Яко печать.. Донские пасторали и коллизии-2

                ГЛАВА  3. МАСУРЕНКОВЫ – ЗЕРЩИКОВЫ

Достоверных сведений о происхождении фамилии Масуренковых нет. Основа фамилии (МАСУР) не имеет аналогов в русском литературном языке, и вообще, по-видимому, не свойственна и другим языкам. По крайней мере, Юрий обнаружил только два случая её совпадения с другими словами. Первое – в русском народном говоре жителей дельты Дуная, второе – в Хронике Георгия Амартола и в «Повести временных лет». В первом случае аналогичное слово (МАСУРА. МАСУРЕ) означает предельный размер рыбы, ниже которого запрещается её промысел и сам запрет на него. Во втором МАСУРИЯ это легендарная страна в африканском Средиземноморье, доставшаяся в числе других Хаму, одному из сыновей Ноя, после библейского потопа. Если исключить близкие созвучия, такие, например, как мазур, мазурик, майсур, мансур и т.д., то для этимологического анализа остаётся не много вариантов. Наиболее предпочтительным Юрию казался связанный со страной МАСУРИЯ. Это облекало происхождение его предков в некий загадочно романтический ореол и объясняло ему собственную склонность к подобному возвышенно романтическому восприятию мира. Однако, конкретные копания его в истории давали возможность более или менее достоверно предположить лишь, что представители этой фамилии появились на Дону в середине XVII столетия, а до того какое-то время несомненно  пребывали на Украине (суффикс –енко). В донское казачье сословие были записаны, по-видимому, в 1811 году, обретаясь на землях низовых задонских станиц Кагальницкой, Егорлыкской, Ольгинской, Манычской, Мечётинской.

Сейчас известны имена пяти поколений по восходящей линии. Первым в списке значится Корней. Родился он приблизительно в 1800 году плюс-минус от силы пять лет. Согласно выведенной формуле число всех предков у Юрия Масуренкова в то время было тридцать два. Но не только о них, а о самом Корнее Масуренковом ничего не известно, кроме того, что, примерно, в 1825 году он родил Ивана. Иван родил  Козьму и еще четырех сыновей – двух Иванов, Семена и Петра. И начиная только с этого поколения, в памяти потомков сохранились о них кое-какие сведения.

 Козьма был очень энергичным и предприимчивым человеком, неуёмным в фантазиях и стремлении изменить свою жизнь  к лучшему. И ему это часто удавалось. Однако удача не всегда сопутствовала ему. Он то богател, становясь владельцем большого казачьего хозяйства  с табунами лошадей и многочисленными отарами овец, то, ввязываясь в торговые авантюры, всё это терял, то снова набирал силу, кидаясь в какую-нибудь новую авантюру или  удачливо возвращаясь  к крестьянскому делу. Такие колебания не убавляли его авторитет в глазах  окружающих, и фамилия утвердилась как вполне преуспевающая и уважаемая. Именно поэтому сыну его, а Юриному деду Фёдору, родившемуся в 1874 году в хуторе Казачьем, было уже сравнительно не трудно удержать на высоком уровне этот авторитет и даже приумножить его. Он был неоднократно избираем хуторским атаманом, и на сохранившейся фотографии 1906 года предстает вместе со своей семьей вполне преуспевающим бравым казаком в звании не то урядника, не то вахмистра.

 Женился Фёдор сравнительно рано, еще до службы в армии, т.е. менее чем в двадцатилетнем возрасте. Приглянулась ему Настенька Захарова из соседнего хутора Ёлкина. Это была состоятельная казачья семья, не чуждая новшествам. Глава семьи, Леонтий Захаров, выучил сыновей грамоте. А один из них стал управляющим хозяйством в Донском кадетском корпусе в городе Новочеркасске.

Из армии Фёдор вернулся рослым, статным, красивым. Через год родился первенец – Петр, будущий отец нашего героя. Это произошло 25 июня 1899 года в хуторе Спорном. А дальше пошли  остальные: Иван (1904г.), Ольга (1905г.), Екатерина (1909г.) и Таисия (1913г.). Мальчиков отдали в учение, Петра в Коммерческое училище в 1909 или 1910 , Ивана в Донской кадетский корпус в 1915 (?) году в г. Новочеркасске. Расставание с ребятами было трудным, но утешало то, что в городе за ними присматривал их родной дядька, материн брат. Девочек хорошо поучить не удалось. Да и младший парнишка не успел доучиться в кадетах – начавшаяся Мировая война вносила в жизнь всё более тягостные и тревожные обстоятельства. Похоже, что старший всё же успел окончить училище, младшего же пришлось забрать домой, когда началась революция, а девочек вообще не успели отдать в город на учение. Что же тогда происходило на Дону?

После отречения царя всё пошло прахом, через «пень-колоду». О событиях в столице и на фронте доходили  невнятные устрашающие слухи, рушащие все представления о нормальной жизни, начинались беспорядки, словом, надвинулось смутное время, чреватое непредсказуемыми трагедиями. Лучше быть всем вместе в собственном доме, в кругу привычных и надежных занятий, в атмосфере привычных дел и уклада. И семья собралась под крышей собственного дома, под крылом мужчин, ещё крепкого и дееспособного деда Козьмы, Федора Козьмича, облеченного властью атамана, и подросшего внука Петра. Казалось, они способны и прокормить семью и уберечь от надвинувшихся бедствий. Однако всё сложилось самым наихудшим образом. Началась гражданская война. В 1917 году впервые после двухсот лет избранный Войсковым казачьим кругом Войсковой атаман Алексей Максимович Каледин в январе 1918 года застрелился, не видя перспектив дальнейшему сопротивлению смуте и предательствам. Это был блестящий боевой генерал, светлая голова и надежда донского казачества, надежда на выздоровление от смуты и на возрождение исконных казачьих традиций.

В конце февраля - начале марта 1918 года отступающий  из Новочеркасска под натиском красных отряд походного атамана П.Х.Попова базируется в районе станиц Старочеркасской, Манычской, Ольгинской, т.е. как раз в месте проживания Масуренковых. Великовозрастный Пётр Масуренков мог примкнуть к нему, что впрочем, едва ли произошло, так как тогда еще не было насильственной мобилизации казаков в армию, а добровольное вхождение в отряд, судя по психологическому складу Юриного отца и общему тогдашнему умонастроению казачьей молодежи, было мало вероятно. Да и интересы у юноши, по-видимому, концентрировались совсем в другой области, ведь не даром же он был отдан не в военное, а в коммерческое училище.

 Совершенно определенно в армию он попадает позднее. В марте-апреле в этих местах начинаются массовые антисоветские выступления. Восставшие казаки даже дважды захватывают власть в городе Новочеркасске – в первых числах и в середине апреля. 6-го мая Новочеркасск снова освобождается от красных, а 16 мая Большой Войсковой Круг избирает  атаманом  генерала Петра Николаевича Краснова. Вместо стихийных партизанских отрядов начинается формирование регулярной казачьей армии, Она получила название Молодой (или Постоянной) Донской армии, так как в неё призывались казаки 19-20 лет – старшие уже сильно устали от войны и частично были подпорчены большевистскими посулами. В неё-то, в эту молодежную армию, и был призван 19-летний Пётр Масуренков. О склонностях, интересах и психологическом складе уже не спрашивали. До этого, подобно своему отцу, Пётр успел жениться и даже обзавестись ребёнком. Это была девочка.

       В середине сентября молодежь уже сражалась против большевистских формирований на севере Донской области. В каком качестве, в какой конкретно обстановке, в каких местах был при этом отец Юрия, принимал ли он непосредственное участие в боевых действиях, неизвестно. Об этом он не проронил ни единого слова в течение всей своей жизни.

К концу сентября 18-го года весь Дон был полностью освобожден от красных. Однако за пределы казачьей республики, Всевеликого Войска Донского, казаки идти не захотели – себя, мол, освободили, а против России воевать не будем!

Постоянно призывая П.Н.Краснова объединить усилия и командование Донской и Добровольческой (дислоцировавшейся на Кубани) армий, А.И.Деникин не захотел, тем не менее, присоединиться к казачьим войскам на севере Дона и у Царицына, что, по-видимому, стало одной из причин последовавших далее военных неудач Донской армии.

К этому времени Красная армия была реорганизована по типу единой жесткой (и жестокой!) централизованной структуры, основным принудительным инструментом управления которой стали заградительные отряды и расстрелы – изобретение и нововведение Троцкого. Командные должности в ней заняли так называемые военные спецы – бывшие царские офицеры и генералы, предавшие Отечество и изменившие военной присяге. Репрессивно-идеологический пресс осуществлялся институтом печально знаменитых «комиссаров в пыльных шлемах» и кожаных куртках с маузерами, обычно нерусскими фамилиями и революционно-уничижительным отношением к русской истории, русским традициям, русскому духу.

И всё покатилось назад! Нехватка боеприпасов, снаряжения, продовольствия, падение боевого настроя, усталость, дезертирство и тиф, тиф и тиф буквально разъедали и разлагали казачьи формирования, исходом чему при отсутствии поддержки с тыла от союзников и Добровольческой армии было полное крушение. Оно наступило к концу марта 1919 года. Донская армия отошла к переправам по р. Манычу. И здесь, вблизи от дома, в апреле Пётр Масуренков валится от жесточайшего тифа.

В походном лазарете без сколько-нибудь удовлетворительной медицинской помощи, во вшах и беспамятстве таскали больных по тылам бедствующей армии. Так бы и затаскали, и бросили бы в наспех вырытой могиле или просто в какой-нибудь степной балке, как бросили сотни и тысячи других без вести сгинувших. Но нашлась на свете беспокойная любящая и болящая душа, которая, почуяв недоброе с дорогим человеком, по зову сердца и инстинкту жизни отправилась в, казалось бы, бессмысленный и бесполезный поиск. Душа деда Козьмы откликнулась на гаснущий призыв внука – они очень любили друг друга.

Запряг лошадей в бричку, кинул в нее охапку сена, собрал еду и одежду для любимого внука Петруши и отправился в свои 65 лет по исковерканным степям Задонья, не зная покоя, спрашивать людей, заглядывать в лазаретные повозки, искать, искать и искать. И нашел таки своего внука где-то в кубанских степях и забрал с собой (кому он нужен в бедствующей армии больной, почти безнадежный – бремя и обуза!) и привёз домой к великой радости бабки, матери, отца, братьев и сестер – всего заждавшегося семейства. Это приключилось в мае 1919 года, и этим кончилась военная служба Петра Масуренкова Отечеству и Дону. Однако возвращение в родные пенаты солдата было не столько радостным, сколько горестным:  свирепствовавший тиф унёс и юную жену его и крохотную дочечку, о чём до конца своих дней он не мог вспоминать без скорби.

А дальше – долгое выздоровление в благодатных и спокойных семейных условиях  сначала близкого, а потом далекого тыла Добровольческой и Донской армий, которым все-таки удалось, в конце  концов, объединить свои силы и командование и снова изгнать Красную армию с донских  земель. И более того – продвинуться далеко на север, почти до Москвы, и взять Царицын и помышлять уже о восстановлении Единой и Неделимой России.

В милой домашней обстановке, занимаясь дорогим сердцу крестьянским трудом, прожила семья недолго. Страшные события гражданской войны 19-го года вскоре снова поглотили их. Скончался дед Козьма, за ним ушел и сын его, Федор. Еще сравнительно молодой крепкий казак не вынес унижения и болезни от жесточайшей порки, учинённой ему белыми – идейными его собратьями, за то, что он помог скрыться от их преследования хоть и красным, но вполне хорошим людям, его односельчанам. Такова парадоксальная логика гражданской войны: белые гибли не только от красных, но и за красных.

Поход на Москву не состоялся. Всё снова повернулось вспять, теперь уже на десятилетия. На Дон пришли новые хозяева, для которых слово “казак” стало синонимом контрреволюционера, палача, нагаечника, царского холуя, непримиримого классового врага. Чтобы выжить, надо было только смириться, затаиться, отказаться от самого себя. Или тоже стать красным, что, впрочем, не гарантировало выживания. Но обо всём этом – дальше.

Мама Юрия, Елена Александровна в девичестве Зерщикова, родилась в 1906 году в хуторе Арпачин, в12 км от бывшей столицы Области Войска Донского станицы Черкасская. Ко времени её рождения это был уже не столичный город, а рядовая донская станица Старочеркасская, хранящая, однако, черты былой славы и столичности, что, конечно, выделяло её из других станиц.

 Бабушка Юрия, мамина мама, Варвара Михайловна, происходила из рода Власовых, старой казачьей фамилии, широко распространенной на нижнем Дону. Из этой фамилии происходил и наказной атаман Войска Донского из казаков Власов Максим Григорьевич, исполнявший свою должность с 1836 по 1845 гг. Родство с ним наших Власовых если и было, то неблизкое, так как арпачинские Власовы принадлежали к весьма бедной недворянской ветви атаманских Власовых. Однако по хуторским масштабам были заметны - содержали небольшую бакалейную лавку. Отличительной чертой их, унаследованной и Юрием,  была страсть к охоте, рыбалке и вольной жизни в природе под  открытым небом у костра. До глубокой старости уже в период захлестнувшей Дон цивилизации и урбанизации Власовы всё лето от ранней весны до глубокой осени проводили жизнь на природе, слоняясь в лодке по донским ерикам и протокам в камышах, комарах, рыбалке и охоте.

Дед Юрия по материнской линии Зерщиков Александр Михайлович был сельским фельдшером сначала в хуторе Арпачин, затем в станице Старочеркасской. Это был очень уважаемый, даже чтимый хуторянами и станичниками человек, их гордость, так как “выбился в люди” из их среды, принадлежал всеми корнями и образом жизни к их среде издавна, можно сказать, всегда. Действительно, род Зерщиковых относится к одному из старейших донских родов.  В книге Л.Н.Щетинина “Русские имена” эта фамилия трактуется как антропонимическое отражение профессиональной принадлежности ее основателя. Цитирую: “ЗЕРЩИКОВ (Старочеркасская), от зернильщик – рабочий, занятый зернением пороха”. По-видимому, со словом “ЗЕРНО” связывал эту фамилию и А.С.Пушкин, назвавший одного из самых знаменитых Зерщиковых Зерновым.

Думается, что это не единственный вариант объяснения. Как известно, слово ЗЕРНЬ, а именно оно было изначально в основе фамилии, означало в русском языке XVII века игру в кости, а слово ЗЕРНЩИК (ЗЕРЩИК) – тот, кто играет в кости (в зернь), азартный игрок.  И я склонен связывать происхождение этой фамилии скорее со вторым вариантом, в пользу чего свидетельствуют некоторые данные об известных нам  Зерщиковых.

Первое упоминание Зерщиковых обнаружено мною в исторических хрониках за 1666 год: среди участников зимовой станицы (посольства) в Москву с Дона назван Любим Зерщик. В отписке Донского Войскового атамана Корнилы Яковлева в Посольский приказ от 10 декабря 1666 года сказано: «…А с сею отпискою послали мы, холопи твои, ко тебе, великому государю, к Москве атамана своего войскового Михаила Самаренина а с ним станичных молотцов…Федот Клеменов, Тимофей Васильев, Федар Федарав, Любим Зерщик…»  и еще 19 человек, среди которых значится и Фрол Разин, брат будущего вора и разбойника Степана Разина (Крестьянская война под предводительством Степана Разина, сборник документов, т.I. М.1954).

Из  23-х «молотцов» Любим назван четвертым и много выше брата столь известного на Дону человека как Разин Степан. Значит  уже в это время Зерщиков – один из первых среди заметных.  Можно предположить, что именно к этому Любиму Зерщику относится и  следующая запись: ”Се аз донской казак Любим Григорьев продал я, Любим, полонную татарку жонку Матренку…царского величества подданные грузинской царевны Елены Леонтьевны боярину ее князь Хохону Романову…Лета 7182 (1674) года генваря в 29 день” (Материалы по истории русско-грузинских отношений, III, Тбилиси, «Мецниереба»,1979). Зернщики, Зерщики или Зерщиковы с отчествами Григорьевич (Григорьев) и Захарьевич   довольно часто встречаются в исторических документах, относящихся к последней четверти XVII – началу XVIII вв. Они  активно участвуют в борьбе с иноверием, присутствуют в посольских станицах, занимают атаманские должности, награждаются за службу и усердие (Раскол на Дону, С.-Петербург. 1889). Это, несомненно, не последние люди на Дону, из чего можно сделать вывод, что им более свойствен азарт и склонность к игре, чем кропотливое и усидчивое усердие, необходимое для зернения пороха.

Но,  безусловно, более всех Зерщиковых знаменит своими делами на Дону Илья Григорьев сын Зерщиков (в иных документах Зернщик или Зерщик и даже Зернов). Я предполагаю, что это родной брат вышеупомянутого Любима. Его в отличие от брата влекла не коммерческая деятельность, а общественная, как сказали бы сегодня – политическая. Поначалу она была весьма успешной: занимая видное место среди казачьей старшины, он неоднократно избирается атаманом, то станичным, то походным, то зимовой станицы (т.е. атаманом посольства) и неоднократно даже Войсковым, в 1699, 1700 – 1703 и в 1708 - 1709 гг. А печально прославился он своим неоднозначным участием в булавинских делах, свержением Булавина и прекращением донской смуты. То ли вследствие оговора, то ли за действительно темную роль в развязывании смуты,  был он осужден Петром I и обезглавлен  то ли в Москве (Ю.Галушко, Казачьи Войска России, М., «Русский мир»,1993), то ли в станице Черкасской в 1709 году (Донские казачьи атаманы, 2006).

Род Зерщиковых был подвергнут преследованию, жестокой опале и, может быть, даже частичному искоренению. Но он не угас окончательно. У Ильи Григорьевича остался сын, который в 1708 -1709 году был уже есаулом зимовой станицы, то есть посольства в Москву (Булавинское восстание, М., 1935). От него или от какой-то другой ветви рода Зерщиковых потянулась ниточка и в ХХI век. Её поросль обильно проросла к середине ХIХ века, и к его концу и началу ХХ века Зерщиковых в хуторе Арпачин было уже более 20 человек.
Первым после длительного глухого безвременья для рода Зерщиковых как бы выплывает из мглы в начале первой четверти Х1Х века в хуторе Арпачин рядом с теперь уже станицей Старочеркасской некий новый для нас Зерщиков. Его имя, как и у поруганного его предка, Илья. Отчество неизвестно, но одного из сыновей он называет Григорием. Похоже, Илья и Григорий – традиционные имена для мужчин Зерщиковых. У Григория было семеро детей, у других сыновей,  Николая и Михаила, соответственно – трое и тоже семеро. Об этом огромном в конце ХIХ – начале ХХ века клане сейчас почти ничего не известно. Войны, лишения, разруха, преследования развеяли и снова пригасили Зерщиковых. Но об образе их жизни в пору второго количественного расцвета можно судить по запискам Елизаветы Александровны Зерщиковой, Юриной тётки, сестры его мамы и дочери третьего сына Михаила Ильича Зерщикова, Александра. Эти записки в том виде, в котором они сложились в 70-80е годы ХХ столетия, составляют содержание следующей главы.

                МОРАЛИТЕ

Я и внешний мир! Как легко это разделяется на несоединимое – разрезана пуповина, связывавшая тебя с лоном, и ты свободен, ты вполне самостоятельное тело. Но разве это действительно так? Ты хоть и отделён, но ещё совсем не самостоятелен. Объект, но ещё не субъект! И ещё долго – долго будешь таким. Потому что, освободившись от пелёнок, горшка, кормления и прочих младенческих зависимостей, ты войдёшь в отношения с другими людьми, порою столь близкими, что отнести их к внешнему миру тебе никогда не придет в голову. Так где же она, эта грань между тобой и внешним миром? И вообще, есть ли она, хотя ты так легко и естественно относишь к нему всё, что тебя не касается или касается в виде материальных предметов: стены, дождя, забора, солнца, дерева и прочего. Составляющего непременное наполнение нашей живой жизни.

Однажды с великой горечью я написал: что нас связывает с так называемым внешним миром – несколько родных людей и десятка два – три (для общительных – несколько сотен) знакомых! Если тебе повезло пожить долго, то эти связи всё редеют и редеют, пока ты не останешься совсем один, никому не свете не нужный, никем не ожидаемый, никак с этим светом не связанный. И придёт тебе в голову черная мысль, однажды уже пришедшая Ф. Ницше: «Нет ни одного живого человека, который любил бы меня: как же мне любить жизнь!»

Этот случай, по-видимому, и характеризует наличие в непосредственной близости от тебя, прямо за пределами твоего тела, непреодолимой грани между тобой и внешним миром. Как близко к тебе не подступи, он всё равно остается внешним и чуждым. Ты одинок.

А если вернуться к пуповине и мысленно представить себе, что она не разрезана. Не только между тобой и матерью, но и между всеми твоими предками! Да прибавить к этому ещё и потомков, если они у тебя есть. Ого, какая длинная и сложная цепь получится! Прямо не цепь, а сеть, обнимающая огромную часть (а может быть, и всю?) Земли. Этот материальный, но мысленный образ, лишённый всякой реальности, тем не менее, отражает и символизирует реальность кровных и духовных связей между поколениями. Но они-то, эти связи, разве прерываются со смертью или с разрезанием пуповины?! Они могут только забыться в бытовой суете, в обмельчании душ, в бездуховности, А если вспомнить о библейском ли, научном ли происхождении человеческого рода, то связей этих столько, сколько людей на Земле. Можно умилиться при этом – все люди братья! Но тут же отрезвляет воспоминание: первое убийство человека совершил брат, самый, что ни на есть близкий – и единоутробный и единокровный! Но совершение греха не прерывает связи. Она становится лишь иной. Неся на себе Каинову печать, мы сохраняем возможность прощения и очищения! Связь остается.

А внелюдской, Божий Мир, разве он не связан с тобой бесчисленным множеством явных и неявных связей?! И тело твоё, питаясь земными плодами и возвращаясь в Землю, гармонируя со всеми вселенскими ритмами, является частью отнюдь не внешнего для него мира. И душа твоя, черпая из ноосферы (помните А.К.Толстого: «Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель, Вечно носились они над землею, незримые оку») или Божьих заветов и таинств вечное: образы, мысли, мораль, является детищем и неразрывной частью этого прекрасного мира. Разве поэтому мы можем быть одиноки в нём?!

Наверное, чувство одиночества посещает нас и является непременным нашим свойством потому, что Господь каждого из нас сделал центром вселенной: через себя мы начинаем отсчёт всему, как от начала координат во все стороны, по всем осям. И каждый другой это тоже центр вселенной со всеми координатами, и никогда начала координат не совпадают и не совмещаются – мы все друг для друга объекты в системе координат далеко или близко от их начала, центра, от «Я». Но все вместе – одна Вселенная.

Может быть, поэтому, любя и не любя, мы не можем жить друг без друга, мы даже не становимся людьми, если взрастаем вне людской среды, а волками в волчьей, обезьянами в обезьяньей. Может быть, поэтому все мы так одинаково радуемся восходу солнца и печалимся, провожая его. Может быть, поэтому мы так одинаково восхищаемся и поклоняемся всему сущему: горам и равнинам, рекам и морям, травам и деревьям, небу и звездам, летней грозе и утренней росе и всему, всему, что делает жизнь столь прекрасной.

Несмотря на непременное и обязательное одиночество, мы едины со всем Мирозданием и его Создателем. И одиночество это тоже дар Божий, потому что только через него нам дана свобода выбора, свобода воли, свобода ощутить и осуществить свою связь с Божьим Миром, т.е. войти в него.
Возможно, похожим образом рассуждал когда-то и Джон Стейнбек, путешествуя со своим Чарли по своей Америке: «Внешний мир совсем не такой уж внешний, как нам кажется».