Загробная невинность

Она сидела на гранитном памятнике, свесив ноги над чей-то могилой. Её совершенно не интересовало, чья она. Знала только, что не её. Её могила была в другом месте, через несколько рядов надгробий, освещённых серостью пасмурного дня.
Кладбище напоминало этакую поляну среди леса, ограниченную со всех сторон металлической оградой с большими, в полголовы взрослого человека ромбовидными дырами. Только на северной стороне она прерывалась на открытые большие железные ворота. За ними можно было найти продавцов цветов, конфет, икон, крестиков и других поминальных (да и не только) товаров. У старых, непосещаемых или забытых, могил, те части поляны заросли травой. У других, помоложе, она была аккуратно срезана, у некоторых – вырвана с корнями. Но в основном поляна «заросла» деревянными, металлическими и гранитными крестами и памятниками, в основном тоже гранитными. Не по количеству, но по объёму, по занимаемому месту. На чём, кстати, можно было хорошо заработать. Немые деревья, окружавшие эту поляну (а некоторые, но небольшие, нашли себе место прямо между могил), тянулись к серому свету в небе, будто пытались пробиться к солнцу, скрытому так высоко за этой серостью, хоть иногда и казалось, что достаточно протянуть руку и просто разогнать её. Зелёный контраст травы и кустарников выделялся на фоне такой же, как небо, серой земли, особенно у старых могил. Которые, казалось, забыты самим Богом. Может, все те, кто мог придти, сами ушли в мир иной, а может, просто из этих мест все ближайшие (да и далёкие тоже) родственники разъехались кто куда. За теми, вероятно, редкими исключениями, когда никто просто не хотел навещать. Родственник не обязательно значит любимый или оставивший после себя хорошую память. Или же просто такой потомок. Хотя, как знать, может не столь уж и редкими…
Взгляд девочки был направлен поверх памятников, которые менялись на кресты, кресты – вновь на памятники, потом наоборот и так далее из ряда в ряд. И через эти ряды, она смотрела на процесс, покрытый тёмными тонами чёрного и фиолетового. Люди казались одинаковыми. Своими большими синими глазами она видела пантомимику некоторых из них, и с небольшим опозданием слышала одиночные крики и рыдания. Знала ли она? Наверное, да. И то, что она чувствовала, можно было, скорее всего, назвать злостью и обидой. Хоть их и хоронили всех вместе, но люди скорбели только по ней и её отцу. По отношению же к своей матери она чувствовала их ненависть.  Более того, она знала, что ни родственники, ни друзья его матери, если последние вообще были, не пришли. И знала, почему. Злость и обида закипали, переполняли его, готовые перелиться через край разума, но она просто заплакала. Девочка восьми месяцев от роду при жизни и двое суток после. Двое суток без мамы. Увидит ли она её, услышит ли, почувствует? Этого она не знала.
Но понимала, что осталась одна, пусть даже её и оплакивали.

Наверное, это удивительно, а может, и нет, но после смерти девочка быстро, очень быстро, моментально, развилась. Ей не пришлось развивать мышление, память, речь, это всё появилось сразу, будто всегда было. Но при этом, как ни парадоксально это звучит, она всё равно оставалась маленькой девочкой. Если бы представилась возможность её, например, послушать, что она говорит, то мы услышали бы обычный детский лепет. Она не могла говорить так, чтобы нам было понятно, но у неё была внутренняя речь, она могла говорить в своей голове, в своих мыслях. А кто сейчас слышал и понимал? Никто.

Люди столпились возле могилы её отца и её собственной (слева), изредка презрительно и ненавистно косясь на могилу рядом, справа. Там покоилась его жена, мать его дочери. Покоилась? Нет. Её просто небрежно кинули в деревянный гроб, едва подошедший ей по росту (и то ноги пришлось немного согнуть), из какой-то дешёвой древесины, а его бросили в могилу. При этом центр тяжести сместился, и новая обитель тела чуть не перевернулась, упав, накренившись набок, словно тонущий корабль. Не открылась, не разломалась, нет, просто перевернулась, глухо ударившись оземь углом. За этим звуком не было слышно удара тела, которое также перевернулось вместе с ней. Пьяным могильщикам пришлось потрудиться, чтобы правильно перевернуть гроб обратно. Со словами «Вот сучка, даже после смерти всё портит» они кое-как справились, но не заметили (или специально так сделали, а может, не захотели исправлять), что гроб лежал основанием вверх. Внутри, лицом вниз, бледным и распухшим из-за многочисленных переломов, лежала девушка, бывшая совсем недавно притягивающей взгляд темноволосой красавицей, но ей же ведь теперь всё равно, да?
Похоронили, и ладно. Работа сделана.
Из всех людей только две женщины, одна молодая, другая в возрасте выплеснули всю свою ненависть на эту могилу. Обе довольно крупные, только та, что старше, была более полной и выглядела далеко не так привлекательно, как молодая. Их голоса были слышны на всё кладбище, смешиваясь между собой – резкий и пронзительный, принадлежавший первой, и грубый, прокуренный, принадлежавший второй. Это были мать и сестра отца. Девочка слышала: «Убийца! Сука! Тварь! Малолетняя шлюха!..» и так далее в подобном духе, включая нецензурную лексику, которую в особенно больших количествах выплёвывала сестра. Слова в адрес мамы девочки, которой было семнадцать лет от роду при жизни и двое суток после. Малышка плакала, сидя над неизвестной ей могилой, злость и обида внезапно сменились ненавистью. Она ненавидела их. Но они не были там, когда произошло то, что произошло. Им рассказали. И они поверили рассказчику. Её отец, прежде чем умереть, рассказал всё, по крайней мере, всё, что успел, – своим матери и сестре. Конечно, они поверили, да и кто бы стал сомневаться, особенно когда любимый сын и брат умирает прямо на руках! Все знали, что отношения у него со своей возлюбленной были напряжёнными. Однако кое о чём он умолчал. А кое-что изменил. И последней фразой он закрепил своё доброе имя: «Похороните мою жену и ребёнка рядом со мной. Я их очень люблю и очень хочу, чтобы они были со мной». Только поэтому, по его предсмертной просьбе, их похоронили рядом с ним – мать его дочери, которая покончила с собой, и ребёнка, умершего у неё на руках. Но для родных отца она стала тварью, сломавшей его жизнь. Ведь теперь он покоился в земле. Да, пожалуй, здесь можно говорить именно о покое. Может, это и не так, но он был похоронен по всем традициям. Молодой человек двадцати пяти лет от роду при жизни и двое суток после.
А из призрачных больших глаз маленькой девочки текли слёзы одиночества, боли и ненависти. Ненависти к ним и своему отцу, прежде всего к своему отцу. Она думала, что он лжёт, специально, чтобы защитить себя, пусть даже после смерти. Оставить добрую память.
Она хотела отомстить, за маму. Но отец был мёртв, и девочка его не видела и не чувствовала, словно они были в разных мирах. Как и маму. Она был одна, застрявшая в переходе между жизнью и смертью, между адом и покоем. Она плакала и хотела отомстить, не зная, что делать, сидящая полупрозрачной невинностью на памятнике из белого гранита неизвестной ей могилы.
Голоса двух женщин иголками впивались в её маленькие ушки, их слова, страшные, грязные слова заставляли вздрагивать. Она желала, чтобы они заткнулись, она хотела заткнуть их. Заткнуть навсегда.
Её ненависть переключилась на них, и она решила для себя, что заставит их заткнуть свои поганые рты. Хоть и не знала, как это сделать. Но теперь у неё появилась жажда мести, которая заняла место слёз. Однако сначала она хотела (или должна была) увидеть могилу матери. И, наверное, свою. Оттолкнувшись от отполированной поверхности гранита, девочка чуть взлетела над памятником и поплыла в сторону людей, словно маленькое облачко, только невидимое, легко управляя собой, пролетая над памятниками и крестами.

Она слышала, как они кричали и проклинали, как они плакали и причитали, но сейчас изо всех сил старалась не обращать на них внимания. Она закрыла глаза и представила, что лежит на руках у мамы. Будто она несёт её, так нежно и ласково, так мягко и спокойно ступая по земле. Она улыбается своей дочке, и малышка чувствует её любовь. Только они вдвоём. Мама и дочка. Ей так хорошо, спокойно, она не плачет, её клонит в сон, и она слышит незабываемый голос, добрый, ласковый, столь мелодичный, поющий песенку, под которую она часто засыпала и которая часто звучала, когда отца не было дома:

Солнышко светит в окно,
Золотым согревая лучом.
Пусть порой не совсем и тепло,
Я согрею тебя всё равно.
Даже если на улице дождь,
Даже если бьёт холод в окно,
Даже если совсем не тепло,
Я согрею тебя всё равно.

И никакой музыки, только голос. Который и есть музыка, самая приятная, самая успокаивающая. Это её колыбельная, касающаяся её детских ушек, так же с любовью, как качает её мама, тихо напевая, и она чувствует её улыбку, её взгляд, который направлен то грустно и мечтательно вдаль, то с нежностью и любовью на неё, но так же мечтательно, с лёгкой грустью, которая пробивается сквозь радостные, счастливые глаза. Она чувствует, на пороге между сном и дремотой, на пороге между реальностью и сказкой…
…но сейчас этого порога не было, не было той, на руках у которой ей было так тепло и спокойно, лишь прозрачные слёзы пробивались сквозь закрытые всего на несколько секунд веки её больших детских глаз.
«Мама…» – думала она, приближаясь к её могиле и уже не слыша ничего, кроме её голоса. Единственная, первая и последняя, кто навестит безымянную могилу молодой девушки, которая никому не нужна, но которую запомнили как… Кроме неё. Даже несмотря на то, что она сделала. Девочка ещё не знала, что именно, но узнает.
Чуть покосившийся деревянный крест, сколоченный из двух кривых толстых ветвей осины, был воткнут в небольшой холмик земли справа от памятника отца, вокруг которого столпилась чёрно-фиолетовая масса, окутанная аурой ненависти и скорби. Внизу, под этим холмиком, скрывался гроб, лежащий заколоченной крышкой вниз.
Глаза девочки отображали в мозг эту картинку, напоминавшую старую, заброшенную могилу, хоть она и была свежая (похоронили только вчера). Могила же девочки была слева от отцовской. Но сейчас малышка туда не спешила. Она хотела быть с мамой, со своей любимой мамочкой.

Одна капля пролетела сквозь её голову, потом вторая, третья, сначала редко, потом чаще. Наконец, капли стали падать часто-часто, превратившись в дождь. «Мама…мама…мама…». Плач девочки заглушал для неё голоса других людей, они были далёкими, отстранёнными. Они её не волновали, как не волновали звуки окружающего мира, шум начавшегося дождя. Она была наедине с мамой. И была одинока. Дождь проходит сквозь меня. (И откуда эта мысль?..). Падая с серого неба, он впитывался в сухую землю, заставляя её темнеть с каждой новой каплей, тонкой иглой, пролетающей сквозь девочку, невидимо зависшей над могилами матери, и её призрачные слёзы. К этому времени люди начали расходиться, рассеивая лилово-чёрный фон своих одежд. Только мать и сестра не уходили ещё некоторое время, хоть уже не было слышно их голосов. В изнеможении, они просто стояли на коленях на намокающей земле, обнимая друг друга и уже намного тише плача над могилой сына (и брата) и его дочери под серым небом, сбрасывающим вниз острые капли холодного дождя. Но скоро и они медленно поднялись с мокрой земли и также медленно побрели к выходу с кладбища. Мокрые и оттого ещё более потемневшие (они и без этого были тёмные) волосы сестры, как макаронины, свисали под тяжестью небесной воды, покачиваясь в такт шагам и всхлипываниям, почти каждый раз при этом сбрасывая несколько дождевых капель. У матери же капли просто катились по шее и лицу, с коротких волос, так, что не было понятно, где слёзы, а где капли. Ни одна из них даже не обратила свой ненавистный взгляд на могилу супруги сына (и брата), словно о ней забыли. Да, наверное, на какой-то момент забыли, но не более того.
Кладбище опустело. В воздухе остался лишь монотонный шум врезающихся в листву водяных иголок, которые, стекая по ветвям и стволам деревьев, питали их корни. А над потемневшей землёй окружающий мир медленно, но верно укрывался надвигающимся вечером.
Северные и единственные ворота, вход на кладбище, скоро должны были закрыться. Некоторые продавцы уже свернулись и ушли. Рабочий день заканчивался. Сегодня он был не очень прибыльным. Что ж, на смерти не всегда получается заработать. Усопшие могли наслаждаться относительной тишиной (сегодня она была нарушена только двумя голосами) и оставаться в покое. Только никто не знал, что некоторые души не могут найти покоя. Никто не слышал плач умершей маленькой девочки, пришедшей на могилу своей матери, пришедшей на свою могилу. Никто, кроме одного человека, которому приписали смерть по всем признакам.
Её мать ещё была жива.

Сумерки сгущались. В них витала память последних минут жизни, продлившейся меньше года. Но этого времени хватило, чтобы не чувствовать покоя. Да, девочка была похоронена, похоронена, как следует, к ней не питали ненависти, на её деревянном ровном кресте даже была её фотография и было написано

Васильева Ксения
Сергеевна
10.01.2011 – 12.08.2011 гг.

но… Она чувствовала себя виноватой. В том, что родилась, потому что не чувствовала себя желанной. Казалось бы, после воспоминаний, после её желания и стремления быть с мамой, она не должна была бы так себя чувствовать. Однако девочку одолевало чувство вины. Да и не прописано нигде, что обязано быть иначе.
Её родители встречались уже полтора года, когда мать «залетела» и восемь недель они вместе с будущим мужем задумывались об аборте, проходя через многие скандалы как с родителями (из обеих семей), так и друг с другом. Но кончилось всё тем, что Ксюша родилась. Стала внебрачной дочерью своего отца. Лишь после этого они поженились, после очередных скандалов. У него выбор был, у неё – нет. Кому она нужна, без образования (этим её обеспечили родители) и с ребёнком на руках? Нелюбимая и нежеланная дочь своих родителей, которые хотели поскорее от неё избавиться, промучившись с ней неполные семнадцать лет, и только поэтому внесли свой вклад в организацию свадьбы, притворяясь, как же они счастливы за свою любимую дочурку.
Парень мог спокойно её бросить, уйти и забыть, но она была ему нужна. Не по любви, нет, хотя она сначала была. Или лучше говорить о влюблённости? Как могла бы сказать его девушка, если бы, например, давала показания в суде, истинная причина крылась в другом, замаскировавшись за чудесными, ласковыми словами, объятиями, поцелуями, подарками и т.п., включая саму свадьбу. Как мог бы сказать просто сторонний наблюдатель, она в упор не видела этого, даже если чувствовала. Не только потому, что любила, действительно любила его. Может, любовь и слепила её, но была более веская причина – она просто не умела и не знала, как можно жить иначе, хоть и мечтала о другой жизни. Однако для жизни, выживания, ей был нужен он, потому что она больше никому не была нужна. Они были нужны друг другу, но по разным причинам. И она стала полностью зависима от своего мужа, проживая вместе с ним в съёмной квартире. Небольшой анализ взаимоотношений от лица стороннего наблюдателя. Обсуждение и анализ других… Зачем? Забыть о своих проблемах или просто сравнить? Или это так интересно? Впрочем, не важно. В любом случае, выводы, конечно, могут быть ошибочными, но точно известно одно – она нелюбимая и нежеланная дочь своих родителей.
Однако Ксюша родилась, и девочка-подросток резко стала мамой.

Наверное, так и можно было бы продолжить эту историю. Папа плохой, мама хорошая и несчастная. Его все любят, её все ненавидят, бла-бла-бла. Дальше можно было бы сказать, что история заканчивается тем, что все узнают правду от девочки призрака, которая, например, приходит во сне или каких-нибудь галлюцинациях и всё показывает, как было на самом деле (прям сюжет фильма!). А было так: папа регулярно избивал (в последний раз особенно жестоко) маму, отрывался на ней, если ему что-то не нравилось или кто-то выводил его из себя (как в семье, так и на работе). Вот вам и та самая истинная причина, зачем мужу была нужна жена, помимо того, чтобы трахать её. Более того, он защищался ребёнком, использовал его, как щит, когда мама хотела налететь на него, зная, что она не сможет причинить вреда своему чаду (хотя где-то в глубине души он предполагал, что, может, и ошибается). Но она успевает вызвать полицию, повредить папе шею (впоследствии он умирает от потери крови) в целях защиты себя и ребёнка. Прежде чем уйти из квартиры, чтобы избежать встречи с полицией, папа бросает ребёнка на пол и пытается хоть как-то остановить кровотечение платком, который неизвестно как оказался у него в руках. При этом он наносит маме черепно-мозговую травму, сначала ударом теменем об стену, потом виском об угол кровати, она ненадолго теряет сознание, и в её разуме что-то переключается. Когда приходит в себя, папы уже нет, и мама берёт на руки ребёнка (который, как это понятно, всё время неумолимо кричит и плачет) и поёт ему песенку. Мама его успокаивает, ребёнок затихает. Потом она с ним на руках выходит на балкон четвёртого этажа (из головы идёт кровь, лицо разбито, в заплаканных глазах пустота). Не прыгает – падает. Как выяснилось, не умирает, но её хоронят заживо (по всем признаком посчитав умершей). Ребёнок же умирает сразу. Все вдруг понимают, что, оказывается, мама хорошая, а папа плохой, и всё, папа не смог никого обмануть, сохранить добрую о себе память, и девочка спокойно навеки засыпает! Ура! Аплодисменты, спасибо, что послушали!
Я, конечно, упустил некоторые детали в этом кратком изложении (например, диалоги, приезд полиции), скажу только, что началось всё с того, что ребёнок заразился простудой от матери и заболел.
Можно было бы всё рассказать детально и красочно, но зачем? Это была бы та история, которую могла бы рассказать семнадцатилетняя девушка. Это была бы её версия. То, что она хотела бы показать. Но только показать. И была бы в выигрыше, превосходным образом сыграв роль жертвы – невинной и никому не нужной семнадцатилетней девушки, которую никто не любит.
Рассказ отца не особо отличался от рассказа матери (который она могла бы рассказать). Он её не избивал, вообще не прикасался к ней, он старался хоть как-то успокоить ребёнка, пока мама, обвинённая в том, что заразила девочку, сидела обиженная и злая на кухне. Но он понял, что не может успокоить, что девочке нужна мама. Поэтому обратился за помощью к своей жене. Вроде бы не так уж и резко… Но та психанула и хотела его ударить. Он увернулся, а её повело от резкости своего удара, заплелись ноги, и она с силой ударилась головой о стену. Раздался глухой звук, стены будто дрогнули, и его жена упала. После чего попыталась подняться, одновременно потянувшись за лежащим на столе ножом. Как она хотела применить его, её муж дожидаться, чтобы увидеть, не стал, взял нож и быстро отступил в другую комнату (где и услышал крик мамы, что она вызвала полицию), чтобы спрятать его, позвонить своим и уложить девочку в кроватку, а затем успокоить жену. Но не успел. Мамочка быстро оказалась в комнате, можно сказать, влетела в неё, с криками ярости и отчаяния. Только отец хотел уложить дочку, её мать, словно кошка, со всей силы вцепилась ему в правую сторону шею своими ногтями, но как будто когтями, с силой сжала руку в кулак и рванула на себя. Девочку окатило брызгами крови, несколько капель попали в рот (но она не подавилась). Отец не смог её удержать, и она плашмя упала на ковёр, заливаясь криком и плачем во всю мощь своих лёгких. Только сейчас папа оттолкнул свою любимую, исключительно из самозащиты, но её левая нога зацепилась за правую и она всем своим весом (не менее 50 килограммов) да ещё и с ускорением встретилась виском с деревянным углом кровати и осталась лежать неподвижно, упав на пол рядом с дочерью. Потом он приложил платок (откуда он у него, неясно, не помнит) к ране, откуда неслабо хлестала кровь (платок стал тёмно красным за несколько секунд), сел рядом с девочкой, пронзительно кричавшей и плачущей как от сильнейшего эмоционального стресса, так и от боли, и позвонил своим. Разговор был короткий. Девочку отец уложил в кроватку и заковылял к двери. Правда, неясно, почему он не вызвал скорую. Просто ушёл. Тяжело, но ушёл. Не стал дожидаться полицию. Видимо, были на то причины. Но известна только одна: не в первый раз полиция была вызвана из-за ссоры. Да только жертва – не он. Если были другие причины, то они остаются неизвестными. Пройдя немного по улице, он упал, попробовал ползти. По пути встретил маму и сестру, которые спешили на помощь, и умер у них на руках, рассказывая то, что я только что кратко описал.
Скорую, само собой разумеется, вызвали, пусть и не он, но парень потерял слишком много крови.
В изложении этой версии я также опустил некоторые детали. Но важно то, что это его версия. От версии жены она отличается тем, что он не пытался именно показать, не пытался что-то придумать, в этом смысле он говорил правду. Говорил, как видел, как думал, как верил. Он не изменил историю, как сначала показалось девочке. Ему нечего было скрывать или изменять.

Но мамочка переиграла. Да, в действительности всё было так, как она могла бы рассказать: ссора, драка, тройное убийство. Нет, двойное, она-то не умерла ещё. Но это только видимые факты. И на них, на этих фактах рассказ заканчивается, суть которого предельно ясна и проста – «она – жертва». Выгодная позиция, не правда ли?

Давайте чуть-чуть отвлечёмся.
Как Шерлок Холмс «экзаменовал» своего друга доктора Ватсона.
– Вы смотрите, но не наблюдаете, а это большая разница. Например, вы часто видели ступеньки, ведущие из прихожей в эту комнату?
– Часто.
– Как часто?
– Ну, несколько сот раз.
– Отлично, сколько же там ступенек?
– Сколько? Не обратил внимания.
– Вот-вот. Не обратил внимания. А между тем вы видели! В этом вся суть. Ну, а я знаю, что семнадцать, потому что я и видел, и наблюдал.

Итак, мамочка переиграла. В тот момент, когда нанесла себе первый удар по голове, об стену. А после – второй, по виску, об угол кровати.
Девочка, дочь своего отца ошиблась. (Прости меня, папа…) Не он, не её папа изменил историю. Но малышка узнала об этом только после смерти. Находясь над могилой своей матери, в слезах и окружённая тишиной сумерек, она услышала голос мамы. В своей голове, в потоке своих мыслей, полных боли и одиночества. Но мама не знала об этом. Она слышала мысли своей девочки, но не знала, что и её девочка может слышать свою маму. Только одно слово, после которого девочка смогла не только видеть, но и наблюдать, ловя в загробном мире своим разумом мысли своей ещё живой матери, которые картинками  мелькали в её голове, словно кадры какого-то фильма.
«Заткнись».
Маме надоело терпеть эту маленькую плачущую девчонку, которая испоганила ей всю жизнь. Но всё-таки была необходима как инструмент. Инструмент для чего? Девочка не знала. Она только поняла, что роль мамы для той, кто сейчас умирает в перевёрнутом гробу, закончилась. Неудачно сыгранная. Она поняла, что родить – недостаточное условие для того, чтобы родившая стала матерью. И всё равно она называла её мамой. Если кто-то и мог понять, почувствовать, то только маленькая девочка, которой так нужна мама. Потому что роль мамы – самая сложная в жизни (а, может, и в смерти тоже) и далеко не у всех получается её сыграть достаточно хорошо. И уж точно далеко не у всех получается рожать детей ради детей.
Нежеланная и нелюбимая дочь своей матери. (Нет! Нет! Нет!) Которая видит фильм, снимающийся по мыслям своей матери. Которая наблюдает и не хочет верить. Которая наблюдает и тихо плачет. Но которая знает то, чего не знает никто. Потому что во всём было одно но.

Она видит, как хитро и коварно мама улыбается, когда узнаёт, что беременна. Она видит, как красиво мама радуется, когда сообщает об это будущему мужу. Она видит, как мама курит, когда она одна. Она слышит, как мама, затягиваясь, радуется, что пусть все мужики и козлы, но хорошо, что хоть встречаются ещё и дураки. Она видит, как мама устраивает огромный скандал со своими родителями. Она видит, как мама счастлива, что будущий муж заступился за неё и предложил жить отдельно, с ним. Она слышит, как мама смеётся над ним за его спиной. Она видит, как папа целует маму, прежде чем уйти на работу. Она слышит мысли мамы о том, чтобы он уже быстрее проваливал и не возвращался без денег, а вернувшись, приготовил пожрать. Она слышит, что папа даже трахаться нормально не может, хотя иногда и происходит нечто невероятное, даже невозможное. Она видит, как мама с кем-то переписывается, сидя за компьютером, а потом очищает историю переписки. Она видит, как мама улыбается папе, когда он возвращается, как они обнимаются и целуются. Она видит, как они ссорятся (мама играет жертву). Она видит, как они мирятся (папа просит у неё прощения). Она слышит, как папа предлагает маме выйти за него замуж. Она видит, как мама безумно счастлива. Она слышит мысль мамы, что теперь нужно действовать очень аккуратно. Она видит свадьбу. Она видит, как мама заболела. Она видит, как мама кашляет и чихает на неё, на свою маленькую девочку. Она видит, как реагирует муж. Она видит коварную улыбку мамы. Она видит, мама на кухне. Она видит, мама вызывает полицию.
Она видит папу. Мама бьётся теменем о стенку. Мама ударилась сильнее, чем хотела. Маму это очень злит. Мама хочет, чтобы мужу было больно (ведь во всём виноват он, она просто хочет защититься), и пытается схватить нож. У мамы не получается. Это приводит её в ярость. Мама бросается в другую комнату, где её ожидает шея папы. Рука мамы в крови, дочка на полу. Мама понимает, что переиграла. Теперь маме надо вновь стать жертвой. Мама падает. Темнота. Мама видит свою дочку в кроватке. Мама приглушённо и отдалённо слышит её. Мама берёт её на руки. Резко переключение на следующий кадр – мама на балконе. Мама смотрит на свою девочку. Девочка спокойна и спит.
Темнота…
Темнота…
Темнота.

Они ненавидели её. Девочка понимала, почему, понимала причину их ненависти. Она тоже ненавидела. Сначала их, потом папу, потом маму. Всех. Можно сказать, всех по очереди, по мере того, как вспоминала, узнавала всё больше и больше. Теперь наступила очередь мамы. Конечно, девочке было очень больно слышать, видеть родных своего отца, её это очень злило, она хотела заткнуть их, отомстить, но это была только злость, смешанная с обидой. Теперь же их не было, они ушли, малышка была наедине со своей матерью. Она смотрела на кривой крест, на пригорок земли, под которым в перевёрнутом гробу лежала совсем молодая и обезображенная девушка, она смотрела из мира ненависти, созданного её матерью, нелюбимой и нежеланной дочерью своих родителей. Смотрела и понимала, что ненавидит. И её глаза стали наполняться новыми слезами, призрачными, но такими же горячими, как и при жизни. Она не хотела ненавидеть, её разум пронзила внезапная мысль – «слишком много ненависти». Только из-за этой ненависти девочка едва не забыла кое-что крайне важное.
Да, мама хотела любой ценой добиться своего. Чего именно, осталось за кадром. Так же, как и другое. То самое но. Которое мама заставила себя забыть, закинув в самый дальний уголок своего подсознания и то самое, которое едва не забыла её малышка. Благодаря которому мама переиграла. Благодаря которому она возненавидела свою дочь. Эту маленькую плачущую девчонку, которая испоганила ей всю жизнь, инструмент, который мама не смогла (не успела) использовать. Но теперь девочка не плакала, хоть слёзы и грели её большие глаза. Она вспомнила. И сейчас она хочет, чтобы мама тоже вспомнила, вспомнила те моменты своей жизни, пусть и не такой короткой, как её девочки, когда они были вместе как «мама и дочка», а не как «родившая и инструмент». И девочка начинает петь, своим тоненьким и тихим, но таким добрым и печальным, сквозь слёзы, голоском, песенку, которую знают только они вдвоём, мама и её дочка

Солнышко светит в окно,

…и мама кричит, чтобы она заткнулась, мама ненавидит её…

Золотым согревая лучом.

…мама не хочет её слышать, ни её голоса, ни её слёз, она ненавидит её…

Пусть порой не совсем и тепло

…мама просит её замолчать, тихо, дрожащим голосом…

Я согрею тебя всё равно.

…мама просит её замолчать…

Даже если на улице дождь,

…мама начинает плакать…

Даже если бьёт холод в окно,
Даже если совсем не тепло,

…и мама начинает подпевать… тонкий тихий голос, почти как у её девочки…

Я согрею тебя всё равно.

…потом малышка слышит незабываемый голос, добрый, ласковый, столь мелодичный, поющий песенку, под которую она часто засыпала и которая часто звучала, когда отца не было дома. Они поют, вместе, на тихом пустынном кладбище, где только шум дождя является свидетелем их дуэта. Они поют, сквозь слёзы, мама и дочка. Призрак и девушка, которая ещё жива. Которой девочка испоганила всю жизнь, потому что была способна вызвать у своей мамы материнские чувства, затмив ими холодный и расчётливый разум, благодаря которому не было аборта, благодаря которому девочка родилась. Почему мамочка переиграла? Потому что хотела вышибить из себя эти чувства, которые ей всё портили, или по какой-то другой причине? Этого никто никогда не узнает. Но это уже и не важно.
Если мама и ненавидела свою дочку, то только за то, что могла, хоть только иногда, но «превращаться» в маму. И прежде чем перестать петь, она вновь превратилась в неё, в последний раз, улыбаясь сквозь слёзы. В голове девочка услышала шёпот: «Я люблю тебя». Эти слова звучали всегда, когда они были «мама и дочка». И никогда, когда они были «родившая и инструмент». Второе продолжалось всегда дольше. Но не сейчас. Сейчас первое осталось навечно. Мама умерла мамой, оставив своей девочке материнскую любовь, свой ласковый и добрый голос и последнее слово, заполнившее глубочайшей печалью небьющееся сердце малышки: «Прости…»

Небо стало тёмно-серым, ночь потихоньку просыпалась. А дождь всё не прекращался. Девочка не слышала ни единого звука, ни единого шума. Кроме падающих с неба капель. Она подняла голову и посмотрела в небо своими бездонно печальными глазами, увидевшими так много за последние восемь месяцев и два дня. Она не улыбалась и не плакала. Дождь проходит сквозь меня. (И откуда эта мысль?..) Девочка смотрела на капли, быстро приближающееся к ней, но не чувствовавшиеся ею. «Прощаю» – произнесла она, зная, что мама её уже не слышит. «Прощаю» – произнесла она второй раз, но теперь в адрес тех, кто ненавидел её маму. Больше она никогда не наблюдала и не чувствовала той ненависти. Даже если последняя и проявлялась, то словно обходила стороной девочку, и не трогала её.

До глубокой ночи девочка-призрак была возле могил своих родителей. Дождь уже успел закончиться, и окружающий мир стал чёрным в совершенной тишине. Никаких стонущих от боли или чего-то ещё мертвецов, никаких летающих привидений. Обычное чёрное и пустое кладбище. Но пропитанное печалью загробной невинности – маленькой девочки, которая умела любить в свои восемь месяцев и два дня, которая успела почувствовать ненависть в свои восемь месяцев и два дня, которая умела прощать в свои восемь месяцев и два дня. Которая пожертвовала своим покоем, чтобы приобрести маму. Которая подарила свой покой маме.
Возможно, когда-нибудь девочка уснёт спокойно навсегда. Этого неизвестно. Так же, как неизвестно, что здесь сыграет решающую роль, если это случится – какое-либо событие или же просто время. Но пока она спит в своей могиле, и иногда её пробуждает память. Она слышит незабываемый голос, добрый, ласковый, столь мелодичный, поющий песенку, под которую она часто засыпала… И она поёт вместе с мамой:

Солнышко светит в окно,
Золотым согревая лучом.
Пусть порой не совсем и тепло
Я согрею тебя всё равно.
Даже если на улице дождь,
Даже если бьёт холод в окно,
Даже если совсем не тепло,
Я согрею тебя всё равно.

И прежде, чем вновь уснуть, слышит шёпот, который звучит в памяти, три слова, которые мама шепчет своей  дочке: «Я люблю тебя».

27.08.2011