Лицо, оставленное нам в наследство

        Из воска свечного будто слепленное, подёрнутое блёклой мельхиоровой зеленью и - глаза! молчащие, потому что всё сказали. И их услышали, и перед смертью они об этом знали, от этого и смотрели спокойно. Со снимка эти глаза смотрят на каждого и поныне - только взгляни в них в ответ... ты многое там увидишь. Не только об обладателе их, но и о тех, кого их обладатель видел за время своей службы. Эти глаза перестали быть глазами офицера ФСБ, они стали глазами человека. Дай дьявол, бог или кто-то там каждому из нас иметь такие спокойные глаза перед концом. Спокойные и разговаривающие тем не менее упорно. Несмотря на глубочайшее молчание. А разговаривающие только за счёт того, что мы, смотрящие в них, подключились к разговору. Теперь разговор между снимком и нами... Между глазами умирающего и нами.
И разговор между тем, кто может рассказать, и тем, кто обязан услышать, в кои-то веки выдержан в режиме открытости.
       
         Погибающий человек, и знающий о том, что он погибает, и знающий, почему стало так, что он погибает, до конца верит, что его поступок не был напрасным, он положил от себя на алтарь победы над варварством силовиков. Из-за этого уложили его, и мы смотрим на него лежащего. Никто не оставил отпечатков, никто не оставил записки, никто не ударил офицера перчаткой по щеке - в отношении его применили обычную практику... теперь он лежит, но он ещё смотрит - на нас. На меня, тебя, Вас.
         
         Я верю, что смею смотреть в эти глаза - я ещё хочу верить, что страх, животный ужас, за шкуру не правит мною. Я верю, что услышала того, кто начал говорить... Потому что это что-то не о государстве и гражданине, не о правах и свободах даже - это о мужестве. О том, что оно - долг наш. О попытке оставить свою честь себе - не скармливать её общей, коллективной машине убийства и контроля через убийства и устрашение. Это о достоинстве каждого из нас и о по сути жертве одного из нас для того, чтобы мы имели шанс честь сохранить.
А ещё эти глаза говорят о том, что мы, слишком многие из нас, боятся надувной куклы, у которой - да, длинные и подвижные руки, но кукла от этого надувной быть не перестаёт. И надули её мы сами, своим страхом, им же и кормим.
         Глаза сказали лично мне о том, что если не будет поддерживаться постоянная идея о некой регуляной угрозе, то огромный штат сотрудников останется без привычного и оплачиваемого своего занятия. А запугивать людей - тоже занятие... тоже прокорм.

         Глаза уходящего оратора, которые видели в это время уже и другую сторону бытия, сказали нам о том, мне о том, что мы боимся пошлости. Чьей-то невероятной пошлости. Пошлости, которой пришлось взглянуть в лицо иной личностной организации. В лицо иного представления о долге. В лицо, которое умирающий не отвернул от нас, смотрящих на него.
         Это лицо Александра Литвиненко... Я не желаю никому такого лица, как его предсмертное, но мужество нам впору.


Офицер выполнил свой долг - остался Человеком.