Борьба

 Прошло уже четыре месяца и восемь дней. Я точно не знаю какое сегодня число, но знаю сколько мучительных дней я провела здесь, в этой темной комнате, в которой изо дня в день, каждые несколько секунд раздается этот противный, сводящий с ума писк. Как же тяжело мне тут. Нет, надо мной никто не издевается, да даже если бы и так, я все равно физически ничего не чувствую. Вообще ничего. Но это, пожалуй, еще хуже, ведь физическая боль, которую я не могу почувствовать, вдвойне отдается в виде душевной. Мне очень одиноко, страшно и страшно именно из-за одиночества. Все эти странные аппараты, трубки, которые подведены ко мне, этот до боли яркий свет, включающийся на несколько минут, нет, даже секунд, эти люди в белых халатах - все это усугубляет мои душевные муки. Да и скука. Я не могу читать, рисовать, писать, играть на гитаре, петь, да что там, я даже пошевелиться не могу. Остается лишь неустанно смотреть на двери, так как круг моего зрения, из-за отсутствия возможности двигаться, очень узок. И так уже четыре с лишним месяца. Однако, как прекрасны и ужасны эти драгоценные минуты, когда ко мне приходит Майк или мама. С одной стороны это просто чудесно, потому что они на время лишают меня этого глубокого одиночества, рассказывая все, что с ними произошло, до мельчайших подробностей, будто я их личный дневник, которому можно доверить абсолютно все. А впрочем, так оно и есть, ведь теперь уже я никому ничего и сказать не могу, да если бы даже и могла не сказала бы. Но есть и обратная сторона медали. Во-первых, я действительно не могу ничего сказать. Ах, если бы я только могла превозмочь себя и вымолвить хоть что-то, я бы непременно все им выложила как есть. Как я мучаюсь каждый день по тысячу раз пытаясь пошевелить хоть пальцем, как страдаю, видя перед собой лицо доктора с неизменным выражением лица, которое говорит своим видом "Ничего не меняется", как безумно скучаю по всем, как сильно хочу обнять их и обнадеживающе сказать, что все будет хорошо, даже если это не так, как люблю Майка, как хочу снова ощутить его нежное прикосновение, как боюсь за маму, что она не справится одна с ее-то здоровьем. Нет, Майк, конечно, помогает ей, но она наверняка устроилась на еще одну работу, чтобы оплачивать мое здесь пребывание, каждую минуту моей жизни. Но я не могу всего этого им сказать, как бы сильно не хотела, и какие бы старания не прикладывала, чтобы воспроизвести хоть звук.
 А во-вторых, я не могу, просто не могу смотреть на то, как они проливают горькие слезы, даже Майк, который никогда даже не жаловался, как бы плохо ему не было, он лишь со своей невероятной, теплой улыбкой ласково говорил: "Милая, у меня есть ты и это все, что мне нужно, а остальное  - пустяки, которые не стоят внимания". А теперь он, закончив свой рассказ о том, как прошел день горько говорит: "Ведь ты же меня не слышишь", - предавая несколько минут слезам. Если бы он только знал как я его люблю, что я все слышу, даже вижу его! Вот двадцать семь дней назад он появился с новой прической, а буквально вчера я заметила у него на руке новое тату.
 Мамочка... Она совсем изводит себя. Рыдает, просит Бога о помощи, но я ведь знаю, что он-то мне точно не поможет, раз врачи за четыре месяца так этого и не сделали. Еще она поседела. Это больно видеть. Правда, очень больна. Она была такой красавицей, что я, глупая девчонка, боялась, что она отобьет у меня Майка, пленив его своей красотой. А теперь в ее густых, длинных волосах, цвета молочного шоколада, появились серые пряди, а лицо покрылось паутинкой морщин. Да и скулы как-то обострились, похоже, она похудела. Глаза, ее безумно красивые зеленые глаза, впали, теперь под ними синие круги.
 Вот сегодня я проснулась в этой темной комнате с противным писком. Снова. Как и вчера. И вроде бы все нормально, как обычно, но нет, что-то не так, я чувствую это. Ни Майк, ни мама сегодня еще не приходили, хотя, как мне кажется, уже прошло много времени и, похоже, уже вечер. Это странно, ведь они всегда приходили хоть и по отдельности, но почти в одно время - днем, после моего обеда. Ну как сказать, обеда, разве жидкую массу, не имеющую никакого вкуса, получаемую к тому же из трубочки, можно назвать обедом? Но тем не менее, они не изменяли своей традиции и приходили вовремя. А вот сегодня их что-то нет. Я даже волноваться начала. Но нет, вот медсестра пришла, а ее появление всегда значит лишь одно - ко мне пришли посетители, будь то доктор, мама или Майк. Интересно, кто ко мне пришел на этот раз? Вот в дверном проеме появились Майк и мама. Это странно, ведь такого еще не было. Как бы то ни было я рада, что они вообще пришли. Но почему у мамы заплаканное лицо, а Майк с глубокой печалью уставился в пол и держит маму за плечи? Что-то мне это совсем не нравится. Медсестра ушла, мамочка села на стул возле моей кушетки, а Майк уперся руками в спинку стула на котором она сидела. В воздухе будто повисла тревога. Тишину прервал дрожащий голос мамы:
 - Доченька, дорогая, я знаю, ты нас не слышишь, но мы не могли не навестить тебя, не сказать последние слова, самые важные слова, - тут по ее щекам покатились предательские слезы. Да я и так все поняла, я и сама часто думала об этом. Ведь не стань меня, мама и Майк освободили бы себя от ежедневных страданий.
 - Доченька, я люблю тебя, очень сильно, но врачи говорят, что ничего уже не изменится, что тебе ничем не помочь, что мы лишь обрекаем себя, да и тебя на муки. Пойми, у нас нет другого выбора, мы...мы решили..., - она буквально прохрипела это истерическим голосом, но, видимо, как мать не смогла произнести главных слов, вынести вердикт. Я ее понимаю. Как бы больно мне не было, я все понимаю и считаю, что они все правильно делают. Майку нужно жить дальше, найти себе новую любовь, завести семью, детей, собаку, устроиться на престижную, высокооплачиваемую работу и забыть обо мне дабы не терзать себя. Да и маме нужно найти достойного мужчину, который наконец-то избавит ее от тяжелого труда и постоянного переутомления. Они все правильно делают.
 - Эмми, любимая, каждый день я просыпался и засыпал с надеждой на то, что вот, я в очередной раз приду к тебе, а ты встретишь меня своей волшебной улыбкой, а врач обрадует меня новостью о том, что свершилось чудо и ты вышла из комы, но этого не происходило. День за днем надежда таяла и вот вчера ко мне подошел доктор и сказал, что мне не стоит больше надеяться на чудо, оно не произойдет. Ты знай, я любил тебя, просто иначе нельзя. Прости меня, любимая. Прощай.
 Он подошел и погладил меня по щеке, как это бывало раньше, и заплакал. Тем временем мама сжала мою руку, нервно поглаживая ее.
 - Прощай, доченька, - это все на что хватило ее расшатанной психики. И их увели. Они оставили меня здесь, наедине с мыслями, напоследок открыв окна, отодвинув черные занавески. Внезапно в комнату ворвался яркий свет, излучаемый не искусственным освещением, а солнцем. Последняя радость моего существования, ведь я всегда хотела попросить, чтобы кто-то сделал это, но не могла. Вот ко мне зашел доктор. Ну что ж, пора. Он подошел к кушетке и, с грустью взглянув на меня,  промолвил: "Ненавижу свою работу", - и, отведя глаза, нажал на кнопку, тем самым выключив аппарат жизнеобеспечения. И все. Последний вздох. Последний удар сердца. Последняя мысль.