Затерянный хутор глава 1

I. Побег

Насыщенные технологической влагой, открытые пропарочные камеры цеха железобетонных конструкций, дышали стынущим бетоном. По производственной зоне Чимкентской центральной тюрьмы объявили, пересмену. Два сорта тюремщиков, ограниченных извне непроходимой оградой спецзоны, добавили ещё по одним суткам строго подконтрольного времени. Первенствующие в полномочиях надсмотрщики отрапортовали о пересчёте количества ограниченных и расписались в журналах сменных постов. После, собрались у высоких проходных ворот, где их ждал служебный транспорт.
 
Второсортные люди зоны, обречённые  на неприличные безвыездные сроки,- обязаны были содержать беспрерывное круглосуточное производство строительных конструкций, и на примере строительного материала,- крепнуть изо дня в день, набирая железобетонную прочность коммунистической морали.

Согласно утверждённому распорядку условий срока наказания, кроме трудоиспользования в цеху, мужчинам, ограниченным в пространственной свободе, ещё полагались:- сон на нарах, и обязательная пайка из котлов пищеблока, для выверенного восстановления в организме  высчитанных калорий. Также отводилось время на обязательное  бритьё лица, прочие мелкие необходимые потребности. Нервы заключённых, в замкнутом срезе зоны, словно предварительно напряжённая арматура,- постоянно испытывались на прочность и изгиб судьбы.
Приближался Новый год начавшегося последнего десятилетия века. Первый тюремный сорт людей ожидал его как всеобщий выходной с удвоенной зарплатой. Приговорённые - вынашивали свои, обособленные, переломившие год календарного отсчёта, тяжёлые переживания в стеснённых обстоятельствах замкнутой среды; среди однообразного томления  силы, сковывающей подвижную массу - в твердыню камня.

Слегка ссутулившиеся от неисчерпаемых мыслей и безвозвратно отторгнутого из жизни времени, с выражением изнурительного ожидания освобожденного начала, стропальщик строгого режима Любомир Цепкий, отцепил крюки козлового крана с монтажных проушин парящей панели, зажал под мышку плотные брезентовые рукавицы и направился на пересменную контрольную перекличку. Заступившие на службу надсмотрщики прошлись указательными пальцами по обезличенные серыми «пидарками», головы режимных людей. Затем, режимников строем отвели в раздевалку прицехового барака.

Сменив, жесткую, исцарапанную бетоном робу, на мятую чёрную тюремную пижаму, Любо,- направился ждать час приёма пищи, у телевизора, в красном уголке. Он сел возле главного технолога цеха Гарика Пекеля, чтобы молча смотреть на далёкие чужие события.
С флагштока Дворца съездов в Кремле,- сползал красный флаг.

— Сложил с себя полномочия ….резидент…СССР.— говорил далёкий бетонный голос диктора.
Пекель вопросительно посмотрел на безразличное лицо Любо и сказал:

— Всё! Того государства, что нас судило, уже нет!..

Любо застыл, уставившись глазами в глупый ящик, не понимал, как может не быть государства, если оно только что проводило досмотр численности состава. Он нечего не сказал, молча, выждал время и пошёл на нары переваривать пайку и грандиозную новость вечера.

Четыре недели, что прошли без государства, которое его осудило,- тянулись тягостнее, чем все четыре года после суда.

Государства нет, а зона по-прежнему производила фундаментные блоки, свай, панели, плиты перекрытия, - в которых нуждалось бывшее государство! За двадцать восемь суток бетон набирал проектную прочность. Прочность же мировоззрения Любо, всё это время словно, отбойным молотком разбивали.

Ударом покалеченного пальца Любо, долбил мозги своим товарищам, доказывая, что раз нет государства, нет и приговора. Его плохо понимали. Через месяц, разволнованные вибрациями жидкобетонные мысли, утихли от конструктивной перегрузки. В разгар рабочей смены Любо подошёл к главному технологу и спросил:

— Гарик, а может застывающий бетон фундаментального блока снова стать  подвижной массой?
— Ничего невозможного нет,- сказал  Пекель.

—Действительно, — упрекнул себя Любо за недалёкий вопрос, — если государство можно рассыпать, то неужели я, не смогу раскрошить какое-то не вполне сформировавшееся бетонное нагромождение.

На следующий день, он отвлёк Гарика в заваленный конструкциями угол цеха, сквозь вой и скрежет металла, возмущённо сказал:

— Раз того государства нет, какого чёрта мы здесь торчим?

— Выбираться отсюда напрягаясь, для меня мало привлекательное занятие,— сказал все понимающий Пекель, не хочу предаваться преждевременному ликованию без гарантированного, перспективного начала…

— Слушай, Гарик, - пока ты будешь искать перспективу, у меня уже закралось желание - жить без конвоя…

Под беспрерывный шум, ссыпающегося щебня и  соприкасающихся со скребущим грохотом каркасов, в мрачном цеху, - Любо рассказал план своего  желания.

— Тут, действительно, есть решающий момент — согласился Гарик, — надо успеть превратить рубли, о которых ты рассказал,- в котирующиеся деньги, иначе мы окажемся с нагромождением нумизматического, бумажного однообразия. Только учти,- вначале бетон будет отдавать тепло, затем твоё тело начнёт греть бетон. Надо изолироваться от остывающей бетонной массы, холодным терпением и подходящей одеждой, иначе холодная влага камня пронижет суставы, войдёт в кровь, и как тогда  осуществим конвертацию наших истлевающих рублей?..

…На железнодорожной ветке стройплощадки объекта, «420» -разгружали с платформ, плиты перекрытия, уложенные по согласованной инструкций единых норм и правил.

— Тут бракованная панель!— крикнул начальнику  крановой, разглядывая с нескрываемым удивлением конструкцию,- вроде даже не панель, а ковчег какой-то, пролом формы, неположенное углубление, как будто истлело что-то инородное.

— Отложить в сторону!— приказал  начальник площадки,— пусть высчитают из количества.

Тот, кто телом превратил бетон в негодную конструкцию, перекатывался из эшелона в эшелон - как ненужный балласт человеческой участи. Узел за узлом, с одного города в другой Любо с риском  докатился, до нулевого репера земли - у поверхности воды Чёрного моря.
Внешне город, куда возвратился Любо,- никак не изменился. Статистические люди, которым жилось тесно из-за лишних законов,- стали жить без социалистической надстройки, кто имел удобства от распавшегося порядка,- пребывали в состоянии панического поиска истины, меняющейся при новом порочном несовершенстве. У основного населения вынужденно чахнуло творческое стремление, потерялось торжество осознанного переваривания жизни. Народ стал насыщать себя дурманящей безысходностью, безвозвратно списывать себя - ради увеличения мировой  собственности.

Родная сестра Любомира,- Валя, и её муж   Михаил  Матвеевич  Овчар, - были из тех,- кто загодя  имел навык жить помимо установок низкосортного монолита восемнадцатимиллионной компартий. Валя работала официанткой в ресторане «Морской штиль» и из каждой смены откладывала по пятьдесят, или сто рублей в личное накопление. Рубли она отбирала, немятые, хрустящие,- когда образовывалась «штука» новеньких купюр, завивала в скрутку с размером гаванской сигары, упаковывала в мешочек копеечного предназначенный, и задвигала в полые, трубчатые карнизы для штор, - которые прикрывали выходящие во двор окна. Она всегда точно знала, что ещё одна тысяча советских рублей, содержит имущественные накопления для предстоящих изменений в жизни. Когда продвинутый союзный финминистр Павлов упразднил в один день именно эти крупные банкноты, Валя изрядно понервничала, но при помощи хороших знакомых и бедных родственников обменяла по частям крупняк, с неизбежными потерями. После такого отвратительно смелого поступка обанкротившейся власти, Валя поняла, что её рублёвое будущее зашаталось, и все свои рубли поспешно обменяла на тайную валюту, после некоторого раздумья, то же самое сделала с заначкой брата. И загодя, потеряла всякий интерес к праздным советским рублям, подорвавшим её будущие  интересы. Мотя,- как звала мужа Валя, в состояний принципиального недовольства,- таксовал на старом «Москвиче» и откидывал все доводы Вали поменять телегу.

— Мне хрусталь ни к чему!— отбивал он все её уговоры.— Если вдруг покорёжат машину, сам отрихтую - киянкою! Советский кузов - не консервная банка!  Пальцами  чувствую.
Иногда, вечерами, когда Мотя с Валей курили у камина,- привычные болгарские сигареты, он рассказывал ей бытовые привычки пассажирского населения города; сперва долго разглядывал тлеющую сигарету, и начинал всегда с непредсказуемой загадочностью:
— Садятся сегодня две бабки на Староконном, - ехать до Нового рынка, одна сзади, другая - на переднее сиденье  разместилась.

— У меня старый телевизор,- говорить та бабка, которая позади сидит.

—И у меня – старый, — говорит та, что впереди, а мне другой и не надо. Я только старые фильмы и смотрю... Сегодня так мало людей на базаре,— жалуется она.

— Да не то слово, их вообще не было. Ты хоть продала, чего ни будь?

— Не, сегодня не продала, но думаю, завтра точно продам. А ты?

— Представляешь, очки ушли, а они мне так были нужны…

— Выходили,- всего рубчик дали,- я промолчал. Ладно, думаю, бабки, на барахолке выгадывают, у них телевизоры тоже старые.

— Вот так ты и кастрюлишь — ворчит Валя. — У тебя на бензин уходит больше, чем собираешь. Похоже, у тебя самый выгодный пассажир,- это я! А у меня вот, чёткое определение, что оставит посетитель, чуть ли не до копейки вычисляю. В разгар вечера за час до закрытия уже знаю, какой навар ждать с каждого стола. Только человек выпьет,- сразу видна его склонность к растратам. Мне как-то один заезжий выложил сотку в навар к чаю. Пришлось чуть ли не силой ему сдачу сучить! Девочки смеются: «зачем, - говорят,- не довольствуешься удачей вечера?..» А я - не люблю. Мне его четвертака - вот так хватит,— говорит Валя решительно и проводит пальчиком по гладкому белому и упитанному подбородку.
Мотя видит, что Валя отвлекается на новую сигарету, и рассказывает другой случай.

— Вчера вечером садятся сзади негр и наша, белая. Он так, вроде, даже и стеснительный. Сидит спокойно, а она лезет, целует его, мне-то в зеркало всё видно…

— Ты что, не на дорогу смотришь? Валя  зажгла спичку, выждала, пока разгорелась, прикурила.

— Я спрашиваю её, что, так сильно бабки любишь? А она: «ой, вы не представляете! Я любому в ногах бы валялась, стонала бы без нужды, лишь, обсыпал бы баксами!»

— А…а, я таких каждый вечер вижу - махнула рукой Валя и бросила спичку в камин.

— Садятся сегодня мужик с женщиной - просят до Соборки подбросить, спорят о чём-то. Даже, вроде, ссорятся. Он, полный такой, низенький дядька, лоснится весь от пота. Обижается на кого-то, жалуется: — Так он же на меня говорит Сёма!
— А как ты хочешь, что бы он говорил?— не понимает женщина.

— Ну, хотя бы - папа…

— Ха…а…а - не видит ничего интересного  Валя.

— Я таких через вечер обслуживаю. Приходят, садятся. Она на него: «Папа, папочка»; А потом, когда выпьют… Ой… А ну - Олежа, давай спать, завтра в школу!

Олежка  ухоженный городской мальчик, сын Вали от первого брака делает вид, что натурально изолирован от взрослого разговора. Он смотрит на дядю Мишу, который иногда прикрывает его от заботы мамани…

— Ну, маа… - я мультик смотрю!

— Этот мультик не воспитает для слаженной жизни, это не наши мультфильмы!

Олежка, нехотя уходит в свою комнату. Любо молчит. На кухне, где для него пристроили кушетку, пахнет сыто, и скучно.

— Как насчёт берлоги Матвейч? – Напоминает Моте вчерашний разговор, Любо — узнавал?

— Что, тебе — тут плохо?!

Валя возится уже на кухне, вопрос брата - упрёком кажется. Она приглашает всех на вечерний компот.

— Мне чай — просит Любо.

— На ночь - чай пить, ни к чему, он сну помеха, — говорит Валя.

— У нас девочка одна убирает в ресторане - Шура, живёт с подружкой, квартиру снимают недалеко от нас. Девочка ничего, смазливая и не снимается вроде, она мне нравится.

Любо, такая заботы сестры тоже нравится, он отдохнул и решает, что перекантовка сгодится для предварительного проживания в новом начале… На следующий день, Любо с Валей, ближе к полудню, стояли в замкнутом, мощёном дворике. Пока Валя уточняла номер, Любо разглядывал замурованные подвалы двухэтажных строений, что выросли из поданной с недр двора пиленной ракушечной породы. Запутанные ходы шахтной выработки когда-то имелись в памяти маркшейдеров, но память растеряла своих носителей. Все лазы в окаменелое морское дно, заделали бутовой кладкой – для большей загадочности пропавшего века. Размуровка катакомб, стала караемым запретом… Поднимаясь в след за сестрой по овальным, протёртым металлическим ступеням перекошенной лестницы, Любо оказался в небольшой прихожей - кухне, где двух камфорная газовая плита накаляла две чугунные шайбы – обогревала квартирку. Двухпольные двери, следующей комнаты, были распахнуты для принятия тепла. Миловидная съёмщица Мила, подруга ресторанной уборщицы,- встретила гостей с приветливой осторожностью. Лёгкая одежда, что сидела на ней,- имела притягательную небрежность. Валя прошла в открытую комнату, разглядывая кровать, потёртый диван, старый телевизор, как у вчерашних Мотиных пассажирок, небольшой шкаф в углу. Посреди тесной пустоты пола в провисающий потолок упиралась стойка - замазанная масляной и эмульсионной красками всевозможных цветов балка; стояла просто снятая со строительных подмостков плотная доска.

— Вот,— сказала Мила , которая и в впрямь была миловидной,— мы с Шурой будем на кровати, а парень пусть на диване спит, так с квартплатой легче.

Любо понравился затаённый говор Милы, её постоянная улыбка, умытые тайною глаза, ему даже стало неловко, что он не имеет улыбки, из-за отсутствия загубленных в прошлом качеств - доверия к людям и излишней веры в себя…

— Мы подыщем более подходящее, - заключила Валя, оглядывая с брезгливостью подпорку в середине  комнаты. — Вы её хоть какими-то обоями или плакатами замотали бы, заклейте, а то занозу можно всадить от этой замазни…

Девушка развела руками:

— Мы здесь не хозяева…

— Что?- грязную доску обвить шпалерой - разрешение хозяина надо,- Шура в ресторане чисто убирает, я её хвалю, думала - чистюля, а тут у вас, вижу, не очень-то прибрано, углы – сыростью пахнут!

— Ещё не убирались, вот встала недавно— оправдывалась выдержанной ухмылкой девушка.

— Встала недавно!— повторила Валя,— скоро полдень, Олежа из школы вот-вот придёт, его уже обедом кормить пора, а она только встала…

Любо подумал одёрнуть Валю, но воспитывающая память детства не дала ему сообразить  мотив несогласия. Он молчал. Не скрывая разочарования, Валя остановилась на чугунной площадке перекошенного входа, весом тела и напряжением ног - пошатала её.

— Так что?! — спросила она Любо ,голосом давних хуторских времён, будто в долгий летний вечер он не спешит идти домой и сестра снова повторяет угрозу матери.

— Пусть будет, перекантуюсь для начала самоопределения — решил Любо.

— Перекантуешься!— Я на такое самоопределение насмотрелась у первого мужа, пока его мама не достала всех!

Любо не понял, что хотела сказать Валя, но понял, что против расслабляющего притяжения  крашеных ресниц Милы она не сумеет возражать. Он здесь, решил  установить своё новое начало… Первое время вновь измененного обихода стало для  Любо переосмыслением не определившейся собранности. Съёмщицы подпёртой квартиры в своей взвихренной жизни имели времена и более насыщенные, теперь им стало удобно чувствовать распорядителя быта, у них закралось желание застолбить хозяина судьбы. Их умение организовывать большой стол на маленьком кухонном шкафчике, располагало к аппетитному времяпровождению. Узкий диван и более широкая кровать не имели точного определения в ночлеге трёх квартирных жильцов.
Два «сидора» - большие хозяйственные сумки, которые Любо наполнял в разных торговых местах через каждые два дня,- наполняли кухоньку изголодавшимися и очень надёжными в выпивке подругами и приятелями… Начало дней в новом дворе озадачили Любо наличием соседствующего краснопогонника. Но мент, оказался на редкость равнодушный к попойкам и беспечной гульбе, он отстранялся от возмущения двора. Видно, его должность не имела задачу вникать в разгульную жизнь населения. Любо затушил излишнюю нервозность - ссохшейся памятью прошлого, и тихо усваивал, новое время… Постоянное наличие базарных продуктов и разнообразие градусного содержания бутылок оказалось настолько значимым для гостей, что они по привычной ограниченности окружения, признали в Любо - капитана круизного лайнера. Столь нелепой определение значимой возможности, взбудоражило Любо сомнением, и он решил смириться с чуждым для себя призванием. Его степной характер запутался в названиях портов, океанов, леерных ограждениях водоизмещением ниже ватерлинии. Но гости - люди тактичные, знали тайну исчезающих кораблей торгового флота…
— Судить, не имеет смысла, сразу видно - капитана судна лишили…То, банки заарканили якорь на нашем сверххитром презенте, — рассуждали они.

Со штормом и туманом в глазах воспринимал Любо глубокие заключения новых знакомых, которым очень понятны чужие выгоды. Гости сами брались удивлять его, трудностями морских поражений.

— Вот, представляешь,- рассказывала молодящаяся боцманша — Алёна,— экипаж сухогруза, что затонул в Бермудском треугольнике - весь съеден акулами. Уцелели только два моряка,- на счастье, мужья моих подруг! — Наполнили рюмки до ободка - за успешную психологическую реабилитацию - выпили;— такое пережить,- почти неделю болтались на спасательном жилете в тёплых водах океана...

— Латиноамериканцы, уцелевших подобрали, давайте выпьем за здоровье самого Хуго Чавеса - предложила Алёна…

— ...А в Карибское море нашим не стоит соваться!— рассуждает дядя Боря, что приехал на рогатой «Яве» — там оказывается, орудуют пираты!

— И что, нельзя этих пиратов куда-то загнать?— спрашивает лёгкая во всём Жанна.

— Знала бы ты, кто им папа, заткнулась бы, сопела бы в тряпочку!

Дядя Боря навострил крючковатый нос в наполненную рюмку, выпил не приглашая других, что означало,- он лично знает, кто папа пиратам, но не скажет!

Как-то в маленькой квартире остановился только вернувшийся с рейса настоящий помощник капитана Саша. Старый знакомый пил, пел под гитару, рассказывать о морской скуке не любил. Любо понравились незнакомые песни. Мила напоминала Саше подзабытые мелодии, потом для удобства пересела к нему на колени, и сама стала гитарой в руках соскучившегося третьего помощника. Имея соображения личного самолюбия, Любо переместился в комнату с подпорным столбом, включил старый телевизор и принялся анализировать праздный период уже двух месячного кантования.

— Может, перестелить этот падающий потолок? — подумал он, вглядываясь в провисающую обшивку перекрытия.

Пытаясь укрепить ослабленную колебаниями душевную несобранность, он забеспокоился об устойчивости своего случайного выбора...- отстранённо задремал и нырнул в туманный шёпот обожающей его Жанны.

— Сам подумай — говорила Жанна: — они никогда нигде толком не работали, ты появился и Шура больше не моет полы в ресторане, а сама - тряпка половая, стелется под каждым! Зачем им напрягаться, если ты их всем снабжаешь? Раньше их моряки содержали, когда флот держался,… Девочки привыкшие, их устраивает промысел, начатый в возрасте только созревшей репродукции. Вот, и теперь,- ухватились за тебя, доят во всех смыслах… Это же девки с парусами  по ветру , кто накренится с того и имеют…

— И ещё,— шептала Жанна:— Мила имеет на тебя виды, ты же видишь, как она прильнула! Времена тяжёлые, девочка – увёртливая, хочет ловко устроиться… «Всё равно на себе его женю!»- хвастается она всем нам!

— Да,— меркует Любо, всматриваясь в провисающий потолок: — сам удержится, или всё же - стоит его доукрепить?

В ожидании, что он свалится - Любо незаметно, устало засыпает, больше не слышит кухонное бренчание и захлёбывающиеся  придыхания Жанны.

…Шум, треск, крик… Любо с тревогой вскакивает… Потолок рушится?!. Стойка на месте, потолок держится…. От кухоньки - брань исходит…

Любо растворяет двери. Третий помощник растерянно устраняется от наглости двух новых, незнакомых мужчин в людской тесноте.

— Глупый вздор за неулаженное прошлое меня не колышет,— объясняется Мила с новичками.
Шура сидит подавленная их наглостью, но видно, рада, что не вставлена в разборку вечера.

— Пусть лишние помещение очистят!— говорит Миле высокий, телом усреднённый, с белыми мучнистыми пятнами на лице — у нас беседа состояться будет.

Мизинцем, за кофточку вытягивает Милу, к себе. Второй человек, довольно низкий, полный, курчавый, с пошлыми повадками, резко выдёргивает стул из-под привставшего помощника. Сам, садится у входной двери, вытянутой короткой рукой зажигает сигарету от алой, раскалённой  шайбы на  плите… Вставил сигарету в перекошенные зубы, закурил, глядит с выжидающим безвкусным упоением.

— Ну, неее …т, ребята!— пропел пошатывающийся от выпитого, и от чужой расшатанности Саша, штормовыми глазами он вязал новых людей в тугой морской узел — в крайнем случае, ухо откусить я смогу! Кто первым решается?!.

Сонный Любо, тряхнул головой,- вопросительно глядя в белые, необветренные пятна рябого лица. Рябой целенаправленно молчал. Довольный расширившейся площадью он потеснил Любо с проёма и затащил Милу в спальню. Шура сопела в пол. Жирный указал Любо на освободившийся стул,- предложил не мешать людям разобраться по-свойски, ещё  предлагает сигарету закурить… И замялся от гневного взгляда, решил вернуть сигарету обратно в пачку. Межкомнатные двери изнутри в спину стукнули… Для удобства жилища, Любо ногой, возвращает дверям привычное положение. Стеклянным взглядом Рябой укорил невыспавшегося, за непонимание его гнева, и замедленным протестующим движением снова обжал неплотные полотна. Сильным ударом Любо выбил филёнку, проломанные двери прильнули к откосам. Толстяк провёл рукой по кудрям, встал со скамейки:

— Брат,— сказал он, обращаясь к Любо,— Лёва её знает с возраста старшего класса, когда она к нему в таксопарк бегала, а ты мешаешь им выяснить причину расхождения во взглядах… Стоит ли нам, мужикам из-за шлюх, кровь нагнетать - не лучше ли заглохнуть когда честолюбие напрягается.

В замаянном воображении Любо слились забурлившая в мышцах дуреющая кровь и бесконтрольная дозировка злости. От мощного удара пузатое тело низкого крутанулось, ударилось о наружную дверь и сыграло гребенчатым постукиванием по листовому железу лестницы. Выхватив, Рябого за ворот куртки,- он с силой ударил его головой о косяк входной двери, толчком швырнул  вниз, - вторично оглушил двор ржавым, металлическим грохотом.

— Не надо было, этого делать — сказала Мила, поглядывая в след выкинутым — я сама бы разобралась.

От удара - средних длинных пальцев,- она с завихрением влетела в комнату со столбом,- стукнулась о столб, и распростерлась на полу. Любо схватил вместе со стулом молчавшую всё  время, испуганную Шуру и бросил поверх Милы… Он посмотрел на не дослужившегося до капитана помощника. Тот стоял с полной рюмкой в руке, и с лицом очень спокойного, вполне трезвого пирата, привыкшего ко всяким качаниям шаткой судьбы.

— Мне кажется, что я одобряю всё это,- сказал Саша и опрокинул водку в дождавшиеся  удовольствия горло… Из низа двора с залитым кровью лицом,- сутуло поднимался по шумной, лестнице Рябой… Дойдя до площадки, стал шариться по карманам куртки… От удара  ноги, он снова скатился к булыжному мощению двора. В ярости Любо спрыгнул вниз. Гневно выпихнул нарвавшихся, через длинный, арочный  проход,- он выбросил их на безлюдную тёмную улицу имени доктора Мечникова, бросил лежать на асфальте тротуара – украсил уснувший город честолюбием ночи. На деревянном балконе второго этажа, упершись локтями о перила,- светил сигаретой вниз,- бесформенный, по случаю ночи - милиционер. Любо тихо прошёл в спящий двор, поднялся медленно по изменчиво играющим упругим, полосам метала, закрыл входную дверь, подсел к закусывающему моряку, наполнил рюмки водкой и под монотонный вой  слегка подвоспитанных женщин,- предложил Саше слышанный тост,- за тех, кто не был в море… На следующее утро Любо принялся сухо обдумывать положение вещей разлагающихся, как взбодрившая под солнцем,- помойная яма.

— Пора начинать надежно размещаться в обновлённом пространстве,— думал он,— ощупать вновь вползающие имущественные законы, чтобы не увязнуть в никчемные промахи. Время переживания - исчерпано. Вынужденный износ мощи, похоже, восстановился. Пора искать пользу в распавшихся взаимоотношениях, иметь первоначальные соображения для пребывания в обществе - решил Любо. Надо, наконец, идти по адресу, и сказать о положенном для Гарика. В вечер он нашёл квартиру родных Гарика, И…досрочно встретил самого Гарика. Любо радостно обнял бетонного конструктора, показывая, что сберёг благородное тепло времён пропарочных камер и напрягающейся арматуры. Гарик тоже был рад, он хранил внешнее равновесие к случаю разнообразных переживаний. Время не разбрасывается надежными людьми, а соприкосновения долгого томления в замкнутой зоне таили в воспоминаниях правильные отношения, что несли результат.

— Давай поколдуем над новой конструкцией! — предложил Гарик, имея талант конструировать из общественной жизни необходимую прибыль. Гарик содержал снующую силу продвижения к желанию. Вскоре, Любомиру выдали новые личные паспорта - различного назначения, и он иначе стал кататься по бывшему и вновь открытому простору,- с волнующим удобством для тела, без отвлечения на служебный лай собак, с равнодушием к ржавому арматурному голосу засоривших землю,- чиновных людей. Сделанная Гариком конструкция принуждала действовать по схеме – «холостого усилия», и Любо уставал от неуловимых, удалённых от земли коммерческих мыслей… Он видел личный  денежный результат, но не нащупывал вещественной людской пользы от дела, ему было зябко без осязаемых волнений.
— Извини,— сказал он Гарику,— я тебе обязан, и, конечно, могу быть надёжной сцепкой твоего дела, очень даже чувствую пользу прибыли, но всё больше начинаю скучать. Просто, я человек степной натуры,- сказал он,- у меня нет дара добровольно подчиняться любой выгоде!

— Ищи орбиту - своему притяжению!— согласился всегда, уравновешенный Гарик.
Любо сделал номер в гостинице, где жил и побрёл по пустеющим улицам разгонять сомнения своего выбора.

Он медленно наступал на массивные ступени старой каменной лестницы, огибающей притаившийся на склоне сквер. Темнело. За спиной оставалась пахнущая мазутом и прелостью отсталая Пересыпь, где над бывшими промышленными строениями одиноко искрилась чёрная, длинная сигара Крекинга. С морской стороны мерцала затихшая гавань. За самой низкой улицей города на бугру справа, горбилась уютная Слаботка. Сойдя, с последней верхней ступени надоевшего подъёма, на ровный асфальт - Любо ощутил отдающую притягательной тайной пахнущую корой старых акации ,- неменяющуюся  Молдаванку.

— Лучше ходить там, где привычно перемещаться,— решил он для себя, и направился к заворачивающему, с завораживающим искрящимся скрипом,- трамваю.

— Поехать к обиженным или у сестры остановиться? — раздумывал Любо.

— К Вале! — решил он. Когда-то Моня намеревался берлогу показать - другую.