Превентивная акция

               
               
               
                1
 
  К Зое  из квартиры 18  кто-то надрывно звонил.
 - Кто бы это мог быть? – удивилась она: мужу с работы еще рано, да и не будет он так трезвонить.
А посмотрев в глазок, удивилась еще больше. Звонила соседка Эмма, с которой они, мягко говоря, были в натянутых отношениях, а проще – невзлюбили друг друга с первого дня, когда Зойка переехала жить в их дом к одинокому мужчине, которого она гордо называла мужем, но который за три года так и не удосужился узаконить их отношения, на что Зойка когда равнодушно, а когда и с вызовом заявляла: « Штамп – не главное в семейной жизни!», и глядя на её простоватое, но одновременно нахальное личико, можно было поверить, что она и вправду так думает, и даже – что это и в самом деле именно так!
Зойка не больно-то заторопилась распахивать перед соседкой двери, но та звонила так отчаянно, что пришлось открыть. Эмма стояла напуганная и едва смогла пролепетать:
- Олег умер.
- Как это – умер?
У Зойки это просто не укладывалось в голове: такой молодой, да еще и врач! Уж если врачи самих себя не могут уберечь от такой напасти, как ранняя смерть, то каково их бедным пациентам! Им-то на кого надеяться!
- Ты уверена? – на всякий случай уточнила Зоя,-  Может, ему « скорую» надо?
- Посмотри сама,- тихо предложила Эмма.
 -Пошли! – скомандовала Зоя и хотела посторониться, чтоб дать дорогу Эмме, но та, дрожа, призналась:
- Я боюсь…
- Ладно, я первая, - она решительно взялась за ручку, но дверь не открывалась.
- Ой! Захлопнулась…
- Ключ-то у тебя есть?
- Я всегда ношу с собой на всякий случай,- и Эмма полезла в вышитый стразами карман коротких джинсовых брючек.
Фифа! На кухне как на параде! Зойка обтерла руки о фартук и приняла ключ от хитрого новомодного замка.
- Как им пользоваться-то?
- Сначала вглубь, а потом повернуть как обычно.
Дверь мягко подалась. Зоя отдала ключ хозяйке, и с храбростью, скорее показной, но ставшей уже привычной за три года соседства с недоступной Эммой,  вступила в темноватый холл, как  вдруг из глубины на нее двинулись какие-то фигуры.
 - Ой! – невольно отшатнулась она.
- Не бойся – это шкаф-купе с зеркалом.
- А я ведь ни разу у вас  и дома-то  не была,- вспомнила Зойка, - куда идти?
Слева были две двери,  а коридор сворачивал направо. Там были открыты двери в гостиную и на кухню.
- Он в спальне, – прошептала Эмма. – Вон та, дальняя комната.
Она махнула левой рукой. Зойка почему-то сняла обувь, хотя была в домашних тапках, и прошла в указанном направлении.
Ранний летний вечер с его еще ярким солнцем и оживлением на улицах не достигал этих покоев. Здесь было тихо, сумрачно от плотных бархатных гардин, где на коричневом поле вышиты  золотом абстрактные узоры, и торжественно - страшно от близости смерти.
На широком ложе спиной к вошедшим лежал мужчина.
- Глянь! Он же на левом боку! Сердце, поди, себе придавил, а ты подумала, что умер. Давай « скорую»!
И Зоя смело подошла к лежащему, протянула к нему руку.
- Ой! Он не умер! Он убит!
- Что?!
- Погляди сама: его кто-то ударил, прямо по голове.
На виске действительно отпечатался след от удара.
- Что же это… - беспомощно пролепетала Эмма.
- Звони в милицию! Где у вас телефон?
Эмма пошла в гостиную, где на базе стояла трубка, и начала взволнованный монолог, прерываемый вопросами дежурного.
- Ну че? – заглянула к ней Зоя.
- Ты никого не видела, кто выходил от Олега?
- Нет, - протянула Зоя.
- Тогда, - Эмма перешла на шепот,- может он еще здесь, прячется в квартире?
Пораженные страшной догадкой, обе пулей вылетели на площадку.
- У тебя телефон звонит, - прошептала Эмма.
- Я ничего не слышу.
- У меня слух тоньше,- сухо заметила ей Эмма.
Да уж, как ни крути, это так! И Зоя пошла к себе.
  Вскоре прибыла милиция. Казалось, целая толпа заполнила прихожую Эммы. Несколько человек прошли в спальню.
- Вызываем понятых, - скомандовал молодой мужчина.
 Милиционер, стоящий у выхода, выглянул на площадку. Там в дверном проеме своей квартиры уже стояла Зоя, вытянув шею.
- Понятой будете?
- Буду!- выпалила Зойка и зашла в квартиру убитого.
- Нужно двоих.
- А муж,-  тут Зойка выразительно взглянула на Эмму, - у меня еще с работы не пришел.
- А другие? Сколько на площадке квартир?
- Три. Но в 17 никого еще нет: рано. Под нами? Тетя Дуся только дома сидит, но она глуховатая, ей надо в ухо кричать.
- Вы всех тут, гляжу, знаете.
- А то как же! – Зоя самодовольно улыбнулась. – Фамилие? Чье? Мое? Сниткина Зоя. Зоя Ивановна. Что могу пояснить? Много че могу. Об муже заботиться надо! А то оставила его тут, и пошла на целый день шастать.
Эмма взглянула на нее со странным выражением  беспомощности и презрения, а обратилась исключительно к оперативникам, игнорируя и присутствие Зойки,  и её комментарии:
- Муж пришел с ночного дежурства в больнице. Он хирург. А у меня сегодня выходной.
- В понедельник?
- Я хористка, хор отдыхает в понедельник.
- Еще кто-то поднимается.
Зойка выглянула на площадку.
- Ой, это мой муж. Миш, понятым будешь?
- Что у вас опять? – недовольно буркнул плотный коренастый мужчина с большими залысинами.
- Олега убили!
- Да погодите Вы, гражданочка. Муж, значит? Сниткин?
- Нет,- Зоя остудила свой пыл,- он Иванов. Михаил Ильич.
- Пусть сам говорит. Где проживаете? Где прописаны? Распишитесь. Спасибо. А Вы,- обратился он к Зое,- подтверждаете, значит, её алиби?
- Чего?
- Отсутствие её на месте преступления.
Зоя со злорадным торжеством взглянула на сидящую в оцепенении Эмму и объявила:
- Ничего я не подтверждаю!
- Но Вы же сами в начале опроса пояснили, что соседка ушла и целый день где-то ходила. Как Вы это узнали? Через стенку Вам не слышно: Ваша квартира наискосок напротив. А вот непосредственные соседи, те, что за стеной…
- Так они целый день на работе, у них семейный подряд: свой ларек. Раньше десяти их и не жди. Я раньше сама у них работала, пока замуж не вышла.
- Вернемся к Вам.
- А я в глазок посмотрела…
Эмма взглянула на нее с презрением и закончила:
- …И если никого на площадке нет – можно опять свой мусор мне под дверь заметать.
- Ты сначала докажи!
- Легко: соседи – в ларьке до ночи. А я утром, перед приходом Олега с дежурства, подмела всю площадку. А когда пришла – опять кучка под моей дверью.
- Тебя целый день не было, а валишь всё на меня!
- Значит, Вы все-таки подтверждаете, что соседки дома не было?
- Подтверждаю,- зло бросила Зоя.- Но по минутам не знаю, я на часы не смотрю.
- Вы так с соседями недружны. Как Вас опрашивать?..
- Я? Я очень даже с Олегом дружна была. Потому – он вежливый очень, всегда поздоровается и спросит, как дела… А этой я ничего под дверь не заметаю, пускай не врет.
- Хорошо, прекратите. Вас еще вызовут.
Следователь осмотрел замок и теперь осматривал квартиру, записывал, переходя из комнаты в комнату. Везде порядок. Ничего, как говорит хозяйка, не пропало, не украдено. 
Двое оперативников опрашивали в это время  других соседей на других этажах.
Поздним вечером предварительный опрос был закончен. Тело несчастного Олега отвезли на вскрытие в морг.
  Следователь обязан присутствовать при вскрытии.
Михайлов не любил эту процедуру и никак не мог к ней привыкнуть. Его и посейчас удивляли судебные врачи, которые спокойно жевали пирожки и гоняли чаи за тонкой перегородкой, отделяющей их личную комнатку от трупарни.
- Ну что я могу тебе сказать… - заканчивая свою работу, задумчиво произнес судмедэксперт, еще не старый, но лысоватый и полный мужчина,  - Смерть наступила 10 -12 часов назад. Точнее, к сожалению, определить не могу: прошло уже полсуток. Теперь у нас 21 час, вот и отсчитывай назад.
- Да, спасибо, Валера.
Он взял заключение и пошел к себе.

                2
 
Что мы имеем?
 Олег убит ударом тупого предмета в правую  височную часть головы. Предмет, которым он убит, пока не найден. Следов взлома нет. Дверь можно захлопнуть, уходя. Отпечатки пальцев на  дверной ручке  - соседки Сниткиной. Опрос других соседей ничего не дал. Все говорили, что Эмма с Олегом жили тихо, никаких скандалов, шума, ссор никто не слышал. Квартира не ограблена. Кому же понадобилась его смерть?
Теперь он ждал главную героиню – жену убитого, Эмму.
Когда Эмма вошла, Михайлов пожалел лишь об одном: что не видел её в день убийства.
Человек бывает предельно искренним только в самые первые мгновения, а потом даже самый простой и неопытный придумывает какие-нибудь версии происшедшего, и поймать его  возможно только на деталях. А Эмма не была простой, это Михайлов почувствовал сразу. Она опустилась на стул и посмотрела на Михайлова прямым открытым взглядом. Но  и грусть, глубокая грусть была в ее глазах. Где-то совсем недавно он видел такой взгляд... И еще в ней было нечто большее, чем красота - в ней была порода. И артистическая утонченность. А ведь про себя она сказала, что простая хористка.
- Полных лет?
- 30.
- А мужу?
- 31.
- Сколько лет вы были женаты?
- 7. ( Говорят, критический возраст для брака! – почему-то вспомнил Михайлов)
- Поженились сразу после института?
- Да, Олег тогда  только окончил медицинский.
- А Вы?
- Один курс Московской консерватории, факультет сольного пения.
- Простите, а до этого?..
- Вас удивляет, что так мало? Видите ли, на вокальное отделение музучилища принимают не ранее 18, в крайнем случае, 17 лет. 4 курса. Получается уже 22 года к моменту окончания. 
-  Понятно. Не жалеете, что бросили?
- Я не бросила, а перевелась в наш Институт искусств.
- И?..
- Но здесь мой педагог по вокалу определила мой голос как драматическое сопрано и стала больше разрабатывать нижний регистр...
Михайлов слушал с искренним интересом, и только это заставило её продолжать свой рассказ.
- Мои верхние ноты стали блекнуть, и я поняла, что могу их совсем потерять…
- А почему Вы не остались в Московской консерватории? Заочно?
- Вокалу заочно не учат.
Она сказала это обычным тоном, но в простой констатации факта уже была гордость за профессию, которую можно получить только от учителя, как древние тайные знания и никогда – просто прочитав учебник и выучив параграфы за неделю до экзаменов.
- А в понедельник 13 июня  где Вы были?
- А понедельник ведь действительно было 13 число… - как-то даже удивленно протянула Эмма.
– Вам это о чем-то говорит? – Михайлов отметил ее интонацию.
- Нет, ничего особенного, - тут же поспешила сказать  Эмма, -  в  9 утра пришел Олег с ночного дежурства. Мы позавтракали. Он лег спать, а я решила походить по магазинам.
- Вы что-то хотели купить?
- Да я просто бродила…
- Кого-нибудь встретили?
- Нет.
- А в каких магазинах Вы были?
- О, во многих. Во всех, что попались на пути по Цюрупа, потом по Ленина, потом по Коммунистической…
- Значит, Вы ходили целый день в центре по магазинам, но никто из знакомых Вас не видел?
- Никого из знакомых я не встретила, к сожалению… Но меня видели продавцы! Я даже купила одну вещь – небольшую картинку. У меня и чек должен остаться! 
- А картину Вы купили в каком-нибудь художественном салоне?
- Нет, в простом магазине.
- И где эта картина?
- Как где? У нас дома. Я ее на стену повесила.
- Когда?
- В тот же день.
- Вы хотите сказать – в день убийства?!
- Но я же не знала об… этом! – она старательно обошла ужасное слово. – Я заглянула к нему – он спит. А мне не терпелось посмотреть, как она будет выглядеть на стене.
- А Вы не боялись разбудить мужа?
- Так это дальняя комната и выходит на другую сторону. Картинка маленькая, и повесила я ее на маленький гвоздик.
Михайлову хотелось закурить. Даже вид пачки сигарет начинал раздражать.
- Вы не курите?
Он подвинул к ней пачку, желая придать допросу вид частной беседы.
- Я ведь хористка.
- Ах да! И что, у вас даже мужчины не курят? А где этот ваш хор?
- Вам адрес сказать?
- Да хоть адрес.
- Ленина, 5 а.
Михайлов не хотел прерываться, но в голове крутилось: Ленина,7 – это Республиканское МВД. А Ленина, 5 а? Он перебирал в памяти порядок расположения домов, но надо было не терять нити допроса.  Неожиданно резко он спросил:
- Ничего из квартиры не пропало?
- Нет.
- Кого-то подозреваете?
- Нет.
- Кто-то ему угрожал?
- Нет.
- Подозрительные звонки по телефону были?
- Нет.
Он полагал, что она будет рассказывать так же подробно, как о себе,  но эти короткие «НЕТ» уже начинали раздражать, и Михайлов бросил:
- Подпишите здесь и здесь.  Теперь - подписку о невыезде. Пока свободны.
- Я могу идти?
- Идите.
 Она сразу  поднялась и быстро вышла.
 
                3    

 А вот Зоя на допросе заметно нервничала. Она сразу решила: раз вызвали – значит, подозревают. Михайлов окинул её изучающим взглядом. Высокая  здоровая деваха с правильными чертами лица, только чересчур круглые румяные щеки придавали ему простоватый вид, а крупная фигура делала её старше её 22 лет.
- Ну, рассказывайте.
- Что?
- Все что знаете.
Она словно ждала команды и бестолково затараторила:
- Не верьте этой Эмме! Мы с Олегом были… жили… Мы с ним здоровались всегда… А с Мишей  они  как  друзья, можно так  сказать. Миша, оказывается, даже лечился у него, и потом он к нам заходил. Мы как-то даже в карты играли…Мы Олега  любили. Спросите хоть кого!
- А Вы у них бывали в доме?
- Ни разу. Но это не из-за Олега, не подумайте. Только из-за этой Эммы. Придиралась, что я рано на работу ухожу и дверью подъезда громко стукаю. А я в этом виноватая? У нас дверь  в подъезде железная, надо стукнуть, чтоб кодовый замок закрылся. А у нее, видите ли, на эту сторону как раз - окна спальни. В трех комнатах ей спать больше негде! Теперь-то замок уже сломали, и на работу я больше не хожу, мне муж запретил мерзнуть в ларьке и тяжелые ящики подымать,- закончила она с гордостью. Передохнула секунду и пожаловалась,- Так эта Эмма придралась, что я подъезд не мою. Больно я знала, какие у них там дежурства. Дальше – больше…
Она хотела продолжать, но Михайлов остановил её вопросом:
- Как Вы объясните Ваши отпечатки  пальцев на ручке их двери?               
- Там мои отпечатки? – она казалась пораженной.
- Результаты экспертизы. Хотите почитать?
- Я Вам верю, – в голосе было подобострастие.- Не знаю, откуда они там  взялись. Может, похожие? – вдруг с наивной надеждой спросила она.
Михайлову стало смешно. Таких вопросов ему еще никто не задавал. Зоя поняла этот смех по-своему: над её объяснениями просто смеются, и никто ей здесь не поверит. Ей  вдруг так захотелось к Мише, посоветоваться. Не отпустят. А вдруг Миша ее бросит? Ее теперь будут таскать по судам, она теперь на подозрении. Ей вдруг ясно представилась вся шаткость ее положения в Мишином доме. Про нее записали в протоколе:
« сожительница». Она обреченно опустила плечи, ушла в себя. Михайлов понял, что больше она ничего полезного не скажет, и решил закончить разговор:
- Подпишите протокол допроса. Можете идти.
- Спасибо,- облегченно вздохнула Зоя. – До свиданья.
- До свидания.
                4

 Итак, смерть наступила в понедельник утром.
Эммы дома не было. Остается Зоя. Но зачем ей убивать соседа? Кто еще мог приходить? Он должен был открыть кому-то знакомому…
Теперь надо бы поднять всё по  работе Олега. Может быть, есть недовольные больные. Возможно, кому-то неудачно сделана операция.
  Михайлов с утра  сидел в ординаторской и изучал истории больных, которых вел и оперировал Олег. Работы тут на неделю, не меньше.
Зашел заведующий урологическим отделением, высокий крупный мужчина лет пятидесяти, посмотрел сочувственно:
- Всё ищете?
- Ищу.
- Черную кошку в темной комнате…
- Да, для меня это – потемки, все ваши термины,- не обиделся Михайлов.
- …особенно если её там нет.
- А Вы думаете – нет?
- У Олега Юрьевича не было очевидных проколов. Операция сама по себе несложная, могу Вам это по секрету сказать. Хирург тут быстро руку набивает. А он был парень способный, хваткий.
- А как насчет благодарности, позвольте Вас спросить? Не жадничал?
- Вы это о чем? У нас запрещено мздоимство.
- Я о благодарности.
- Благодарность – дело добровольное. Всё остальное у нас бесплатно. Да меня и без Вас без конца проверяют.
- Я - не КРУ. Я следователь прокуратуры. У меня совсем другие задачи. Мне нужно найти убийцу Вашего коллеги.
Лицо заведующего приняло совсем другое выражение. Он грузно сел на соседний стул, помрачневший, посуровевший. Обхватил голову руками, задумался:
- Какая сволочь могла это сделать? Хотел бы я знать.
Михайлов решил не упускать возможность продолжить разговор и спросил:
- А какие у него были отношения с коллегами? И с коллегшами?
- Мужчина он был видный.  И жених завидный. Только жених-то - женатый!
- А развести его никто не желал?
- Может, и желали. Женщин у нас тут много. Но я Вам вот что скажу. Он себе в жизни всё устроил. Вы у него дома побывали уже?
- Да. А что?
 - А то, что дом у него – полная чаша. Кто же добровольно станет всё это делить ради какого-то нового… - он не мог подобрать слова, и Михайлов подсказал:
- Приключения?
- Хоть приключения, хоть брака.
- Ну а с женой они хорошо жили? У Вас были, наверно, корпоративные вечера. Он её приводил?
-  Не припомню. А раз не помню – скорей всего, нет. Дома у него был однажды, и то она с нами не сидела. Подала на стол и ушла к себе.
-Ну вот, а говорите, что жили дружно… - попытался зацепиться Михайлов.
Но доктор спокойно возразил:
- Ничего  не вижу тут предосудительного. У мужчин свои разговоры, тем  более у коллег по работе. Она вела себя правильно. А как они жили – тут я Вам ничего не говорил. Только то, что от добра добра не ищут. Вот это я говорил, могу подтвердить. 
- Значит, недовольных больных отрицаете. – подытожил Михайлов.
- Ну, уж убийц среди них быть не должно.

                5

 Михайлов позвонил Эмме на домашний телефон. Там никто не брал трубку. Позвонил на сотовый – недоступен. Тогда он набрал ее рабочий номер. Ему ответил мужской голос с капризными барственными интонациями:
- Да, слушаю Вас.
- Вы можете позвать Старкову? Хористку.
- Такой должности у нас нет.
- Как? – опешил Михайлов.
Мужчина на том конце провода, насладившись произведенным впечатлением, важно и наставительно поправил:
- У нас есть артистка хора Эмма Старкова, но ходить звать её я не буду. Да, впрочем, и не могу: у них сейчас репетиция.
- Передайте… - начал было Михайлов, но там уже положили трубку. 
 Что-то было не так. Но что именно – сразу не приходило в голову. А в таком случае необходимо передохнуть. Он встал, положил пакетик растворимого кофе в любимый бокал, налил горячей воды из электрочайника, пошарил в своих запасах, разложил всё на столе и приготовился к трапезе.
В дверь осторожно заглянула лысоватая голова и уже хотела скрыться, посчитав момент неудобным  для визита, но Михайлов радушно пригласил:
- Заходи, Валера!
- Не вовремя? – осторожно поинтересовался тот.
- Наоборот, очень кстати! – заверил его Михайлов.-  Вместе кофе попьем. Только сними свой халат.
Халат патологоанатома  Валерия Павловича был перманентно, нет – хронически, выражаясь медицинским термином, несвежим,  а Михайлову не хотелось портить себе аппетит. Он достал для него еще один бокал,  высыпал в него порошок растворимого кофе и налил горячую воду. Подвинул бутерброды и печенье.
-  Как ты думаешь, что это  мог быть за тупой предмет, которым убили нашего вчерашнего?
- А, этого, - вспомнил Валерий Павлович, - я как раз хотел тебе сказать, что убили его, скорее всего, во сне. Никаких следов борьбы. А ведь мужик он здоровый и крепкий.
- 31 год.
- Совсем молодой! – с какой-то даже завистью к убитому произнес рыхлый полный Валерий, и  на его одутловатом лице отразилась сложная гамма чувств.
Значит, напрасно говорят, что люди ко всему привыкают.
- Так ты мне не подскажешь…
- Что за предмет? – сразу догадался Валерий – Да что угодно! Погоди… Площадь небольшая. Мог быть хоть молоток. Что там под руку подвернулось.
- Под руку подвернулось – это в драке. А тут человек спит, а его…Молоток, говоришь…
- Да я не утверждаю. Помнишь, случай был: убили куском мороженого мяса, а потом сделали из него отбивную и скрыли следы орудия преступления. Но это я так, к слову.  Здесь же больше похоже на молоток. Было у меня что-то похожее в практике.
- Серийный убийца,  ты хочешь сказать?
- Нет, я этого не касаюсь, я говорю только о способе, об орудии.
Михайлов хотел посоветоваться о какой-то неясности в телефонном звонке на работу Эммы, но, услышав последнюю фразу Валерия, раздумал.

                6

 Михайлов позвонил Эмме на домашний телефон и предупредил, что идет к ней с деловым визитом.
- Да, конечно, - она как будто и не удивилась, - но я смогу Вас принять не раньше чем через час.
- Время определяю я, - строго оборвал ее Михайлов.
- Да, извините, пожалуйста.
Интонация, однако, у нее осталась та же, но заговорила-то она совсем другими словами, и это чуть смягчило сурового следователя!
 Эмма жила в центре, в хорошем доме, правда, без лифта, но и последний, пятый этаж, по меркам советского градостроительства, никогда не считался непреодолимой высотой: взойдут и так! Даже в бывшей обкомовской пятиэтажке лифта нет. А вы говорите, нынче у нас демократия. И раньше она была!
 Михайлов подошел к ее дому и внимательно осмотрелся. Во дворе – деревья и кусты. Дверь подъезда когда-то запиралась на кодовый замок, но теперь он не работал, и зайти в подъезд мог любой. На первом этаже квартир не было, с улицы – вход в магазины, а со двора окна первого этажа просто заложены кирпичом. Значит, никто за входящими, скорее всего, не  наблюдал, ведь это - обычно занятие живущих на первом этаже. 
 Эмма встретила его в дверях.
 Зеркала в прихожей теперь занавешены.
Провела в гостиную и пошла на кухню за чаем, а он теперь обвел комнату взглядом не сыщика, ищущего следы преступления, а просто человека, пришедшего в гости.
Необъятные кожаные  кресла,  низкий стеклянный столик, такая же стеклянная подставка под дорогой телевизор с большим экраном, на полу – ковер песочного цвета с абстрактным рисунком. Может быть, это и модно, и современно, но посидев немного в одиночестве, Михайлов почувствовал себя очень неуютно в этой гостиной, больше напоминающей  безликий офис.
Пришла Эмма, неся маленький поднос с чашками тонкого фарфора, в которые был налит зеленый чай. И чай такой Михайлов не пил, но говорить об этом хозяйке не решился.
- Вы что-то хотели уточнить? – Эмма  заговорила первой.
- У меня к Вам дежурный вопрос: где Вы были 13 июня  в первой половине дня?
Эмма  с едва заметным неудовольствием разочарования взглянула на Михайлова:
- Я уже говорила об этом. Муж лег спать, а я решила походить по магазинам в свой выходной день.
-  И кто может это подтвердить?
- Я думаю, если опросить продавцов, то кто-то должен меня вспомнить. Да! У меня ведь есть чек, я обещала Вам его показать.
Она встала, чтоб принести свою сумку. Сумка была вместительная, но одновременно изящная.  Она извлекла из нее кошелек, открыла в нем одно из отделений и протянула Михайлову чек. На чеке стояло название магазина, дата и время: 13 июня. 12.15.48.
Время указано с точностью до секунд. Михайлов повертел чек, сунул его в карман и снова спросил:
- И от чего этот чек?
Эмма с трудом скрывала теперь раздражение:
- Я уже говорила, что купила картину. Чек от нее.
Видимо, у Михайлова это все-таки была профессиональная черта: чужая раздражительность успокаивала его, а чужое беспокойство бодрило, и он, как ни в чем не бывало, продолжал свои вопросы:
- И где эта картина?
- Прямо над Вашим креслом!
 Это была обычная маленькая  картинка, изображающая пейзаж с водопадиком.
 - Вы сами ее повесили?
- Так это нетрудно, – скромно произнесла Эмма. -  Картина маленькая, и повесила я ее на маленький гвоздик.
- А, там и гвоздик был…- протянул с некоторым разочарованием Михайлов.
- Гвоздик я прибила молотком. Сама.
Молоток. О нем уже говорилось. ..
- А где у Вас инструменты?
- В туалете.
Он поднялся с кресла. Эмма тоже поднялась. Она выглядела чуть смущенной, открыв дверь в туалет. Прямо над унитазом на полке в открытом ящичке лежали отвертки, пассатижи, разводной ключ, паяльник и молоток.
- Этот? – спросил Михайлов просто так: другого молотка тут и не было.- Я его возьму пока, с Вашего позволения.
Эмма казалась не столько недовольной, сколько удивленной.
- Зачем?
- Для следствия.
И он осторожно положил молоток в приготовленный полиэтиленовый мешочек.
- А теперь расскажите мне подробно, что Вы делали, вернувшись домой.
- Я вернулась к обеду…
- Точнее время не помните?
- Часа в два. Или около двух. В доме  было тихо – значит, думаю, еще спит.
- Вы не стали к нему заглядывать?
- Нет. Но я посмотрела на кухне, и мне показалось, что он пообедал, потому что супа в кастрюле вроде стало меньше. И котлет…Я, конечно, не пересчитывала, но мне так показалось. А у него так бывало, что  после ночного дежурства пообедает, а потом еще ложится досыпать. И я к нему не заходила до 5 часов.
- А в 5 зачем зашли?
- Ну, времени уже много прошло! Сколько можно спать. Заглянула – а он… А он не дышит. Вернее, дыхания совсем не слышно. Я подошла ближе – ничего! Я решила, что он умер!
- А Вы заметили след от удара?
- Нет, было темно.
- В 5 часов? Да ведь летом это еще день!
- Темно от штор. Окна были занавешены. Я побежала к соседке.
- Почему к ней?  Я понял, вы не дружите.
- А больше никого нет на площадке. Только она дома. А я испугалась, - пояснила она.   
- А ей Ваш муж не мог открыть дверь, когда Вас дома не было? Они дружили?
- В каком смысле?
- Ну, не ссорились, как Вы с ней?
- Он ее вообще не замечал,  - с вызовом сказала Эмма,  а потом добавила, -  Но здоровался.
  Как женщину не замечал, как с соседкой – здоровался. Наверно, это так надо было понимать. Михайлов решил ей подыграть, и попросил:
-   Нам нужно для дела фото Олега. Вы не могли бы дать что-нибудь…
Эмма нерешительно сказала:
- Могу. Если нужно.
Она пошла в третью комнату, достала из книжной секции мебельного гарнитура альбом и хотела пролистать его, но Михайлов опередил её .
- Позвольте, я сам, – и пояснил, - Нам не всякое фото подойдет.
Только на первых страницах были совместные фотографии; очевидно, свадебные, где молоденькая Эмма в длинном голубом платье без фаты, с маленьким изящным букетиком в руках, стояла возле уверенного в себе, спортивного вида парня с ежиком волос на голове.
А дальше пошли снимки того же парня, уже одного,  в разных спортивных куртках  и  джинсах на фоне меняющихся городских и природных  видов.
- О, да он у Вас путешественник. Где это снимали?
- Это, кажется, в Германии. А это – во Франции или Испании… - неуверенно комментировала Эмма.
- Вы с ним не ездили, значит?
- Я не люблю поездки, - сухо ответила она.
Михайлов выбрал одну фотографию и попрощался.

                7

Дома его ждало приятное известие.
- Тебе только что Черкавин звонил. Перед отъездом. В Москву собирается.
Михайлов немедленно набрал номер друга.
- Когда едешь?
- Билет на воскресенье,  - последовал ответ.
- Зайдешь перед отъездом? – спросил Михайлов, - У меня тут для тебя, похоже, готовый сюжет.
-  Понял! Да я и без сюжета к тебе собирался, - в трубке послышался легкий  смешок, - Свободное расследование - и подгоняемое начальством, как говорится, « две вещи несовместные», не так ли?
- Дело даже не в этом. Преступник, знаешь ли, действует любыми способами, а мы должны – только законными.
- Ладно, не прибедняйся! Подъеду!
- А приезжай прямо сейчас!
  Через час они уже сидели за накрытым Тамарой столом, а сама она, немного посидев с ними, чутьем любящей жены уловила момент, когда нужно оставить мужчин одних.
Михайлов излагал теперь обстоятельства дела Черкавину, а тот иногда вставлял вопросы или реплики.
- На работе без грехов? Морфий на сторону не продавал и сам не употреблял?
- Это и без меня проверяли, и я перепроверял. Даже истории болезней! Нет, на работе у него всё чисто.
- Это хорошо: круг сужается. Но, заметь, у этих двух барышень алиби настоящего нет!
- Я и сам заметил. А что прикажешь делать? Сажать их за это я не могу. И ведь какие-то факты подтверждаются: Эмма ходила утром по магазинам, чек мне даже предъявила.
- Фактов нет. Есть только их интерпретация. Это я еще из истории запомнил.
- Из чьей истории?
- Из истории человечества.
- Ой, давай уже от человечества перейдем к отдельным людям.
- Давай лучше от фактов – к их интерпретации. Чек, говоришь. А картина-то ценная?
- Да обычная картинка, полно таких в промтоварах.
- Так. Что еще?
Михайлов задумался:
- Больше ничего. Да,  посмотрел ее данные, так день убийства совпал с ее днем рождения…
- Ну?
- Ну, совпал и совпал.  А вот на работу надо бы к ней наведаться. Какой-то хор. На Ленина, 5 а.
- Так это адрес Оперного театра. 
Они посмотрели друг на друга. Одна и та же мысль посетила каждого.
- Давай-ка  лучше я схожу к ней на работу. Как журналист. Закрытие сезона. Интервью.

                8
   
  Черкавин  пришел в театр за час до начала спектакля. По роскошной мраморной лестнице поднялся на второй этаж, выпил кофе в буфете, а затем пошел рассматривать фотографии артистов  в фойе. Эмму  Старкову он нашел сразу. В отличие от других артисток хора, она не приняла никакой особенной позы, не глядела на зрителя вполоборота, не бросала призывных взглядов через плечо.  Она чуть улыбалась уголками губ, но взгляд оставался грустным. Именно этот грустный взгляд, так не вяжущийся с ее породистой красотой, привлекал внимание. У входа в партер он купил программку и сел поближе к сцене.
Пробежал равнодушным взглядом  список « Действующие лица и исполнители» и вдруг остановился на одном.
« Фраскита». Внизу, после напечатанных  имен, с перечислением званий и регалий, стояла приписка, сделанная  карандашом от руки: Старкова. А вот и повод для интервью лично с ней! Он даже подумал, не сбегать ли в антракте до угла за цветами, но потом решил погодить. Давненько он не брал интервью, да и берут его чаще ДО начала спектакля, а вот цветы… Нет, не помнит, чтобы приносили на интервью цветы, но и неуместными их никак не назовешь.
Фраскита появится только в третьем действии, в сцене гадания.   
После первого он решил все же сходить до угла. Выбрал пять чайных роз в бесцветной элегантной обертке и вернулся. Второе действие уже началось, отсиживать его на балконе не хотелось, и он пошел пока в театральный музей: тут, весьма кстати, и фотографии первых постановок, и  имена предыдущих  исполнителей. Он записал себе в блокнот.
 Звонок. Антракт. Снова звонок.
 Открылся занавес, и прямо перед ним, на авансцене, сидели на коленях, раскинув широкие юбки, две цыганки. Эмму он узнал не сразу. Грим совершенно изменил ее, и из грустной загадочной дамы на портрете в фойе она превратилась в настоящую подругу контрабандистов. Гадание, казалось, всерьез захватило ее. Оно предсказывало ей близкое счастье новой любви. Мерседес тоже была довольна: карты посулили ей деньги.
А наша дебютантка  играла так искренно, что у Черкавина возникло нехорошее подозрение о чем-то  похожем в ее настоящей жизни.
Весь антракт Черкавин просидел на месте, не желая портить цветы.
 Четвертое действие. А вот и Фраскита. Прогуливается в толпе с красавчиком, которого ей нагадали карты. Все устремляются в цирк, где Эскамильо, кумир Севильи, будет выступать в корриде.  Фраскита и Мерседес предупреждают Кармен об опасности: Хозе следит за ней, они видели его в толпе. Но Кармен не удержать! Её захватила новая страсть.
 За новую любовь всегда кто-то платит смертью. Смертью своих надежд. Смертью своей любви. И даже -  своею собственной смертью.

                9
 Спектакль кончился. Он поднялся на сцену, прошел мимо всех ведущих солистов и вручил ей цветы. Она выглядела не просто смущенной этим знаком внимания, а -  удивленной, пораженной! А он еще успел шепнуть, что хочет взять у нее интервью и будет ждать ее  у служебного входа.
  Он успел выкурить две сигареты, а ее всё не было.  Наконец она вышла. Одна. И была она самой последней в длинной череде  расходившихся по домам участников спектакля.
Одетая в простое летнее платьице, без малейших следов макияжа, она казалась не артисткой, а  студенткой-старшекурсницей, получившей первый в своей жизни букет от поклонника. Но это не разочаровало его. Наоборот, она показалась ему еще более пленительной. Но, увидев его, она не обрадовалась, а удивилась.
 - А я Вас, признаться, заждался, - с легкой укоризной сказал он ей – Ведь я предупредил, что хочу написать о Вашем великолепном дебюте.
  Удивление на ее лице сменилось резким недовольством:
 - Нет, нет. Писать обо мне не надо. Это не та роль, которая стоит, чтобы о ней писали.
Черкавин немного опешил:
- Я собирался писать о Вас, а не о роли…То есть, и о роли тоже.
Он чувствовал, что несложную роль журналиста играет намного хуже, чем она играла сегодня свою, куда более трудную роль.
- А что обо мне писать? Я простая хористка.
- Позвольте с Вами не согласиться, - он уже начинал понимать, что ее отказ - это не кокетство,  - Сегодня – Ваш дебют. Удачный дебют! Блестящее начало, так сказать!
- Не думаю, что за этим последует продолжение. Я просто заменяла заболевшую исполнительницу.
- Но почему  бы не быть продолжению?  Мы все читали о таких счастливых театральных историях…
- Когда они случались последний раз? – перебила она его – В 19 веке? Писать обо мне не надо, моя история сегодня началась, а завтра кончится. У меня даже нет диплома. Да, у нас в театре иногда дают небольшие роли, но студентам старших курсов, а я окончила только первый.
- Но ведь - консерватории? А до нее было еще и  музучилище?
- После него бывают только хористами.
- А Нина Бызина?
- О, Вы знаете о ней!
- Я ее даже помню на сцене.
- Детские воспоминания? – в этом вопросе заключался ее первый за всю  их беседу комплимент. - У нее был уникальный голос. Великолепное колоратурное сопрано. Впрочем, если уж говорить о высшем образовании, оно у нее было – она ведь окончила университет, успела поработать учительницей истории.
 Они прошли уже полквартала.
- Давайте зайдем в ресторан, отметим Ваш дебют.
Это была ошибка, уже вторая за сегодняшний вечер: в ее голосе он уловил легкое раздражение от своей назойливости. Он испугался, что она уйдет. Она поймала его умоляющий взгляд и чуть смягчилась, а  он перестал говорить об интервью, о ее роли, о ее успехе. Она несла его букет, и ему захотелось думать, что они просто влюбленная пара, и хотелось так идти и идти с ней…
 Он начал рассказывать ей о путешествиях. И про недавнюю поездку в Карелию, где он помог следствию. Вынужден был помочь, пока самого в подозреваемые не записали. Но Эмма рассказ о двойном убийстве слушать не захотела, на ее лице появилось выражение ужаса и отвращения.
Третья неудача за вечер! Он совсем разучился  развлекать и  увлекать женщин.
- Спасибо, что проводили.
Как быстро всё кончилось…
- Это Ваш дом? А интервью? Мы еще увидимся? 
- Не знаю, - серьезно ответила она.
 А он-то надеялся, что его пригласят зайти, но этого не случилось. Она даже руку не протянула на прощание. Он уцепился, как за последнюю надежду:
 - Я Вам позвоню! Может быть, Вы еще надумаете?
 - В смысле – передумаю?
Она впервые за вечер улыбнулась, но только уголками губ. Черкавин прямо-таки расцвел от ее улыбки.
 - Простимся здесь, – она не позволила ему даже зайти в ее двор.
 Ну что ж! Он поклонился на прощанье и пошел. Но, зайдя за угол, остановился и посмотрел ей вслед. Она, тревожно оглянувшись и не заметив его, быстрым движением выбросила букет в урну.
                10

  Черкавин аж присвистнул.
 А, может, у нее есть любовник? Взяли и тюкнули мужа по голове?
А он? Забылся возле красивой женщины, ЗАЧЕМ его сюда прислали?
 От Михайлова он знал номер ее квартиры и этаж. Надо бы остаться около подъезда, посмотреть… Но никто не входил, не выходил.
 А вот и она появилась в  освещенном окне  комнаты, задернула шторы, потушила свет.
 Поздно уже. Загорелся фонарь, и во двор вползли тени, легли у ног сыщика причудливыми узорами. Больше ждать было нечего, но уходить ему почему-то не хотелось. Он закурил. Стоял и смотрел на два ее темных окна. А еще два других выходят на улицу, но там нужно подсчитывать, которые именно – ее. Ладно, ловить тут сегодня нечего. Но все же он  пересчитал окна со двора, а затем обошел дом, сосчитал столько же окон на фасаде. Ее два окна были темными, не закрытыми плотными шторами – только тюлевыми. Значит, сюда она даже не заходила, сразу легла. А ведь спать пошла не в спальню – это было бы второе окно, а в соседнюю комнату. Впрочем, это понятно. Кто смог бы заснуть на той же постели, где недавно лежал убитый супруг!
 Черкавин медленно побрел прочь. Эта женщина странно волновала его. Неужели только из-за того, что, в сущности, отказала ему?   Нет, тогда было бы только раздражение, а не это, непонятное тревожное чувство.
  Едва переступив порог своей квартиры, Черкавин услыхал надрывный телефонный звонок. Звонили, наверно,  уже долго, и он не успел взять трубку. Посмотрел на определитель номера и перезвонил. Михайлов ответил не сразу:
 - Да, слушаю!
 - Ты мне сейчас звонил. Я только что пришел из театра.
-  А что так поздно-то? Такое длинное интервью получилось?
  - Ох, если бы! Нет,  она вообще не захотела, чтоб о ней писали... Загадочная женщина, должен тебе сказать…
- Это я должен тебе сказать. Точнее, извиниться. Зря  заставил тебя терять время. Ничего загадочного нет. На молотке – ее отпечатки.
 - Причем здесь молоток?
- А при том, что молоток этот ее – топорная работа! Уж ты меня извини, как писатель, за грубый каламбур. Она и была в числе первых подозреваемых, а теперь остается только выписать ордер на арест.
Черкавин  почувствовал, как у него быстро забилось сердце. Он прошипел не своим голосом:
 - Как  - арест? Так сразу?
- Где ж сразу! Убийство, такое простое, надо раскрывать за два-три дня. Мы едва укладываемся.
- Простое? Но какой у нее мотив? Да и женщины чаще прибегают к яду, чем к молотку.
- Травить врача! В ядах он должен был разбираться лучше нее. Она бы не пошла на такой риск.
- Извини, но тут явно не стыкуется.
- Как раз стыкуется. Площади поверхности молотка и следа на его виске совпали полностью.
- Ну и что это доказывает? Кто-то его стукнул, а она пришла, не заметила, что он мертв, стала этим же молотком картинку прибивать. Вот и отпечатки. Она что, призналась? Ведь нет!
- Ты что со мной препираешься? – удивился Михайлов – Я тебя попросил как друга, спасибо тебе за помощь, а дальше уж мы сами как-нибудь.
Черкавин понял, что лучше не спорить и примирительно сказал:
- Да какая помощь. Спасибо тебе, с удовольствием вечер провел.
Михайлов смягчился:
- Насчет мотива ты прав. То есть, правильно заметил – вот это я хотел сказать. Ссор с криками и драками у них не было, по крайней мере, соседи не слыхали. Но они все-таки – интеллигентные люди. А те, кто громко орут, обычно на этом и успокаиваются. А тебе непременно нужно мотив ее разгадать? Это мы на допросе выясним, будь уверен.
- Ну, спокойной ночи.
- И тебе того же.

                11
Черкавин  понял, что не заснет. Сидел на кухне и курил.  Эмма спит и не подозревает, что ордер на ее арест уже пишется. Он вспомнил ее одинокую беззащитную фигурку, и как она испуганно оглянулась, прежде чем выбросить его цветы. Он заподозрил любовника. Какой же он был глупец!
У нее погиб муж. Она возвращается поздно вечером и несет букет.
Что подумают соседи! Вот кого она испугалась и вот почему избавилась от знаков внимания к себе.
Ее некому защитить, некому ей помочь. Ни друзья, ни родители не пришли на ее дебют.
Да он и не знает, есть ли у нее друзья, живы ли родители и в каком городе они живут.
Надо бы ее предупредить, чтобы она хоть подготовилась, чтоб не так неожиданно для нее всё было…
Он набрал ее номер. Трубку взяли после второго сигнала – значит, тоже пока не заснула.
- Эмма!
- Кто это? – настороженно.
Значит, голос его не узнала, да он и сам его не узнавал, такой он был встревоженный и хриплый. И он решил подыграть:
- Эммочка! Ну конечно, я. Кто же еще!
На том конце провода напряженно молчали. Черкавин продолжил неожиданную даже для себя импровизацию:
- Нас раскрыли. Им всё известно!
Но это возымело обратное действие. Голос Эммы обрел стальные нотки:
- Прекратите хулиганство!
- Это правда!
- Вы не знаете никакой правды, и прекратите ваш дурацкий розыгрыш!
Он испугался, что она сейчас положит трубку.
- Подождите, Эмма. Это Черкавин.
И вдруг вспомнил, что фамилию свою ей не называл, и она ей ничего не говорит.
- Ну, тот журналист, который Вас сегодня провожал. Не кладите трубку. Я хочу Вам помочь. Вам уже пишут ордер на арест. Эмма! Вы слушаете меня?
- Откуда Вы знаете про ордер и про арест?
- Я немного…
- Припоминаю, Вы что-то начинали рассказывать о раскрытии какого-то убийства.
- Поймите, Эмма, я действительно хочу Вам помочь. Потом, возможно, будет уже некому…
Эта фраза, произнесенная по-настоящему взволнованным голосом, кажется, произвела впечатление. Эмма дышала в трубку, забывшись.
- Позвольте, я к Вам сейчас приду.  – И для убедительности добавил - Я живу недалеко.

                12

  Дверь ее подъезда была чуть приоткрыта. Он вошел, не захлопывая ее. Поднялся на третий этаж. Только протянул руку к звонку, как ему бесшумно отворили. В темном проеме стояла Эмма. 
 Она провела его  направо, в гостиную – ту комнату, что выходила окнами на улицу.
 Он сел в кресло и огляделся. Комната  - как модерновый офис. Она явно не соответствовала облику своей хозяйки. Интересно, что у нее в двух других,  темные окна которых выходят во двор?
Эмма не предложила чаю, не пыталась быть любезной – она напряженно ждала, что скажет ей этот чужой человек, обещавший ей помочь. Черкавин решил не затягивать вступление и сразу приступил к делу:
 - У Вас, как я понял, нет алиби?
 - Это Вам следователь сказал? Но как он мог так переделывать показания?  И соседка Зоя Сниткина, и мой чек из магазина – всё говорит о моем отсутствии.
 - Да не надо так об этом переживать. Алиби, убедительного алиби может и не быть, но это еще не доказательство, что данный человек – убийца.
 - Но у меня есть алиби. Меня сотни людей могли видеть на улице, в магазинах. У меня даже чек сохранился от покупки.
 - И что Вы купили?
- Картину. Небольшую. Вот она висит.
Черкавин ожидал, что для украшения такой  гостиной здесь появился какой-нибудь фантастический сюжет или абстрактная композиция, но то, что он увидел, поразило его еще больше: это была  маленькая китайская картинка, из тех, каким место в общежитиях и коммуналках. Он смотрел на нее, что-то обдумывая, и молчал. Наконец повернул голову и посмотрел на Эмму. Она замерла под его тяжелым испытующим взглядом.
 - Я хотел Вам помочь, но, боюсь, что Вы этого не хотите…
 Она прошептала:
 - Я хочу.
 - Тогда зачем врать?
 - Вы о чем?
 - А Вы? Хотите меня убедить, что ради этого произведения искусства ходили полдня по магазинам? И, думая, что муж спит, стали, однако, немедленно прибивать ее на стену?
Михайлов прав, когда называет всё это «топорной работой». Расскажите-ка мне лучше всю правду. Только тогда я смогу Вам действительно помочь. А я хочу Вам помочь.
Она молчала, как будто не слышала его.
- Эмма,  - мягко сказал он, - на допросах Вам молчать не дадут, и там Вам не выкрутиться. А нам  нужно выстроить логичную линию защиты. Вы хотите, чтоб я Вам помог?
- Мне никто не поможет, - горько сказала она. – И никто не поверит.
- Я Вам верю. Поверю всему, что Вы расскажете мне сейчас.
               
                13

 - Мы познакомились с Олегом, когда я приехала из Москвы, где окончила первый курс консерватории. Он очень быстро сделал мне предложение – боялся, что я уеду, и всё кончится… Я перевелась в наш Институт искусств. И тут всё пошло… - она запнулась, подбирая нужное слово, - Понимаете, для вокалиста очень важен хороший педагог, который правильно определит голос и будет его развивать. А мой новый педагог как будто всё время пыталась доказать, что здесь специалисты не хуже столичных и все делала в пику  тому, чему меня учили в Москве. И голос мой она определила не так,  как там. И разрабатывать начала не тот регистр. Я не нашла с ней общего языка, а в таком случае ученице лучше уйти, и я ушла, чтобы  не потерять совсем верхние ноты. Олегу пришлось смириться, что его жена не будет оперной певицей, а останется хористкой. У  него успешно складывалась карьера, он выбрал такую медицинскую специальность, где без помощи врача не обойтись. Он очень любил блеск, чтоб всё было самое модное, самое авангардное.
 Она задумалась и с грустью произнесла:   
- Конечно, я сама виновата. Я не оправдала его надежд.
- И он изменил свое отношение к Вам?
- Он просто перестал меня замечать. Не говорил мне за день и двух слов. Только вопросы: постирала носки? Что на обед?
- Вы не думали, что, возможно, ребенок все бы изменил?
 Зря он задал этот вопрос. У Эммы потекли слезы. Те горькие слезы, который копятся годами, а потом льются беззвучным, но не останавливаемым потоком; которые не приносят облегчения, которые нечем утешить… Черкавин, как все мужчины, боялся женских истерик, но это было хуже истерики, потому что не требовало, а наоборот, стеснялось зрителей, а он был таким невольным свидетелем. Она резко встала и пошла в ванную. Он ввязался в какую-то страшную семейную драму, где нет выхода… Или всё же был? 
 Когда Эмма вернулась, он не нашелся, что ей сказать, и тихо спросил:
- Он Вас бил?
Она странно посмотрела на него. Надо было спросить что-нибудь попроще:
 - Он не давал Вам деньги?
 - А зачем они мне? Я ведь тоже зарабатываю. Конечно, не так много как он. Но у меня и запросы меньше. Свои он тратил на себя.
- На что?
- Любил путешествовать. Одеваться. Ходил куда-то по вечерам.
- Вас с собой не брал?
- Он даже не говорил, куда идет или в какую страну едет. Просто велел  мне для поездки или встречи постирать и приготовить то-то и то-то.
 Она говорила это простым обыденным тоном, но Черкавин невольно пробормотал:
 - Как же Вы у него жили…
- О, это была еще неплохая жизнь. Меня не замечали, а я, глупая, думала, что это самое страшное. Страшное началось позже.
Она опять странно посмотрела на него.
 - Он решил от меня избавиться. Когда я предложила ему развестись.
- Я, признаться, ждал от Вас этого разумного решения.
Она горько усмехнулась:
- Мне тоже так показалось тогда, ведь не тряпка же я, в конце концов! Но этим я, как это говорят, подписала себе приговор. Квартира его, и делить ее со мною он  бы не захотел.
- Вы могли просто уйти. И найти со временем себе другого мужа.
- Он не верил, когда я говорила ему, что не буду ни на что претендовать. Квартира куплена в браке. Он консультировался по этому вопросу и боялся, что я уйду, а потом, уже после развода, начну делить. А моим обещаниям он не верил.
- По себе судил?
- Да, так обычно говорят. Наверно, так оно и есть.
- Он стал Вам угрожать?
- Сказал в порыве: Живой ты отсюда не уйдешь! Это когда я стала говорить о разводе.
А потом, наоборот, вдруг замолчал об этом, но я чувствовала, что назревает что-то.
Я боялась обедать дома, даже боялась спать. Я не знала, с какой стороны ждать опасности. Он ведь все-таки врач.
 - Кто-то может это подтвердить? Соседи? Друзья?
- Разве Вы не поняли, что у меня никого нет… И он не так глуп. Наоборот, он очень умен.
 -Был бы умный, не кончил бы свою жизнь так.
- Как Вы сказали? Он же не думал, что так кончит.
- Он думал, что Вы так кончите. Но Вы его опередили. Он пришел с ночного дежурства, уснул, а Вы взяли молоток… А потом для алиби ходили полдня по самым центральным улицам – авось кто-то  встретится, подтвердит потом Ваше алиби. Вы купили эту дурацкую картинку – для дорогой, более подходящей у Вас просто нет денег, он же Вам их давно не дает.  Вы решили: если стереть отпечатки пальцев  с молотка – это будет неестественно, должны же быть на молотке чьи-то отпечатки, если им пользовались в доме. Чтобы решить эту проблему, Вы придумали купить картинку, немедленно забить гвоздь и повесить ее на стенку.  Еще один вопрос: как Вы собирались выпутаться? Неужели думали, что никто никогда…
Эмма молчала, потрясенная.
- У меня  возникла простая рабочая гипотеза, а Вы тут же сдались.
- Вы меня разыгрывали?
- Нет. Оказывается, я был прав.
Эмма молчала, пристально глядя куда-то невидящим взором.
- Не хотел бы я оказаться на его месте. На Вашем, впрочем, тоже. Я говорю не о Вашем теперешнем положении.
  Она грустно покачала головой.
- Эмма, я слушал Вашу историю и вот что подумал: когда привычно говорят: Ах, как  жесток этот мир, как жестока жизнь! – обычно даже не представляют, насколько она жестока, и насколько жесток мир, ибо в нем нет людей, а только административные единицы, выполняющие свои бюрократические функции. Вот расскажи Вы то же самое следователю, даже такому неплохому и незлому, как Михайлов, и что он должен делать?
Он должен Вас посадить. Ведь это – «заранее спланированное убийство», то есть самая тяжкая статья. А то, что и муж Ваш того же хотел для Вас – это только угрозы. Но даже угроз этих никто не подтвердит.
Он помолчал, а потом задумчиво произнес:
- Впрочем, если пойти другим путем, Вас можно попробовать выпутать.
Он ждал, что Эмма хотя бы заинтересуется его предложением, но она произнесла отстраненно:
 - Когда-то Олег любил повторять одну фразу, которую относил к своим пациентам: « Всё, что губят в себе в  юности – всё это губит нас в старости.»  Как быстро  она наступила…
 - Старость?! В 30 лет! В день Вашего удачного дебюта!
-  Он про него не узнал.  А старость – это просто конец жизни.