Петька

Я отчетливо помню тот день, когда увидела их впервые. Они стояли около длинной, пустой в этот час лавочки. Мать и сын – я была уверена в этом, хотя не смогла бы никогда объяснить почему.

Полная женщина, бледная, с синяками под глазами, толстыми, опухшими руками, рассеянным, необыкновенно грустным, молящим взглядом. Она держала в руке потрепанную дорожную сумку, из которой торчал дешевый, по всем признакам старый, черный зонтик с длинной ручкой и уродливым, простым набалдашником.

Я поздоровалась. Женщина доброжелательно кивнула, даже, кажется, пробормотала какое-то приветствие. Видно было, что ей неловко, она стесняется, но признательна за то, что на нее обратили внимание. Я мысленно удивилась – обычно соседи по дому вели себя совершенно не так. Впрочем, мальчик, стоявший рядом с матерью, не проронил ни слова.

Я взялась за ручку двери.

- Эй! – послышалось откуда-то сзади.

Я обернулась. Сзади так же неподвижно стояли двое, и, хотя вокруг было темно, маленькая тусклая лампочка светила прямо на них. Так же грустно смотрела незнакомая женщина, так же улыбался мальчик. Вокруг не было больше никого.

Решив, что мне показалось, я хотела было снова повернуться, но тут губы мальчика зашевелились и он засмеялся тихим смехом, но совсем не таким, каким обычно смеются дети. Здесь были какие-то всхлипывания, присвисты, как будто он пытался вложить в этот смех все свои нехитрые умения по части воспроизведения звуков.

- Открывай, - послышалось среди всего этого многообразия.

Я стояла молча, пораженная.

- Открывай, - повторил мальчик и засмеялся чуть громче.

Тут женщина, казалось, ожила.

- Вы идите, - она протянула вперед руку, будто хотела положить ее мне на плечо. – Идите, не слушайте его.

Она сказала это так спокойно, так тепло, что я сразу повиновалась. Быстро дошла до лифта, нажала кнопку. Сзади подбежал знакомый парень с седьмого этажа, Лешка, который тоже возвращался из школы. Он начал оживленно что-то рассказывать, и я на время забыла об этой встрече.

И только ночью, уже коснувшись щекой холодной подушки, я снова вспомнила о том, что произошло несколько часов назад. Что именно показалось мне странным? Я закрыла глаза и снова представила эту странную фигуру.

Мальчик, поразительно маленького роста. Сколько ему может быть… тринадцать, пятнадцать? Кажется, в этом возрасте мальчишки уже подрастают. Маленькая, будто сжатая какими-то тисками голова, уродливые, неправильной формы уши, которые свет лампочки сделал еще некрасивее. Маленькие, неподвижные глаза, устремленные на тебя и в том же время куда-то в пространство. Быстро двигающиеся губы и одно и то же, повторяющееся слово…

Хорошенько обдумать это я все же не смогла – усталость взяла свое, и картина перед глазами сменилась приятной чернотой.

***

 На следующий день, за завтраком, ситуация немного прояснилась.

- У нас новые соседи, - мама осторожно придвинула к себе кружку с горячим чаем, - квартиру напротив наконец-то купили.

- Ну что ж, это неплохо, - папа улыбнулся, - новые люди – это всегда хорошо.

- Приехали вчера, поздно вечером, - продолжала мама. – Кстати, ты должна была их видеть, - она повернулась ко мне, - ты как раз возвращалась с учебы, когда пришла их машина. Я видела в окно.

- Да, кажется… - я судорожно сглотнула, вспомнив про недавнюю встречу. – Женщина лет сорока и мальчик… очень странный мальчик.

- Мальчика не видела, - мама грустно вздохнула, - но эта Анна вчера даже  заходила. Поздно, правда, ты уже легла спать. Вообще-то в такое время ходить по соседям не принято, но она такая вежливая… Позвонила в дверь, извинилась. Сказала, что приглашает нас на чай. Да, кажется, ей около сорока, ты права. Сегодня вечером идем в гости.

- Так быстро? – удивился папа. – Что ж, давайте посмотрим, что это за семья.

***               

Вечером, около восьми часов, мы вышли на площадку. Звонка не было, и папа решительно постучал.

Дверь открыла моя вчерашняя знакомая; в простеньком халате, с собранными в хвост реденькими волосами, она казалась еще несчастнее.

- Проходите, мы вас уже ждем, - она улыбнулась, но, странным образом, эта улыбка делала ее еще ниже ростом и еще несчастнее.

Мы прошли в небольшую, бедно обставленную комнату. Вся мебель досталась новым хозяевам вместе с квартирой. В центре гостиной стоял небольшой круглый столик, на котором разместился чайный сервиз. Вокруг теснились вазочки с конфетами и фруктами, сбоку примостился маленький чайник.

Около одного из стульев стоял тот самый мальчик, который поразил меня вчера. Казалось, он неподвижно замер в одной позе и только время от времени хлопал ресницами, давай понять, что он не кукла, что в нем тоже есть жизнь, просто она не совсем такая, как у других.

Мы сели за стол. Папа, широко улыбаясь, протянул мальчишке руку.

- Давай знакомиться. Николай Николаевич.

Тот медленно поднял левую ручонку, неестественно тонкую и хрупкую, неуклюже вытянул ее вперед и, казалось, уже готов был вложить в широкую папину ладонь, но в последний момент резко отдернул, сел на свой стул и беззвучно заплакал, прислонившись лбом к деревянной спинке.

Анна, наша новая соседка, поставила чайник, который она уже взяла было в руки, на стол, подошла к нему и нежно обняла за тоненькие плечи.

- Ну, не надо. Они хорошие люди. Тебе понравятся. Ты же видишь, что они хорошие?

Мама с папой удивленно переглянулись. Женщина, перехватив их взгляд, выпрямилась и отодвинулась от ребенка. Тот больше не плакал, просто сидел, и смотрел на книги, расставленные на полке в книжном шкафу.

- Вы на него не обижайтесь, - проговорила соседка, вполне доброжелательно, но как-то слишком тихо, словно она пыталась подавить внутренний гнев, - на Петьку-то. Он у меня идиот. Так во всех картах и пишут – идиот.


***               

Мы ходили к ним в гости довольно часто, я и мама. Папа присоединялся к нам лишь изредка, объясняя свое отсутствие усталостью и завалами на работе. Дома он честно признавался, что смотреть на этого Петьку не может, что внутри у него каждый раз рвется какая-то невидимая струна, что после наших визитов он надолго задумывается и не может чего-то понять… Не знаю, что чувствовала мама, она никогда об этом не рассказывала.

Как относилась к нему я? С одной стороны, его действительно было жалко. Но, кроме жалости, он вызывал еще и неподдельный интерес. Было в нем что-то, что неизменно меня влекло, притягивало, словно внутри у него был огромный
магнит, заставлявший снова и снова смотреть на этого мальчика, наблюдать за ним.
Отец Петьки ушел, когда тот был совсем маленьким. Анна Павловна, так полностью звали его мать, не любила говорить об этом человеке. Для нее семья состояла из двоих – из нее самой и маленького Петьки, точнее, из Петьки и ее самой, потому что его она ставила всегда выше себя.

Она жила ради этого мальчугана. Ради него продала квартиру, купила менее просторную, в плохом районе. Ради него день и ночь работала, чтобы он ни в чем не нуждался. Считала его добрейшим, умнейшим, лучшим человеком на свете.

А Петька… Петька не мог сосчитать без ошибок до десяти, хотя ему было уже четырнадцать лет. С трудом говорил, чаще отдельными словами, иногда и вовсе выдавал лишь отдельные звуки. В игрушки, которые ему покупала мама, не играл, аккуратно складывал их в углу в своей комнате и обходил впоследствии стороной. Иногда он не мог даже самостоятельно есть. Анна Павловна тогда покорно клала полную ложку ему в рот, а он смотрел на нее неподвижным взглядом, в котором не было никакой благодарности, и медленно, нехотя принимался двигать челюстями.

Мать любила его страшно. Все пугались его неправильных черт лица, узкого, маленького черепа, а для нее он был самым красивым ребенком на свете. Когда мимо проходили соседи, она вежливо улыбалась, покорно вздыхала и произносила всегда одну и ту же фразу:

- Вы уж простите, он у меня идиот…

Казалось, она свыклась с этим словом, приняла его, поселила где-то в своей душе и уже считала его чем-то родным, неотделимым от их семьи. Она спокойно выслушивала врачей, которые говорили, что вылечить Петьку нельзя, что он всегда будет таким. Наверное, она и не понимала до конца, что это значит – таким. За долгие годы она привыкла к своему образу жизни и, может быть, считала, что дети другими и не бывают, что у всех так, как у ее милого Петьки.

Любил ли Петька свою маму? Конечно, по-своему любил, но никогда этого не показывал. Может, не умел, а, может, просто не хотел. На объятия никогда не отвечал, лишь что-то мычал, когда его накрывали теплым толстым одеялом…

В школу он не ходил, в округе были только общеобразовательные, а туда его, понятное дело, не брали. Дома тоже не занимался, Анна Павловна говорила, что он неспособный. Трудно сказать, так ли это было. Может, хоть чему-то можно было научить? Она хотела думать, что нельзя. Боялась, что ему будет еще труднее.

Гулять они ходили вместе, чаще до магазина и обратно. Вот я вижу их: она, чуть впереди, с маленькой сумкой, и следом Петька, крепко вцепившийся в мамину руку, молчаливый и угрюмый. У него была очень странная походка – он словно переваливался с боку на бок, неуклюже подставляя одну ногу к другой.

Но иногда он приходил на площадку, к другим детям. Анна Павловна в это время разговаривала с соседями или с консьержкой, читала книжку на узенькой лавочке под большим каштаном, а Петька пытался общаться. Подходил к мальчишкам, бормотал что-то непонятное. Те чаще смеялись, а потом, как водится у этого племени, начинали над ним издеваться. Брали острые ветки, кололи ему руки. Петька никогда не давал сдачи, просто отдергивал руку, вставал и уходил.
Казалось, что он приходит просто из любопытства; часто он просто стоял и смотрел, как другие играют, никогда не просился поучаствовать, помочь.

Правда,  был в нашем доме один мальчик, в которого он будто влюбился, если Петька, конечно, мог кого-то любить. Ему было четырнадцать, то есть столько же, звали его Ваня. Он был тихим, скромным, послушным мальчиком, видимо, это Петьке и нравилось. Он часто подходил к нему, иногда трогал его куртку, криво улыбался, что-то говорил на своем причудливом языке. Это была настоящая, искренняя симпатия, и, когда я смотрела на эту несуразную, маленькую фигурку, застывшую в одной позе рядом с самым, по его мнению, лучшим человеком, в душе появлялось какое-то нелепое чувство вины, будто этот несчастный, больной мальчик чувствует лучше и глубже нас, по нашему убеждению, здоровых…

Они прожили рядом с нами уже целое лето, долгих три месяца, когда Ваню родители забрали с собой в другой город. Петька две недели ходил как потерянный, упорно всматривался в хохочущих мальчишек, сидящих на обломках старой песочницы, еле заметно качал головой.

Однажды он собрался с силами и подошел к ним. Те рассматривали новый, навороченный мобильный телефон, подаренный одному счастливчику на день рождения.

- Ваня, - четко проговорил Петька.

- Чего? – ухмыльнулся обладатель аппарата.

- Ваня, - повторил Петька, уже чуть менее отчетливо.

- Иди отсюда, - послышалось в ответ.

Они, конечно, не ожидали такого. Петька быстрым, ловким движением, наверное, самым умелым в его жизни, выхватил коробочку с гладким экраном и швырнул на землю.

Крышка отлетела, по стеклу побежала трещина.

- Ты чего сделал! – послышалось со всех сторон.

Он не убегал. Просто стоял на месте и со злобой смотрел на десяток занесенных над ним кулаков.

***               

После этого случая они уехали. Не знаю, связано ли это было с тем, что за Петькой началась настоящая охота – дети редко могут понять, что такое чужая болезнь. А может, для Петьки наконец-то подыскали специальную школу, хотя, кто знает, чему его могли там научить.

Прощаясь с соседями, Анна Павловна грустно качала головой, молча улыбалась печальными глазами и повторяла:

- Вы уж извините, ради Бога, идиот он у меня…