Письма прошедшего времени. 37-ое, часть II

    Здравствуй, Котёнок! Мы снова с тобою здесь в тридцать седьмом, «егоровском» письме. Конечно, ты прав и дядя в окончании прошлого послания приврал для красного... Ни через сотню метров, ни через километр оторопь Егора не одолела. Она брала его за шкирку тихо, исподволь и крепко придушила на второй месяц пребывания дома

   То время надежд и обновления, увы, прошло, скрылось за горизонтом, но каким радостным и многообещающим оно было! Как апрель, солнечный, безмятежно-синий, морозной по ночам свежестью предвещает ещё не видимое никем, но уже неминуемое лето, за которым следут, но тссс-с, пышное увяданье и холодное одиночество осени.

   Тогда не было богатых домов и кварталов. Пожилые хрущёвки совмещали тех, кто спекулировал польской косметикой, и тех, кто верил в светлые идеалы «Семнадцати мгновений весны». А бывало, что эти качества уживались в теле одного человека. Те, кто жил на сто двадцать рэ в месяц, и те, кто мог спустить эту сумму за день встречались, вынося мусор.

   Это было время, когда, в попытке сколотить первый миллион, его «невоенные» однокашники прочёсывали городские предприятия, продавая компьютеры, которых сами в глаза не видели. Прорвашись на завод покрупнее, они требовали к себе главного инженера. С замами встречались неохотно, с видимой брезгливостью, понимая сразу, что разговор пуст и бессмыслен. На вопросы: «Ребята, а какой винчестер стоит на ваших машинах?» - храбро отвечали:               

 -  Поставим хороший, импортный берите, не пожалете.      
               
   О, перестройка! Время твоё за бугром. Егор плыл в этой взвеси, слабо понимая, где находится. По привычке наведовался в училище, на крепостные валы, к бывшим сокурсникам, с каждым разом всё более ощущая, как разносит их жизнь. Вяло пытался готовиться к экзаменам в гражданский ВУЗ. Потому что вроде надо определиться, куда-то приткнуться, чтобы успокоились родители, да и сам... Но куда? И, главное, зачем? Ответов не было.

   Судьбу решил случай. В те стародавние времена, когда «одноклассников» ещё не изобрели, экс-выпускники ностальгировали и мерились достижениями, встречаясь в своей alma mater в первую субботу февраля. Убить вечер, выпить, потрепаться неузнаваемо высокий, с растерянной грустинкой в светло-голубых глазах, туда заявился Егор. Одноклассницы  из родного маткласса никогда не были предметом его сексуальных устремлений по причине того, что математика совместима с девичьими фигурами ещё  хуже, чем сладкое. И он быстро, в смысле общения, переключился на одноклассников.

   О дальнейшем память хранит сполохи. Припоминает, как сидели на набережной, пьяные, серьёзные донельзя. В юности часто не живёшь, играешь. Напился? Слабак, дохля. Держишь удар, не подаешь виду? Молодец, парень, братан. Чувак что надо, не из этих... Неважно из кого - не из этих, и точка. И потому разговор складывался задушевный...

 - Гоги, пойми, здесь ловить нечего. К чему тебе эта провинциальная клумба из стареющих тургеневских девушек? Вдумайся: три года со дня выпуска - никаких перемен в жизни. Ни водки, ни закурить, ни с мальчиками... Как бы чего не вышло – всё  их политическое кредо! Тоска и «вешалка». Одна Светка Трудник – Человек! За-бе-ре-ме-не-ла! В остальном, упадничество и  Блок: «Ночь, улица, фонарь, аптека....», не видно ни одного человека! «Ста...» – тут вальяжно и покровительственно разглагольствовавший, сильно выпимший и оттого отчаянно умный Димка Хмаров поскользнулся и оставшееся «...ик» донеслось до Егора откуда-то снизу.

 - Дзякую бардзо, ясновельможны панове ... – поднялся, ни мало не оконфузившийся Димка и с новой силой возобновил мысль , – или, к примеру, Вадик Пингер... Казалось бы, неплохой парень. Утром университет, вечером мама и каша. Детство, десять лет школы,  институт... Вечером всегда мама и каша... Ты уверен, что рожден для того, чтобы, как и он, жить и умереть на родине? Семьдесят лет с видом на комсомольский парк, маму и кашу? Мама это хорошо, но надо рвать! И не колготки - когти. Надо сесть в поезд, чтобы уже закурить, сломать ногу и почувствовать жизнь. Свою, не мамину... И я это не про ногу. Айда к нам - койку надём. Большой город, новые люди, новые запахи, другая дорога!..

   Так тёплым апрельским днём 1989-го Егор очутился перед легендарной общагой латвийского университета им.Фёдора Натановича Плевако, что гостеприимно распахнула свои двери по адресу: Таливалжа,1б. В её недрах виноградными гроздьями зрели будущие юристы, прокуроры, председатели конституционного суда, сотрудники органов внутренних дел и, будущие, разумеется, бандиты, а также баптисты, учителя русского языка и литературы, знаменитые адвокаты и не менее прославленные авантюристы — словом,  будущее, которое двадцать лет спустя произведёт на свет настоящее, которое, в свою очередь, неумолимо превратится во вчера, после чего растает в сумерках времени. Но пока горизонт был чист и впереди Егора ждал май.
...

   Роль хранительницы студенческого очага, мамы разношёрстного и разноплеменного люда играла комендантша Аннушка. Ей было под шестьдесят. Вьющиеся седые волосы, латгальский нос картошкой. Ходила Аннушка уточкой, переваливаясь на хромую ногу. У неё были любимчики и два доверху забитых продуктами холодильника «Минск». Что провоцировало наиболее наглых и голодных студиоузов подворовывать комендатскую колбаску. Избыток правосознания не тяготил, наоборот, в кражах усматривалась высшая справедливость. Комендантша подворовывает на ремонтах? Отплатим той же монетой. Так ли это было ( в смысле ремонтов)  - неведомо, в прошлом, и незачем ворошить. Меж тем Аннушку все, даже «мстители» из местных «робин гудов», любили, потому что была она не сволочь, ей нравились жёлтые цветы, и с ней можно было договориться. 

   После «прописной пьянки» утро Егор встретил в душе. Жесткая, мощная струя слегка жёлтой воды выбивала из молодой головы похмелье, звала тело на подвиги.
 
- Быстрее! Рвём наверх, – в душ заскочил Дрюня, - шустри, не соплежуйствуй, Аннушка благодушествует, узаконивать тебя будем.

   В чём был: Адам, обмотанный полотенцем, - Егор выскочил следом. Кто обитал в общагах, знают, главная тайна этих вместилищ юных человеческих душ кроется в коридорах. Бесконечные, тонущие в сигаретном дыму или июльской пыли, тоннели, где нет людей, лишь тени, пропадающие вдали или бредущие навстречу, пока, наконец, не сталкиваются друг с другом нос к носу, с удивлённым возгласом:

 -  О, Катька, ты?! Привет!
   
   Мерцающий свет лениво пробивался сквозь многолетнюю немытость ламп. Пепельницы с жирными, качественными «бычками» (то есть окурками), томились в ожидании гостей, как томится в тарелке только что приготовленная поваром мишленовскогого ресторана гусиная грудка, политая кровавым клюквенным соусом.

    Туалеты на третьем этаже, где, в основном, находились комнаты девочек, благоухали только, что наведённой уборщицей свежестью. В распахнутых настежь комнатах, в трёхлитровых банках цвела сирень. Из колонок S 90, производства почившего в бозе завода «Радиотехника», рвался неукротимый голос Мадонны: «When you call my name its like a little prayer. I`m down on my knees, I wanna take you there..»   

   Так же неожиданно, как Колумб открыл Америку, отличница потеряла девственность с хулиганом, а тунгусский метеорит обнаружил в космосе планету Земля возле читального зала на втором этаже, где вчера проходила лёгкая средьнедельная оргия, Егор с Дрошей налетели на Аннушку.

   Cамый обаятельный спекулянт курса, Андрей Пельниченко по паспорту, Пух по прозвищу и взглядам на жизнь, жизнерадостным столбиком навис над комендантшей и извиняюше пробасил:

 - Анна Ивановна, мы всё уберём, непременно, не сомневайтесь. Не извольте... В смысле, не извольте сомневаться...
   Аннушка не слушала, с тоской осматривая место ночных посиделок.

 - И блевотину, вы, Анна Ивановна, не смотрите, ототрём, отдраим. Да, по правде сказать, и не мы это вовсе, а гаврики молодые, пугливые, из тридцать четвёртой. Не умеют отдыхать, Дроша скажи, а? – и Пух переключил внимание коменданта на подошедших Андроника Мгаболашвили с Егором.   

 - Конечно, дорогая Анна Ивановна, ... Нэ порядок - ажур будэт!

   Аннушка ухватилась за навет и обещания, сменив гнев на милость, с энтузиазмом, ибо было утро и начинать день с разборок ей явно не хотелось, и потом она всегда  симпатизировала молодости, насколько могла. В этот момент, как заправский иллюзионист, Пух достал из-за спины букет жёлтых тюльпанов. Указав на ещё мокрого, завернутого в полотенце и потому весьма эротичного Гошу, Пух торжественно, герольдом объявил:

 - Анна Ивановна, это Егор, помните, я говорил вам, хороший парень, вот такой! Он поживёт с нами, вы не против?

   Грузин тут же подхватил:

 - Генaцвале, конечно, Анна Ивановна не против, по-другому как? Такой человек Анна Ивановна, такой человек! Женщина - одно слово!
   
   И Егор получил высочайшее одобрение и святейшую индульгенцию. Через месяц в оранжевом комбинезоне он заправлял бензином машины на трассе Рига-Юрмала...

продолжение следует...

совершенно твой, д.Вадим