Ветер в сонном доме

Ручка лежала прямо там.
    Металл поблек, ее грани больше не могли отражать свет. Увесистая, она прочно лежала в ладони, отдавая холодком. Пальцы медленно ощупывали ее, вцепились в колпачок и отщелкнули его. Перо было мутного золотого цвета, на лицевой стороне которого были вырезаны буквы VC. Внутри засохли чернила. Я открутил заднюю часть. Резервуар был пуст, весь в черных разводах.
    «Дедуля» - подумал я.

   Мне нравились старые вещи, особенно найденные в закрытых пыльных шкафах, антресолях, столах. Они могли принадлежать вашим бабушкам, дедушкам, другим членам семьи, которых уже не было на этом свете. Они могли многое рассказать. А я умею слушать.

Потому что….

   Когда после полуночи со стороны моря дует ветер и ворочает, расшатывает наш дом, я открываю окно, высовываю голову и понимаю, как пахнет водоросль на камне у скал, с каким шипением сеется песок в черные волны, как продрог человек в черном кителе, до боли в глазах всматривающийся в туманный берег. Потом я ложусь спать, и ветер летает вокруг моей кровати и говорит, говорит. «Тетя Мэри придет навестить нас  сегодня к обеду» - говорю я маме, а та отвечает, что тетя Мери задерживается из-за погоды, и раньше завтрашнего утра ее ждать не стоит. Но вы-то уже поняли что произошло? Я оказался прав. В который раз. Часто это мне выходило боком. Помню много врачей, приглушенные разговоры в гостиной, защелкивание чемодана, стук пальца по шприцу. Но в итоге все обходилось. Меня не заперли в психушку.

   Так вот, ручка.

   Я задвинул ящик обратно, сжал свою находку в руке. Мне нужны чернила. Обшарил весь стол и шкаф в кабинете отца, нашел лишь пустой пузырек. Что же делать? Спустился на первый этаж, в спальню родителей. Там было солнечно и пыльно. Но чернил тоже не было.

   Чердак?

   Я до дрожи его боялся. Конечно, я не маленький мальчик, да и темноты я не боюсь. Но помните приглушенные разговоры в гостиной? Я точно уверен, что они поднялись наверх и поселились там. Неприятные, болезненные слова. Просто так они уйти не могли, а места вроде чердака они просто обожают. Стук пальца по шприцу поселился в подвале, я его много раз слышал, когда спускался за овощами. Надо решиться, взять себя в руки.

   Дошел я только до лестницы. Я опять оказался прав.

   Я сел на ступеньки и начал думать. Кто чаще всего пользовался чернильной ручкой? Отец- левша, он всегда писал шариковой, она меньше пачкала руку. Ну тогда….Дед, конечно же. Вот только он давно умер, а все его вещи остались в ящике, где я нашел эту ручку, и где чернил не было. Бессмыслица какая-то….Но он ведь мог взять его с собой! Все сразу встало на места.
   Я порылся в чулане, вытащил совковую лопату. Надел рабочие перчатки и вышел во двор. Вечерело. Воздух покачивался в лучах заходящего солнца. Я сделал несколько шагов и обернулся, посмотрел на дом. Старое деревянное здание постепенно врастало в землю. Оно ветшало и покрывалось морщинами. Еще два поколения Старков оно не выдержит. Но будь я на месте дома, я бы не беспокоился.

  Дорога на кладбище не заняла больше пяти минут. Почти весь путь меня сопровождали раскидистые вязы. Они мне всегда нравились. Сонно тянули свои ветви ко мне, пытались обнять. Тщетно.
   Это было родовое кладбище, здесь не было и капли чужой крови. Только все равно о нем никто не заботился, поэтому все так безнадежно заросло сорной травой и мелким кустарником. Из земли высовывались покосившиеся надгробия, металлическая ограда заржавела. А вот птиц было полно. Они резвились в кронах деревьев и весело чирикали. Я осматривал каждую могилу, в высеченных именах узнавал людей, которых видел, о которых слышал и которых забывал просыпаясь. Дядя Джон. Он читал мне сказки перед сном - одно время он жил у нас. Я помню его голос, он стучал по темноте молоточком, шел ли за окном дождь, или туман тянул свои пальцы к стеклам. Я лежал, закутанный в одеяло, голова утопала в подушке и слушал истории о других временах и странах. Дядя читал и немного раскачивался в кресле, доносился шелест переворачиваемых страниц. От него шел табачный запах, который щекотал меня по щеке, подкрадывался к ушам и шептал: рак рак рак рак. Я только сильнее вжимался в кровать, пытаясь не слушать эти слова. Он умер в январе. Мама много плакала.
    Я нашел могилу деда. Она молчала. Я постоял немного, переминаясь с ноги на ногу, подождал. Где-то в кронах чирикали птицы, стучала кровь в моих пальцах, росли волосы.   Могила молчала.
   «Теодор Старк. 1908-1986. Покойся с миром»
   Я вздохнул. Вариантов не оставалось. Я вонзил лопату в черную землю. Работа шла медленно, но постепенно яма под моими ногами увеличивалась. Комья земли летели во все стороны, пот со лба заливался в глаза, пальцы немели под весом наполненной лопаты.

«Пожжжалуйста»

Что?

«Пожжжалуйста….Фрэнки, сукин сын!»

   Фрэнк – это мой отец. Я оценил взглядом глубину откопанной ямы - до гроба оставалось совсем ничего. Я вонзил железное острие вниз.

«Фрээээнк! Недоносок! Как ты мог со мной так поступить?! На помощь!»

    Мои руки работали как поршни, песчинки заваливались мне за воротник. Сталь врезается во что-то. Я вожу руками по деревянной поверхности, счищаю с нее черную почву. Встаю во весь рост, поднимаю лопату над головой и разбиваю небольшой замок. Крышка поддается со скрипом. Внутри лежал дед, и он, вне всякого сомнения, был мертв.
    Полосы. Длинные белые полосы на красной атласной обшивке были повсюду. Подушка изодрана в клочья. Я взглянул на дедовы пальцы: ногти отросли до пяти сантиметров. Они были покрыты красными ворсинками. «Он был не рад, когда проснулся». Как это было? Хмурое дождливое утро, ветер развевает белоснежную тюль. Время к обеду, а он все там, за закрытой дверью. Белая кожа, холодные руки, стетоскоп к груди, кивок врача. Все было сделано быстро и небрежно: он был слишком стар. И уже на следующий день – новый дом, ниже уровня земли, а затем долгие дни до настоящей смерти.
   Они похоронили его в свадебном костюме, я видел его на фотографии. Даже из нагрудного кармана торчал платок. А я искал чернила. Мне пришлось ощупать каждый сантиметр трухлявого тела, поворочать его из стороны в сторону. Ничего не было. Его щеки уже подгнили, и через них можно было видеть ротовую полость. Зубы были крепко сжаты, но в них блестело что-то. Я с трудом разжал его челюсть и с ликованием вытащил черный пузырек.  Я открутил крышку и с криком разочарования швырнул его в кусты. Он был пуст. По-видимому, дед совершил самоубийство единственным доступным способом – проглотив всю чернильную жидкость. «Старый хрыч. Он знал, что окажется в таком положении. Он знал, что я буду искать. Он думал, что я освобожу его? Ну уж нет». И я начал забрасывать землю обратно, даже не закрыв крышку гроба. Прямо ему на лицо.

   Было темно, когда я возвращался обратно. Вязы пели печальные песни, скрипели корнями. Было удивительно звездное небо. Куда не поверни голову – всюду блестят и пульсируют далекие светлячки. Когда-то я запирал звездный свет в банку и клал ее возле себя на подушку. Он рассказывал мне то, что я никогда не слышал. Бездонные темные пространства и моря огня. Лавины льда, золотого сияния. Бесконечность в тишине и покой. Я так любил засыпать под этот шепот.  А потом мать случайно разбила банку. Она была страшно неуклюжая.
   Я уже подходил к нашему двору, сквозь ветви деревьев виднелся шпиль дома. Постепенно и весь его силуэт вырисовался в лунном свете.  И тут у меня сбилось дыхание, а сердце прыгнуло в груди. В окне второго этажа горел свет. Я был уверен, что не включал источники света перед уходом. Минуту я стоял у ворот, переминаясь с ноги на ногу и слушая, как поют сверчки. Затем, шаг за шагом, медленно, начал приближаться к двери. Она не скрипнула, просто беззвучно раскрылась, впуская ночной воздух, и на половицах прихожей вырисовалась моя тень. Так же осторожно я поднимался наверх, ведя ладонью по стене. Свернул направо и дошел до двери, окаймленной желтой полоской света. Это была библиотека. Приложил ухо к щели. Сначала я ничего не услышал но…. Вот! Шелест переворачиваемой страницы. Еще один. Я не вытерпел и толкнул дверь.

Комната была пуста.

   Окно было приоткрыто, и ветер переворачивал страницы лежащей посередине стола книги. Тихо тикали часы. Доски гнулись под весом тяжелых стеллажей. Я перевернул книгу и взглянул на обложку. «Поющие в терновнике». Любимая книга моей матери. В середине было вложено письмо. Я взял его в руки и вытащил белый лист, заполненный аккуратным шрифтом.

«Миссис Старк, в связи с последним вашим сообщением и предыдущими обследованиями я буду вынужден предложить вам новое лекарство от бессонницы. Рецепт я прилагаю к данному письму. Если ваше состояние не улучшится, появится необходимость в госпитализации. Я сообщил о вашем случае руководству больницы. Они, как и я, сильно обеспокоены вашим здоровьем, особенно периодическими галлюцинациями. Надеюсь, вы вскоре поправитесь, иначе придется принять по-настоящему серьезные методики лечения. С наилучшими пожеланиями, доктор Уиллис»

   Я вздрогнул, мне опять послышался стук пальца о шприц. Доктор Уиллис был мне знаком – он пытался меня вылечить. Я взглянул на пыльные полки: вверху чернела щель, где стояла книга. Я поставил ее обратно.

  Ночь всегда приносит то, что я называю дремотой мечтаний. Ты сидишь в глубоком кресле с чашкой чая на коленях, с полузакрытыми глазами, и несешся куда-то, сквозь тьму и туман. Дом скрипит, кашляет, пялится на тебя картинами и грязными окнами, тянет тебя за рукав, пытается что-то сказать. Но я не здесь. Я в черно белой фотографии, которая стоит на столике напротив меня. Мне восемь и в одной руке держу ружье. Я чувствую тяжесть папиной руки на плече. Он говорит: «Не опозорь меня, веди ствол. Веди ствол за этой стервой». Папин друг, мистер Редли, посмеивается, глядя на меня, и что-то шепчет на ухо своему приятелю. Я знаю, о чем он думает, о чем хихикает. Мне рассказал это его воротник, его грязный платок в кармане брюк, пот на его лице. Он катится по лбу и сразу видно, что творится внутри. И я веду ствол, я веду ствол за стервой, вижу эту грязную ухмылку, моя рука дергается и….

Тук-тук.

  Плед спадает с моих плеч, чашка грохается на пол. Мне послышалось? Или это ветер стучит по дереву?

Тук-тук.

   Это входная дверь. В нее давно никто не просился. Я поднимаюсь с кресла, оказываюсь в прихожей. Я просто стою и смотрю. Ручка не дергается, никто не пытается войти. Стук повторяется. Что ж, меня учили быть гостеприимным. Я открываю. На улице, конечно же, пусто. Из леса тянет прохладой и свежестью. А если прислушаться, чудится далекий плеск волн.
  У входа, прислоненное к стене, стоит ружье.
   Я не решаюсь взять его, мои руки дрожат. Оно просто тускло мерцает в лунном свете. Из открытой двери, из глубин дома, затянулась тихая песня. Она состоит из одного слова, и я знаю какого. Музыка тянется, тянется, как нить слепой швеи, пробивается сквозь мрак, сквозь скрипы и стоны ветхого дерева. Дом поет, пялится на меня черными щелями. Воздух густеет как тесто, мои ноги вросли в пол. Я раскрываю рот, из него рвется крик, перебивая занудную песню:
    «Отец я не виноват! Отец я жертва! Папа, папа он плохой, он был очень плохой! Пожалуйста, прости меня. Пожалуйста вернись. Пожалуйставернись….пожалуйста

Я падаю на колени, начинаю рыдать. Где-то в темноте ветер ворочает тяжелые облака.
***

Спустя несколько дней я замечаю, что к оконному стеклу налип желтый лист. Первый. А это значит, что время движется. Это значит, что со временем мои пальцы смогут перестать дрожать. Я жарю бекон, масло весело трещит. Стакан апельсинового сока, свежий хлеб. Я не отчаиваюсь, ведь отчаяние означает погибель. А я должен жить, ведь иначе эти стены станут холоднее, чем камень, вытащенный из нашего колодца. Я ем, сплю и пытаюсь не слушать. Нахожу себе работу, ухаживаю за садом, чиню мебель. Ручка лежит в своем ящике, я больше не пытаюсь искать чернила. И если мне иногда не спиться, я просто выпиваю стакан какао и читаю какую-нибудь книгу у себя в постели. Бывает, я обыскиваю другие шкафы, ищу потайные ящики. Документы и письма, что я нахожу, сжигаю, не открывая. Но это не помогает. Быть может, к зиме голоса утихнут, перестанут укорять меня. Быть может, я смогу зайти на чердак. Однажды я понял, чем смогу писать. И как я раньше не догадался до этого. Я работал в саду, подстригал ножницами кусты бегонии и поранил палец. Из небольшой ранки просочилась капля крови и, оторвавшись от кожи, упала на землю. Я смотрел на нее, пока она не впиталась в чернозем, а затем побежал в дом. Шприцом я набрал кровь из вены и впрыснул ее в пузырек ручки. Она стала теплой, ее перо покраснело. Теперь я мог писать. Я покрывал словами все половицы, все стены и предметы. Я говорил и говорил, выводил твердой рукой красные буквы, переводил все голоса на шероховатую поверхность днем и ночью, собирая локтями пыль. Стул был рад. Абажур был рад. Стакан был рад. Я наполнял их смыслом. Тем, чем были они или хотели быть. Я давал им рты и заставлял шевелиться губы. Теперь слово, обращенное ко мне, звучало ласково, довольно. «Убийца» - шептали стены, источая мед. И деревья тянули свои ветви в окна, желая обвить в объятьях. Теперь у меня есть дело и семья. И я буду жить, до тех пор, пока не осушится вновь перо железной ручки.
     Возможно однажды, проплывая мимо скал моего острова, закутавшись покрепче в одеяло и вглядываясь в туманный берег, вы увидите старый дом, на втором этаже которого горит окно, словно глаз усталого волка. Так знайте – там живу я, и я всегда рад гостям. Вы можете прийти, сесть со мной возле камина, положив ноги на пуфик, и послушать мои истории. Потому что я знаю, вы умеете слушать. А мне есть что рассказать вам.