102. Бесстыдство цветного изображения генной свобо

Совершенно неожиданно понял, что времени стало просто навалом. До полного бесстыдства! Это было так необычно... Буквально переполнялся странным чувством внезапной свободы и неумения грамотно распорядиться таким подарком. Нельзя сказать, что нечем было заняться, но кое-что осуществлять казалось уже неуместным, а скорее – несвоевременным. Это касалось личной теплицы, которая практически зачахла и укоряла печальным скелетом прямо под окном.

Сезон почти прошёл, рейки деревянного каркаса выглядели потрескавшимися и полусгнившими, землица в коробах высохла и скукожилась, а обрывки целлофановой плёнки, уныло хлопающие на ветерке, резали глаз любого прохожего, буквально вопя о страшной бесхозяйственности владельца. Разруха... Просто поразительно – как это быстро происходит без требуемого догляда. Вот уж точно: без хозяина дом – сирота! Вторая небольшая теплица, сделанная фабричным способом из алюминиевых трубок, держалась молодцом, но в ней вольготно чувствовал себя лишь сорняк.

А на противоположной стороне улицы, в каких-то пяти метрах, нагло дозревали последние колючие огурчики, в зарослях вызывающе бурели томаты, буйствовал укропчик, уже распустивший зонтики с семенами, и даже просматривались миниатюрные полосатые «кабанчики» – страшная редкость и гордость рачительных огородников. Арбузики... И теплица под стать – ладно смастерённая из добротных брусочков и покрытая вышедшими из употребления оконными рамами со стёклами.

Как бы то ни было, но я испытал даже некоторое облегчение: никогда не считал теплицу внушительным источником или довеском к домашней самобранке, потому что построил её больше по инерции, чтобы было «как у других», и местечко не пустовало. Но именно «как у других» не вышло. Вечно не хватало ни времени, ни стройматериалов, ни даже приличной земли. Сколотил неплохо, даже обернул деревянные короба дефицитной толстой липкой лентой, которой обматывались трубы газопровода, на манер скотча, но добиться полного удовлетворения или толики хвастовства перед теми «другими» не получилось. И урожаи не очень радовали. Солнца постоянно не хватало – сторона довольно тенистая и прохладная, уловить нужный для посадки момент не умел, да и рассаду добывал когда и где придётся. Словом – горе, а не хозяин.

Соседи в этом отношении поступали куда расчётливее и практичнее. «Копытили» где-то торф, привозили опилки, навоз, самозабвенно настаивали в вёдрах и огромных выварках яичную скорлупу, как-то ловко получали рассаду определённых сортов в нужное время, потом высаживали, когда положено, и добросовестно ухаживали. Полагаю, многие тихонечко снисходительно подсмеивались над моими натужными попытками что-то собезьянничать, но благоразумно помалкивали. Мало ли какой результат обнаружится у неумелого последователя нетрадиционных методов аграрных реформ в зоне очень рискованного земледелия!

С поездками в эскадрилью временно завязал, положившись на сведения, получаемые по телефону. Дежурные менялись, дни тоже, а информация оставалась бронебойной: «В плане-наряде нет!» – Это уже не возмущало и не удивляло, плавно перейдя в категорию привычного ритуала. Знания запихать в себя не удавалось, поскольку новых не обнаруживалось, методика отсутствовала, а свободного места для утрамбовки практически не осталось. Поймал себя на том, что начиная что-то читать, почти цитирую дальнейшее... Бросил это неблагодарное дело, положившись на известный «авось» и некоторую самоуверенность, что кое-что постиг в достаточном объёме. Немного расслабился и даже предпринял несколько вылазок в расположение бывшего авиаотряда, куда страшно тянуло.

Походы выглядели торопливыми и бесполезными. Заглядывал то туда, то сюда, пил любезно и гостеприимно предложенный чаёк или кофеёк, вёл разговоры ни о чём. Везде мне были рады, но создавалось полное ощущение, что я уже – тот самый навсегда «отрезанный ломоть». Исчезла или оборвалась тоненькая пуповина, надёжно связывающая членов любого коллектива, объединённого общим делом. Кое-что казалось уже не столь важным и заслуживающим внимания, а мои страдания и надежды не представляли никакого интереса для собеседников. Общие дружелюбные вопросы и ни к чему не обязывающие обтекаемые ответы... Поэтому я чувствовал свою ненужность и даже определённую навязчивость. Помеха, от которой не так просто отмахнуться, но терпеть приходится.

Вертолёты то и дело взлетали и садились, шустрили Ан-2 по перрону, деловитые Л-410 жужжали пропеллерами, а я всё время пытался автоматически определить, кто и куда летит, почти физически представляя себя в кабине. Мелькали шальные мысли – на длинные выходные (с пятницы по понедельник) вполне можно бы смотаться в Сангар, чтобы посидеть с закидушкой на ленском берегу, но тут же себя одёргивал – до такой степени расслабляться нельзя! В этот период пришло осознание кое-каких моментов, о которых раньше как-то не очень задумывался. Мне теперь стали гораздо ближе ребята, которые проживали в Магане, но работали в Якутске (преимущественно на Ан-12).

Конечно, все в Магане были давно и крепко знакомы, но такое знакомство основывалось, чаще всего, либо на прежней совместной работе, либо на дружбе семьями и соседстве. И это общее почти никогда не имело развития, если не считать бытового общения. С другими взаимоотношения складывались более тесно – днём или завтра ты мог куда-нибудь лететь в одном экипаже, потом встретиться на улице, поговорить о том и о сём более предметно, со знанием дела и вскоре перехлестнуться в коридорах штабов или помещениях эскадрилий... В общем – единый организм, в котором «отрезанный ломоть» выглядит саднящей занозой, которую легче и полезнее удалить, чем терпеть... Всё это – очень закономерное и понятное состояние любой ощутимой перемены привычного образа жизни.

Привычное требовалось пересмотреть под новым углом. Я и пытался. Покуривал на крылечке, наблюдая за сосредоточенными соседями – супружеской парой, неспешно суетящейся в тепличке напротив. Жена вынесла пару вёдер «живительной силы» – разведённый навоз и настой яичной скорлупы, а муж разматывал шланг для полива. Никакой щемящей зависти! Почему-то подумалось, что эти проблемы и раньше не особо меня заботили, а уж в обозримом будущем вообще станут не более чем развлечением. Рейсы намечались «хлебные» – в крупные города, откуда имелась возможность круглогодично привозить что-нибудь более весомое и зримое, нежели привычный репчатый лук и почти всегда подмороженная или полугнилая картошка. А уж прихватить несколько пучков зелени – не проблема! Перспективные горизонты в деле снабжения и пополнения домашних запасов открывались широчайшие.

Не стоит укорять в шкурничестве или слишком потребительском отношении. Не только путь к сердцу мужчины прокладывается через желудок. Времена – непростые, талонная система опутала всю Якутию, но не добралась ещё до центра, всё предстояло впереди, но этого никому не суждено было предугадать. Подрастал сын, которому необходимо полноценное питание и витамины, да и себя не нужно забывать. Разнообразие обеспечивалось всё той же профессией и использованием служебного положения.

Лётный состав прекрасно знал, где именно и что можно раздобыть: в Олёкминске свободно продавали консервированного кальмара, в Хандыге – морского гребешка глубокой заморозки, а столовая Усть-Маи поражала щедростью в виде по-домашнему приготовленных полуфабрикатов – котлеток или бифштексов, да и персонал никогда не отказывался отщемить добрый кусок мороженого и даже свежего мяса на выбор. Зимой рыбкой проще всего было разжиться в Сангаре – там постоянно выполнялись рейсы по обслуживанию рыбзавода. А кое-где на буровых работали ОРСовские магазинчики, и появлялась возможность запросто пополнить стремительно исчезающие запасы растворимого кофе и индийского чая «со слоном»... Мне привозили, сам брал, когда летал, да и другим не отказывал в просьбах. Это являлось взаимовыгодным и вовсе не такой уж большой обузой.

Полагаю, сейчас такое упрощённое понимание жизни выглядит несколько странным. Но она именно из этого и состояла. Своеобразная игра и самообман, попытка постоянного выживания в поисках хоть какого-то «довеска» к пресной обыденности. На пустой желудок не сильно поразвлекаешься или радостно променяешь сытный ужин на «прекрасное и вечное» в виде классиков литературы или познавательных телепередач. Да и там почти всегда натыкаешься на «больное» – описания пышных застолий, от которых сразу сводит живот голодными спазмами. Иногда и простенькое крестьянское меню заставляет страшно завидовать и отчаиваться: почему под рукой нет луковой похлёбки, окрошки или душистого бульончика «с таком», где «пшенина за пшениной гоняется с дубиной»?... Как-то слишком буйно разыгрывается фантазия, и появляется острое понимание ущемлённости, несправедливости и тоски.

Примерно такое же чувство жестокой обделённости накрыло в раннем детстве, когда проживали в горной местности, куда судьба то и дело забрасывала экспедиции родителей-геологов. Посёлочек был небольшой, а телевизор, естественно – чёрно-белый, имелся у какой-то одной семьи. Туда гуртом и валили вместе с детьми, чтобы культурно оттянуться в выходной, и вся детвора находилась под приглядом. На экран вставлялась плёночка-обманка, поэтому цвет всё-таки появлялся. Очень фальшивый и неправдоподобный – какой-то сине-зелёно-переливчато-красный. Но эффект обалденный! Компашка геологов, топографов и камеральщиков занимала места за столом, предаваясь возлияниям и общению, а малолетки сбивались в общую кучу под столом, глазея на почти невероятное чудо. Показывали «Седьмое путешествие Синдбада-морехода»...

Полагаю, изобретатели этой невзрачной на вид плёночки могли бы с огромным успехом номинироваться на Нобелевскую премию в разделе генной инженерии. Ведь если мы тогда не пугались, то связующей цепочке последующих поколений бояться стало вовсе нечего –  передалась определённая закалка и стойкость к ужастикам. Зелёная рогатая рожа добряка Шрека и целый выводок разноцветных телепузиков вызывали у потомков лишь улыбку и восторг. С плёночкой дела обстояли иначе: все красавицы и герои, как на подбор, ходили на экране с синюшными мордами закоренелых пропойц, а носы абсолютно у всех персонажей выглядели забулдыжно-лилово-красными... Не забалуешь, особенно под тёмным столом и скатертью до пола!

Суть приключений отважного морехода постиг чуть позже и из сказок, а тогда запомнился лишь лупоглазый циклоп-страшилище, но я был вполне подготовлен к тому, что в жизни есть монстры гораздо суровее – фаланги, каракурты и щитомордники с гадюками, с которыми встречался на каждом шагу и почти ежедневно. Меня сразило невиданное зрелище разнузданного пиратского пиршества. Что они ели-пили – не помню доподлинно, но выглядело очень аппетитно. Наверное, мой вопль заставил расплескаться не одну рюмку в натруженных геологических руках: «Ма-а-маа! Я хочу того же, что едят они!» – Запевалу тут же поддержал мощный хор ровесников-сопляков... И не сказать, что голодали. Вскладчину создавалось такое роскошное застолье, что яблоку некуда упасть – кеклики, улары, домашняя выпечка и разносолы... Наверное, страшно возжелалось сказочного изобилия ананасов и бананов, не иначе! Искусство, особенно цветное – сногсшибательная силища, сворачивающая воображение и мозги набекрень...   

Бесполезные походы на место бывшей работы привели к сиреневой задумчивости о другой стороне сравнения большой и малой авиации. В малой привычной являлась обстановка плотного «народонаселения». Рейсы недолгие: утром улетел, а после обеда или ближе к вечеру – вернулся. И все толкутся в подразделениях, на улице или в коридорах. Контингент – довольно молодой, если не считать седоватых вертолётчиков. Пареньку едва исполнится двадцать, а он уже – выпускник авиаучилища. Через год-другой становится командиром. Текучка и регулярная сменяемость типов воздушных судов в лётческой карьере неизменно сохраняет общий возрастной баланс, пополняя убыль новыми бывшими курсантами. И так – постоянно.

Не потому ли в малой авиации существовали «явочные дни»? И такие, на первый взгляд, странные дни имели статус непременного присутствия всех, свободных от полётов, даже невзирая на обилие дней разборов – от авиазвена и эскадрильи до полномасштабного разбора лётного отряда. Выходные в такие дни тупо отменялись для каждого... Невольно возникает аналогия: малой авиации – малый возраст и вечный догляд с замполитским контролем...  Явочные дни – верный способ пересчитать по головам списочный состав, заодно убедиться, что юные пилотики не погрязли в пьянке и разврате, имеют презентабельный фэйс без следов рукоприкладства, а также доведения до умишек кое-каких назидательных проповедей. Проповеди, как правило, ничем не отличались по сути, независимо от ранга разборов. Уныло долдонилось буква в букву одно и то же. Таким образом вталдыкивалось почти всё, достигая запоминания практически наизусть... Разумного объяснения такой системе отыскать не удалось до сих пор.

Меня раньше это не сильно касалось, разве что приглашали когда-нибудь поприсутствовать, для пущей «тяжести» и значимости ознакомить лётный состав с министерским анализом работы штурманской службы, пояснительной запиской о каком-либо случае потери ориентировки или уклонения от маршрута. Как-никак – старший специалист! Поэтому и на работу я постоянно приходил с самого раннего утра, повинуясь должностной инструкции и внутренним убеждениям. Это служило самой настоящей многолетней явкой. Поэтому было непривычно наблюдать относительное безлюдье в недрах подразделений авиации большой. Может быть, там лётный состав считался уже более взрослым и стойким ко всяческим соблазнам, или полёты малой авиации не считались столь серьёзными, если сравнивать со значимостью авиации большой? Дикий перекос и неравноправие, но именно так и выглядело.

Такие интересные выводы с раздумьями при созерцании трудолюбивых соседей, занятых поливом и подсчётом свежих огурчиков, прервала мысль: нужно срочно бежать в общежитие и старательно накручивать заветный номерок дежурного по наряду. Ожидал услышать  обычное, но здорово просчитался. Равнодушный голос в трубке сообщил, что завтра  в 9.00 состоится эскадрильный разбор... Лёд тронулся?!

(продолжение следует)