НА ЦЕПИ - Глава 7. Драка

   (Начало в "На цепи. Глава 1" - http://www.proza.ru/2012/11/04/343)

   Боброву не работалось с самого утра, ему вдруг захотелось бросить все эти расчеты и чертежи и наперекор трудовой дисциплине удрать с завода, завалиться на диван, спокойно полежать, выспаться. Что он — не начальник?! Маленький, но начальник! И вообще надо домой: сегодня приезжает Генка Мисниковский. Бобров решительно встал и, пройдя в кабинет начальника отдела, пенсионера со стажем, сказал, что надо съездить в научно-техническую библиотеку. Ну какие могут быть возражения? И он — в путь-дорогу.
   Было обеденное время, и Бобров уже предвкушал, как станет есть домашние щи, которые  вчера приготовила Люся. Дома никого: Люся еще на работе, Ленка в школе или где-нибудь с друзьями бегает, дома рай — тишина, покой. Нет, все же иногда человеку надо бывать одному. Именно одному. А так все среди людей, шума, суеты. Тем более, что директор завода задал ему задачку — есть над чем спокойно подумать.
   Недавно вызвал его директор и, держа в руках его докладную, решительно сказал: «Интересная продукция. Но что ее кому-то отдавать? Свою фирму организовывай! Помогу! Будешь и ты делать свой ширпотреб. Специализация!» Бобров-то, конечно, сразу понял чья это будет фирма. На заводе много развелось таких «своих», «золотых», контор — и продуктами торгуют, и какими-то мехами, и легковые машины ремонтируют, и ширпотреб делают. Это хорошо. Люди там зарабатывают получше, чем на «оборонке». А заводское начальство вообще процветает — всем видно: джипы, заграничные поездки. Не зря директора за глаза, втихушку, зовут «золотым зубом» — не только за его золотую коронку. Но ему, Боброву, конечно, надо подумать над таким неожиданным предложением директора. Вот как раз и с Мисниковским посоветуется.
   Бобров улыбнулся, вспомнив вчерашний разговор с Генкой по телефону. Тот позвонил и как бы предупредил: «Ты будешь дома? В командировку не едешь? Тогда готовься». И Бобров понимал: опять будет срываться с «цепи» и предлагать ему в «аренду» какой-нибудь шикарный «люкс». И как-то намекал Боброву, что можно сходить в сауну, и смеялся: «Эх, такие бы условия и возможности в наше молодое время! Девочки пахнут хмельными травами и цветами — вечная весна». Бобров с шуточками уходил от приглашения, а Мисниковский не настаивал. На интимную тему они теперь почти не говорят. Мисниковский, похоже, стесняется своих похождений, боится, чтоб Бобров не проболтался Люсе, а он, Бобров, — своего затворничества, не хочет позориться перед другом. Но сейчас Бобров мог бы воспользоваться Генкиным «люксом» или даже «банькой». Эх, работала бы Рита... Нет, этого еще не хватало. Про Риту он будет молчать, как два подвала. Даже Генке ничего не скажет. И усмехнулся: однажды он уже знакомил его со своей женщиной. Но дело сейчас не в этом. Просто Бобров не знает, где Рита. С ней он почти сразу же завязал, испугался: вдруг соседи увидят. Или сама Рита начнет права качать. Красивая девка, но грубовата: такие словечки иногда отпускала. Правда, ему с ней детей не крестить. А так вообще-то она ласковая, привязалась, готова была хоть каждый день к нему прокрадываться. А он теперь разве каждый день может? Слава богу, хоть в первый вечер не опозорился. Да и потом. Не ожидал от себя такой прыти. Почти всю купленную бутылочку лосьона на себя извел и намыливался только кремом для бритья, чтоб вкусно пахнуть. Как в молодости побывал. Пришлось денег подзанять: винишко покупал, конфеты. Но Рита его не раскручивала, ничего не просила. А вот стихи ей нравились. И он читал, тоже как в молодости. Интересная девица. Видать, уже досыта натрахалась, стихов захотелось. Но это он зря так грубо. Что с ним? Сам себя не узнает. Нервным стал, лечиться надо. Или «критикует», чтоб в нее не втрескаться? В такую можно: понимающая. Усмехнулся, вспомнив, как она ластилась и говорила: «Да ты не суетись, пусть твой жеребчик отдыхает. Или хочешь рекорд поставить?» А он на самом деле как хотел что-то доказать. Рите? Себе? Наверное. И радовался... и чего-то пугался. Как там иногда говорит Мисниковский? С женщинами надо расставаться на взлете чувств.
   Тогда, перед приездом Люси, Бобров дал ей понять, что между ними все кончено: так, случайная встреча. В ЦУМе долгое время Бобров не появлялся — что себя и Риту смущать? Но все же как-то зашел. Риты за прилавком не было. Подождал немного, по магазину побродил. Спрашивать, где она, не стал, постеснялся. Потом еще несколько раз заходил: Рита куда-то исчезла, наверное, уволилась. Как когда-то его «отличница». И к лучшему, что потерял ее след. Но даже если бы не потерял, все равно не стал бы продолжать эту «дружбу», не нужна ему нервотрепка. Что, по кустам и подъездам прятаться? Была бы хата... вернее, деньги, можно было бы что-нибудь придумать. А она, Рита, пожалуй, давно забыла его. Молодая, красивая... И даже загрустил: может, это последняя женщина в его жизни... Ладно, не надо переживать — не помирает же. В следующий раз опять возьмут с женой в разные месяцы отпуск, отправит он ее с Ленкой в сад-огород — вот тогда снова можно будет молодость вспомнить. При желании «кадру» найти — не проблема. И не только «по вызову». Вот скопит немного «подкожных». И усмехнулся: вот создаст свою фирму... Нет, хорошо, что он с Ритой завязал, а то бы еще на самом деле к ней привязался. Найдет другую, если надо будет. Сейчас с милыми девушками не проблема, — опять повторял эту мысль, словно хотел в чем-то убедить себя, уговорить. Нет, он не собирается шуровать налево-направо. Вон сколько сообщений о всяких болезнях и, в первую очередь, венерических. И еще этот СПИД. Бедная молодежь! Все же такого в его молодые годы не было. Да чего там — не было! Он вспомнил свою «болячку», как сидел в кресле, раздвинув ноги, перед стайкой девчонок в белых халатах, и каждая подходила и смотрела в трубку, вставленную в его «народное хозяйство». Хорошо еще, что с Ритой все нормально закончилось. И как не побоялся? Кстати, этот горький опыт молодости сослужил ему добрую (или наоборот?) службу: после «отличницы» еще более «души» захотелось. Вот и нашел «душу»... Но что это он так о Люсе? Какой-то злой, вспыльчивый, раздраженный стал. Правда, сейчас все стали злыми и нервными... Будешь тут нервным...
   Как-то заскочили к ним домой Ленкины ребята, бросили свои портфели и тут же вместе с Ленкой удрали. Только услышал ее голос: «В школу! Дискотека! Приду поздно!» Понял, что Люся ничего не успела сказать дочери. Но он знал, что для Ленки «поздно» — это вполне для них, родителей, терпимо. Могло быть и хуже. Люся вообще-то приучила Ленку к послушанию. Он тоже знает, что Ленка дружит с одноклассниками, но сам с ними никогда толком не общался. Во-первых, они, если к ним домой и заходили, то жались у порога, и, во-вторых, Ленкой и ее «связями» в основном занимается жена, а в женские дела он уже давно перестал вмешиваться.
   Когда молодежь убежала, Боброва вдруг разобрало любопытство: портфель одного из парней был уж слишком крутым — из натуральной тисненой кожи, с многочисленными молниями, с шифровым замком. Ну Бобров и «поигрался» с замком, а он бац! — и открылся. Видно, замок не работал, как положено, и открывался без всякого шифра. А в портфеле сразу — видеокассета. Бобров и тут полюбопытствовал — вставил кассету в видик и...
   Вот это было кино. Боже мой, что он там увидел! Крутой секс, шведский, что ли. Смотрел и трясся, чтоб Люся в комнату не зашла. Или Ленка со своими «скромниками» не вернулась раньше времени... Но как это все рассказать Люсе? Не фильм же показать! Она тут же бы упала в обморок.
   На следующий день Бобров все же поговорил с ней, сказал, чтобы с Ленкой была построже и повнимательней: как бы дочь не попала в какую-нибудь ситуацию. Поэтому надо, давно пора, проводить с ней ликбез на женские темы, необходимо как-то уберечь Ленку от всего этого. И что за парни с ней? Молодые да ранние: такие кассеты таскать с собой! Неужели и Ленка их смотрит? Стало не по себе. Давно понял: когда-то виденный в Югославии стриптиз — это, наверное, как теперешние компьютерные игры, и то для дошкольников: кто быстрей разденет девочку. Хотя ему не до юмора. В увиденном им порнофильме сплошная похабщина, сплошной разврат, просто ужас какой-то. Почти все сцены заканчивались одним: мужики под конец многопозовой и в основном коллективной «любви» извергали сперму на физиономии и груди своих дам, и те завершали любовные процедуры облизыванием и обсасыванием «орудий труда» своих «принцев», чуть ли не захлебываясь в «рассоле» (выражение Мисниковского). Тьфу!.. И, главное, все это тиражируется и распространяется.
   Люсе, конечно, он не стал описывать эти сцены с такими подробностями. Но она и так все поняла, хотя вначале-то обиделась, что он тайком смотрел, ее не пригласил, ведь речь о дочери идет, а не просто, чтоб поглазеть. И сказала, что давно уже говорит с дочкой на женские темы. Но и пожаловалась, что Ленка в последнее время ее плохо слушает, все торопится, убегает, мол, сама все знает. Но Люся не сдается и помаленьку ей нашептывает, про прежнюю жизнь рассказывает, про себя, как она его, Валентина, ждала, как у них потому и хорошо дома, что на душе у всех хорошо. Валентин слушал тихие слова жены, и ему было обидно и грустно.
   И сейчас он ехал домой, и его почему-то опять затерзали невеселые мысли. Вертелось в голове что-то про любовь, которую, как и власть, легче завоевать, чем сохранить, и про горький житейский опыт, на котором лучше всего учиться. А если его нет? Вот потому и не известно, что лучше: брать в жены девушку или опытную женщину. Хотя он рад, как у него вышло с Люсей, и все эти годы ни ревности, ни «злых» воспоминаний, ни намеков и упреков. Вот и за дочку волнуется: может, она уже не девочка? И похолодело внутри от этого неожиданного вопроса, от страха за ее судьбу: не должно быть, она еще ребенок. Хотя, как сказать... Эти дикие кассеты, публичные разговоры, что, мол, на Западе уже давно раздают бесплатно школьникам и студентам презервативы, а кое-где и шприцы для наркотиков, а мы, мол, отстаем. Мир перевернулся. И в нем что-то копится, копится — какая-то злая и беспощадная энергия. Она взорвет всех и всё. А может, он опять усложняет жизнь своими дурацкими размышлизмами? Надо жить проще, свободней, раскованней. Генка давно это понял, еще в студенческие годы. И это не противоречит его знаменитому лозунгу — работать надо больше головой. Да, головой! Чтоб тебе самому хорошо было, чтоб не расплачиваться за других. Вот и Ленку надо этому научить. Душа болит за нее. Очень болит. Вообще душа уже давно болит. И в ней тоже что-то копится. Давно уже копится... А что? Жизнь проходит. И опять же здоровье поправлять надо. Пьет разные лекарства, черт знает сколько денег угрохал. С предстательной стало полегче, но эту проклятую железу надо стимулировать — или массажем через зад или сексом. На массаж деньги нужны немалые. А секс... Вот и приходится думать. И Люсе надо «помогать», пока сама не надумала помощника найти, а то вон опять говорит, что поясница побаливает. Нет, Люся на это никогда не пойдет, Бобров уверен. Хотя, конечно, при стечении обстоятельств... Он, кажется, не ревнует. Увы, не ревнует. Бобров вдруг поймал себя на мысли, что даже бы не возражал, чтоб Люся сходила налево, а он бы узнал про это. И не стал бы устраивать скандал, промолчал бы. Да, да, промолчал. Зато сам бы стал свободным! Бобров почти обрадовался этой мысли... и тут же разозлился: «Дурак».
   А в этом году у него с Люсей стало лучше: ее ласкает, а сам представляет себя с Ритой. Черт-те что! Не жизнь, а сплошной цирк. Или каторга. Надо что-то придумывать...  Нет, он, в общем-то, не собирается во всю шуровать, — какой уж раз Бобров возвращался к этой мысли. Да, он хочет сберечь семью, для него семья дороже всего. А вот иногда бы... Хорошо бы найти ласковую, надежную женщину, а еще лучше, если она будет замужем, и иногда скрываться у нее. Надо подумать... Хотя плохо, что он дожил до таких мыслей. На душе противно. И злость какая-то... И что он размечтался, расфилософствовался? Видать, приезд Мисниковского повлиял. Да, хорошо, что он приезжает: надо с ним обязательно посоветоваться насчет «своей» фирмы. Нет, без издевки, именно своей! Свобода так свобода. Бобров вспомнил слова тестя Мисниковского, которые Генка иногда повторял ему: в работе главное помогать друг другу, не предавать. Да, ему, Боброву, не только «золотой зуб» может помочь. У Генки теперь много возможностей: в недавний краткосрочный прилет он намекнул, что тесть толкает его куда-то в политику. Куда — Бобров не понял: то ли в местные органы, то ли в центральные. Расспрашивать не стал. Но сейчас Бобров почему-то вспомнил и другое: когда-то Мисниковский называл политику и политиков проститутками. Что ж, все течет... И Бобров усмехнулся: вот тебе и первично, и вторично. А! — как бы махнул рукой. — Кому нужны эти философствования? Никому.
   И Бобров вдруг почувствовал, что явно загорелся этой идеей — организовать свою фирму. Не просто подработать, как он вначале рассчитывал, вспомнив свой небольшой опыт по выпуску ширпотреба, а именно заняться новым, необычным для него делом — сложным, трудным, которое увлечет его, захватит, оторвет от всей этой бесконечной производственной и бытовой суеты, которой он уже сыт по горло, оторвет от всех этих «размышлизмов» и «философствований», от которых он всю жизнь не может избавиться. Эх, вздохнул он, надо было лет десять тому назад всем этим заняться. И что он тогда струсил? Столько времени потерял. Даже женщины бизнесом занялись, не побоялись, — и почему-то подумал о жене Мисниковского. И опять мелькнуло какое-то воспоминание... какая-то мысль из рассказа Генки о Вике — о том, как она увлеклась коммерцией... Нет, не о машине, на которой она разъезжает... не о том, что материться научилась и снюхалась с кем-нибудь... Что-то про спасение души...
   Скорей бы добраться до дома. После вчерашнего позднего телефильма отдохнуть не мешало бы, а то сегодня с Генкой выпьют, наверняка допоздна просидят, а завтра на работу — такие нагрузки уже трудно выдерживать. И дело, видать, не только в возрасте. На душе усталость. На самом деле, что-то копится, копится...
   Бобров поднялся на свой второй этаж, достал ключ и подошел к двери, ведущей в квартиру. Тут он услышал музыку и усмехнулся: «Вот, Ленка дома, не отдохнешь в гордом одиночестве». Он открыл дверь и сразу услышал смех, раздававшийся из Ленкиной комнаты. Не ожидал: Ленка не одна. Бобров сделал пару шагов по полутемному коридору. Дверь в комнату дочери была приоткрыта, и он издали увидел танцующие фигуры. И замер: Ленка... — в первые мгновения Бобров даже не узнал ее: она была в купальном костюме и короткой расстегнутой кофточке — взрослая женственная фигура, вместо бюстгальтера какая-то лента, не столько прикрывающая, сколько поддерживающая бюст, плавки — тоже узкие, все голо, что спереди, что сзади. Особенно сзади... — да, да, это была Ленка, его Ленка, дочка... танцевала... С парнем... И он — в плавках, тоже в расстегнутой рубахе, полы которой были завязаны спереди узлом. Плавки туго обтягивали, как показалось Боброву, возбужденно-выпирающий член. Лена и парень извивались и дрыгались друг перед другом. Громкая музыка, смех... У магнитофона стоял еще один парень — и тоже в плавках, без рубахи и, прихлопывая в такт музыке, пританцовывал на месте, не отрывая взгляда от танцующей Ленки. Ленка и парень самоотреченно выламывались и кривлялись, особенно Ленка: она крутила бедрами, поднимала и опускала трясущиеся плечи, при этом еще более обнажался бюст, резко выделяя белоснежную кожу под бюстгальтером-лентой. Вдруг танцующий парень стал развязывать у себя на животе рубаху...
   «Тоже раздевается», — Бобров вроде просто констатировал, имея в виду второго парня, который уже был без рубахи. Бобров тряхнул головой, чтоб снять наваждение: перед ним была Ленка, его Ленка... Почти раздетая... И эти полуголые парни. Он никого из них не узнавал — незнакомые... Но не это мучило его. Его вообще ничего не мучило, он был в шоке — стоял и смотрел в полуоткрытую дверь, выпучив глаза. Парень ловко сбросил с себя рубаху, отшвырнув ее в сторону на пол, и стал выламываться перед Ленкой с еще большей энергией.
   И вдруг Ленка тоже, в движении, стала снимать с себя кофточку… Бюстгальтер-лента — еще ниже: бюст почти весь наружу… У Боброва защемило сердце от предчувствия самого невероятного: вот сейчас она  — Ленка, его дочка! —  взмахнет рукой, дернет за какую-то тесемочку —  и бюстгальтер-лента окончательно спадет с нее. Стриптиз!.. Не помня себя, взрывным звериным прыжком он подскочил к танцующим и, схватив дочь за руку, с криком «Дура!», который слился с испуганными возгласами Ленки и парней, резко отдернул ее в сторону. Лена отлетела, сильно ударившись о книжный шкаф. А Бобров бросился на парней, пытаясь бить их руками, ногами, хватал за волосы и кричал:
   — Я покажу вам стриптиз!.. Подлецы!.. Я покажу вам стриптиз!
   Парни, всего несколько раз видевшие «живьем» отца Ленки, конечно, узнали его и были до предела испуганы и растеряны. Они непроизвольно защищались, молча отмахиваясь от его ударов, пытаясь поймать его руки, вывертывались, помогали друг другу. Они падали, вскакивали, а Бобров опять лез в драку. Они пытались что-то говорить, кричать: «Вы что?.. Зачем?.. Лена!..», но даже сами себя не слышали. Лена молчала. Она, скорчившись, сидела на полу, вроде не понимая, что происходит, и словно не слыша криков отца и просьб ребят: «Ах, гады, ах, подлецы!» — «Подождите... Не надо... Вы что?.. Лена!..» — «Стриптиз захотели?! Сволочи! Молокососы!..» —  «Подождите... Не надо... Подождите...»
   Бобров был как в невменяемом состоянии, он защищал дочь, свою дочь, свою Ленку от чего-то мерзкого и гадкого, от чего-то коллективно-развратного, от чего-то животного, не человеческого, что всегда было ему противно, что всегда было ему отвратно. Это его дочь. Его дочь! Разве он может допустить такое?! Одна Ленка и двое парней... Да если бы даже был хоть один из этих молокососов?!
   Парням, пытавшимся обороняться, приходилось и самим, как говорится, прикладываться к Боброву, и ему было не легко с ними, но он все равно лез, пытаясь избить их, что-то доказать! Иначе не пронять! Это он уже давно понял: этих молокососов можно чему-то научить только силой, сейчас слов никто не понимает. Он хрипел, был страшен, глаза сверкали, как у затравленного зверя. Он даже матерился, забыв, что рядом дочь, он вообще забыл про нее. Перед ним были они, эти два подлеца, которые пришли посмеяться над его дочерью. И, может, не только посмеяться… Может, они уже давно занимаются этим... коллективно... Он кричал, хрипел:
   — Негодяи!.. Убью!.. Сволочи!..
   Он даже не заметил, как Лена выскочила из комнаты и вскоре вновь вбежала. И вдруг он услышал пронзительный крик:
   — На цепь его! На цепь! Он изменяет маме!
   От этого истошного крика Бобров вздрогнул и остановился. Но сильный «оборонительный» удар заставил его отлететь в сторону. Он тут же вскочил и инстинктивно опять кинулся на ребят, уже не соображая, что происходит. Он не мог понять, кто это крикнул. Ему показалось, что это кто-то чужой, и это даже придало ему силы защищать свою дочь и свой дом от чужого и чуждого. И только слова «Он изменяет маме!» вдруг стали дико и с каким-то страхом долбить в виски: «Маме... маме... маме...» О чем речь? О ком речь? Но непонятный страх поселялся в его душе, и он махал руками уже без былого энтузиазма. Но, может, это все померещилось, показалось?
   Тут он опять услышал голос... отчетливый голос... голос Ленки, его Ленки, его дочери:
   — На цепь его! Он изменяет маме! На цепь! — и Ленка бросила парням бельевую веревку, которую притащила из ванной комнаты.
   Парни, получив такую моральную поддержку и даже прямое указание, да и сами уже не на шутку озверев, набросились на Боброва с удвоенной энергией. Бобров автоматически отмахивался, не понимая, то ли защищается, то ли нападает. Он пытался что-то говорить, но только бессвязно бормотал:
   — Ты о чем?.. Какая цепь?.. Какая измена?.. Вы о чем?
   Он продолжал беспорядочно махать руками, в голове был туман и сплошное мелькание рук, голов и тел перед глазами. Что-то не то, что-то не так...
   Один из парней удачно заломил ему руки за спину, сел на него верхом, а второй быстрыми движениями обвязывал его руки, ноги. Бобров почти не сопротивлялся и только кричал:
   — Что вы делаете?.. Ленка, что ты делаешь? Дочка! — и вдруг обмяк, перестав дергаться. Теперь он был связан по рукам и ногам.
   Парни выбежали из комнаты, прихватив с собой свои снятые шмотки.
   Ленка стояла у двери в коротком халатике и молчала.
   Бобров только видел ее испуганные и заплаканные глаза. Он был растерян. Он понимал, что произошло что-то ужасное. Он смотрел на дочь и не знал, что говорить, в ушах и висках гулко стучало: «На цепь... цепь.. цепь... Маме... маме... Изменяет маме...» И опять он растерянно забормотал:
   — Ты о чем?.. Дочка... Ты о чем?
   Вдруг Ленка начала отчаянно кричать:
   — О чем?! Я все знаю! Все! Ты решил спасти меня! Ты?! Не имеешь права! Ты изменяешь маме! — И она вдруг зарыдала, вытаращив на него ошалелые глаза.
   Бобров никогда не видел таких страшных, иступленных болью глаз. Сердце его сжалось от дикой тоски и испуга.
   А Ленку словно прорвало. Все эти дни, после того, как она узнала эту дикую для нее, неправдоподобную новость, она, возвращаясь из школы или гуляя с Жулей, невольно бросала взгляд на то место в скверике, где обычно стояла Рита. Риты не было. И Лена не могла понять: радуется или плачет. Если радуется, то чему? Если плачет, то зачем? Она была, словно невменяемая, хотя старалась делать все, что делала обычно, боясь что-то нарушить, отступить от привычного: ходила в школу, мыла полы, ходила гулять с Жулей и с ребятами — Вовкой и Толькой. Но особенно было муторно, когда она находилась дома. Именно дома: вот здесь они живут, вот здесь живет ее отец, который всю жизнь поучает их, говорит умные слова... о, боже, ласковые слова... а сам лгал им и предал их... И Лена ждала чего-то: то ли его признания и раскаяния, чтоб она могла до конца поверить во все это и никогда-никогда не простить его, то ли своего крика... Вот и сегодня поехала с ребятами на пляж: все у нее хорошо! Все, как обычно! А после к ней зашли, чтоб послушать музыку, пока нет предков. Предков... Опять она дома...
   Жарко: танцевали раздетые, словно всё еще на пляже. Все, как всегда. А голова и душа переполнены обидой и злостью: какой-то толчок, какое-то отступление от привычности — и она, наверное, закричит, заорет дико и растерянно... Громче музыка! Пусть она заглушит эти мысли и вернет уверенность!.. И тишина. Даже свой голос не узнает — то ли она кричит, то ли кто-то за нее кричит.
   — Я все знаю! Все! Не тебе оберегать меня! Не тебе! — Лена вдруг замолчала и остановившимся взглядом уставилась на отца. Бобров настолько испугался этих странных и страшных сумасшедших глаз, что забормотал:
   — Лена, дочка, успокойся, успокойся. — Он даже не пытался оправдываться. Он еще толком даже не верил, что все это наяву, и потому не понимал, вернее, не хотел понимать, о чем идет речь. Только продолжал бормотать: — Успокойся, успокойся... — Ему вдруг стало страшно не столько за себя — он вообще не мог еще «привязать» себя ко всей этой истории, — сколько за дочь, смотревшей на него этими ненормальными, затравленными глазами...
   В этот момент в комнату заглянул один из парней и тихо сказал, не смотря на Боброва:
   — Мы пошли.
   — Нет! Нет! — опять истошно крикнула Лена. — Нет! Вы будете со мной!
   Она вдруг схватила за руку этого парня и, глядя на отца, медленно проговорила:
   — Не тебе оберегать меня. Я назло тебе, назло сейчас сделаю то, чего ты боишься. — И она выскочила из комнаты, утянув за собой этого парня. Бобров только слышал, как она каким-то обрывистым голосом, словно заикаясь, проговорила:
   — Идем... Толька... идем со мной.
   Бобров услышал, как знакомо скрипнула дверь, ведущая в спальню.
   — Нет! — закричал Бобров. — Нет! — Он попытался высвободиться от веревок, сучил ногами, напрягался, что есть силы, пытаясь их разорвать, катался по полу и кричал:
   — Нет! Ленка, не надо! Дочка, не надо!
   В дверях показался второй парень. Он был одет в туго обтянутые джинсы, полы рубашки были завязаны на животе, как и во время танца. Он посмотрел на Боброва и сказал:
   — Успокойтесь, а то люди сбегутся, — и опять вышел в полутемный коридор.
   Бобров перестал метаться по полу и притих. Ему вдруг показалось, что из спальни послышалась какая-то возня, шум, какие-то вскрикивания — то ли плач, то ли смех. Он оцепенело прислушивался к этим звукам, и по телу пробегали мурашки: он представил себе, как сейчас парень там, в спальне... с его дочерью... Его начинало трясти от злости и невозможности что-то сделать, чему-то помешать, что-то предотвратить. И где этот второй парень? Куда он пошел?
   Бобров подкатился к дверям комнаты, в полумраке коридора увидел парня в джинсах и почти взмолился:
   — Слушай, помоги Лене. Не делайте этого... Не надо... Она еще совсем ребенок. Помоги дочке, она не в своем уме.
   — Разберутся сами, — спокойно ответил парень. — Не маленькие.
   — Как сами?! — крикнул Бобров. — Негодяй! Она же девочка... девушка. Понимаешь, девушка!
   — Все мы девушки, — спокойно ответил парень.
   Бобров не знал, что говорить. Он уже не пытался высвободиться от веревок — бесполезно. Он смотрел на парня, и сердце сжимала ненависть к этому молокососу... к этим молокососам. Он был как в забытьи. Даже не заметил, как хлопнула входная дверь: парни ушли. Он все так же лежал на полу, не двигаясь и не пытаясь распутаться. В квартире было тихо. «Что с Леной? — пронзила мысль. — Что они там наделали? » Бобров испуганно крикнул:
   — Лена!.. Дочка!
   Лена не отвечала. Бобров опять попытался то ли встать, то ли просто присесть, но веревки не пускали — ноги его были подтянуты назад, к спине, руки связаны не только между собой, но и прикручены к пояснице, да и всего его так крепко обмотали, что все попытки высвободиться оказывались безрезультатными. Бобров покатился по полу, бормоча и вскрикивая:
   — Лена... Дочка... Лена!.. Дочка!.. Лена... Дочка...
   Он выкатился в коридор и стал перемещаться к дверям спальни, все так же то ли зовя, то ли причитая:
   — Лена... Дочка...
   В дверном проеме, ведущем в спальню, он увидел Лену, лежащую на кровати лицом вниз.  Она была в том же халатике, который показался Боброву еще короче...
   — Лена! Дочка! Что с тобой ? — голос Боброва был испуганный, чуть не плачущий.
   Лена подняла голову, села на кровать. Волосы были растрепаны, глаза заплаканные. Она посмотрела на отца и тихо сказала:
   — А что ты беспокоишься? Тебе ведь на нас с мамой наплевать.
   — Дочка, — начал Бобров, — успокойся. Развяжи меня. Это не правда. Тебе налгали.
   — Налгали?! — вдруг отчаянно крикнула Лена и вскочила с кровати. — Нет, не налгали. Я все узнала от этой... твоей... женушки, — вдруг вспомнила она слово, сказанное Ритой. — И ребенок у тебя был. Понимаешь, ребенок!
   Нет, Бобров ничего не понимал и даже появилась надежда, что и в самом деле тут какая-то ошибка. Что за женушка? Какой ребенок?
   — Лена, успокойся. О чем ты говоришь? Тебе налгали. Ты что-то путаешь. Это чушь какая-то...
   — Путаешь?! Чушь?! — прервала бормотания отца Лена. — Я все знаю. Все! Рита ее звать. Рита! Из ЦУМа. Ну? Что? Вспомнил? Или опять чушь?
   — Чушь, — опять пролепетал Бобров, не понимая при чем здесь Рита, женушка, какой-то ребенок... И хотя некоторые догадки возникали в его голове, но как искры дурацкой фантазии тут же гасли, и он все повторял: — Чушь... Чушь...
   — Чушь?! — взвизгнула Лена. — Я докажу тебе! Докажу!— И мгновенно выбежала из комнаты.
   Бобров только увидел, как она схватила плащ, висевший в коридоре на вешалке, и выскочила на лестничную площадку, резко хлопнув дверью. У нее даже не мелькнуло мысли развязать отца: ей почему-то казалось, что он может куда-то убежать, задержать ее или исчезнуть, как исчезла Рита, и она не сможет доказать, что он лжет. Но сейчас она сама приведет ее сюда! Пусть встретятся! Она все докажет! Все! Она все распутает!.. Нет, нет, лучше бы они не заходили после пляжа к ним домой, лучше бы не заходили! Пусть бы в их семье было все, как было... Но ведь рано или поздно это должно было произойти. Она должна до конца что-то понять. На зло отцу что-то сделать и что-то доказать. На зло отцу... А там, в спальне, Толька испугался. Говорит, что это он о ней стихи пишет, ей их посвящает, что давно хотел это сказать да стеснялся. И еще он хочет, чтоб все красиво было. Красиво... Вон и мама: «Надо, чтоб в жизни все красиво было — и до свадьбы, и на свадьбе, и после нее». Намекает, чтобы она, Лена, не натворила чего. А вокруг вон как красиво! Только о внешней красоте все и пекутся! Отец тоже красоту дома наводит — издергал и ее, и маму! И тоже стихи любит! Вон даже Рите их читал! А что вышло?! Лена до сих пор разобраться не может: радоваться, что отец — ее отец! — с ними живет, хоть и сходил «налево», или плакать... Вот и Толька, этот стихоплет, красивости хочет! Она чуть ли не сама его на себя затягивала, а он стоял, дрожал, бормотал, что, мол, не надо так, мол, все по-другому должно быть. Лучше бы Вовку в спальню позвала. Тот бы, наверное, не растерялся, он сильный... Нет, нет, что-то она запуталась, совсем запуталась.
   Лена выскочила на улицу, еще не зная толком, куда она сейчас побежит. В ЦУМ? Да, конечно, только к Рите, к этой «женушке», пусть встретится со своим «голубчиком» и сама все расскажет. При ней, при Лене! И еще при матери. Да, да, Лена дождется, когда мама с работы придет. И Рита пусть дожидается. Лена хотела и сделает отцу больно, как и он сделал ей... Бережет ее!.. Нашелся тут!.. А может, Рита наврала и все вышло случайно? Ведь сейчас она, Лена, тоже была готова натворить дел... Но и она хочет, чтоб в жизни все было красиво... И ведь это — папа... Их семья... А как же теперь мама?.. Нет, нет, она должна что-то до конца понять, в чем-то разобраться, что–то кому–то доказать. И отцу, и себе, и этой Рите. Пусть Рита сама при нем, при отце, все расскажет, как это вышло. Может, она сама затащила его на себя. Вон какая девка. Многое про себя и своих подружек порассказала.
   С того последнего разговора они больше не виделись. Лена даже боялась с ней встретиться. Видать, и Рите она больше не нужна — какие они подружки?! — все рассказала, душу отвела, выговорилась. Это Лена понимает, ох, как хорошо понимает, у самой все это время сердце разрывается и так хочется с кем-то поделиться, поплакать, посоветоваться. Но с кем? С ребятами? С девчонками? С мамой?.. О, господи, и на самом деле, лучше с незнакомым человеком. Но не с Ритой же! И Лена не пойдет ее искать... Нет, нет, надо, надо! Надо что-то понять, в чем-то разобраться. Про отца что-то там наговорила: порядочный, несчастный, грусть в глазах. Зато в постели шустрый!.. Как же он смог пойти на это? Почему не отказался? Вон даже Толька это смог! Хоть и мальчишка, а смог! А отец–то у нее взрослый, опытный, сильный. Как он на это решился? Почему? Зачем? Бедная мама. Больше всего ей жаль маму. Как теперь она будет одна?.. Нет, нет, она, Лена, обязательно должна что-то понять, в чем-то разобраться, что-то доказать себе. В первую очередь — себе. Чтоб помочь своей судьбе, помочь найти свое счастье. Она хочет этого счастья, очень хочет. Она будет жить как-то по-другому, а не как ее мама. Надо по миру ездить, удовольствия получать, жизни радоваться. Да, да, жизни радоваться, чтобы ни случилось... Нет, она не дура, понимает, что это ей никто не подарит... И теперь, кажется, начинает понимать и другое: надо быть по-настоящему свободной, а для этого надо стать независимой — и от родителей, и от «ходячих кошельков», как они с девчонками называют богатых мужчин, и от будущего мужа. Да, независимой даже от мужа! И тут главное — хорошо зарабатывать. Она давно этого хочет. Но теперь понимает, что деньги — это не просто тряпки и поездки, это независимость. И она должна научиться зарабатывать. В совершенстве освоит компьютер, откроет свое дело... Но и тут тоже нужны деньги, даже для учебы... Как же быть?.. Нет, нет, она должна что-то придумать, обязательно должна придумать.
   Она не хочет быть бедной... Бедной мамой.

   (Окончание следует.) - http://www.proza.ru/2012/11/09/283

   НА ЦЕПИ. Повесть. — Новосибирск. «Литературный фонд», 2001 г.
   С желающими почитать повесть в книжном издании могу поделиться из авторских запасов.