Выстрел

Отец работал в военном госпитале хирургом. Его руки пахли спасением. А иногда смертью. У него была слабость. Оружие. Кто бы мог подумать, что эти тонкие, длинные  пальцы пианиста днем режут людей, а по вечерам -  нежно поглаживают гладкостволку…
 У него был аккуратный почти девичий рот. Иконный лик. А в глазах серый холод. Блеск   свинцовой пули. Но об мои карие, его взгляд, словно, беспомощно разбивался.
Надо сказать, у меня тонкие запястья. Нос … с горбинкой.  Хрустальная женственность. Но под  сердечной невинностью – мужество. С тех пор как за верандой детского садика мы похоронили голубя, никакой вид трупной живности мне не был страшен. А при виде своей или  чужой крови я не падала в обморок. Отец думал, что я стану врачом. Как и он. Но долго ли протянет врач-эмпат? Мама была против. Отец был иным. Хладнокровным. Не то, что его друг из детской кардиологии. Юрий. Привезли из детдома мальчика. Цыганенок. Три года. Ему сделали успешную операцию на сердце. Но с ним случилась самая настоящая депрессия. Там, в больнице он узнал, что оказывается, у детей бывают родители. И они ласковы. Целуют. И кормят из ложечки. Мальчик отвернулся к стенке и пролежал так три дня. Не съев за это время ни крошки больничного хлеба. На четвертый день малыш умер. Заведующий кардиологией закрылся у себя в кабинете и горько рыдал…
Мы собрались брать на охоту. Бред. Пусть стойкая. Но нарочно убивать… Не желаю даже присутствовать при этом. Соблазняла возможность увидеться с тем доктором. Юрой. Как ему живется? Такому хрупкому.
«Если, волоча ноги по пыльной дороге, я вдруг натыкался на  дохлого воробья, то он потом  являлся ко  мне еще несколько месяцев. Самым противным было то, что на меня наваливалось ощущение, что  я был тем самым котом, который и придушил того воробья, но по каким-то причинам сбежал с места преступления. Словом угрызался», - сидим мы уже с Юрой на пне и жуем сосиски, закопченные над костром. Интересно его слушать. Нос весь в тонких капиллярах. Пьет. И вот теперь. Отхлебнул резко виски. Зарядил ружье пулями. Потяжелей. Чтоб прямо в сердце. Как ножом консервным…
Выстрелы. Давящая  тишина в ушах. Провал во времени.
Убитого оленя  разделывали молча. Белое и красное. Кровь и снег. Как лишение девственности. Да. Так и есть. Я присутствую при убийстве. Соучастник. Снег таял от теплой и липкой крови.
Верхушки деревьев склонились ко мне веером…
Отец совсем пьян. Они все похоже на падальщиков. Я не притронусь к мясу. Еще долго буду видеть этот  печальный, олений открытый глаз…
Поспешно пряча вывалившиеся из туши оленя кишки, трансплантолог – Борис, похожий на  похотливого низкорослого тролля, предложил пострелять по бутылкам. Кто-то жестоко пошутил. И поставил бутылку с портвейном.  Снова перед глазами снежно-кроваво…
«Ты ненормальный. Зачем ты привел сюда дочь?» - услышала  я тихий, хмельной голос друга отца.
«Она справится. И станет сильней» - отрезал он. Беспощадный. Так не становятся сильной. Так становятся тупой к чужой боли.
Никто не смог попасть в бутылку. Тогда отец сказал: Моя Алиса попадет, спорим? Отец подошел сзади, вложил мне в Куки пистолет и сказал, как нужно прицеливаться. Я прицелилась…. Нажала на спусковой крючок. Звон! Звон от разбитого стекла и звон в ушах. Тяжелый пистолет просто вырвало из рук отдачей. Я оборачиваюсь и почему-то вижу кровавый снег совсем близко. Меня хватают чьи-то руки и я слышу только: «Алиса! Алиса!!!» Очнулась я в машине по дороге домой. Вижу испуганные  глаза отца и себя в смотровом зеркальце автомобиля.
Через два дня я записалась в стрелковый клуб. Спортивная карьера закончилась. Но я всегда, когда стреляю – закрываю глаза.