Простые удовольствия

Босоногое Колькино детство прошло на краю деревни, за старым колхозным садом. Тут все свое, натуральное. Даже удовольствия. От мамкиной сладкой сиськи до ароматной антоновки, размером с сырную голову. В саду так в нос и шибает зрелой осенней свежестью.
Вопьется малец зубами в сочную мякоть плода, и потечет по губам и подбородку белесый сок. Голову поднимет, и там, в светящихся кружевах листвы, не сосчитать золоченых сахарных боков, сияют, ждут своего  часа.
Любит Колюня антоновку, и мамку любит, и деревню свою, у черта за рога зацепившуюся. Хотя и любить-то вроде не за что. Нет тут ни  клуба, ни библиотеки, ни даже средней школы. А зачем? Детей на всю деревню пятеро. Колька среди них самый младший.
Для  матери – последыш и первенец одновременно, нежданный, негаданный. Настасья родила его в сорок пять, от своей прощальной залетной страсти. Упорхнул лебедь, а песню оставил. Такую, что и не хочешь, а бережешь пуще всего на свете. Не будет больше.
Всё лучшее, что хранилось ею когда-то для будущего семейного счастья, досталось сыну. Вот и сиську сосал до трех лет, никак не могла отлучить.
Зато от добра материнского и ласки Колюня светился весь, сыпал кругом неразменной монетой простодушную улыбку и несчетную радость. От широты души, без задней мысли. И получал в ответ такие же щедрые удовольствия.
Их дарила ему бескорыстная река и доброе солнце, теплый ветер, несущий с полей терпкий аромат полыни. И, казалось, ничего больше не надобно было Колюне.
Подрос последыш, выучился землю пахать и хлеб убирать, мог бы солью земли русской стать, коли не выветрилась бы до последней тощей былинки посконная Русь. Не перебралась  бы в город, к огням цивилизации и глянцевым импортным яблочкам.

***
Соседка Ольга приехала в деревню оформить наследство: бабкину хатку. Да и задержалась на недельку. Расслабилась, размягчилась девица от свалившегося на голову простора. После городской удушливой тесноты не могла надышаться пряным воздухом полей, все бродила, бродила вдоль околицы.
Бросил на неё Колька свой простодушный взгляд. И зацепился зачем-то.  Аукнулся  зов в её васильковым «да» под копной пахучего лесного сена, где схоронились оба от летнего дождя. Случайно, жданно ли, гаданно… Жаркое ароматное удовольствие ослепило, оглушило, одурачило.
Разметали еще не одну кучу соломы. Искололи в кровь молодые жадные тела. А потом вместе сорвались и улетели из деревни вслед за журавлиной стаей.
Поближе к удобствам. В город…
Тут, на продавленной тахте, доставшейся молодоженам от бабки, удовольствия уже не пахли ни свежей соломой, ни июньским теплым дождем. Больше - пылью и тем характерным, ничем не выводимым запахом старости, который впитывает отжившая свое мебель. Мужская мощь Колюни значительно подросла, с тех пор как мать оторвала его от груди. И он жеребцом скакал вкруг жены, зажмурив очи и радостно прикипая к новой сиське. Спелой, упругой и такой же сладкой, как антоновка в материнском саду.
Но Ольга, в отличие от матери, просто так прикладываться не давала. Васильковый взгляд её наливался густым фиолетовым цветом, и жадно зыркал вокруг в поисках усложнения простых удовольствий.
Для их приобретения впрягла жена Колюню в тяжкий семейный воз. Как молодой пахотный бык, вламывал парень грузчиком на складе, с утра до вечера кидал ящики да  мешки. Домой едва приползал. Только у теплой Ольгиной груди  и  отходил.
Зато тахту вскоре поменяли. И шкаф трехстворчатый полированный купили. И новый двадцатидюймовый плоский экран для приобщения к чужим, заморским удовольствиям. И все смотрел в него Колюня, разинув рот и растопырив уши, не мог насмотреться. И тоже так хотел, чтоб яхты и пальмы, прозрачные бассейны и загорелые мулатки с шоколадными ягодицами.
Рядом похрапывала квашней расползшаяся жена, да сизая среднерусская луна сонным глазом пялилась в окно. Достичь заграничных радостей оказалось сложнее, чем землю пахать. Вкалывал много, а платили мало и не всегда. Не умел Колька ни деньги зарабатывать, ни воздухом этим дышать. Пластилиновые яблоки вязли в зубах, хурма и ананасы  терпли на языке и ядовитым  комом сворачивались в желудке.  Одно слово - заморские.
Пригорюнился Колюня, вспоминая материнскую падалку, тронутую первым морозцем, родную, ароматную, живую. Осунулся он, захворал. Потянулся к спиртному.
И, правда, выпивши, возвращался в детство. К незамысловатым удовольствиям, не требующим ничего, кроме присутствия. К синеющим зыбям полей и реке, в которой плавал когда-то вольным стилем. К тому парному туманному утру, когда шел пастушком за деревенским стадом, а за спиной в тряпичной сумке мамкины пироги, да шмат сала с огурцом, что дала в дорогу. Как гигантский одуванчик, расцветает за лесом утро, бросает на верхушки деревьев золотые лепестки света. Мягко стекает туман в росистые овраги, запутывается в сочной траве. Коровы идут тихо, ложатся, разрешая и пастушку присесть под деревом на высохшую траву, доесть пощипанный уже пирог и поглазеть по сторонам.
Пивная бутылка - новая Колькина сиська - от новых удовольствий не отлучала, алчным фиолетом не зыркала, послушно вливала в стылое нутро игристое, греющее счастье забытья, радушно  приглашающее пошататься в сладких воспоминаниях.
Изредка выныривая из них, Коля возвращался к обязательным удовольствиям супружества. Но любовный механизм не слушался. И желудок болел, и кашель мучил. И жена недолго терпела. Как-то раз собрала его манатки и выпроводила.
Так он остался один. На новой съемной квартире зеркально светился у стены  чужой полированный шкаф, совсем такой же, как и у Ольги остался, пылился в углу телевизор с одним работающим каналом, транслируя смазавшиеся репортажи о чужой красивой жизни.
Через пару лет крохи простых Колькиных удовольствий незаметно склевала тоска. А сам он затаскался как-то в зеленокорого доходягу с мутной тоской в глазах.
 
***
Настасья умерла осенью, когда дружно падали с деревьев  спелые душистые яблоки. С тех пор как сын подался в город, их некому было собирать, и они пухли от влажности, наливаясь коричневой земляной гнилью, и неспешно возвращаясь в почву, которая вырастила их и отдала свои сладкие соки.
Колюня стоял над свежей материнской могилой. Холодный дождь тек по его лицу, смешиваясь с соленой влагой невидимых слез. И где-то за лесом, там, куда пряталось в детстве солнце, светлело небо. А из темного яблока тучи лился вдоль горизонта сладкий белесый сок...