Воспоминания о Литинституте. Пядь первая

Я училась в Литинституте в 1994-1999 годах. Мне повезло попасть на семинар В.Д. Цыбина – удивительного мастера стиха, яркого  поэта и педагога. Можно много вспоминать об этом мудром человеке, можно говорить о его методике… Можно вспоминать о любом из литинститутовских месяцев и о любой из встреч – но всё это будет малой частью прожитого и прочувствованного – всё это будет лишь пядью воспоминаний…
Здесь пять таких пядей - воспоминаний...



Пядь  первая.  Московское мороженое.


Воспоминания о Литинституте начинаются, пожалуй, у всех «иногородних» с воспоминаний о достославном общежитии. Там жили «на абитуре», там жили, будучи студентами, на сессиях. Кто-нибудь воздаст должное литературно-архитектурному памятнику и опишет это мрачно-добротное здание во всех красках своей душевной палитры. Я же опишу свою первую ночь первой сессии: она запомнилась!

Первая сессия, первая ночь в легендарном общежитии над скрещением улиц Добролюбова и Руставели. Мы – студенты! Мы почти незнакомы друг с другом: кто-то познакомился на вступительных экзаменах, кто-то не успел, потом всё перетасовалось… И вот нас четверо в комнате: я, медсестра Светлана из Орла,  журналистка Аня из Углича – и кто-то ещё, всех не припомнить.

Первый студенческий вечер в Москве каждый провёл по-своему. Я гуляла по магазинам, Аня с кем-то ещё была на посиделках в соседней комнате, Светлана уже слетала в какую-то редакцию, где её – равно, как и каждого из нас – прямо так и ждали.

Освоившись за день в Москве, освоились и в старой комнате с разрисованными за десятки лет обоями, где каждый дециметр в разномастных письменах; рассмотрели и обои, обсудили всё, на что сил хватило,  и улеглись спать. Чтобы успеть к восьми на первую лекцию, в шесть надо встать, в семь – выйти…  Часа в два ночи улеглись.

В три часа к нам в дверь отчаянно поскреблись. На пороге – Алиса, воздушное создание из Сибири, поэтесса, художница. В голубых глазах – испуг, в тихом шёпоте –  страх, в распущенных косах – растерянность: «Пустите меня переночевать!»

Алиса, создание эфемерное, –  будто не из нашего века. Изысканные манеры, кружева на одежде… Даже на осенних плащике и зонтике, где нет по техническим условиям никаких кружев, – чудятся кружева, если плащик – на Алисе, а зонтик – в её руках. Огромные очи, ресницы, как у сказочной Мальвины, тонкие пальчики, тоненький голос, тонюсенькие жесты… На халатике дрожат кружева и бантики, в глазах дрожат слёзы по сотне карат…

– Алиса, что случилось?

История простая.

Она ходила гулять по Москве с прозаиком из соседней группы!

Он пригласил в первый студенческий день посмотреть Красную площадь. И она согласилась посмотреть Красную площадь! А на площади прозаик угостил Алису мороженым. Предложил попробовать московское мороженое! Что такого?

Мороженое Алиса съела, Красную площадь посмотрела, а теперь прозаик ломится к ней в дверь – она поселилась  в комнате одна, соседки ещё не приехали – и вот он ломился-ломился, сказал, что пойдёт за молотком и высадит замок, и ушёл, а она побежала к нам, потому что нас всё-таки четверо.

– Ерунда всё это! – рассудили мы. – Подумаешь, мороженое! Если б ты с ним в ресторане была!

И мы уместили миниатюрную Алису на одной из кроватей.

Но оказалось, не ерунда.

Минут через пять своей прозаической интуицией любитель площадного мороженого отыскал ту единственную дверь из сотни на этаже, где скрывалась вожделенная Алиса. То ли он успел заметить, с кем Алиса общалась в институте и где эти кто-то живут… То ли уловил наши шорохи и шёпоты за дверью – обсуждали-то вполголоса его умную голову… Так или иначе, но он стал ломиться в нашу ветхую дверь, не слушая наших в четыре голоса пылких заверений, что никаких Алис здесь нет. На праведные возмущения прозаик также не реагировал.

Дверь была фанерной, и бронебойный замок держался на честном слове того умельца, кто его тремя загнутыми гвоздями любовно и осторожно укрепил. Мы сели на постелях и уставились на дверь, замок и гвозди: что-нибудь первым не выдержало бы.

Прошло минут десять.

Первой не выдержала Светлана, мечтавшая на московской сессии отоспаться от орловских ночных дежурств:

– Почему он всё-таки ломится в НАШУ дверь? Алиса, выйди, скажи ему, что ты не выйдешь!

Алису это не устраивало; глаза её уже были, как лесные озёра, она заламывала руки и шептала:

– Что я сделала? Я ведь не в ресторане была и не в кафе! В ресторан я бы не пошла! А на Красную площадь… Зачем я ела мороженое?!

Мы знали, что серьёзная, замужняя Алиса, домовитая мама дочки-младшешкольницы, в ресторан бы не пошла…

– А зачем ты пошла на Красную площадь? – зловеще прошелестел кто-то из нас, а может, сама видавшая виды комната. – Зачем ты ела мороженое?

– Конечно, девчонки, он решил, что Алиска на всё готова. Теперь не отвяжется до утра. Надо что-то делать!

Сегодняшние студентки взяли бы мобильники и позвонили бы – друзьям, соседям ли… Припугнули бы вызовом коменданта или милиции. Но это был 94-й год! Прошлое столетье. Прошлое тысячелетье. Это было до миллениума. Мобильников ни у кого на курсе не было.
Была потаённая тишина в коридоре: мало ли кто к кому ломится? Сами разберутся.

– Надо придвинуть к двери что-нибудь тяжёлое!

Из тяжёлого были только журнальный столик да полуломаные стулья, да кровати, –  но пустых кроватей не было, если бы мы стали двигать кровать, это была бы чья-нибудь кровать. Да ещё была тяжела обнаруженная нами с вечера на антресолях чугунная сковородка, судя по всему, кормившая ещё первых поселенцев этих мест.

– Надо что-то делать!

– Впустить и ударить из-за двери сковородкой!

– И что дальше?

– Надо что-то делать!

Прозаик, верно, молотка не нашёл и прикладывался к двери плечом. К четырём утра он начал разбегаться. До пяти дверь наша не простояла бы.

– Ведь люди подумают, что он к НАМ так ломится! – Это кто-то добавил хорошего настроения дрожащей Алисе.

И тогда я решила что-то делать.

Я встала и сказала: пойду, объясню, что так себя не ведут и что Алиса к нему не выйдет.

– Иди, иди, выйди, – сказал кто-то. – Иди, объясни ему.

Я знала, что объяснить я могу. Из всех нас я одна была школьной учительницей. Я имела опыт милых разговоров с буянящими классами. И, если матёрый капитан, морской волк, не в силах усмирить штормовую стихию, то обычная школьная учительница иногда на это способна.

Я  затянула поясом  халат и вышла.

Первое: я увидела, что опыт мой мне не пригодится. Товарищ прозаик был пьян и утомлён борьбой с дверью настолько, что разница между искомой Алисой и первой встречной – или первой вышедшей к нему из  пещерной комнатной темноты – была для него несущественна.

Второе: я сообразила, что и мои продуманные страстные воззвания к совести будут неактуальны – совесть товарища была утомлена не меньше, чем он; скорее всего, она мирно дрыхла  клубочливым котёнком где-то в потаённом уголке прозаической души. Будить было тщетно!

Третье: я спиной поняла, что дверь наша дружески прикрыта, замкнута, и, должно быть, её уже готовятся подпереть чем-то тяжёлым, чьей-то кроватью, и даже вариантов не было – чьей (впрочем, как оказалось, это мне показалось).

Прозаик тем временем, обрадовавшись, говорил:

– Я сегодня столько денег просс… просадил, ты не поверишь, – триста рублей! Туда, сюда, на мороженое, на то, на сё, – триста рублей! В первый же день – триста, весь гонорар! Парней угостил, туда, сюда, – триста!

Триста рублей – это была большая сумма. Очень большая. Сорок копеек стоила порция пельменей в кафе, на рубль можно было объесться. На триста можно было четырежды накормить самым дорогим мороженым весь наш курс в самом дорогом театральном буфете Москвы – Вахтанговском.

Машинально, от растерянности, и потому – искренне и без грамма иронии, я произнесла:

– Молодец… Молодец… Настоящий мужчина!

И тут случилось странное.

Прозаик – а он был громадного роста, мощного телосложения, – вдруг разулыбался, как дитя. Он полез рукой куда-то в загрудинные глубины пиджака, выудил расчёску и стал, весь светясь и сияя, гладить ею свои лохматые волосы.

Причесался, и, продолжая блаженно лыбиться, тщательно спрятал расчёску, повернулся и пошёл – вернее, пошатался, – в свою комнату спать.

Я была потрясена: этой ласки, расчёсочной, материнской – которую он сам себе устроил… этого искреннего одобрения невесть от кого ему и не хватало весь вечер! За ним он повёл попутчицу на Красную площадь, за ним ломился в закрытую дверь, ради него про… или просадил с дружками  весь свой драгоценный гонорар. И услышал-таки от мирового пространства то, что хотел, – в первый же удачный день новой студенческой жизни!

Утром мы всей невыспавшейся командой встретились с нашим ночным гостем на остановке: в ожидании троллейбуса он посадил на высокое своё плечо крохотного котёнка. Кисёнок с круглыми глазами мялся на верхотуре, боясь прыжка, а видный прозаик, благодушествуя с братом меньшим, не помнил ни Красной площади, ни прекрасной Алисы, ни своей околодверной собеседницы.


Пядь вторая. Неудачная подсказка:
http://www.proza.ru/2012/11/04/1747
http://www.proza.ru/2012/11/04/1747