Чужая история

«Быть или не быть? Гамлету было проще, чем мне. И не так больно. Если бы Шекспир писал обо мне, он бы ревел, как девчонка-Джульетта. Но такие истории не пишут, их даже не рассказывают. О таких историях молчат. Молчат и читают Шекспира, чтобы ужасаться выдуманным жизням и не замечать близкую-далекую реальность»

Как страшно было читать эти строки. Я еще не до конца понимала, о чем хочет поведать мне Катя, но догадывалась, что рассказывать буду за нее я. Катин выбор на меня пал по одной лишь причине – ей понравилось, как я пишу. Ни мое имя, ни возраст, ни где я живу, чем и как – ничто более не имело значения. Мне кажется, Катя всех людей оценивала примерно по таким же параметрам: есть от человека польза или нет. И винить ее не приходится, зная, почему она такая. Я знаю почему, но Кате этого не достаточно – она хотела, чтобы знали все.

Кате было 35. Она состоялась успешной бизнес-леди, ездила на Мерсе, не выпускала из рук Айфон и постоянно смотрела на часы, хотя, думаю, на самом деле никуда не спешила. У нас было три встречи, все три в разных местах города – кафе, ресторан и парк. Потому что Катя очень занята, а я – нет. По крайней мере, она в этом не сомневалась. Катя все три раза опоздала, ни разу не извинилась и, говоря со мной, смотрела сквозь меня… на стену, в окно, куда угодно, только не в глаза. При первой встрече я только записывала, не позволяя себе удивляться, ужасаться и переспрашивать. Вторая встреча была сложнее – Катя рассказывала слишком подробно о том, что делал с ней… отец. Я не могла удержать слез. А ей это не понравилось. Она с чего-то решила, что писатель должен быть бесчувственен и невозмутим. Катя так и сказала: «Мне не нужны ваши эмоции, мне нужен только текст». Во время третьей, последней, встречи, я задала вопрос: «Зачем всё это?». Рассказать миру свою историю? Ладно. Но это не мотив, зачем на самом деле? Катя не ответила и продолжила говорить, пока не дошла до финала, встала и направилась к выходу из парка. Я осталась на лавочке, дописывая последние услышанные слова. Когда закончила – Кати уже не было видно. На следующее утро я прочла в новостях, что она покончила с собой.

Я ее совсем не знала. Знала Катину историю, но ни Катю. Однако было больно, я плакала, не сдерживаясь, потому что никто не мог упрекнуть меня в этом. Я пришла на ее похорон и безмерно удивилась, увидев одного лишь человека… отца. Того самого отца, который мучил, уничтожал и топтал ее тело и сердце. Старик, осунувшийся, посидевший, совсем не страшный. Я не могла поверить, что всё то - о нем. Он рыдал над закрытым гробом дочери. Так искренне, что вся моя злоба в миг растворилась и превратилась в жалость. Старику стало плохо и мне пришлось проводить его до машины. Его сухие холодные руки вцепились в мой локоть, он остановился, посмотрел на меня заплаканными бесцветными глазами и прошептал: «А я ее так любил». И вдруг стал смеяться, а потом опять плакать. Я застыла в ступоре, наблюдала, как водитель пытался усадить старика в длинный черный автомобиль, а он всё смеялся и плакал. Нет, он мог. Всё, что хранил мой блокнот в память о Кате, этот человек мог. Когда автомобиль тронулся, я побежала за ним, пыталась догнать, кричала старику, что всё знаю и обо всем напишу, заявлю в полицию, сниму фильм, всему миру расскажу, что он – чудовище!

Быть или не быть? Писать или забыть навсегда? Забыть хотелось, но я не могла предать Катю. Открыла блокнот с записями наших трех встреч и начала… Писала без эмоций, сухо, просто текст – как и просила Катя. Закончила через два дня. Опустошенная, измученная. Я правила рассказ и готовилась выкладывать его в Интернет, как вдруг в мою дверь постучали. Почтальон. Заказное письмо.

«Вы спросили: «Зачем?». Не для мира. Мне плевать на мир и других людей. Они никогда ничего обо мне не знали и никогда не узнают. Мне хотелось рассказать свою историю одному-единственному человеку. И я рассказала. Вам. Напишите и сожгите. Спасибо. К.»