Хождение за три моря

   Ветер полными горстями швырял с берез золотые талеры и дублоны, срывал с тополей банкноты, цвета советских рублевок и кружил их по двору. Шшшших, шшшших — метла бросалась на верткую листву с решимостью Александра Матросова на амбразуру.

   — Эх, ёптить медь, этот бы мусор, — дворник Михеич с досадой ткнул прутьями метлы в кучу листьев, — да настоящей валютой — цены бы мне не было! А если бы со всего города смести, так и богаче нашего Президента стал бы, не говоря уж о всяких олигархах.

   — Петрович, ты чего это набычился, будто запором страдаешь? — бесцеремонно разрушил хрустальные дворцы дворницких грез знакомый голос.

   — Тов.Бататов, вот вечно вы, ёптить медь, в самый интересный момент встрянете, — досадливо сплюнул Михеич.

   — Так на то я и твой начальник, чтобы лишать этих самых интересных моментов. Ты Петровича давно видел?

   — Да уж третьего дня, пожалуй, — переключился на насущные проблемы Михеич. — Что-то он даже птичек перестал выходить в урочное время кормить.
 
   — Так вот и я о том же: не случилось ли чего с другом? Ты вот что, Петрович. Бросай свою метлу, после дометешь, как ветер утихнет. При ветре — это не уборка, а сизифин труд. На-ко вот полторы сотни и дуй в магазин. Возьмешь, сам знаешь чего, и закусь. Если что — из своих добавишь.

   — Из каких своих? Вы мне, ёптить медь, уж сколько времени грозитесь зарплаты добавить. На тыщу триста не особо надобавляешь.

   — Ну, ты вот что, Петрович, ты давай не бурди. Обещал, значит, прибавлю. Вот как Президент очередное повышение зарплаты объявит, так и получишь. Иди уже. А я к Петровичу поднимусь, вдруг помощь какая нужна, если в одночасье не помер, — и тов.Бататов, суеверно постучав костяшками пальцев по древку дворницкой метлы,  направился в сторону подъезда.

   Однако, прежде он завернул к себе домой и снял с доски с крючочками ключ от квартиры пенсионера Волозова. На всякий случай. Как председатель домового комитета тов.Бататов считал, что имеет право на обладание дубликатами от квартир всех жильцов, вверенного ему дома. Проигнорировав кабину лифта — благо подниматься было невысоко — тов.Бататов поднялся на третий этаж и, вдавив кнопку звонка, приник ухом к дерматиновой обивке двери. Услышав приглушенный деревом и ватином, и оттого неразборчивый,  голос с явными вопросительными интонациями, владелец ключа-дубликата отпер дверь и шагнул в квартиру.
 
   В воздухе витала легкая смесь ароматов общественного туалета и освежителя воздуха «Горная лаванда». Гость сморщил нос и, быстро миновав прихожую, вошел в комнаты, однако запах ощущался и там и даже несколько усилился. Хозяин обнаружился в спальной комнате. Пенсионер Волозов сидел на незастеленной кровати. Лицо его, поросшее трехдневной седоватой щетиной, отдаленно напоминало известного американского писателя Хемингуэя, чей портрет был очень моден во времена молодости тов.Бататова. И это несмотря на то, что американец на черно-белой фотографии был одет в белую рубашку, тогда как российский пенсионер был облачен хотя и тоже в белую, но — майку. Из-под кровати выглядывал голубенький эмалированный бок ночного горшка с изображением медвежонка, справляющего большую нужду. Мишка выглядел более сконфуженным, чем хозяин квартиры. Хозяин смотрел на пришедшего друга скорее с выжиданием.

   — Петрович, ты чего сидишь? — нарушил молчание тов.Бататов.

   — А мне что, бросаться навстречу с распростертыми объятиями или напротив, лежать, сложив руки на груди? — в лучших еврейских традициях отозвался пенсионер Волозов.

   — Да я не о том, — отмахнулся друг. — Третий день тебя не видно, мы уже с Петровичем, дворником, без тебя разок в подвале посидели. Ты не заболел ли часом?

   — Да здоров. Что со мной сделается? Я тут на днях, ёптить медь, — тьфу! Зараза! Подсуетил же Михеич присказку. Вот уж истинно — слово-паразит, прилипло и с языка не сплюнешь.  Я что сказать хотел, на днях что-то вот решил подсчитать, сколько я лишнего за свою жизнь протопал. Ну, километры, которые зряшно, без пользы прошел. И вот гляди-ка, что получается. Есть в Тихом океане, возле Австралии, острова Кука. Островков-то этих хорошо — с дюжину наберется, да маленькие все. Есть там, между прочим, и остров под названием Суворов. Но я не о нем сказать хочу, он севернее остается, а об острове, прозывающемся Такутеа. Так вот, подсчитал я, что за свою сознательную жизнь я в туалет сходил аккурат — до этого самого острова. Суммарно, понятное дело. Ты только представь, тов.Бататов, это же для того, чтобы на бережку под пальмой присесть погадить — столько тыщ километров отмахать пришлось. Без пользы, можно сказать, дела.

   — Ты прямо Афанасий Никитин местного разлива, — хохотнул председатель домкома. — А чего не остался на этом самом острове? Там поди лето круглый год.

   — Да какой там Афанасий, — не согласился туалетный ходок. — Афанасий в свою Индию, небось, где на перекладных, где автостопом, а где и на корабле добирался. А я все своими вот этими ножками бедными… каждый километр, каждую морскую милю ими вымерял. А остаться… так островок махонький, километр квадратный с небольшим, необитаемый. Там и воды пресной нет. Ни одного источника, кроме дождевых луж. И потом, как бы я там остался, если я виртуально до этого Такутеа добрался.

   — Так тебе, Петрович, надо на ступнях зэковскую наколку сделать «Они устали», как у нашего дворника.
   
   — Тебе бы все хиханьки, тов.Бататов, а я отныне решил экономить на этих хождениях. То есть, начисто исключить их из своей жизни, пока у себя в квартире нахожусь. А до этого часто бегал, особенно по малой нужде — пузырь-то у меня слабый.

   — Это что же получается, ты совсем теперь организм не опорожняешь? — председатель домкома демонстративно потянул носом.

   — Скажешь тоже, — победно усмехнулся пенсионер Волозов и ткнул пяткой горшок, звякнувший ответно крышкой. — Вот, персональнее некуда. Неудобно, правда, — моститься, как мальцу приходится.

   — И?

   — Что и? А, ты вон про что. Ну, как дело сделано, иду и в унитаз опорожняю горшок, потом в ванную, сполоснуть и назад к кровати…

   Пенсионер Волозов внезапно замолчал. Неподвижный взгляд устремился в одну точку. Далекую, возможно упирающуюся в остров Такутеа. Спустя томительную минуту, а может и две, он перевел глаза на друга.

   — Это что же получается, тов.Бататов? Это получается, что в мой расчет вкрался просчет? Это же выходит, что я те же самые километры продолжаю ходить, только теперь с ночным горшком в руках? Да еще и расстояние из туалета в ванную добавилось, — подбородок пенсионера Волозова мелко подрагивал, губы кривились, как у обиженного ребенка.

   — Да не расстраивайся ты так, Петрович, — голос тов.Бататова был полон сочувствия. — Ну, сколько ты там с горшком в руках путешествуешь? Три дня всего. Даже и километра лишнего не находил.

   — А-а! — махнул рукой пенсионер Волозов. — Обидно просто. У тебя часом есть что?

   — Да я как знал, Петровича в магазин послал. Давай, быстро одевайся, и пойдем, подвал без тебя осиротелым выглядит.

    Ободренный «математик» провел ладонью по щетине, махнул рукой — повременит, мол, и затараторил:

   — Я — счас! Я быстро. Только пшена прихвачу, а то бедные птички заскучали — некормлены — без меня.