кто сразился бы с ним в теннис. (Имелся в виду настольный, «пинг-понг»). В случае выигрыша будет выписано месячное усиленное питание и разрешена внеочередная свиданка. При мне желающих не находилось, но слухи, что проигравших он бьёт, и они возвращаются в камеру через «лепилу» (так по фене называют врача) без зубов, или с подбитым глазом, ходили.

   Прошло много лет, и в Кремле Хозяином стал «Царь Борис» – Ельцин. Всем хорош, но косточка в нём была всё-таки большевистская. Из «партийных» пройдоха перескочил на встречный поезд. А заквасочка-то от «Хозяина». В Правительстве Державы появились люди, которые понравились ему на теннисном корте, Он был большим любителем тенниса. А иных «из больших начальников» в своих регионах он «шутя» бил по голове деревянными ложками, извлекая из этих голов нужный бум-бум. Были ли все эти Хозяева и Начальнички действительно Владыками в своих вотчинах? Сомневаюсь. То, что они держали «бразды правления», это факт. Но вот куда правили они – им самим было неведомо и безразлично. Так как их транспортные машины шли по накатанным и глубоким колеям, свернуть с которых было им не в мочь.
 
Стоит ли здесь рассуждать о Хозяине Сталине, а именно так его за глаза и в глаза называло всё «ближнее окружение», не знаю. Кому-то может показаться, что это Он был полновластным Хозяином в стране. Если бы было так, то не было бы многомиллионного стона и проклятий из-за колючей проволоки его режима. Не позволил бы! Стон и проклятия - не репрессии, разумеется. Сталинские эмиссары «на местах» дрожали от страха в одночасье потерять всё своё «благополучие». Они вынюхивали, откуда и куда дует очередной ветер перемен, и, не считаясь с людскими потерями, проявляли чудеса продвижения по курсу, проложенному очередным Съездом Партии. («В свете истин», высказанных в программной очередной речи Генерального Секретаря. В свете, без которого все были слепы.) А если взглянуть на самый верх, то можно сказать кратко и больше не исследовать этот вопрос: бал там правил Сатана. Самый настоящий духовный владыка несчастной Земли, одной шестой которой была наша Россия. Ленины-Сталины были мелкими спесивыми пешками. Солженицын, сравнивая историю репрессий в СССР и в Китае , замечает: «даже сам Сталин начинает казаться лишь слепой и поверхностной исторической силой». Верно. Только слова «начинает казаться» надо заменить твёрдым словом «был». /см. Александр Солженицын.  «Архипелаг ГУЛАГ». М.,1990, Центр, Новый Мир. В 6 книгах. 1-1, стр. 74. В дальнейшем я буду цитировать  только по этому изданию./
 
    Но я рассказываю свою историю о тюремных приёмах унижения, подавления чувства собственного достоинства у попавших в душегубки правоохранительных органов.
 
   Всякое вынужденное перемещение из тюрьмы связано с «Воронками». Меня ещё возили на таких машинах, на которых бессовестно было написано «МЯСО». «ХЛЕБ» – слишком символично было бы в то предгрозовое время. Сейчас воронки более усовершен -ствованны. Из них заключенный не увидит и лоскутиков пути, по которому везут арестантов. В моё время вход (и выход) в машину был сзади. Сначала заталкивали, сколько войдёт, плюс ещё несколько человек, в задний (передний по ходу) отдел, отгороженный решёткой (на дверях – висячий «амбарный» замок). Затем по человеку, а то и по два, - в боковые железные будки - «скворечники». У Марченко в главе «Этапы»/стр. 20/: «Когда я поднимался по ступенькам, зэки уже кричали из машины, что больше некуда. Но конвоир заорал на них, и меня втолкнули внутрь, прямо на людей. Потом ещё нескольких.

    Так как эти скворечники были изначально рассчитаны на провоз изолировано одного арестанта (и очень напоминали миниатюрные домики туалетов, что – «удобства во дворе»), то второй человек был здесь не только лишний, но и очень тяжёлый, когда впрессовывался к тебе на колени. Возмущение и возражения подавлялись молча руками и ногами конвоиров. На скворечники тоже навешивались амбарные замки. Затем двое вооружённых солдат забирались на боковые сидения, устроенные для них, у самых внешних дверей. Эти наружные двери запирались старшим конвойным снаружи. И тоже на висячий замок (случись что в дороге, не выкарабкаться!). Место старшего конвоира было в кабине, справа от шофёра. И – поехали!

    Теперь самое главное как поведут себя сопровождающие нас солдаты. Дело в том, что на входных дверях окошко было за занавесочкой. Приоткроют ли эту занавесочку солдаты, чтобы самим знать, где едем? Если да, то вся машина жадными глазами впивалась в полосочку приоткрывшейся «воли». Кто-то считал повороты и рассчитывал время, комментировал: где едем, и куда, вероятней всего, везут. Даже, если охранники были лютыми, занавесочка всё равно иногда чуть просвечивает, колышется, вбрызгивает в жадные глаза транспортируемых бриллиантовые сколы улиц, домов, деревьев, прохожих – «воли», как уже сказано. В скворечниках на уровне глаз тоже были дырочки. Через эти дырочки умудрялись попеременно смотреть оба втиснутые узника. Из скворечников (на зависть другим) видимость (из-за близости к дверям и боковому расположению) была намного лучше, чем из заднего (общего) помещения.     /Никогда не забуду, как заиграли все мускулы лица моего соседа по черному воронку: «Баба!» – выдохнул он. Через приоткрывшуюся занавесочку он увидел на улице женщину. Обыкновенную женщину. Но дело в том, что он ехал «за довеском» срока за внутритюремную историю, за убийство в камере, где он просидел больше десяти лет и, естественно, столько же не видел  женщин. Много ли прозорливости надо, чтобы заглянуть в его ближайшие ночные кошмары?/Во время выгрузки зэка зажигалась маленькая лампочка под потолком. Остальное время все находились в темноте. Отопления в машине «Мясо» не было предусмотрено, и зимой люди примерзали к железным (другие не конструировались) сидениям. Скорее поэтому, а не по внешнему цвету, который мог быть самым различным, воронки назывались чёрными воронками. Да и  попавшему в такой воронок судьба сулила только чёрную полосу жизни. И «душегубками» они назывались не случайно. Нет, не за кошмар прессовки людей: в СССР впервые (в конце 20-х годов) такие машины были применены для удушения, умерщвления (!), заключенных (вопреки расхожему мнению о первенстве фашистской Германии). В машины подавался выхлопной газ, и всё, что оставалось сделать, это сбросить  розовенькие трупы в «братские» могилы  (обозначенные на местных картах, по инструкции КГБ, «скотомогильниками»). Давно было замечено, что транспортировать к месту захоронения, практичней и менее хлопотно ещё живых людей. Кабы они сами и вытряхивались! Впрочем, большевиками практиковался саморастрел, самозакапывание, рытьё могилы для самого себя. Признаемся, что во всём этом они не были оригинальны. Подлость издавна шла по этому пути. Но поражают масштабы!

    Солженицын (в конце 12 главы части третьей «Архипелага ГУЛАГ») рассказывает, как велись казни на Адаке (лагпункт на Печёре). Людей закапывали в больших ямах живыми. «Не из зверства, нет. А выяснено, что обращаться с живыми – перетаскивать, поднимать – гораздо легче, чем с мёртвыми»).
 
    И в «вагонзаках», почему-то называемых до сих пор «столыпинскими»  та же практика впрессовывать людей в маленькие пространства. /Мы теперь путешествуем по железной дороге./ Столыпинские вагоны для перевозки заключенных были совсем иными (См. отдельный рассказ). Рядом мог быть прицеплен пустой такой же вагон, но никогда не нисходили строители коммунизма до принципа «каждому по потребности». «От каждого по способности» главенствовало. А кто на что способен, проверялось силой на практике. И это далеко не только в ГУЛАГе, на всём народе производился преступный эксперимент.

   Отправляя в дорогу, Хозяин с утра, снимая со своего довольствия, выдавал тебе на предстоящие сутки селёдину, на листочке бумаги кучку сахарного песка и полбуханки хлеба. О тебе положено было заботиться. Это был повсеместный стандарт. В дороге хотелось пить. Но допроситься у конвоя воды было большой проблемой. Сейчас, вероятно, всё решают деньги, в середине ХХ века тоже могли бы решить проблему очень большие деньги, но их ни у кого из нас не было. И в туалет не допросишься. Не будем забывать, что не на курорте мы были. Нас перевоспитывали, чтобы на всю оставшуюся жизнь запомнили: сюда возвращаться – гиблое дело. Правда, «на воле» люди, родившиеся в неволе и проведшие всю жизнь «у хозяина», не могли адаптироваться к жестоким порядкам бездушного общества, где всем было наплевать на проблемы бывшего арестанта. Многие из таких уже через несколько дней после освобождения, можно сказать – добровольно, возвращались на родные нары. А мне пришлось быть очевидцем двух случаев, когда заключённые не смогли вдохнуть «воздух свободы». Один покончил с собой за неделю до окончания срока, другой умер (от разрыва сердца) сделав всего лишь шаг за проходную лагеря. Тиша, Олег Аркадьевич Чистяков (мой «однозэкашник»), написал такой рефрен к своей песне: «Я на каторге родился, я на каторге и сдохну!»  Интересное рассказал А. И. Осипов на лекции студентам Духовной академии: после продолжительного пребывания в клетке, в неволе, выпустили на свободу зайца. Через открытые дверцы он выскочил, сделал несколько скачков и … умер «от разрыва сердца». Не вместило сознание зайца такой воли.

    Дорога сопряжена с унижениями и оскорблениями. Уже с четырёх утра, задолго до общего подъёма (который в тюрьмах в шесть утра), тебя кантуют из одного помещения в другое. Причём обыски и прессовка – обязательны. Где-то там уже стоит и ждёт этап вагонзак, который надо будет «укомплектовать» и вовремя прицепить к соответствующему пассажирскому поезду. Но это не значит, что как только заключенных всех загрузят, то и – поехали. Совсем наоборот: ждут несчастные, иной раз, по полдня. В туалет не выводят: «После того, как проедем санитарную зону».
- А долго ещё стоять будем, начальник?
- Разговорчики! С конвоем говорить не положено!
- Но я сейчас обделаюсь!
- Никто не запрещает.
Другие просят воды. «Начальник, после селёдки пить хочется!»
- А после водочки – рассольчика? Плеснуть что ли? Только, не пойму, чего?

На фотографии сидельцы политлагеря В. Смагин (финн), И. Пашков, М Красильников. На седьмом л/п. 1957 г. У Красильникова в нагрудном кармане - ложка. Это было характерно.