Переселённые души

Заместитель редактора газеты «Горная здравница» был очень недоволен. Больше того, он настолько вышел из себя, что даже забыл предложить мне сесть. И я стоял перед ним, растерянно комкая в руках белую полотняную кепку.

      —  Я надеялся на тебя, как на старого друга! — негодующе восклицал зам. —  Я оставил тебе весь подвал на литературной странице, я ждал от тебя большого, яркого материала: очерка, рассказа — мне всё равно — о нашем городе, его героическом прошлом, славном настоящем или замечательном будущем. А ты?! Ты — зарезал меня хуже, чем кинжалом!!!

 Я сделал робкую попытку вставить слово, но он безжалостно пресёк её:
— Молчи! Что принёс?!
Он брезгливо взял со стола несколько машинописных листов, сколотых скрепкой —  мою несчастную рукопись, потряс в воздухе и бессильно уронил руки.
— Рассказ, — кратко ответил я, собрав все остатки мужества, не подозревая, что это будет последней каплей.
— Этот бред о переселении душ ты называешь рассказом?! — отчаянно возопил зам. редактора.
— Это не бред, — обиделся я, — а научная фантастика...
— Пускай живешь ты дворником, родишься вновь прорабом! Как можно было сомневаться, что ты пройдешь мимо такой модной теории! Кстати, есть еще один вариант: работал литсотрудником, а станешь вдруг курьером... Не нравится?!  Мне тоже не нравится, когда меня подводят!
— Но!..
— Хватит оправданий! Твой материал не пойдет. Вместо него мы дадим стихи наших поэтов. Сядь, наконец, на этот стул, быстро соберись с мыслями и посоветуй мне, чьи стихотворения включить в подборку.

      Зам. поворошил угрожающего вида кипу рукописей на столе.
      — Подожди, не бледней! Все это читать тебе не придётся. Я накануне уже отобрал кое-кого из творческой молодежи. Среди них, между прочим,
знакомый нам Будимир Паровозов!..

         Стихи Паровозова наша газета печатала с незапамятных времен, и назвать его «молодым поэтом» можно было только с большой натяжкой, имея в виду, скорее, незрелость его «виршей», нежели возраст автора. Однако в редакции с годами все привыкли к нему, как к висящему в углу огнетушителю. К тому же, среди курортной читающей публики у Паровозова нет-нет, да и находились поклонницы, которые присылали в газету восторженные отзывы о его стихах. И только злые языки утверждали, что эти письма периодически пишут жена и теща самого Будимира. Потенциальные возможности Паровозова были мне известны не хуже таблицы умножения. Поэтому, наскоро пробежав его «перлы», я спросил зама, кого ещё он удостоил своим вниманием. Вторым среди «избранных» оказался некто Саша Безымянный  —  дебютант.

   Испытующе взглянув на меня, зам. редактора протянул тонкую стопку его стихотворений. Я довольно равнодушно взял её, однако уже первые строфы возбудили мой интерес. Это были лирические стихи о жизни, о любви, о непростой доле поэта. Филигранно отшлифованные строчки дышали подлинным мастерством. Если бы я точно не знал имени автора и того, что он наш современник, мне, пожалуй, могло прийти в голову, что это неизвестное до сих пор творение кого-то из классиков. В этих рифмах слышалось созвучие с другими, хорошо знакомыми, создателем которых мог быть только... кто?! Вместе с тем, стихи, которые я сейчас держал в руках, отнюдь не были подделкой под «корифеев». Напротив, каждая строфа являла собой образец самобытности и несомненного яркого таланта. Кажется, эти мысли так ясно отпечатались на моём лице, что зам. редактора мигом прочёл их, будто обычные гранки, и, не утруждая себя подробными объяснениями, сказал:

— Как поэт этот Саша Безымянный на три головы выше Будимира, без всяких слов. Но! Во-первых, его никто не знает; во-вторых (он выразительно указал большим пальцем на потолок), главный сомневается; в-третьих, слушай,  он  мне  своими  стихами  постоянно  кого-то  напоминает.
— Пусть так! Несмотря на это, я бы с закрытыми глазами предпочёл его  Будимиру!
— Представь себе, я предвидел такой вариант и поэтому, в интересах дела, решил пригласить Сашу Безымянного к нам — познакомиться и поговорить. Ровно в четыре он должен быть здесь.
Зам. нажал кнопку звонка у себя на столе, и в дверь заглянула секретарша.
— Зоечка, дорогая, я жду молодого автора.

Но в приёмной его не было. Оказалось, что из скромности он уже четверть часа стоит в коридоре.

На вид Безымянному было лет двадцать, не больше  —  невысокий, стройный юноша с одухотворенным красивым лицом. Его тёмные глаза смотрели на нас внимательно и спокойно, однако была в них затаённая грусть, которую не часто встретишь у парня в этом возрасте. Одевался он вполне прозаически, но выражение глаз, тёмные волосы, аккуратно расчесанные на пробор, и небольшие усы придавали ему явное сходство... с кем?!

       По просьбе зам. редактора Саша рассказал кое-что о себе. Выяснилось, что прямого отношения к литературе его профессия не имеет: он окончил в Ставрополе второй курс строительного техникума и проходит здесь у нас летнюю производственную практику. Стихи очень любит и пишет давно, хотя до сих пор нигде еще не печатался. В конце краткой беседы Саша набрался храбрости и спросил,  понравились ли нам его «творения».

— Скрывать не буду, — серьезно, почти строго ответил заместитель редактора, — для начинающего поэта стихи неплохие, совсем неплохие! Хотя очень напоминают кое-кого из школьной программы. Отсюда мой совет: как можно больше самостоятельности; поэзия — это, прежде всего, своё лицо; свой собственный взгляд на мир и — труд! Огромный, я бы даже
сказал титанический, труд. Упорно работайте и, как знать, наступит такой день, когда мы с удовольствием напечатаем на литературной странице ваши стихи.

Сам вдохновленный этой картиной, заместитель редактора встал из-за стола и... начал решительно теснить Безымянного к двери.
       — Дерзайте, юноша, и помните — этот день обязательно придёт!
       Таким образом, молодой поэт снова оказался в коридоре, удивленный и растерянный, точно именинник, которому в коробке вместо праздничного торта преподнесли крышку от старой кастрюли.

Зато зам. редактора радостно сиял и даже  негромко  пел:  «Мечты сбываются и не сбываются!..»  Наконец, он вспомнил обо мне:
— Всё в порядке, дорогой! Окончательный выбор сделан. Я всегда
говорил о том, как важно лично познакомиться с человеком.
— Итак, Безымянный! — обрадовался я.
— Итак, Паровозов!
— Я не понимаю тебя!
— А, между тем, всё предельно просто. С одной стороны — юноша, почти мальчик, студент строительного техникума, у которого всё ещё впереди, целая жизнь впереди. С другой, — давно известный нашим подписчикам, почти член союза писателей, почти литературный ас. И ты ещё сомневаешься?!

— Прости, но я начал сомневаться, тот ли ты человек, которого я знал десять лет назад. С некоторых пор тебя словно подменили. Вспомни, мы ведь тоже были когда-то начинающими, да к тому же не такими одарёнными, как этот парень!

— То, что он талантлив, бесспорно. Однако, согласись, это не единственная причина, по которой поэта печатают. К тому же, у него в стихах есть что-то этакое, фатальное. И, наконец, слушай, он мне и внешне всё  время  кого-то напоминает!
        — Мне тоже, — только и успел вымолвить я, потому что в этот момент внимание мое приковал один из многочисленных портретов классиков отечественной литературы, которыми зам. редактора щедро украсил стены своего кабинета. С него печально и, как мне  оказалось,  чуть-чуть насмешливо смотрел на нас молодой гусар в мундире с золотым шитьём. Зам. тут же перехватил мой взгляд и сначала недовольно прикрикнул:  —  Опять ты со своими фантазиями!

        Но, встретившись глазами с гусаром на портрете, вдруг охнул и стал медленно оседать в кресле.

         —  Слушай,  — изменившимся голосом сказал он, — я его всё-таки узнал! Притащи, пожалуйста, сюда валерьянку, валокордин или валидол, мне всё равно...

  Хороший человек, а наш зам. редактора был, без всякого сомнения, очень хорошим человеком, попал в беду. Я вытащил из кармана коробочку с валидолом, которую неизменно подсовывали домочадцы, приговаривая: «Работа у тебя нервная — вот, на всякий пожарный, не помешает!»— и бросился выручать своего старого друга.