Письмо Михоэлсу

                Ни гневом, ни порицаньем
                Давно уж мы не бряцаем:
                Здороваемся с подлецами,
                Раскланиваемся с полицаем.               

                Такой у нас нрав спокойный,
                Что без никаких стараний
                Нам кажется путь окольный
                Кратчайшим из расстояний.

                От скорости века в сонности
                Живём мы, в живых не значась…
                Непротивление совести –
                Удобнейшее из чудачеств!

                ПОЕЗД.
                Посвящается памяти С.М.Михоэлса.



               
                Штрафняк  “ЗЕМЛЯ БУНГЕ”

                И выходит, друг, не врут
                Что “у нас народы мрут
                На проклятом острову
                С покрова до покрову…“

                (Парафраз старинной – Петрова времени –
                песни каторжников, одевавших камнем  форты 1
                крепости “Кронштадт” на острове Котлин)


В начале января 1944 года немыслимым этапом оказался я с ошмётком своей кессонной бригады ОГРОН*) на Флотском лагерном штрафняке  ЗЕМЛЯ БУНГЕ острова Котельный (Новосибирский архипелаг Восточносибирского моря. Арктика). Причиною столь дальнего и сложного вояжа (в разгар войны, в особенности!) явились драматические события поздней осени 1943 года на Волге у Жигулей, связанные с печально известным Бакинским этапом (См. Всемирную Сеть, Российский сайт ПРОЗА.РУ и, специально, Электронную библиотеку А.БЕЛОУСЕКО).
Брошенные на очистку “ёмкостей под горючку”,  озверевшие от увиденного в трюмах этапных барж, ввязались мы в свалку с подоспевшими карателями, силой и даже огнём попытавшихся заставить нас разгружать от чудовищного их содержимого – разложившихся трупов солдат-штрафников.
…Солдаты эти испытали в 1941 году невиданную трагедию панически позорного многомесячного отступления-бегства перед наступавшим немцем от западных границ империи до Волги и Кавказа. Загнаны были там в фильтровочные лагеря . Чудом не расстрелянные из них в 1942-43 гг. отстояли Сталинград. Выжившие и в этой мясорубке вновь оказались за проволокой. Теперь уже в зонах Закавказья. Наконец, за ненадобностью местным сатрапиям - заключёнными уже - отправлены этапом снова в Россию.  И на восьмимесячном этапном пути по Волге из Каспия в Самарский БЕЗЫМЯНЛАГ замучены и… превращены в холодец из человечены… Всё – в лучших большевистских традициях…
…Свалка окончилась огневым контактом. Резнёю. Большой кровью. Нашим с уцелевшими товарищами уходом от карателей обратно всё в те же трюмы… И воистину внезапным, спасительным для нас Десантом Морской  пехоты Волжской Военной флотилии…

Конечно, победным заключительным следствием оперативно-чекистским управлением БЕЗЫМЯНЛАГА или даже СМЕРШ … где-то там в Самаре или на Безымянке…(Не в Москве же!)…

Но то уже без нас!  Без нас уже! Ибо… прокурор Флотилии Рапопорт, - оказалось, по команде Александра Евгеньевича Голованова, тогда командующего Авиацией Дальнего Действия, - неожиданным этапом и объявлением в побег уводя от верного вышака трибунала войск НКВД, - отправил нас на просторы Арктики…
   

*      *      *


…Шахта. Глубина 201 метр. Штрек “Жилой зоны”. Жилой потому, что тут + 7 по Цельсию. И тишь. А наверху все восемь зимних месяцев –55! Ураганные ветры до 220 метров в секунду! Бешеный грохот, утробный рёв, убийственный вой и визг взбесившегося и очугуневшего космоса, сдирающие с ледника даже не зайнатованную технику…
Существуем в шахте слепыми кротами, вкалывая в штреке, прокладываемом пятьюдесятью метрами ниже: бьём который год тоннели отстойников для субмарин.
…В июле, когда приходит коротенькая весна, гремящая бадья подъёмника, скрипя натужно и гремя ржавым железом, нехотя вытягивает нас вверх, из преисподней, на волю. И мы заново учимся ходить, спасая глаза от слепящего света тряпками, сдобренными собственной мочёю. Поднабрав сил, ломая ногти и кровавя пальцы, выскребаем в чуть подтаявшем слое наскального грунта живительные корешки пробивающейся травки и ягеля – оленьего мха. Если везёт сильно – птица на диабазовой стене базара линяет ещё  и ещё не становится на крыло – цепляясь за скальные выступы бесстрашно подтягиваемся к гнёздам. Подбираем в них огромные яйца гигантских поморников, висящих горланя угрожающе над нами на трёх метрового размаха крыльях и пощёлкивая полуметровыми клювами. И тут же поедаем добычу. Не замечая трупного смрада плёнки и сводящих желудок отвратного вида птичьих зародышей… Что внизу в штольне едим, спим на чём поверх ледяного камня, укрываемся чем что б не замёрзнуть, заползая после 14 часов ледяного забоя в промозглость жилзоны, хорошо бы забыть…
Между работой и сном мрём. От цынги. От “переохлаждения”. От пароксизма безумия, - криза клаустрофобии, - поражающего вдруг, внезапно, как удар топора.

Но это всё – пять месяцев спустя после прибытия на остров.
С весны.

А в первом январе, будто в прорубь свалившись, мы окунулись в студень подступающей смерти. И это, надо сказать,  настроения не поднимало. Как не улучшало его исподволь обволакивающее безумие.

 Спасала работа у монитора. Ещё я маркшейдерствовал. Кроме измерений в шахте обязанностью моей было контролировать координаты движения с ледником островной метеостанции, расположенной в 80-и км. от лагеря на ПОВАРНЕ ТОЛЛЯ. Там трудилась чета Гершовичей – Толя и Рая. Они – лейтенанты НКВД, сменили смену предыдущих зимовщиков ещё летом 1938 года! Из-за начавшейся в следующем году войны они оставлены были ещё на два года. И с продолжавшейся войной брошены были в Арктическом чреве на медленное умирание. Время от времени подбирая на леднике или в тундре острова у радиостанции изредка выбрасываемые им с пролетавших самолётов мешки с сушеными картошкой, луком, с другой немудреной снедью, с рабочими тряпками. Главное, - ящики со свежими аккумуляторами для подпитки рации. Правду сказать: если б не аккумуляторы эти – им бы остального не видать. У ПОВАРНИ в горячих ключах водится рыба, временами является нерпа, тюлень, а летом тот самый птичий базар… Жить хочешь – лови, стреляй… Как тут не сблизиться и не прикипеть к являвшемуся временами врагу народа. Ко мне…

…Однажды, когда я привык уже к мысли, что вот так вот, как Гершовичи, начну ждать собственного конца на леднике, меня разбудил Белов. Начальник лагеря на БУНГЕ. Скорей всего, человек вездесущего Голованова…Ему уже трудно было ходить. Хроник-туберкулёзник, он умирал от цинги…

- Гершовичи улетают!...
Эти, сквозь болезненную дрёму слова его, услышанные слова взорвали мир. И мгновенно вернули к жизни… Накинул на себя полушубок, снятый Беловым с собственных плеч. Спрятал за пазуху оленьи варежки его. Сунул ноги в обрезки собственных валяных кот -  кроме них и ватных бушлатов ни у кого из нас не было из тёплой одежды. Предполагалось, будь она, мы – сбежав - смогли бы преодолеть 330 километров забитых летом(!) торосами Ляховских ледников… И это - чтобы… вновь оказаться в студёном капкане пустыни Чокурдахской тундры… В такой же могиле…


…Призрачно подсвеченный подыхающей лампёшкой, ствол шахты подъёмника пуст, мрачен, мёртв и  непрогляден. Время-то не рабочее…Где-то глубоко надо мною, в перевёрнутой бездне невидимого шахтного ствола, мерещится живой отблеск сумеречного полярного дня. И там где-то таится бесполезная клеть, поднятая и подвешенная всё от того же  побега… 
Час… Или два… Или три. Или четыре - задыхаясь,  умирая и вновь воскресая, глотаю бешено клокочущее сердце, судорожно подтягиваясь  давно онемевшими руками за прутья-ступени нескончаемого невидимого  трапа-лестницы. Временами, обессилев, или когда судорога сводит руки, “отдыхаю”. Зависаю над бездной… Утроба шахты, будто гигантская валторна, душераздирающим трубным эхом умножает грохочущий вой вечного  шторма наверху…кажется, что отрывается голова…

…И всё таки…Живым выполз под рвущиеся надо мной сонмы снежных облаков… Под то ли вечернее, то ли предутреннее небо… В сугробе у опорной ноги подъёмника отлежался… Отдышался…Долго ли лежал – не знаю. Но соображать начал:  сообразил, что здесь где-то, тоже в бездонных сугробах, должен ждать рабочий радиостанции чукча Барымча – кто ещё привёзти мог Белову весть об отбытии Гершовичей? Ищу, утопая и задыхаясь в наметаемых вьюгой лавинах снегов… К ночи нашел – одна из собак потяга выпросталась из снежной кипени на волю… к уже погасшему свету неба… Пьяный вестник мёртво спит рядом, обняв лайку и торчавший из сугроба хорей – тормозной шест…Ещё семеро псов где-то тут же. Доковырялся и до них. Поднял, отряхнувшихся от тучи снега. Встречала каждая радостным визгом – свой!  (Не свой если – голодные - сожрали бы не медля! Понять надо, что такое голод в опояске льда… ). Распутал постромки, нащупав нарты. Проклиная всех и вся взвалил на них, притянув и закрепив ремнями, ни на что не годного мычавшего Барымчу. Отвязал уже радостно танцующих собак – дом их на ПОВАРНЕ! Там и только там единожды в сутки (И это, повторю, в такую вьюгу и на такой стуже!) кормят их юколой. И уж дорогу к мёрзлой этой рыбе они, - даже подыхающими от усталости, - найдут сами и одолеют сквозь смерть даже…Им бы только чуток жратвы!
В полу беспамятстве, осознавая только, что Гершовичи улетают! А с ними улетает последняя надежда  послать о себе весть хоть куда, хоть кому – хоть чёрту, хоть дьяволу, но послать!... Выдёргиваю, раскачав, из мёрзлого сугроба удерживающий нарты шест-хорей. И… собаки, уже натянувшие постромки и нацелившиеся на юколу, с места вырываются во мрак… Сани переворачиваются… Чудом - звериным рывком - хватаюсь свободной левой за последнюю опорную стойку саней, проносящуюся мимо лица…

По сию пору разрушенный стужей и колотьём о заструги сустав левой руки напоминает о той многочасовой гонке по ледяной пустыне и о животном страхе: оторвусь – всё! Никто, даже беловские вертухаи, не станут искать беглеца : научены – замороженного враз разыщут звери и тотчас сожрут…
…Не знаю как врезались нарты в наледь, заливающую боковину метеостанции. Не знаю как Толя оторвал руку мою от спасительной стойки нарт. Как занесли в балок не помню…Как оттирали…
Помню, будто случилось это сегодня, сейчас, мой вопрос криком: Возьмёте письма? И ответ Толи: Возьму!


…Оклемавшись, отпившись кипятку с сахаром, написал вслед одно другому три письма Михоэлсу. Не было больше адресатов для писем. Четыре не знал о маме с отцом. Ничего- о Бабушке и брате. Теперь вот крикну – может кто услышит. Случая другого не будет. Не дождусь. Искорёженная рука ныла невыносимо. Прижался ею к перегородке балка. Но писать было мучительно больно. Но что значит моя боль?

Часы спустя Гершовичи улетают, увозя письма, одно из которых отдаю суду истории. Сам же, выпотрошенный, обессиленный валюсь на койку…

…И тотчас сон! Чёткий, резкий сон-явь: размахнувшись, кидаю в море залитую варом бутылку в которой скомканное, в крови, письмо. Не письмо, нет - скомканная жизнь моя. И надежда несбыточная…

                *      *      *

Полвека. Пол столетия, пятьдесят лет год-в год, плыла бутылка, носилась в житейских волнах безумной эпохи, пересекла сотни судеб, временами отлеживаясь… И, однажды, пристала нежданно к берегу тихой заводи университетской библиотеки города Иерусалима, куда и меня тремя года прежде судьба забросила…В котором случайно ли, по предопределению ли обитаю. Разрешив все ребусы, поднакопившиеся за столько времени…

Не чудо ли? 

            И было так.
Конец августа 1993 года.
Несколько часов как возвратился после очередного лекционного марафона. Телефонный звонок. Миша Хейфец – историк, публицист, писатель. Взволнован:

…- В фойе Еврейской Национальной и Университетской Библиотеки – выставка: История евреев в СССР в документах Государственного архива Российской Федерации, - торжественно, официальным тоном, не пропуская смакуемых слов… И скороговоркой, не сдерживаясь: - Бен! Там и твои письма экспонируются!

- Какие письма?!

- Интересные! Придёшь – увидишь!
Пришел. Увидел. Одно из них на стенде, тоже написанное 50 лет назад…

Приплыла бутылочка! Приплыла!

          

    
   


Письмо МИХОЭЛСУ из 1944 года

Председателю Еврейского антифашистского комитета в СССР
Гражданину Михоэлсу.
Заключ. Додина Вениамина Залмановича, 1924 г. рожд.,
Урож. Г. Мстиславль, Могилёвская обл., Белоруссия,
Еврея, до ареста жителя Москвы.

Рег. № 387.443
11.4.44 г.



З А Я В Л Е Н И Е


В конце 1943 г. по радио услышал ваше выступление с рассказом о казнях евреев Восточной Европы “гитлеровскими изуверами”. До этого, в начале 1942 г., от своего земляка Афанасия Швыдкова узнал о гибели мстиславльских евреев. Среди них – моих родственников. Меня поразил его рассказ. И то, что расправа над евреями – некая страшная закономерность, и у него именуемая “разгулом германского нацизма”. Главное же, что евреев в Мстиславле убивали не немцы а белорусы - их соседи, одноклассники, сограждане! Тоже самое я услышал в связи с массовыми убийствами евреев в Литве, Латвии, Эстонии, в Молдавии и на Украине, затем в Крыму, на Северном Кавказе. Я был потрясён зверством, чинимым над моим народом народами (видимо, выродками из этих народов) перечисленных республик. Написать вам, поставленному во-главу Комитета, по-видимому, долженствующего спасать евреев, побудило следующее обстоятельство. По поводу его именно  Еврейскому Комитету следовало бы кричать во весь голос и на весь Божий мир. “Обстоятельство” это – евреи в (советских) концентрационных лагерях. Сотни тысяч их гниют здесь многие годы, как правило, обвинённые в какой-то “контрреволюционной, антисоветской деятельности”, десятками тысяч погибая от голода и болезней. А ведь в сложившейся ситуации место этих людей – в рядах  защитников отечества, в рядах защитников этого самого Восточно Европейского еврейства, гибнущего “от рук гитлеровцев” и народов Европы  - Западной ли, Восточной ли.
Мне 20 лет. Пока я здоров. Шесть раз официально обращался в Правительство СССР с заявлениями о направлении меня в действующую армию. Никакого ответа. Недоверие? Но благодаря еврейской политике Гитлера особо беспокоиться о том, что я, или такие же еврейские молодые люди из заключённых с оружием в руках перейдут на сторону немцев не следует. В чём же дело? Начинаю подозревать, что проводимая германскими нацистами антиеврейская кампания кем-то в СССР также принята на вооружение.  За примерами недалеко ходить . Так, весной 1941 г. прибывший из Москвы на Безымянку (Куйбышевская  обл.) 56-й Московский этап был почти целиком забит евреями. Из тех, кто после событий осени 1939 г. бежали из Польши в СССР и здесь были отловлены и осуждены. Тотчас после 22 июня 1941 г. все бесчисленные изоляторы Безымянского лагеря заполнились евреями, пригнанными из районов, оставляемых красной армией. Здесь они подвергались ускоренному “следствию”, “суду” и тотчас расстреливались. Масштабы этой вакханалии казней впечатляют. Так, в день, когда и я должен был быть расстрелян – 7 декабря 1941 г. – в одной только крытой грузовой машине ГАЗ-полуторке нас, евреев, и только евреев, было отвезено из районного изолятора в Смышляевское овощехранилище  на казнь 34 человека. Это, повторяю, в одной лишь автомашине, которых ходило по маршруту Безымянка-Смышляевка в течение суток не менее 15-и. Ходило все 165 дней с 22 июня 1941 г. по 7-е декабря. И так же регулярно ходило весь 1942 г. И это – из одного только Безымянского изолятора. А их в огромном лагере было более 30-и! Интересно знать, что это были за евреи? В чём их в действительности обвиняли? Почему расстреливали? Или это был тот же, что и в Европе, процесс “очищения” от евреев? Тот же, но перенесенный на территорию СССР? Не мешало бы вам, гражданин Михоэлс, выяснить, наконец, чьих врагов расстреливают у нас в Поволжье? Врагов советского народа или врагов гитлеризма? Не мешало бы так же разобраться вот ещё в чём. В БЕЗЫМЯНЛАГе (Куйбышевская обл.) арестовывают, “ведут следствие” (бьют, пытают, калечат, убивают) и следователи-евреи. Морят подследственных голодом тоже евреи. На бесчисленных присутствиях трибуналов приговаривают к смерти тоже евреи. Ими заполнены чекистские должности лагеря от главного коменданта Центрального изолятора Цемехмана до Главного коменданта всего лагеря Дикого. Что это? Подлое использование безвыходности евреев перед угрозой
Гитлеризма? Или дьявольская политика нагнетания вины нашего народа перед “истребляемым” нами народом русским?! Вам надо это выяснить, Михоэлс. Ведь и ваша “вина” будет вставлена вам в строку. Даже в самом нелогичном действии есть своя логика. Так за что убивают нас? Нелогично. И здесь всё вопиёт к вам. Или может вам доверено защищать евреев американских, британских? А евреи европейские – прибалтийские, украинские, русские пусть гибнут? Вспомните, наконец, что и вы – еврей. И вам, гражданин Михоэлс, никуда не деться от наших общих еврейских проблем. От нашей общей судьбы. Сегодня вы – на Олимпе. Обернитесь: где ваши предшественники кто красовались там же в 20-х - 30-х гг.? Где они сегодня, где кости их?...Действуйте, пока не поздно, пока ещё остаются евреи в СССР, которых вы призваны опекать. Торопитесь, Михоэлс!
Что б у вас не сложилось впечатления что я сумасшедший а написанное мною горячечный бред, прилагаю списки-документы, подписанные известными и вам именами. Первый: список 34-х евреев, доставленных 7 декабря 1941 г. к месту казни только одной автомашиной и казнённых в 4 часа утра того же числа. С тем, что бы вам, при желании, не трудно было по приговорам проверить точность моих слов. И заодно попытаться узнать имена евреев, расстрелянных в Куйбышевской обл. с июня 1941 по ноябрь 1943 г., когда нас бросили на разгрузку Бакинского этапа. Это ещё тысячи превращённых в холодец солдат и офицеров – штрафников 1941-1943 гг., отстоявших Сталинград. За 8 месяцев пути из Каспия в Куйбышев они сгнили в трюмах нефтеналивных барж. Не будем нацистами: не станет отделять еврейскую часть холодца от гойской. Но и об этих загубленных людях вы обязаны крикнуть. Второй: список иностранных специалистов (не коминтерновцев!) в разное время приехавших в СССР, расстрелянных в 1941 – 1942 гг. на Безымянке во время наступления немцев. Третий: посылаю адрес брата отца – Самуила Генкина в Бостоне. После свежего впечатления моего американского кузена Тимоти Соссена (корпусного генерала армии США) от свидания со мною в декабре 1941 г. мои американцы помогут вам найти доброжелателей в еврейской общине США что бы помочь народу, который не хоронит своих заключённых а складывает их штабелями вдоль бесконечных зон. … Посылаю мой и моей прабабки адрес в Москве. И заявляю: лично мне терять нечего. Я медленно умираю в лагере Земля Бунге на о.Котельном Новосибирского архипелага. Мертвецов – нас сжирают белые медведи. Вам, гражданин Михоэлс, пока ещё есть что терять. Спешите.

В.Додин.
7 апреля 1944 г.               


                *      *      *


В письме нарочито изменены год и место рождения автора – определяющие заключённого  установочные данные.

                *

Впервые опубликовано в журнале ЕВРЕЙСКИЙ КАМЕРТОН – праздничное приложение к русскоязычному официозу НОВОСТИ НЕДЕЛИ, № 2845, Телль-Авив, четверг, 14 окт. 1999 г.


                *      *      *