30. Я ослеп

Мы с Викторией снова обживали город Солнечный, обетованный уголок горной страны, что называется Кавказом. Как несколько лет тому назад, снимали по комнатке у старых знакомых, тех же глуховатых, добродушных стариков. Мне хорошо работалось за письменным столом. Сознаюсь, витал в облаках! И подруга по мере возможности благоустраивала мою жизнь. Наши обязанности были распределены. Я ходил за продуктами в магазин и ездил на базар, возвращаясь оттуда с тяжелыми сумками. Предложения делать по хозяйству что-нибудь еще Виктория решительно пресекала: «Не теряйте времени, пишите! Ухаживать мне нравится».
Какие душевные люди появлялись под навесом летней кухни, когда мы жили здесь первый раз. Это и ходивший поступью победителя молодой чеченец-кровник, который так пошутил над Викторией, что бойкая женщина насмерть перепугалась и не нашла, что ответить. И давний ее клиент, генерал милиции Вадимир Вадимирович, моложавый и лы-сый, как бильярдный шар. Больше всего любил он прогулки по горному парку и старые анекдоты, что не мешало ему время от времени заступаться за нас и ограждать от неприятностей: обстоятельства случались разные. Славный он человек.
В этот раз отдыхающих было мало, они ничем не выделялись, к счастью, обходилось без приключений. И вдруг на отдых прикатила дочь Виктории, таинственная Тамара, едва ли не царица – такое впечатление скоро сложилось из моих наблюдений за ее привычками. Высокая, полная женщина поздоровалась со мной сдержанно, без улыбки. Села в дальнем углу кухни, закурила сигарету и предалась задумчивым размышлениям, не вступая в разговоры с окружающими. А Виктория через несколько дней заявила мне: «Посуду за собой надо мыть». Я извинился, почувствовав, как стремительно спускаюсь с облаков.
Подруга запрещала мне заниматься хозяйственными делами, а тут, как на грех, пона-добилась свежая сорочка. «Если постирать самому, Виктория подумает, что начинаю отдаляться. Если попросить ее, то дочь расценит это как попытку бесчеловечной эксплуатации». Я уже стал догадываться, о чем она так тяжко вздыхает, покуривая в уголке.
Все-таки обратился к Виктории. Мы стояли во дворике у дверей комнаты, которую за-нимали они с дочерью. Моя подруга, чуть помешкав, кивнула утвердительно и, взяв предмет разговора, небрежно бросила его на ближайший полузасохший розовый куст. Это меня задело. «Моя лучшая светло-желтая рубашка на цепких колючках?!» Они словно впились мне в кожу.
Виктория выполнила просьбу, но обстановка накалилась. Встречая меня, Тамара ста-ла шумно фыркать и шарахаться в сторону, как ретивая кобылица. В их комнате время от времени вспыхивал громкий, напряженный разговор. Проходя по дворику, я невольно слышал обрывки диалога: «Твой любовник тебя заездил! – Бог с тобой, у нас другие от-ношения!» Мать с дочерью уходили гулять по старинному парку, не сказав мне ни слова. Каково оказаться «персоной нон грата» для женщины, которую еще вчера считал лучшей подругой?..
Утром я съездил на базар, принес на кухню съестные припасы и пошел прогуляться перед завтраком, испытывая недобрые предчувствия. Они меня не обманули. Возвра-тившись, увидел: продукты лежат на прежнем месте, масло подтаяло. Вздохнув, убрал их в холодильник, обошелся стандартным омлетом. В общую комнату заходить не хотелось: там перед телевизором сидели Виктория с дочерью и делали вид, что не знают меня.
У Тамары закончился короткий отдых. Виктория все-таки пригласила меня на про-щальный ужин. Я был удивлен, даже немного встревожен, в примирение что-то не вери-лось. «А если готовится каверза «на десерт»?! Не ходить? Тогда обижу Викторию. Надо идти».
Она испекла рыбный пирог. Я купил коньяк «Кавказ». Впервые внимательно разглядел Тамару вблизи: на вид ей лет тридцать, лицо малоподвижное, бледное, темные глаза холодные. Совсем не похожа на мать. На пальцах синяя татуировка… Криминальная?! В голове зароились воспоминания. Я же видел характерную метку у Виктории в прошлый приезд сюда, при нашем знакомстве в парке. И сказал: «У вас трудный ребенок». Мое замечание ее задело. Она, кажется, ответила: «Хорошо, что знак на ладони, а не рубец на сердце». Видимо, дела минувшие, иначе поделилась бы за эти годы. Рассказывает же о сыне.
То был необычный ужин: дамы роняли только самые необходимые слова, как хирурги в операционной. Выпили по рюмке коньяку. Виктория попросила меня что-нибудь прочесть. Не скрою, захотелось произвести на Тамару впечатление. Я принес рукопись своего маленького «триллера» об арбатских артистах Полине и Вене. (Папка с текстами всегда со мной.) Начал читать, увлекся. И вдруг – короткий смешок. Я поднял голову. Тамару не узнать: на лице выражение совершенно непонятного злорадства. Я стушевался и скомкал чтение.
Она процедила сквозь зубы: «Похожее было и у меня… Вернусь домой, сяду и опишу». «Хороша! Как говорится, не было печали…» – подумал я. На лице Виктории читалось смущение, но в серых глазах, когда они смотрели на дочь, по-прежнему светилась нежность. Вот она, материнская слепота, один из вывертов человеческого сердца.
Тамара уехала. Виктория постепенно оттаивала, взгляд становился виноватым. И она заставила себя быть великодушной ко мне, рассказала о дочери. Тамара еще девочкой попала в колонию за хулиганство. Там совершила другое преступление, получила новый срок и была переведена в тюрьму. Когда освободилась, мать поспешила выдать ее за-муж. Думала: «Надо сделать все по-людски. Может, семья станет для нее якорем спасе-ния. Только бы не сорвалась! Только бы не ушла туда снова». Муж Тамары спился. Она одна воспитывает сына.
– Тоже гадает, и лучше моего. Но жестковата с клиентами. Я беспокоюсь за нее.
– Тюрьма была давно, – попытался я успокоить Викторию.
– Некоторые раны болят всю жизнь!
– Да, подростковый возраст опасный.
– Виновата я! – вырвалось у моей подруги. – Влюбилась, вышла замуж, а отчим увидел в ней женщину. Я прозевала, – ее глаза влажно блеснули, голос прервался. – Меня предупреждали: «Твой муж целует Тамарку не как дочь». Я пропустила мимо ушей. Уверена, она нахулиганила в знак протеста. Отчима я выгнала.
Признание Виктории поразило меня: ни сорных фраз, ни ссылок на астрологию. А ведь само напрашивалось предположить, что в гороскопе у девочки плохо стоял испытываю-щий Сатурн. А ведь можно было пройтись и в отношении других тяжелых планет – гнев-ного Марса, разрушающего Плутона, – разгуляться по адресу зловещей Черной Луны, точки греха и податливости темному началу… Вот что такое слова, идущие не от далеких звезд, а из глубины сердца!
Я был несправедлив к Виктории и Тамаре, которую провоцировал на некрасивые вы-ходки. «Неблагородно со мной поступают. Посуду не моют, сорочки стирают неохотно. И даже рассказ мой, почти гениальный, не приветствуют». А у Тамары совсем другой опыт. Она словно подсказывала мне: «Вот вернусь домой, опишу свое…» Чуткий человек под-держал бы такой порыв. Ведь известно, как исповедь помогает исстрадавшейся душе. Ослеп я, приняв материнскую любовь за слепоту.
Я извинился перед Викторией и заверил ее: «Надеюсь, мы еще увидимся с Тамарой. Сделаю все, чтобы наладить наши отношения».


Рецензии
Такие живые героини, и все хотят счастья....гадалкам сложно, карты наполовину не сулят ничего хорошего...

Антонина Романова -Осипович   10.01.2013 20:55     Заявить о нарушении