Шестидесятый ноябрь

 Шестидесятый ноябрь
Она проснулась рано утром, когда тени ночи еще бродили в густом прохладном тумане. В комнате было темно, и потому квадрат незашторенного окна казался непростительно ярким. Женщина лежала укутавшись в старое стеганное одеяло и прислушивалась то к тиканью часов, то к собственному дыханию. Глаза прищурившись разглядывали смутный пейзаж за стеклом. Черная ветка яблони разрезала его по косой. Единственный листок, грязным лоскутком повис на самом ее кончике, и застыл, не потревоженный даже легким вздохом ветра. Женщина зажмурилась. Она множество раз провожала осень, сжилась с ней, изучила цвет, запах, привычки. Шестидесятый ноябрь! Стоит ли выходить во двор, что бы почувствовать его? Достаточно закрыть глаза...
 Она напрягла сдающую в последнее время память, пытаясь вспомнить этот же день в прошлом году. Нет, кажется тогда моросил дождь, и с яблоневой ветки срывались крупные мутные капли. А может быть это было раньше?
 Женщина открыла глаза и недовольно заворочалась. Подниматься не хотелось. Да и куда спешить? В отличие от остальных жителей деревеньки она не держала вечно голодной скотины. Всей-то живности - четыре курицы, петух и старый кот. Подождут уж как-то с завтраком, раз у хозяйки День рождения.
  Женщина осторожно потянулась. Не так, как бывало в молодости — в струнку, а совсем чуть-чуть, угадывая каждый хрустнувший сустав.
   - Пора вставать, - негромко приказала она себе, и решительно отбросила одеяло.
Ступни коснулись стертого ворса некогда пестрого ковра. Под пяткой что-то предательски хрустнуло.
   - Ну вот, - нахмурилась женщина, - Уже и за порядком не слежу. Эх, старость не радость...
 Она покачала головой, и тут же спохватилась:
   - Да, какая же старость! Шестьдесят. Одиночество — вот отчего лень, вот отчего хоть волком вой.
Невольно взор метнулся к фотографии, вот уже много лет не меняющей своего расположения. С выцветшего глянца, сжатого деревянными оковами рамки на нее смотрел мужчина. Недовольно, даже как-то подозрительно. Густые черные брови, сросшиеся на переносице, придавали лицу весьма мрачное выражение.
   - Эх, Паша, Паша, - вздохнула женщина, - И с тобой не сладко было, и без тебя тошно.
Ей стало грустно. Мучительно захотелось пожалеть себя, может даже всплакнуть. Муж Павел умер пятнадцать лет назад, как-то внезапно, от инфаркта. Учитывая его вроде бы крепкое здоровье и могучее телосложение — это действительно было полной неожиданностью. Впрочем, он всегда отличался непредсказуемостью. Бывало сорвется, побросает в видавший виды рюкзак вещи и провизию и уйдет в лес. Жди его. Неделю не появится. А что он там в чащобе делает, кто знает? Странный был — не понять, сколько не живи, бок о бок.
 Женщина вздохнула.
  «Ты уж не суди Люба», - вспомнились слова Павла, и его голос, как живой задребезжал в ушах. - «Такой уж я, не переделаешь».
 А она и не пыталась. Жили и жили. Хозяйство вели. Павел как-то умел вертеться, и держал семью на плаву. Все бы ничего, вот только детей у них не было, и грызла душу Любы непонятная тоска. Густая, как сосновая смола. Непрошеной гостьей прокралась она в душу женщины, заглушив звонкие нотки в голосе, изморозью прошлась по сердцу, и вечной скорбью поселилась в глазах. Временами Любу посещала смутная догадка — может, не будь тоски этой и не бегал бы Павел в леса, не хмурил бы мохнатые брови, и не сидел бы часами на крыльце, попыхивая самокруткой?
 Женщина поежилась. Что за мысли в День рождения!
  - Нашла о чем думать, - буркнула она, и решительно поднялась. - Всё! - голос прозвучал неожиданно громко, нарушив покой сонной комнатки. - За дело.
Люба вспомнила о голодной птице во дворе, о коте, который уже наверняка трется у двери, и даже обрадовалась. Привычные дела сегодня - спасение от нахлынувшего прошлого. Засуетилась. Наспех привела себя в порядок, мимоходом глянув в пыльное зеркало, и натянув поверх платья цигейковую жилетку устремилась во двор.
                *************************
    Осень пахла сыростью с едва уловимой примесью тления. Еще откуда-то тянуло едким дымком, а со стороны леса ласковой волной докатывался до деревни целительный запах хвои. Люба стояла на крыльце и прислушивалась. Она всегда любила слушать, различать звуки, узнавать их и откладывать в памяти. В соседнем дворе заливисто залаял пес. Люба вспомнила неугомонного, вечно убегающего от хозяев и неизменно возвращающегося в репьях и занозах Шарика. Улыбнулась. Где-то вскрикнул петух, замычала корова, скрипнула дужка ведра у бредущей к колодцу селянки. Деревня жила своей привычной, размеренной жизнью.
  Люба пошла по небольшому ухоженному дворику, размышляя о предстоящих дневных заботах.
 Она не заметила, как мимо дома, по влажной от оседающего тумана дороге прошел мужчина. Собственно, ничего примечательного в этом не было, если не брать во внимание, что мужчина был приезжим. Он приостановился у Любиного забора, заглянул во двор, нерешительно потоптался и пошел дальше, чуть покачивая небольшим кожаным чемоданчиком. Туман быстро поглотил его высокую, худую фигуру.
 А Люба за какой-то час справилась с нехитрыми делами, и остановилась, опершись на кирпичную стену дома. Задумчиво глянула на дорогу. Бор склонивший свои пышные вечнозеленые кроны над тихой гладью реки, тянул к себе. Над водой неторопливо плыли, похожие на призраков обрывки тумана, а в низком пенно-облачном небе кое-где пробивались слабые солнечные лучи. Люба прищурившись смотрела вдаль. Она знала, что должна была сделать. Ритуал, повторяющийся много лет в День рождения, не стал рутиной, чем-то малозначимым и механическим. Скорее она позволяла себе лишь раз в год отдать дань воспоминаниям.
 Оторвавшись от стены, женщина медленно побрела через двор, и отворив калитку вышла на залитую сероватым светом дорогу. Путь предстоял не долгий. Туда, где на опушке леса среди пожухлых трав пробивался родник, вода которого считалась целебной. Местные в легенду не особо верили, а вот приезжие, в основном туристы, привлеченные великолепием окрестностей, спешили к хрустальному «глазку» с бутылками, флягами и котелками.
 Но Люба не рассчитывала встретить чужих - ноябрь не время для наплыва путешествующих. И потому была неприятно удивлена, заметив, что у корявой ивы куполом прикрывающей источник кто-то стоит. Женщина прищурилась.
 «Кто бы это мог быть»? - с любопытством подумала она.
Высокий мужчина в черном плаще. На старой скамейке примостился его чемодан. Явно не местный! И точно не турист.
  Живой интерес, пересилил неприятные чувства и женщина прибавила шагу. Теперь она могла лучше разглядеть странного путешественника. Седые кудри, вероятно бывшие когда-то шикарной шевелюрой падали на широкий лоб. Обычное лицо, на котором морщины старости еще не совсем скрыли моложавый задор.
 Люба остановилась, вернее замерла на месте с сильно бьющимся сердцем. Этого не могло быть! Черты странного человека были знакомы. Вот этот изгиб бровей, широкие скулы, чуть склоненная на бок голова, да и вся фигура...
  «Он и тогда был таким худым»... - пробормотала женщина машинально, еще не смея признаться что узнала приезжего.
 Она стояла всего в нескольких шагах от него, растерянная и оглушенная неожиданной встречей. Мужчина, до того задумчиво глядевший на прозрачную воду, поднял глаза. Мимолетное безразличие сменилось волной замешательства.
   Он смешно и часто заморгал, и сделал неуверенный шаг навстречу.
  - Лю-ба? - проговорил заикаясь, и выдохнул: - Ты?
Молчание в ответ было расценено, как недоумение. Его не узнали!
  - Простите, - курчавая голова понуро поникла. - Возможно, Вы не помните...
Он и представить не мог, какой ураган бушует в ее душе.
   - Вадим, - наконец выдавила она, и добавила уже увереннее: - Я помню.
Две пары голубых глаз встретились, словно ища подтверждения: « Ты действительно помнишь»?
  Люба первой пришла в себя, и медленно пошла навстречу Вадиму. Остановилась рядом, разглядывая пожухлый листок, приклеившийся к скамейке.
  - Я приехал сегодня утром, - услышала она его взволнованный голос. - Подходил к твоему дому, но не решился постучать. Вот отправился сюда.
И помолчав совсем тихо добавил:
  - На наше место.
Люба улыбнулась, и решилась поднять глаза.
   - Наше место, - повторила она, и задумчиво нахмурилась: - Как давно это было.
   - Для меня это было всегда, - неожиданно решительно заговорил он, для чего-то схватившись за ручку чемодана. - Это место, ты... Я жил далеко, но всегда помнил об этом роднике, скамейке, лесе. О твоем голосе и улыбке.
Женщина скептически поджала губы. А он не замечал, зарядившись вдруг разговорчивостью, желанием выплеснуть все, что накопилось в душе.
   - Я приехал, собственно, ни на что не рассчитывая. Просто хотелось вернуться, вдохнуть этого воздуха, прикоснуться к прошлому, увидеть тебя, хоть издали. Если бы ты не появилась, я не рискнул бы зайти. Если помнишь, я всегда не мог ни на что решиться.
Он оторвался от чемодана, и досадливо ударил кулаком об кулак. Люба молчала. Странно, но многие годы мечтая, и тайно надеясь на встречу, она рисовал ее совсем не такой. Она была смелой в мечтах.
Женщина стряхнула влажные листья и села на скамейку. Ее мысли блуждали далеко. Преодолев барьер в сорок лет, она вернулась в осень своего двадцатилетия. Там все было таким же. Разве что деревья пониже, ручей пошире, а она гораздо моложе. Гибкая как лоза, невысокая светловолосая девушка с веселыми голубыми глазами. При всей жизнерадостности характера, временами она впадала в задумчивость и желала уединения. Приходила к роднику, чтобы под звон хрустальных струй поразмышлять, помечтать о жизни. В один из таких дней встретила его. Двадцатилетнего, вечно лохматого мальчишку, приехавшего в их края, с такими же юными романтиками-туристами. Он присел у родника старательно наполняя потертые фляги водой. Заметив девушку улыбнулся, широко и искренне. Скупое осеннее солнце заиграло искрами в голубых глазах.
   - Привет, - бросил он задорно, и словил ее ответную, немного смущенную улыбку.
Так сложилось, что запланированную неделю отдыха он провел не среди друзей и палаток, а с ней, на этой самой опушке, сидя рядышком на скамейке у ручья.
Они говорили обо всем, ощущая необыкновенную легкость, и радость от присутствия друг друга. Он пригласил ее в свой лагерь, посидеть у костра и послушать студенческие песни под гитару. Идея была плохой, так как друзья откровенно посмеивались над Любой, явно недоумевая по-поводу интереса Вадима к местной «селяночке». Тогда он сделал выбор в ее пользу, и приходил по нескольку раз в день к роднику, на встречу. Магия любви неподвластна логике. И когда пришла пора прощаться, молодые люди обменялись признаниями и заверениями, которые должны были бы связать их жизни навеки.
    - Я скоро вернусь, - пылко говорил Вадим, сжимая ее хрупкие пальцы. - Ты только жди.
Она кивала, понуро опустив голову и глотая слезы. Вадим говорил что-то об учебе, строил планы, рассчитывал. Он готов был вывернуть собственную жизнь, что там, мир наизнанку лишь бы найти возможность быть с Любой...
   Прошло сорок лет. Она уже и не помнила, на каком году перестала ждать возвращения. Просто приходила сюда каждый день рождения, устраивая себе  экзекуцию воспоминаниями. Она не могла забыть, не смотря на годы и мужа. Несмотря на разочарование. И вот он вернулся. Какая нелепость. Эта встреча скорее походила на насмешку, чем на подарок судьбы. Люба с досадой ощущала, как сильно бьется сердце, как рождаются в глубине души маленькие фейерверки ликования.
  «Глупо»! - приструнила она себя, и смело глянула на Вадима. И тут же отметила, что он по-прежнему привлекателен, какой-то особой зрелой мужской красотой. Ухожен.
Люба в панике вспомнила об стареньком платье и побитой молью жилетке. И удивилась. Как же давно ее перестали волновать подобные вещи. И вот...
   - Как же я хотел вернуться к тебе, - с горечью говорил он. - Виной всему возраст. Мне ведь тогда было двадцать. Я полностью зависел от родителей. Учеба в университете не позволяла еще и работать. Возвращаясь домой после нашего знакомства, я был переполнен эмоциями, и думал, что вопрос новой встречи решиться за неделю. Родной город отрезвил. Я отложил поездку на месяц, потом на год, а потом понял, что в ближайшие лет пять думать о чем-то серьезном не смогу. Мне светила аспирантура, потом кандидатская, докторская...Как-то незаметно цифра пять превратилась в пятнадцать. Очнулся когда уж к сороковнику подвалило. Сединой виски подернулись, а я все тяну, откладываю счастье. И ведь помнил! Бывало повеет в окно пряной осенью, а я глаза закрою, и вижу и тебя, и лес, и скамейку эту. Понимаю, что времени минуло много, ты замужем наверняка, детишек нянчишь, а так однажды невмоготу стало, что решил: «Поеду!  А там, что будет. Хоть увижу»! Билеты купил, собрался.
Он замолчал собираясь с духом. Морщины на лбу стали еще глубже.
  - Вот судьба! Накануне отъезда попал в аварию, еле выкарабкался. В больнице встретил Машу. Она была медсестрой, и все возле меня сидела, выхаживала. Женщина одинокая, тихая и ладная. Взвесил я все, вспомнил про журавля и синицу, о годах, которых уж не вернешь, и сделал Маше предложение. Тогда мне казалось это правильным. Поженились. Двадцать лет жили мирно. Маша оказалась хорошей женой. Сына мне родила. Он по моим стопам пошел, поступил в университет в этом году. Жаль мать не увидела, умерла два года назад, сердце сдало.
   « Странно», - невольно подумала Люба. - « Моего тоже сердце подвело».
Ей стал неприятен этот разговор. Казалось, она заранее знает его продолжение. Жена умерла, сын выпорхнул из гнезда, стало одиноко. Люба решительно поднялась.
   - Ты прав Вадим, прошлого не воротишь.
Мужчина поник и замолчал. Потупившись в землю, глухо произнес:
   - Так ведь у меня нет прошлого, Любочка. Словно миг один через жизнь нес. Любовь таилась в сердце, а я и не гнал и не боролся, так нес, как цветок за пазухой. Сам не знаю. Всю жизнь душа ныла, побежал сюда, как за бальзамом целительным. Вдруг увижу все - и поблекнут краски. Ведь бывает так, Люба?
   - Бывает, - неуверенно повела плечами она. - И что же помогло? - с напускным безразличием спросила она.
 Вадим молчал. Задумался над ее вопросом. Сильный порыв, невесть откуда взявшегося, ветра прошелся по верхушкам сосен, разворошив в них жизнь. Вскрикнула где-то птица. Люба обвела взглядом окрестности, глаза остановились на Вадиме и застыли. С тоской.
   - Пойду я, - произнесла тихо, будто извиняясь. - Повидались и ладно.
А по сердцу словно ножом полоснуло.
    - Как же так, Люба? - вспыхнул он. - Неужели вот так уйдешь. Хотя, что это я. Понимаю. У тебя наверное семья?
Женщина не могла больше слушать. Слезы комом подступили к горлу. Отрицательно мотнув головой, она отвернулась и как могла быстро зашагала к дому.
                *************************
    Привычный двор показался чужим. Не радовали ни подбежавший кот, ни бодро закудахтавшие куры. Они всегда были тоненькой ширмой за которой скрывалось холодное одиночество. Сегодня эту ширму изорвали в клочья, и ее уже не восстановить. Тоска вырвалась наружу и скрутила женщину в узел. Она бродила по двору не в силах справиться с эмоциями. Наконец, села на широкий сруб, заменявшей скамейку и тихо заплакала. Отчаянно жалела себя, Павла, Вадима, всех, кого перековеркала жизнь. Спрятала лицо в ладонях и не сдерживала потоков горючих слез. Чья-то теплая ладонь осторожно легла на плечо. Люба встрепенулась, медленно опустила руки и глянула на неслышно подошедшего Вадима.
    - Я не жалею о прожитом, - твердо сказал он. - Было много хорошего, волнительного. Только счастье потерялось здесь. Я отвернулся от него, пытался отыскать другое, но не смог. Стоял там, над родником, как бродяга потерянный, и думал. Как дальше жить? Как тоску в сердце нести? Ведь и подойти к тебе не смею. А когда тебя увидел понял: никуда я не уйду. Ведь столько лет впереди...
Он напряженно смотрел ей в глаза.
    - Прогонишь - пойму. Но если чувствуешь тоже, что и я, прошу дай нам шанс? Давай, попробуем. Согласна?
А Любе внезапно стало легко. Солнечный луч, наконец -то обнаруживший лазейку среди туч, золотом расплескался по земле. Как то враз улетучились тревога и недоверие.
     - Да, - просто сказала женщина, и робко коснулась теплой мужской ладони.