Бакенщик - ответственная, но сезонная и малооплачи

        Наступил весенний нерестовый запрет на лов рыбы, мой полугодовой договор с ОРСом закончился,  моя маленькая лодка не годилась для летнего лова рыбы в условиях водохранилища, нужно было думать о постоянной работе. Начиналась навигация 1951 года, по реке расставлялись бакены. Начальник Череповецкого лоцмейстерства Александр Иванович Черепанов предложил мне поступить  на работу бакенщиком, было вакантное место на посту Лесенкова, это вблизи города напротив дока. Рассчитывать на что-нибудь лучшее мне не приходилось, и я согласился
.
     Зарплата бакенщика была чрезвычайно мала: 300 руб. в месяц, но работа на воде и дежурство сутки через двое хорошо сочеталась с рыбалкой. Кроме того, для закрепления бакенщиков существовало постановление совета обороны, разрешающее бакенщикам ловлю рыбы на акватории своих постов с последующей сдачей ее в общепит ОРСов, так что, если не лениться,  можно не умереть с голоду. О лентяях бакенщиках рассказывали такой анекдот: ночью в дверь бакенской будки раздается стук. Сонный бакенщик спрашивает:
 -Кто там?
- Рыба.
- Жареная или свежая?
-Свежая.
-Уходи к чертям!
    А вообще–то работа бакенщика трудная и ответственная. Ширина Шексны ниже Череповца 2 - 3 км, это уже начало Рыбинского водохранилища, судовой ход по старому руслу Шексны -  всего 150 - 300 метров - отмечен бакенами. Каждый вечер, в дождь и шторм необходимо, передвигаясь под веслами,  установить и зажечь на каждом бакене керосиновый фонарь с белым или красным стеклом (зеленым в черте города) и всю ночь следить, чтобы ни один не потух или, не дай бог, его не сбил плотом проходящий буксир. В этом случае нужно срочно сообщить в лоцмейстерство, а на месте сбитого бакена установить временную «вешку». При этом нужно отмечать в журнале все проходящие суда, различая их по огням на мачте и знать все подаваемые судами звуковые сигналы.
   Так было в те времена. Сейчас на бакенах установлены ацетиленовые фонари и обслуживает  всю трассу от Рыбинска  до Череповца один катер.
       Через несколько дней, погрузив свой скарб в лодку, я распрощался в Любце с Александром Ивановичем, обменявшись салютом из двустволок, и поплыл под веслами в направлении своего поста, а это около 25 км. На посту меня встретил дежуривший бакенщик Николай Иванович Мичурин, он оказался добродушнейшим человеком, невинно пострадавшим и проведшим несколько лет в лагерях.

           Старший бакенщик Владимир Першин, прозванный за свои габариты центнером, напротив, встретил меня настороженно. Он все время допытывался,  почему я «такой грамотный» пошел работать бакенщиком, видимо, он опасался конкуренции. Мне пришлось доказывать, что я мастерски владею топором: в течении часа я соорудил из бревен  плавучий плотик для бакена. Позднее мне довелось доказывать свое мастерство  начальнику Переборского техучастка, установив на плотике бакен в течении  5-ти минут. В дальнейшем кто бы из начальства ни побывал на линии, все останавливались на нашем посту. Я убедил Першина и Мичурина сделать ремонт в будке.

     До этого вид в будке был ужасный: давно не беленые потолок и печка, все стены  в раздавленных клопах. Мои товарищи к клопам уже привыкли, а для меня это была каторга, на ночлег я устраивался на чердаке, где из-за сквозняка клопов не было. Привезли из лоцмейстерства побелки и обоев, потравили керосином клопов, печку и потолок побелили, стены оклеили, получив за это одобрение лоцмейстера.

                Мое материальное положение было тяжелым: зарплата маленькая, заработанные на зимней рыбалке деньги заканчивались. Я вскопал участок целины вблизи будки и засадил его картошкой, организовал совместно с Мичуриным рыбную ловлю. Для этого мы заставили кольями левую бровку реки и часть залива, на кольях закрепили жерлицы на щук, а для наживки ночью неводом ловили живцов. За каждую проверку мы снимали с жерлиц увесистую корзину щук. Одновременно я обеспечивал городскую квартиру дровами из выловленной древесины.

                Мои недруги торжествовали. Единственный, кто ко мне относился лояльно, был секретарь горкома партии Кудрявцев, считавший в сложившейся ситуации мой выбор работы правильным.

                Закончив свою первую навигацию бакенщиком, осенью 1951 года после установления прочного ледяного покрова мы с Павлом Коротковым погрузили на орсовскую лошадь деревянную лодку и орудия лова и отправились в Любец. На сей раз мы поселились на острове Узком, самом северном из группы Раменских островов, куда отец Павла Александр Иванович заблаговременно перевез хибарку, в которой мы ранее зимовали. Для рыбалки это место было более удобным. Туда ко мне приходила Клава, она очень хорошо помогала мне в нелегком рыбацком труде. Я всегда поражался, как эта хрупкая женщина выдерживала такие большие физические нагрузки и как мужественно она делила со мной все тяготы жизни.

                В эту зиму мы с Павлом рыбачили раздельно.   Находясь далеко от родительских глаз, он ударился в пьянку, пропивая все свои уловы. Он и меня пытался втянуть в выпивку, а поскольку я отказался, наши отношения стали портиться.
 
                Вскоре у меня на рыбалке случилось следующее. Как-то задержавшись на рыбалке и возвращаясь вечером, я застал в будке за столом Павла с каким-то гостем, на столе стояла пустая бутылка. Имени его я не помню, буду называть верзилой – он был очень высокий. В разговоре он хвастал, как ловил окуней, показывал свои блесны, но улова у него не было, он собирался у нас заночевать За ужином я рассказал, что в сети напротив бакенской будки у меня попало много судаков, выбирать их было поздно и для ориентира я поставил там вытащенный из воды сук дерева.

             Через некоторое время этот верзила вдруг начал собираться в  город, заявив, что у него утром там срочное дело, и ушел. Когда на следующее утро я пришел к своим сетям по упомянутому ориентиру, все сети были вытащены, комком сброшены в лунку, а вся рыба выбрана. Эта несомненная  работа верзилы стала для меня большим уроком. Я понял, почему рыбаки никогда не хвастают своими уловами и тщательно маскируют сети от воров.

         Весной мне снова довелось встретиться с этим верзилой. Рыба  буквально валила в сети. Мы с женой по нескольку раз в день проверяли одни и те же сети, и каждый раз они были полны рыбы. Мы не успевали вывозить на берег всю выловленную рыбу и на ночь оставляли ее  на льду, прикрывая снегом и ледяной крошкой. Возле одного из выборов к нам подошел верзила и сказал, что у него несколько выходных дней, он идет ловить окуней, но может помочь нам. Несмотря на всю мою неприязнь к этой личности, я не смог отказаться от его помощи: мне было жаль уставшую жену. Он стал возить рыбу на берег в емком ящике на лыжном ходу, ссыпая ее в вырытые в снегу траншеи, а мы с Клавой вытаскивали сети, выпутывали из них рыбу и ставили сети обратно.

        Во второй половине дня мимо нас в город проходили два его приятеля, он послал с ними записку жене с просьбой прислать папирос .  На другой день к беду подошла его жена. Поговорив с ней, он подошел ко мне и сказал, что должен явиться в военкомат. Я щедро рассчитался с помощником, наложив полный рюкзак рыбы  жене и крапивный мешок ему, спросив – донесешь?
    - И не крякну –отвечал он.
      Но когда с моей помощью он взвалил мешок на спину, тот от тяжести лопнул вдоль шва, пришлось идти в дом, искать иголку с суровой ниткой  и зашивать мешок. Сгорбившись под тяжестью ноши мой помощник с женой  отправились  в сторону Городища, а мы, поработав до темна, смертельно уставшие с трудом добрались до будки, быстро перекусили, выпили чаю и сразу уснули.

      Утром я по пути зашел к Коротковым и узнал от них, что ночью в сторону моего места складирования рыбы сильно лаяла собака. На месте я обнаружил следы двух санок и обвалы в снежных траншеях. К вечеру картина стала ясной. Пришедшие в гости к Коротковым родственники рассказали, что утром под Городищем они встретили на реке Верзилу и двух мужиков, тащивших двое санок, груженых рыбой. Когда они его спросили – Откуда?-  он ответил –Под Городищем сети поставили, это за ночь попало.

         Нам некогда было заниматься ворами. Хотя рыба продолжала идти в сети, лов пришлось прекратить: лед стал рушиться, надо было вынимать сети. Встал вопрос, что делать с рыбой, которой у нас накопилось более 5-ти тонн. ОРС заранее снабдил меня солью и бочками, так что оставался единственный выход: рыбу солить. А такого промыслового опыта у меня не было, но Александр Иванович Коротков, спасибо ему огромное, показал нам, как резать рыбу «на пласт» со спины и снабдил нас хорошими ножами, которыми он резал скот. Соорудив из досок подобие столов, мы с Клавой приступили к потрошению и засолке рыбы.

         Надо было спешить, т.к. солнце грело нещадно, лед и снег быстро таяли, появились тучи зеленых мух. Мы тогда познали «сладость» этого труда – руки все время в крови и грязи, кожа на руках потрескалась, масса мелких травм, не говоря уже о мозолях. И так с утренней зари до темной ночи мы в течении 3-х суток порезали, выпотрошили и засолили в бочки всю рыбу.

       Затаренная в бочки рыба была оставлена под сводами Люберецкой церкви в ожидании парохода Ижорец, который был должен ее вывезти в город. В этот день Ижорец не пришел и, наученный горьким опытом, я остался дежурить около рыбы со своей охотничьей двустволкой.

         Около полуночи раздался слабый стук работы двигателя, на форватере реки, появился силуэт катера сплавщиков, на тихом ходу приближавшегося к берегу, к месту хранения рыбы. На носу катера стоял Верзила и дирижировал рулевому, куда приставать. В это время я выстрелил в воздух из одного ствола пулей жакан. Пуля провизжала над головой верзилы, раздался мат, катер развернулся на 180 градусов и на полном ходу скрылся в ночной темноте.

      Утром пришел Ижорец, мы сдали рыбу и с чувством огромной благодарности распрощались со стариками Коротковыми. В это время их сын Павел пропивал свой улов в Малом городище. Направить его на путь истинный оказалось невозможным.

      Испортили его в армии. Призван он был во время войны в Череповце и зачислен в команду какого-то особого отдела одной из воинских частей, переведенной затем в Вологду. Узнав о его рыбацких навыках, его использовали по добыче рыбы и организации попоек, которые постоянно происходили в этом отделе. Демобилизовавшись он женился, появился ребенок, но отвыкнуть от выпивки он не сумел, жена ушла, за уклонение от уплаты алиментов он был осужден. Освободившись продолжал пить, пьяным где-то простудился, заболел туберкулезом и умер.

            Начиналась навигация 1952 года. Мне предложили работать бакенщиком на посту Неверов Бор на реке Суда, там работал с женой Иван Николаевич Кругленков, бывший житель села Любец, побывавший в лагере по ст.58 п.10. Жили они в своем доме в поселке Б.Дора, имели подсобное хозяйство, поэтому очень обрадовались, что на посту появился третий человек. Жить в постовом домике было тесновато, и меня приютил знакомый пристанщик на дебаркадер, где имелась свободная комната .

       Рядом с постом находилась сплавконтора и производилась сплотка плотов, на которой работало много народа из окрестных деревень. Многих брала зависть, что на пост прислали чужого человека. Когда узнали, что я немец, возмущение усилилось, а некоторые, подвыпив, грозились – мы его утопим. Перепуганный Кругленков немедленно рванул в город, в лоцмейстерство, где проинформировал обо всем начальство. Вернувшись из города, он вручил мне письменное распоряжение заместителя лоцмейстера Ивана Михайловича Шангина – немедленно переехать на работу бакенщиком на пост Луковец на остров Ваганиха. С этим островом оказалась связанной вся моя дальнейшая жизнь.