Коровьев против Сирано. тайны Мастера и Маргариты

*Трудности еретического перевода
 
Фигура «регента-втируши» Коровьева – одна из самых замечательных, ярких и таинственных в «дьявольском романе» Михаила Булгакова. Но настоящий очерк посвящён лишь одной загадке «клетчатого» подручного Воланда. Вернее сказать – загадке его второго имени.

Сначала коснёмся объяснений, которые кочуют из одного исследования булгаковедов в другое. То есть прежде чем подать сладкое, надо попробовать обязательные первое и второе блюда. Благо, их готовили неплохие повара.


Почему Воланд называет Коровьева ещё и Фаготом? Почему дьявол сравнивает своего подручного с духовым музыкальным инструментом – длинной трубкой, согнутой пополам и связанной? По внешнему сходству? Не слишком убедительно; это всего лишь сравнение по длине…

Один из ключей к отгадке даёт в своей работе «Шифры Михаила Булгакова» литературовед Ирина Галинская (обращение к ней стало уже общим местом в булгаковедении):

«…Надо иметь в виду, что комплекс словарных значений современной французской лексемы «fagot» («связка веток») утратил отношение к музыкальному инструменту — буквально «связка дудок» («фагот» — по-французски «basson»), - и в числе этих значений есть такие фразеологизмы, как «;tre habill; comme une fagot» («быть, как связка дров», т. е. безвкусно одеваться) и «sentir le fagot» («отдавать ересью», т. е. отдавать костром, связками веток для ко¬стра). Не прошел, как нам кажется, Булгаков и мимо родственного лексеме «fagot» однокоренного французско¬го слова «fagotin» (шут)… Таким образом, заключенную в имени Фагот характеристику интересующего нас персонажа определяют три момента. Он, во-первых, шут (имеющий отношение к музыке), во-вторых, безвкусно одет, и в-третьих, еретически настроен».

Дополняя эти толкования, Глеб Бутузов в заметках о романе Булгакова сообщает также, что conter des fagots по-французски означает «болтать вздор», а также «говорить опасные или еретические вещи».

А согласно Новому французско-русскому словарю (Nouveau Dictionnaire Francais-Russe) В. Г. Гака и К. А. Ганшиной («Русский язык-Медиа», 2003), fagot на французском арго также означает каторжника и тюремную одежду. Неясно только, когда в арго появилось это значение слова. Однако «каторжное» значение слова дало «аргумент» некоему Ержану Урманбаеву-Габдуллину развить свою гипотезу о том, что в образе Коровьева-Фагота Булгаков вывел… «рыцаря революции», вечно хмурого Феликса Эдмундовича Дзержинского, прошедшего царскую каторгу! Правда, пришлось отбросить в сторону шутовство, пенсне, кургузый пиджачок и жокейскую шапочку – в общем, всё, что делает «регента-втирушу» особым и неподражаемым. Зато на выходе – очередная «сенсация» на грани идиотизма…

Вот то, что касается поисков объяснения на основе лексических смыслов.


***Скалозуб, Гарденины и козлиный тенор

Есть исследователи, которые указывают на литературные переклички. Так, Михаил Безродный в своих изысканиях отсылает нас к «Невскому проспекту» Гоголя: «козлиный голос разносчика дребезжал: “Старого платья продать”. <…> Опять какой-то сон, какой-то пошлый, гадкий сон. <…> Он опять ожидал вечера, опять заснул, опять снился какой-то чиновник, который был вместе и чиновник и фагот; о, это нестерпимо!». Безродный замечает: «Таким же, как у разносчика, голосом (который, вероятно, и отозвался фаготом в сновидении героя) наделён Коровьев: “козлиным голосом запел длинный клетчатый”, “объявил он громким козлиным тенором”, “заорал дребезжащим тенором” и т. д.». Напомним, что Гоголь был одним из самых любимых писателей Булгакова.

Борис Гаспаров в статье «Из наблюдений над мотивной структурой романа М. А. Булгакова “Мастер и Маргарита”» обращает внимание на «Горе от ума» Грибоедова: «... через посредство темы „грибоедовской Москвы“ мы оказываемся одновременно и в Москве после пожара – Москве, которой, по словам Скалозуба, „пожар способствовал <...> много к украшенью“. Ср. в конце романа полуироническое „пророчество“ Коровьева о том, что на месте сгоревшего Грибоедова будет построено новое здание, „лучше прежнего“. Цитатный характер данной фразы Коровьева подтверждается и тем, что одно из его имен – Фагот – содержит намек на Скалозуба („хрипун, удавленник, фагот“ – слова Чацкого о Скалозубе)».

В обсуждениях предположений Михаила Безродного пользователь под ником lenagr под заголовком «В порядке бреда» пишет о перекличке имени Фагот с эпизодом из романа «Гарденины, их дворня, приверженцы и враги» (1889) малоизвестного ныне русского писателя конца XIX века Александра Эртеля:

«Почему-то запомнилось, как в "Гардениных" главная героиня, Элиз, вернувшись с симфонического концерта и начитавшись на ночь "Преступления и наказания", всю ночь мучится кошмарами, и среди прочего там есть и персонаж-фагот…: "О, mesdames, обратите внимание на фагот... Какой уморительный фагот!" - восклицает флигель-адъютант Криницын, указывая на бегущего впереди Элиз человека. Человек - в мещанской чуйке, в решительно надвинутом картузе и с строго и презрительно стиснутыми губами.. "О, какой смешной фагот! О, какой невероятный, невозможный, никуда не годный фагот!" - раздается по всей зале. "Зачем же они смеются? - думает Элиз. - Ведь это вовсе и не фагот Ведь это тот самый, что бежал за ним и заглядывал ему в лицо…».

Созвучий и совпадений вообще может быть много. Тот же Безродный вспоминает строки из «Экстравагантных флаконов» (1913) Вадима Шершеневича:

Как плащ кровавый Мефистофеля,
Ворвался криком мой фагот.

Впрочем, сам автор замечает, что эта перекличка, скорее всего, случайна. И я склонен с ним согласиться.

Всё это, разумеется, не лишено остроумия и оригинальности. Однако в русской и зарубежной литературе можно наверняка найти и другие упоминания фагота в сравнении с человеком. Не исключено, что опосредованно что-то могло воздействовать на Булгакова; но никаких внятных, убедительных свидетельств этого авторы гипотез привести не в состоянии.

К тому же большие сомнения вызывает то, что столь полифонический образ, как Коровьев-Фагот, мог возникнуть всего лишь из случайного сравнения человека с музыкальным инструментом – и не более.



****Гробовой хохот и трагическая клоунада

Многие считают, что для разгадки тайны довольно собственно музыки. Пользователь под ником Филозоф рассуждает на форуме «Говорим по-русски»:
«Я не совсем понимаю, почему непременно надо искать литературный прототип всякого булгаковского персонажа. Неужели мы не верим, что гениальный (sic!) писатель мог сам создать полноценный литературный образ?
Наверное, были у него какие-то индивидуальные ассоциации, породившие именно такое имя (Коровьев алиас Фагот), но он, верно, не считал их существенными, раз скрыл от читателя…
Само прозвище "Фагот", как мне кажется, не имеет отношения к французскому значению слова со всеми его жутковатыми попахиваниями :) Я думаю, оно порождено именно ассоциацией с муз. инструментом, потому что его звучание и роль в оркестровых произведениях как раз соответствует сложному, двойственному характеру Коровьева. В доказательство приведу характеристики фагота, данные разными знаменитостями (http://simphonica.narod.ru/docs/fagot.html).
Римский-Корсаков говорил, что у фагота "тембр старчески насмешливый в мажоре и болезненно печальный в миноре". Берлиоз утверждал, что Мейербер в "Роберте-Дьяволе" заставил фаготы изображать "гробовой хохот, от которого мороз подирает по коже". Томас Манн назвал фагот "пересмешником"».

Согласитесь, звучит довольно убедительно, особенно замечания Риского-Корсакова и Томаса Манна.

Филозофу вторит Дина Магомедова, рассуждая о семантических аллюзиях в булгаковском романе: «В партитуре "Фантастической симфонии" <Г. Берлиоза> обращает на себя внимание постоянное использование фаготов и контрабасов во всех эпизодах, где изображается смятение, отчаяние и, в особенности, в сцене шабаша - как тут не вспомнить, что Коровьев носит кличку "Фагот"».

Сама «Фантастическая симфония» Гектора Берлиоза во многом перекликается с историей мастера и Маргариты: там есть и возлюбленная-ведьма, и усекновение головы, и бал, и шабаш – в общем, значительная часть романных мотивов. Магомедова вполне резонно считает, что Булгаков, вводя фигуру Миши Берлиоза, полемизировал не только с «Осуждением Фауста», но и с «Фантастической симфонией» Гектора Берлиоза. И появление Фагота, убеждена она, связано именно с музыкальной составляющей «закатного романа».

Ещё более любопытен (и близок к «музыкальной» трактовке Фагота) рассказ Эрнста Неизвестного в его воспоминаниях «Я буду говорить о Шостаковиче» - http://www.lebed.com/2002/art3186.htm :

«Я… набрался смелости передать свое видение одного его произведения, название которого я не помнил... помню, что оно начиналось с солирующей скрипки. Это было трагическо-лирическое начало. Я представил себе как бы похоронную процессию. Но вдруг вступает фагот – и я вообразил клоуна, который словно передразнивает эту трагедийность. Такой трагический клоун – одна из самых современных масок 20-го века (Чарли Чаплин, Марсель Марсо и так далее). Об этом я сказал Шостаковичу… Он невероятно оживился. Положил свою маленькую руку (дрожащую), на мою руку и у нас возникла… человеческая симпатия».

Видимо, ассоциация звуков фагота в музыке с шутовством, ёрничаньем, кривлянием довольно обычна и устойчива. Не случайно в «Растратчиках» Катаева мы встречаем эдакую смесь диккенсовского Джингля (с которого явно списывался и Коровьев) и булгаковского Фагота: «И оч-чень приятно! - закричал он фаготом. - Прошу вас, господа! Суаре интим. Шерри-бренди... Месье и мадам... Угощаю всех...».


**Союз Фагота и Пилата,
Или
Как Бегемот зарезал Иуду

Особое внимание следует обратить на трактовку историческую и одновременно «внутрироманную». Как указывает Борис Соколов в «Булгаковской энциклопедии», музыкальный инструмент фагот был изобретён в 1539 году итальянским каноником Афранио из Феррары. Об этом Булгаков мог узнать из Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона, которым активно пользовался, создавая роман.

Внимательный читатель «Мастера и Маргариты» при упоминании имени монаха сразу же вспомнит, что так же – в латинизированной форме Афраний – звали и начальника тайной стражи прокуратора Иудеи в «ершалаимских» главах романа. Прототипом этого Афрания послужил реальный человек. В исследовании «Антихрист» французский историк Эрнест Ренан рассказывает о римском префекте Афрании Бурре (это должностное лицо исполняло, в числе прочих, и полицейские функции), умершем в 62 году нашей эры. Он, по словам историка, «должен был искупить смертью, полной печали, своё преступное желание сделать доброе дело, считаясь в то же время со злом». Выполняя обязанности тюремщика апостола Павла, Афраний обращался с ним гуманно и, по слухам, был за это отравлен по приказу императора Нерона. Выписки из «Антихриста» сохранились в архиве Булгакова. То есть выходит, что исторический Афраний стал в некотором роде прототипом как булгаковского Пилата, так  и романного Афрания.

По мнению ряда литературоведов (Татьяна Поздняева, Евгений Яблоков и др.), Михаил Афанасьевич не упустил возможности обыграть это сходство имён в своём произведении. Называя Коровьева Фаготом, писатель якобы указывает, что Фагот в «ершалаимских» главах выступает под маской начальника тайной стражи. Между ними есть определённое сходство в портретах и характерах. Как и Фагот, Афраний «наклонен к юмору». Вот парочка штрихов его беседы с Пилатом, когда начальник тайной стражи докладывает о том, что «не уберёг» Иуду. Пилат говорит «с некоторой мечтательностью»:

«-А я желал бы видеть, как они убивали его.
-Убит он с чрезвычайным искусством, прокуратор, - ответил Афраний, с некоторой иронией поглядывая на прокуратора».

Другой образчик «чёрного юмора» от Афрания находим в ответе на вопрос Пилата:

«-Так что он, конечно, не встанет?
-Нет, прокуратор, он встанет, - ответил, улыбаясь философски, Афраний, - когда труба Мессии, которого здесь ожидают, прозвучит над ним. Но ранее он не встанет!»

Если говорить о внешнем сходстве,  у Афрания «маленькие глаза... под прикрытыми, немного странноватыми, как будто припухшими веками», в них «светилось незлобное лукавство».  У Коровьева «глазки маленькие, иронические и полупьяные». Оба участвуют в казни: Афраний помогает Пилату, расправляясь с Иудой, Коровьев – Воланду, направляя Берлиоза под колёса трамвая.

В финале нашего очерка мы ещё вернёмся к этой параллели. А пока заметим, что читателю она может показаться надуманной. Но не будем торопиться. То, что кое-кто из свиты Воланда действительно принимал участие в «ершалаимской» истории, не вызывает никаких сомнений. Прежде всего, сам Воланд, который признаётся, что лично незримо присутствовал при разговоре Пилата с Иешуа и Каифой (а также, надо полагать, и при остальных событиях). Но не только он один.  В финале ранней редакции романа («Великий канцлер»), наблюдая за тем, как мучается Пилат, Азазелло комментирует: «Мечтает только об одном – вернуться на балкон, увидеть пальмы, и чтобы к нему привели арестанта, и чтобы он мог увидеть Иуду Искариота. Но разрушился балкон, а Иуду я собственноручно зарезал в Гефсиманском саду…».

Вот как! То есть Иуду убивает не кто иной, как… подручный Воланда. Почему же не предположить, что и остальная свита участвовала в действе с Иешуа? Да, в окончательном варианте романа Булгаков вроде бы убирает прямое указание на то, что казнь Иуды совершил Азазелло. Но какое это коварное слово – «вроде бы»! На «демона-убийцу» указывают довольно ясные намёки. Вспомним сцену в Гефсиманском саду:

«…Вместо Низы, отлепившись от толстого ствола маслины, на дорогу выпрыгнула мужская коренастая фигура, и что-то блеснуло у неё в руке и тотчас потухло».

А теперь – сцена убийства барона Майгеля:

«В тот же момент что-то сверкнуло в руках Азазелло…».

Итак, две метки: коренастая фигура и сверкающее в руках орудие убийства. Этого достаточно, чтобы «идентифицировать» Азазелло как одного из двоих палачей Иуды из Кириафа. Вторым вполне мог быть Абадонна, как и в расправе над Майгелем. Во всяком случае, схема та же: на Великом балу у сатаны Абадонна наносит удар первым, снимая очки и глядя на Майгеля, а затем уже дело довершает Азазелло. Так же и в Гефсиманском саду: сначала наносит удар стоящий за спиной Иуды человек, а затем предателя ловко ловит на нож коренастый.

Вспомним и ещё одну явную перекличку: в сцене с убийством барона Майгеля читаем: «Алая кровь брызнула из его груди и залила крахмальную рубашку и жилет». Эта кровь даже заполнила до краёв чашу. А теперь снова обратимся к беседе Пилата и Афрания, где начальник тайной стражи, рассказывая об убийстве Иуды, подчёркивает: «Я вам ручаюсь, что кровь Иуды хлынула волной». Кстати: в «Великом канцлере» Майгеля убивают не выстрелом, а ножом! Правда, самой сцены описания расправы не сохранилось, о ней говорится как о деле свершившемся: «Внутри Маргариты оборвалось что-то, но ужаса она не испытала, а скорее чувство жутковатого веселья. Впервые при ней с таким искусством и хладнокровием зарезали человека».

Однако с ещё большим основанием можно предположить, что сообщником Азазелло в Гефсиманском саду был не Абадонна, а Бегемот. Уж слишком сцена с убийством Иуды из Кириафа перекликается с… расправой над Варенухой в общественном сортире! Помните:

«…Администратор… услышал за собою голос, мурлыкающий:
-Это вы, Иван Савельевич?
Варенуха вздрогнул, обернулся и увидел за собою какого-то небольшого толстяка, как показалось, с кошачьей физиономией.
-Ну, я, - неприязненно ответил Варенуха.
-Очень, очень приятно, - писклявым голосом отозвался котоообразный толстяк и вдруг, развернувшись, ударил Варенуху по уху…».

Затем появляется второй хулиган и тоже отпускает Варенухе затрещину, далее – прошу отметить! – администратор получает «страшный удар неизвестно от кого из двух, так что кровь из носу хлынула на толстовку» (у Майгеля – на крахмальную рубашку и жилет).

Хлынувшая потоком кровь объединяет все три расправы. Равно как во всех трёх случаях упоминается сверкание. Вернее, в происшествиях с Майгелем и Варенухой использован глагол «сверкнуть», а с Иудой – «блеснуть» (что сути дела не меняет).

Но в случаях с Варенухой и Иудой есть и другое связующее звено:

«-Что у тебя в портфеле, паразит? – пронзительно прокричал похожий на кота, - телеграммы?»

«Первый, что впереди, спросил Иуду:
-Сколько получил сейчас? Говори, если хочешь сохранить жизнь!»

Итак, в этом случае первым из нападающих в Гефсиманском саду становится Бегемот, а вот вторым – Азазелло. При этом всё перевёрнуто с ног на голову. В случае с Иудой события выстраиваются так: Низа - вопрос о деньгах - удары. В сортире: удары - вопрос о телеграмме - Гелла.

Евгений Яблоков, впрочем, предполагает, что Бегемот соответствует в «библейских» главах Марку Крысобою (прозвище которого намекает на «кошачью специальность» Бегемота). Однако это вызывает большие сомнения.

Во-первых, в главе «Ночь», написанной 21 ноября 1934 года (предпоследняя глава рукописи, условно называемой литературоведами «Великий канцлер»), рассказано, как Воланд пробуждает Пилата от многовекового тяжёлого сна. Скалы «рассекаются», из ущелья выскакивает «гигантский пёс в ошейнике – Банга, который бросается на грудь Пилату. А далее: «Следом за собакой выбежал гигант в шлеме с гребнем, в мохнатых сапогах. Бульдожье лицо его было обезображено – нос перебит, глазки мрачны и встревожены». Разумеется, это – Марк Крысобой. Но в свите Воланда в это же самое время присутствует и Бегемот, который во время небесной скачки превращается «в чёрного мясистого кота с круглыми зажжёнными глазами». Ну не может один и тот же персонаж разорваться на две части! Заметим: речь идёт о той самой главе, где Азазелло признаётся в убийстве Иуды…

Во-вторых, Крысобой не участвует в мести за смерть Иешуа, в то время как вся остальная свита находится «при деле». Напротив, Крысобой как раз выступает как мучитель странствующего философа, что выбивается из логики построения версии.

Да, мы же ничего не сказали о Гелле. Её в «ершалаимских» главах можно ассоциировать с гречанкой Низой, заманившей Иуду в ловушку. Хотя портрета Низы автор не даёт, русская транскрипция её имени созвучна скандинавскому Гелла, Хелль – преисподняя, то есть бездна, «низ» (одновременно и богиня смерти).

Что нам даёт это расследование ершалаимского убийства «преступной группой» Воланда? Версию о том, что имя Фагот Булгаков выбрал для того, чтобы оставить тайную метку причастности Коровьева к событиям вокруг казни Иешуа: Афранио изобрёл фагот и Афраний по приказу Пилата расправился с Иудой. На писателя могло сильно повлиять случайное совпадение имён итальянского каноника Афрания и римского префекта Афрания Барра. Вот такая хитроумная комбинация.



****Немного о Мольере

Однако же присказка наша изрядно затянулась. В самом деле, где же обещанное противостояние Коровьева и Сирано, заявленное в названии очерка? Пора бы подавать главное блюдо! Пожалуй, что и пора. Но начнём с Мольера…

Ну вот! воскликнет разочарованный читатель. Мольер-то тут каким боком? Эдак мы влезем в такие дебри… Не волнуйтесь: теперь уже не влезем. Как раз Жан-Батист Мольер очень даже при чём в изучении имени Коровьева-Фагота. 

Вы не задумывались над тем, когда именно в романе впервые появилось упоминание Фагота? Не Коровьева, а именно Фагота. Если не задумывались, я вам проясню. Впервые оно появилось в 1931 году, в черновых набросках к роману о дьяволе. Глава называлась «Полёт Воланда» и предварялась словами «Помоги, Господи, закончить роман!». Там впервые описана знаменитая сцена со свистом на Воробьёвых горах:

«-Это свистнуто, - снисходительно заметил Фагот, - не спорю, свистнуто! Но, откровенно говоря, свистнуто неважно.
-Я не музыкант, - отозвался Бегемот и сделал вид, что обиделся».

Итак, романный Фагот появляется в 1931 году (в тетрадях 1929 года его точно нет) и уже тогда его имя связывается с музыкой (что, собственно, неудивительно).

Я не случайно привлекаю ваше внимание к датам. И вот почему. Ещё в 1929 году Михаил Афанасьевич вносит в записную книжку: «Казанова, Мольер, Записки Пиквикского клуба» - темы, которые его особо заинтересовали в это время. Причём Мольер привлёк особенно. В той же книжке Булгаков составляет список литературы о великом комедиографе: два собрания сочинений Мольера (со вступительной статьёй Аничкова и с предисловием Веселовского), книги И. Клейнера «Театр Мольера», Э. Депуа «Французский театр при Людовике XIV», К. Манциуса «Мольер», курс лекций А. Савина «Век Людовика XIV», «Жизнь господина де Мольера» Г. Гримаре, М. Барро «Мольер, его жизнь и литературная деятельность» (1891), сочинения Вольтера о веке Людовика XIV. Всё это (и ещё огромное количество материалов) писатель использовал затем при создании пьесы «Кабала святош» и книги о Мольере. Букинист М. Циппельзон вспоминал, что во время работы над произведениями о Мольере Булгаков уходил из его магазина нагруженный книгами.
Пьесу Булгаков написал в октябре-декабре 1929 года, 19 января 1930-го она была принята для постановки в МХАТе, а 18 марта – запрещена Главреперткомом. Далее последовало знаменитое обращение Булгакова «Правительству СССР» от 28 марта, где он в числе прочего упомянул о апрещении пьесы, затем – вмешательство Максима Горького, и только в октябре 1931 года «Кабалу святош» (сменившую к тому времени название на «Мольер») разрешили к постановке. Но спектакль был представлен зрителю только 16 февраля 1936 года и после семи представлений снят со сцены 9 марта.
Впрочем, имя Сирано де Бержерака в пьесе не упомянуто. Для нас в этом смысле более интересно другое произведение. После того как была отвергнута пьеса, писатель решает взяться за беллетризированную биографию Мольера.11 июля 1932 года Булгаков заключает договор с «Жургазом» (Журнально-газетным издательством)  на книгу о Мольере для серии «Жизнь замечательных людей». Сначала писатель назвал её «Всадник де Мольер. Полное описание жизни Жана Баптиста Поклэна де Мольера с присовокуплением некоторых размышлений о драматургии». Слово «всадник» - буквальное соответствие французскому титулу «кавалер» (или «шевалье», chevalier — «едущий на лошади», то есть рыцарь). Однако каждый, кто любит и знает булгаковский «закатный роман», конечно же, сразу вспоминает Всадника Золотое Копьё – Понтия Пилата. Впервые наброски истории о появлении дьявола в Москве писатель сделал ещё в 1928 году и, как мы видим, образы и коллизии будущего романа глубоко проникли в творческое сознание Булгакова. Оба произведения – и о дьяволе, и о Мольере - были для него дороги и владели его воображением. Собственно, и упоминания о Всаднике Золотое Копьё появляются примерно в то же время.

«Мольера» писатель завершил 5 марта 1933 года, а 8 марта сдал рукопись издателю. Увы, повторилась та же история, что и с «Кабалой святош». Через месяц, 9 апреля, Михаил Афанасьевич получает разгромный отзыв редактора серии «ЖЗЛ» Александра Тихонова. Отзыв, впрочем, начинался оптимистично: «Как и следовало ожидать, книга в литературном отношении оказалась блестящей, и читается с большим интересом». Однако затем выясняется, что редакция ожидала на самом деле совершенно другого. Редактор обвинил Булгакова в отсутствии классового подхода, зато в присутствии мистицизма (колдовства и «всякой чертовщины»), любви к сплетням, пустой болтовне и ёрничанью (прямо Коровьев какой-то!). К тому же замечания рассказчика, от лица которого ведётся повествование, как минимум подозрительны: «За некоторыми из этих замечаний довольно прозрачно проступают намеки на нашу советскую действительность, особенно в тех случаях, когда это связано с Вашей личной биографией (об авторе, у которого снимают с театра пьесы, о социальном заказе и пр.)». Тихонова 28 апреля поддержал Горький: «В данном виде это - несерьезная работа и Вы правильно указываете - она будет резко осуждена».

Впрочем, не дожидаясь отзыва Горького, Булгаков уже 12 апреля отвечает Тихонову на предложение переделать книгу: «Вы сами понимаете, что, написав свою книгу налицо, я уж никак не мог переписать ее наизнанку. Помилуйте! Итак, я, к сожалению, не могу переделывать книгу и отказываюсь переделывать. Но что ж делать в таком случае? По-моему, у нас, Александр Николаевич, есть прекрасный выход. Книга непригодна для серии. Стало быть, и не нужно ее печатать. Похороним ее и забудем!». 17 ноября 1933 года редакция «ЖЗЛ» окончательно отказала Булгакову в публикации «Мольера».

Так вот: для нас особенно важен тот факт, что при создании и пьесы, и жизнеописания Мольера Булгаков ГЛУБОКО, ДО ТОНКОСТЕЙ изучал биографию великого комедиографа. Именно в ней-то и кроется разгадка второго имени «бывшего регента»…


*****Шутовская дуэль на Новом мосту
и месть кукольника Бриоше

Вот, наконец, мы тихой сапой добрались до Сирано. Или, если точнее, до Эркюля Савиньена Сирано де Бержерака – философа, замечательного поэта и писателя, бретёра и вояки, современника Жана Батиста Мольера. О Сирано можно рассказывать много и долго – чем занимаются поколения сочинителей, и не только французских. Нас же интересует прежде всего один из эпизодов героической жизни этого необыкновенного человека. Хотя сей эпизод вряд ли можно назвать героическим, в отличие от известного случая у Нельской башни, где, по преданию, де Бержерак вступил в бой с сотней вооружённых противников и вышел победителем, убив двоих, покалечив семерых, а остальных обратив в бегство.

Начнём с того, что Эркюль Савиньен, несмотря на своё гордое и звучное имя (Эркюль - офранцуженное «Геркулес»), не отличался ни красотой, ни статью. Сей славный муж действительно был известен во Франции беспримерной храбростью и мастерством фехтования. Отличился он не только у Нельской башни, но и в 1640 году при осаде Арраса вместе со своими боевыми соратниками-гвардейцами Шарлем д’Артаньяном и Исааком Порто - да-да, теми самыми, которые стали прототипами знаменитых героев Дюма-пэра! В то время они ещё не были мушкетёрами, но в королевской гвардии уже служили вместе с Сирано. Увы, молодому герою не везло: в 1639 году при осаде Музона он был ранен навылет из мушкета, а под Аррасом получил пулю в шею, и эта травма давала о себе знать до конца жизни поэта. Кстати, в том же сражении ранение получил и д’Артаньян.

Однако, повторяем, наделив де Бержерака отвагой и талантом, природа обделила его во всём, что касается внешности. Вот как описывает Сирано его хороший приятель (друживший позднее и с Мольером) Шарль Куапо д’Ассуси - французский поэт, актёр, певец и композитор: «На голове его  почти нет волос, так что их можно пересчитать за десять шагов; его нос, широкий в основании и закрюченный, похож на клюв жёлтых и пёстрых болтунов, привозимых к нам из Америки; ноги у него — точно веретена». Не способствовал украшению Эркюля Савиньена и запущенный сифилис, от которого он так и не излечился до конца жизни.

Нос Сирано особенно выделялся своими размерами и уродливостью, и его обладатель был готов схватиться за шпагу, если у кого-то его «попугайский клюв» вызывал улыбку. В этом смысле поэт был крайне мнителен, и хвалёное остроумие его покидало. Хотя Эдмон де Ростан в замечательной трагикомедии «Сирано де Бержерак» блестяще описывает, как гасконец сам смеялся над своим носом, в жизни, увы, всё обстояло совсем не так.

Тут-то и начинается наша история. Как на французском языке называли шутов? Ирина Галинская упоминает слово «fagotin» (шут), но это, думается, не вся правда. Да, шутов называли «фаготЕн». Однако это – лишь уменьшительное от «fagot». Если продолжать аналогию с музыкальным инструментом, то «фаготен» есть французский аналог итальянского «фаготино» - фагота малых размеров, фаготика, называемого ещё «тенором». Достаточно очевидно, что и «фаготен» первоначально был «шутиком», «шутёнком», в отличие от полноценного шута-«фагота». Однако же Фаготен-шутёнок в XVII веке, то есть в эпоху Мольера и Сирано де Бержерака, вытеснил фагота-шута. Заслуга в этом (а правильнее было бы сказать – вина) целиком принадлежит Сирано. Вот только вряд ли это – повод для гордости…

Чтобы читателю стало яснее, к чему я клоню, совершим короткий экскурс в историю французского кукольного театра времён Людовика XIV. Много времени это не займёт, поскольку самым известным кукольником той поры был Жан Бриоше (природный итальянец). Его марионетки приводили в бешеный восторг ремесленников и буржуа, мещан и дворян, мушкетёров и гвардейцев… Кукловода приглашал к себе даже сам король, чтобы развлечь семью. В 1669 году театр кукол Бриоше три месяца играл спектакли для монарха и его детей во дворце Сен-Жермен.

Случались и казусы – довольно неприятного свойства. Однажды Бриоше выступал в Швейцарии, где в те времена свирепствовала инквизиция. Кукольный театр там был в диковинку, и сразу же после первого спектакля мастера поволокли в магистратуру, где предъявили обвинение в колдовстве. Бриоше судили, и только благодаря своей природной изворотливости кукольник сумел избежать костра, на котором предполагалось вместе с Бриоше спалить и всех его марионеток.

И не только марионеток! В театре Бриоше популярностью пользовалась дрессированная обезьянка. Как пишут исследователи, она участвовала в спектаклях вместе с куклами. Обезьянка была выряжена в костюм дворянина, на боку таскала шпагу – разумеется, затупленную. Так что бедные швейцарцы, видимо, испытали шок, увидав такое «дьявольское» существо!

Эта обезьянка и есть «главный герой» нашей истории. Разумеется, наряду с Эркюлем Савиньеном Сирано де Бержераком. Дело в том, что звали это животное… Фаготен! То есть «шутёнок». Обезьянка была известна всему Парижу – да, пожалуй, и всей Франции: ведь Бриоше колесил по стране и даже за её пределами. Фаготена обессмертили Лафонтен, Мольер и тот же Сирано де Бержерак.

А поводом стало громкое трагикомическое происшествие на рынке у парижского Нового моста. Строительство моста началось 31 мая 1578 года при короле Генрихе III. Монарх как раз потерял трёх своих фаворитов-«миньонов» - Ливаро, Келюса и Мажирона, погибших на дуэли (об этих любимцах Генриха поведал Александр Дюма в «Графине де Монсоро»), и парижане поначалу было прозвали новое сооружение «Мостом слёз». Однако к 1607 году, когда строительство завершили, а к власти пришёл Генрих IV, о трагедии давно забыли, и «слезливый» мост заполнили жонглеры, актёры, торговцы-зазывалы; он превратился в любимое место прогулок парижан. Лавочники расположили здесь полумесяцем свои магазинчики. Вот что пишет Роман Белоусов в сборнике занимательных очерков «Из родословной героев книг»:

«Бойко шла торговля на Новом мосту, построенном в 1578 году. В то время это было, пожалуй, наиболее людное место французской столицы. С утра до вечера здесь не затихал гвалт и гомон, не смолкали смех и крики. Возгласы торговцев смешивались с голосами певцов-поэтов, песенки которых потом распевал весь город…
Комедианты разыгрывали нехитрые сценки, укротители змей демонстрировали своих питомцев, вертелись воришки.
Частенько в шумной толчее на мосту мелькал и пёстрый костюм Сирано. Он любил шутки и зубоскальство площадных фарсёров и нередко посещал их представления. Среди них пользовался известностью и некий Жан Бриош — фокусник, комедиант и кукольник, вечно скитающийся со своим лёгким театриком по ярмаркам.
Публика с удовольствием посещала его представления, густо сдобренные солёными остротами и не очень разборчивыми шутками.
Популярность этого актера особенно возросла с тех пор, как обвинённый в колдовстве, арестованный и посаженный в тюрьму, он сумел вырваться на свободу. Тогда это было всё равно что вернуться из преисподней…
Гордостью театра Бриоша была ученая обезьяна Фаготэн — любимица публики, живая и притягательная реклама кукольного театра. В мушкетёрской шляпе с развевающимся плюмажем, облачённая в пёстрое тряпьё, она обычно восседала на высоких подмостках и воинственно размахивала старинным заржавевшим мечом.
Ужимки ученой обезьяны привлекли внимание Сирано. Вместе с зеваками, толпившимися у театра Бриоша, он наблюдал за её гримасами. Смеялся. До того момента, пока Фаготэн не стала, как это часто делают обезьяны, корчить рожи. И тут случайно наткнулась на свой обезьяний нос и начала энергично мять его, как бы стараясь оторвать.
Самолюбивый и мнительный Сирано усмотрел в этом умышленное оскорбление: намёк на его уродство. Он считал, что обезьяну подбил на это её хозяин, будто бы таивший против него злые умыслы.
Кровь ударила в голову Сирано. Не раздумывая, он выхватил шпагу и замахнулся на Фаготэна. И тут произошло то, о чём позже долго рассказывали и писали.
Обезьяна, усмотрев в движении Сирано для себя угрозу и сообразив, что она тоже вооружена, гордо и воинственно взмахнула своим ржавым клинком. Сирано воспринял это движение как откровенное желание вступить с ним в бой. Разъярённый, он сделал выпад и убил бедную обезьяну на месте.
Историю эту, довольно скандальную, обычно приводят в качестве примера того, до чего обидчив и болезненно самолюбив был Сирано де Бержерак.
Одни обсуждали этот случай с негодованием, другие смеялись. Сам же виновник отнёсся к нему весьма серьёзно. Значение, которое он придавал своей знаменитой “дуэли” с обезьяной, видно по его письменному свидетельству в связи с этим делом.
Небольшое сочинение под названием “Бой Сирано де Бержерака с обезьяной Бриоша на Новом мосту” подробно описывает, как и почему Сирано, в приливе ярости, проткнул шпагой обезьяну по имени Фаготэн.
Что касается кукольника, то он, потеряв обезьяну, погибшую от руки знаменитого дуэлянта, приобрел еще большую популярность. Зрители валом валили к нему в театрик».

Действительно, многие исследователи пишут именно о том, что де Бержерака взбесили гримасы несчастного Фаготена. Некоторые излагают историю ещё проще: «Обезьянка держала в руках тупой меч и понарошку сражалась с прохожими на потеху гуляющих. Однажды Фаготан взметнул меч прямо перед носом задумчивого прохожего, которым оказался не кто иной, как Сирано де Бержерак, он даже не успел взглянуть на своего противника. Подумав, что на него покушаются, он резко выхватил свой меч и проткнул им обезьянку!» («Тайны старого Парижа» - http://www.personalguide.ru/tales/234/ ).

Между тем Луи Галле в романе «Капитан Сатана, или Приключения Сирано де Бержерака» преподносит несколько иную версию, считая, что Бриоше сознательно довёл Сирано до белого каления:

«Было всего лишь десять часов утра, а у моста уже сновала густая шумная толпа. Особенно сгустилась она у рва Нельских ворот, где помещался театр марионеток.
Этот театр принадлежал знаменитому Жану Бриокки, или Бриоше, составившему себе довольно громкое имя.
Из театра доносились глухие звуки музыки. Вдруг в дверях показался сам директор в сопровождении своего товарища Виолена. При виде своего любимца толпа моментально притихла и замерла в ожидании чего-то интересного.
— Милостивые государи и государыни, прежде чем поднять занавес, я предложу вашему уважаемому вниманию нечто весьма интересное! — начал тот, произнося слова с сильным итальянским акцентом. — Например, приключения горбатого шута, прелестное бесподобное зрелище, прекрасное средство против ипохондрии! — вставил Виолен.
Взрыв гомерического хохота заглушил его слова.
— Вероятно, вы уже слышали кое-что о моей обезьяне, Фаготене, этом чуде из чудес?
— Да, да, слышали! Фаготен, Фаготен ! — заорала толпа, развеселившаяся под впечатлением этого предисловия.
— Итак, господа, я покажу вам это чудо даром, совершенно даром, как показывал вчера, как покажу и завтра! — продолжал оратор.
По данному знаку Виолен исчез и вскоре вернулся, ведя за руку комично одетую обезьяну, выступавшую с уморительной важностью рядом с ним.
— Это он, браво, Фаготен, браво! — смеясь, кричала толпа.
Нужно пояснить, что обезьяна изображала настоящую карикатуру Бержерака. Эта комическая копия фигуры, костюма и гордой походки поэта стоила Бриоше немалых трудов.
«Обезьяна, — как говорит сам герой нашего романа, — была толста, как амьенский паштет, ростом почти с человека и чертовски смешна, Бриоше украсил её старой вигоневой шляпой с большим пером, еле закрывавшим её дыры и заплаты; на шею он пристегнул шутовской воротник и, наконец, дополнил весь костюм модным кафтаном с шестью складками, сплошь зашитым блёстками и тесьмами».
— Что, каков молодец?! — крикнул Бриоше, принимая участие в общем веселье.
— Вперёд, Неустрашимый! Доброе утро, Капитан Сатана, Победитель силачей, забияка, хвастун! Покажи же нам свое мастерство! — кричал он.
Толпа, вся поглощённая интересным зрелищем, не спускала глаз с комичной фигуры обезьяны и не замечала Бержерака, остановившегося у театрального барака в последнем ряду зрителей.
Кровь бросилась ему в голову при виде этого оскорбительного зрелища. Его нос, злосчастный, осмеянный нос весь вздрагивал от душившего его гнева. Сирано ежеминутно готов был броситься на эту глупую гоготавшую над ним толпу, но любопытство пересилило гнев, и он остался на своем месте.
— Приветствую тебя, помощник могильщиков! — обратился Бриоше к мнимому Сирано. — Твои достославные деяния не останутся во мраке; все и каждый знает о том, как ты из головы султана сделал рукоятку к своей шпаге; как взмахом шляпы потопил целую флотилию. Да, чтобы посчитать всех убитых тобой людей, пришлось бы к цифре 9 приделать столько нулей, сколько песчинок на морском берегу. Иди же, достославный рубака, облегчай работу Паркам!
Прекрасно выдрессированная обезьяна, выхватив свою шпагу из ножен, принялась чрезвычайно удачно подражать приемам Бержерака. Движения её были так комичны и притом так поразительно искусны, что Сирано невольно расхохотался вместе с толпой.
Между тем присутствие Сирано было замечено; толпа заволновалась.
— Вот он, вот он! Эй, Фаготен, гляди на своего двойника! Вот он своей собственной сатанинской персоной! — выкрикивала толпа, то и дело поглядывая то на обезьяну, то на Бержерака и отдаваясь неудержимому хохоту.
— Молчать, бездельники, а не то я покажу вам ваше место! — крикнул Бержерак, выведенный из терпения.
— Позвольте, сударь, полюбопытствовать, — проговорил какой-то лакей, выдвигаясь из толпы. — Этот нос чей будет, ваш собственный или прицепной? Вот так нос, всем носам нос! Отверните-ка его маленько в сторону, а то за ним ничего не видно! — балаганил лакей, с низкими поклонами приближаясь к поэту.
Намекнуть Сирано на его нос значило нанести ему кровное оскорбление. Наш герой не вынес этой насмешки и, выхватив свою длинную шпагу, ринулся на хохотавшую толпу. Моментально площадь опустела, лишь один Фаготен с гордым видом размахнулся шпагой на раздосадованного поэта.
Савиньян бессознательно бросился к несчастному животному и в одно мгновение уложил его на месте ловким ударом в сердце.
Видя мертвую обезьяну, Бриоше с воплем бросился к злосчастной жертве вспышки Бержерака.
— О, господин Сирано, вы поплатитесь мне за смерть моего Фаготена! — кричал он, впрочем, несколько сдерживая себя ввиду вещественного доказательства могущества Сирано, присутствие которого не позволяло ему вполне выразить свою ярость. — Я никогда не забуду смерти моего дорогого Фаготена. Я подам на вас в суд, и вы заплатите мне самое малое 50 пистолей! — продолжал он, обнимая мертвое животное.
— Погоди немного, и я тебе заплачу, но только такой же монетой, как и твоей обезьяне, — ответил Сирано, потом, вытерев шпагу и хладнокровно вложив её в ножны, отправился к Новому Мосту…».

Далеко не все исследователи согласны с утверждениями Белоусова и Галле о том, что памфлет «Сражение Сирано де Бержерака с обезьяной Бриоша на Новом мосту» принадлежит перу самого Сирано. В литературоведении оно по сию пору считается творением анонимного автора. Был ли им приятель Эркюля Савиньена – композитор д’Ассуси или кто-то иной, выяснить не удалось. Сочинение приписывают де Бержераку, возможно, на основании легенды о том, что Бриоше всё-таки подал на поэта в суд и выиграл дело. Однако, дескать, Сирано заявил, что денежными средствами не располагает, и предложил расплатиться… стихами. Так якобы и появилось сочинение о сражении де Бержерака с обезьяной. Подтверждений тому нет; зато с тех пор каждый кукольник на ярмарке считал необходимым завести себе обезьянку и назвать её Фаготеном. Это стало и общим названием шутов.

Кстати, не исключено, что эксцентричная фигура Сирано могла повлиять на образ одной из популярнейших масок итальянской комедии дель арте – Капитана. Капитан – хвастливый вояка, бахвал, враль, рассказы которого полны небылиц, которые не лезут ни в какие ворота. Зачастую это – повествования о мнимых подвигах, вроде побасенок барона Мюнхгаузена. При этом Капитан стремится выражаться пышно и витиевато, выглядеть щёголем и красавцем, любимцем женщин. Одевается Капитан ярко и безвкусно: перья самых диких и крикливых расцветок, высоченные сапоги с гигантскими нелепыми подвязками, на поясе – шпага огромных размеров…

Но при чём тут Сирано де Бержерак? А при том, что первоначально маска Капитана появилась у итальянцев в середине – конце XVI века. Она была сатирой на испанцев, которые оккупировали юг Италии, поэтому Капитан носил костюм испанского покроя, говорил на ломаном итальянском языке, пересыпая речь испанскими словечками. И главное: Капитана играл АКТЁР БЕЗ МАСКИ! Однако в следующем веке, во времена Сирано и Мольера, когда комедия масок приобрела популярность и во Франции, внешность Капитана заметно изменилась. Капитан превратился из Il Capitano в Le Capitan и приобрёл… ГИГАНТСКИХ РАЗМЕРОВ НОС, который отсутствовал у его итальянского двойника! Такое превращение могло стать возможным после дуэли де Бержерака с обезьянкой, а тем более – после выхода в 1657 году самой знаменитой фантастической повести Сирано – «Иной свет, или Государства и империи Луны»  о полёте поэта на спутник Земли, встречах там с пророком Илиёй, диковинными существами и т.д.

Есть серьёзные основания полагать, что у ле Капитэна нос вырос именно после знаменитой дуэли Сирано и Фаготена. Кукольник Бриоше, как уже упоминалось, по национальности был итальянцем по фамилии Бриоччи (Роман Белоусов передаёт её как «Бриокки»). Его представления представляли собой пьески-фарсы комедии дель арте, а любимым персонажем Бриоше выступал Пульчинелла – во французской транскрипции «Полишинель» (аналог русского Петрушки и английского Панча). С огромной долей вероятности можно утверждать, что итальянский кукольник нашёл самый изысканный и злой способ отомстить де Бержераку, каждый день выставляя того на сцене хвастливым, трусливым, нелепо одетым длинноносым вруном и дураком.
 
Ради справедливости заметим, что в «Государствах Луны» де Бержерак косвенно, завуалированно выражает сочувствие судьбе бедной обезьянки. Он рассказывает о том, как на Луне попал в общество больших и сильных зверей — лицом и сложением они на-поминали человека, но передвигались на четырёх лапах. Впоследствии выяснилось, что эти гиганты приняли автора за маленькое животное. Его отдали на попечение фокусника, который научил «астронавта» кувыркаться и строить гримасы на потеху толпе. То есть Сирано попытался как бы «влезть в шкуру» Фаготена, оказаться в его роли. Далее, описывая, как попал в резиденцию короля, автор рисует придворных в виде толпы «обезьян, одетых в панталоны и широкие воротники». Так Сирано представляет себя в обществе Фаготенов, меняясь ролями с погибшей обезьяной и фактически точно рисуя её образ…



******Обезьяна Бога

Вернёмся, однако, к Михаилу Булгакову. Как нетрудно понять, цель моего длинного расследования – показать, что ОДНИМ ИЗ ИСТОЧНИКОВ, который подтолкнул автора «Мастера и Маргариты» к выбору имени балаганного шута Фагота для одного из персонажей «закатного романа» явилась фигура любимца кукольных дел мастера Жана Бриоше – обезьянки Фаготена. А познакомился с этой историей Булгаков во время сбора материалов к биографической книге о Мольере, которую писал для серии «ЖЗЛ».

Но у читателя может возникнуть ряд вопросов. А не слишком ли всё притянуто за уши? Ведь, к примеру, в «Кабале святош» и речи нет ни о каком де Бержераке, тем более о Фаготене! Знал ли автор «Жизни господина де Мольера» о них вообще?

Прекрасно знал. Да и как же не знать, когда с именем де Бержерака связан один из скандальных эпизодов в биографии Мольера?! Ведь Мольера обвиняют в том, что он стащил у Сирано для своей пьесы «Плутни Скапена» (1671) две сцены из ранней комедии де Бержерака «Одураченный педант» (1654). Обвинение абсолютно справедливое; к нему надобно также добавить, что Жан Батист не постеснялся также в финале приписать Скапену ранение в голову, от которого умер де Бержерак. Сирано оно действительно убило, а для Скапена это - очередная плутня и способ избегнуть ответственности за проделки. Как отметил один исследователь, из-за этой авторской уловки реально живший человек и литературный плут как бы сливаются.

Сирано своим «Педантом» указал Мольеру дальнейший путь развития. Эта комедия - первая на французском языке, материалом для которой послужила живая действительность: скандальный поэт вывел под настоящим именем своего бывшего наставника, директора парижского коллежа аббата Гранжье, изобразив его законченным тупицей! Реплики и остроты из «Одураченного педанта» вошли в поговорки. Так, в одной из уморительных сцен, которую заимствовал Мольер, мошенники вымогают у скупца деньги на выкуп сына, якобы захваченного турками. Сцена сопровождается рефреном скупца: «Кой черт понёс его на эту галеру!» (в русском переводе – «Какая холера понесла его на эту галеру?!»).

Булгаков в биографии Мольера становится на защиту своего героя: «"Проделки Скапена" были причиной нового обвинения в плагиате. Говорили, что Мольер, как ловкий хищник, выхватил и перенёс к себе из "Одураченного педанта" Сирано де Бержерака две сцены с турецкой галерой и сцену Зербинетты и  Жеронта. В ответ на это обвинение Мольер говорил, что эти сцены принадлежат ему по праву. Дело в том, что "Одураченного  педанта" Мольер помогал сочинять Бержераку».

Писатель даже указывает, когда это было. Оказывается, в молодости Мольер вместе с де Бержераком слушал в Париже лекции философа Пьера Гассенди: «В группу вошли: Шапель, наш Жан-Батист, затем некий Бернье, молодой человек с сильнейшим тяготением к естественным наукам, впоследствии ставший знаменитым путешественником по Востоку и прозванный в Париже Великим Моголом, Эно, и, наконец, совершенно оригинальный в этой компании персонаж. Последний был старше других, был не клермонцем, а гвардейским офицером, недавно раненным на войне, пьяницей, дуэлянтом, остряком, донжуаном и начинающим и недурным драматургом. Ещё в бытность свою в коллеже, в классе риторики, в городе Бовэ, он сочинил интересную пьесу "Одураченный педант", в которой вывел своего директора Жана Гранжье. Звали этого молодого человека Сирано де Бержерак».

Увы, всё это – не более чем красивая легенда. В оправдание Булгакова следует заметить, что она продолжает кочевать по многим «научным изданиям» до сего дня. На самом же деле Мольер и Сирано никогда не учились вместе, тем более у Гассенди. Да, байка о том, что Мольер слушал лекции Гассенди, долго смаковалась в биографических работах XIX века, пока авторитетный биограф Мольера Гюстав Мишо не развеял её. Оказалось,  философ выступал с речами в доме Люилье в 1650 году, когда Мольер давно странствовал по провинции со своей труппой. Так что «галеру» и всё остальное Мольер всё-таки у де Бержерака «слямзил». Кстати, в ответ на обвинения самавтор «Плутен Скапена» отшучивался: «Хорошей мыслью грешно не воспользоваться».

Ну, хорошо – допустим, о Сирано Михаил Афанасьевич был неплохо осведомлен, хотя и опирался порою на источники несколько сомнительного свойства. Однако же поэт, герой, бретёр – это понятно. Тем более блистательная комедия о нём – «Сирано де Бержерак», написанная Эдмоном Ростаном, со времени своего появления в 1897 году является одной из самых популярных в мире и не сходит со сцены до сих пор. А вот с обезьянкой Фаготеном – тут бабушка надвое сказала! Покажите, где о нём упоминает Булгаков?

А и покажем, почему нет. Вот вам и отрывочек на пробу – из той самой «Жизни господина де Мольера»:

«У Нового Моста и в районе Рынка в ширь и мах шла торговля. Париж от неё тучнел, хорошел и лез во все стороны. В лавках и перед лавками бурлила такая жизнь, что звенело в ушах, в глазах рябило. А там, где  Сен-Жерменская ярмарка раскидывала свои шатры, происходило настоящее  столпотворение. Столица мира, ешь, пей, торгуй, расти!.. Эй вы, зады,  незнакомые  с  кальсонами, сюда, к Новому Мосту! Глядите, вон сооружают балаганы, увешивают их коврами. Кто там пищит, как дудка? Это  глашатай.  Не  опоздайте,  господа,  сейчас  начнётся представление! Не пропустите случая! Только у нас, и больше нигде! Вы увидите замечательных марионеток господина Бриоше! Вон они качаются на помосте, подвешенные на нитках! Вы увидите гениальную учёную обезьяну Фаготена!»

Достаточно? Согласитесь, упомянуть о Фаготене, не зная истории с дуэлью этой обезьянки и первого парижского бретёра – вещь просто немыслимая. Но рассказ о нелепом поединке далеко увёл бы повествование от Мольера… Хотя я не исключаю, что в булгаковских черновиках можно было бы найти и этот эпизод. Но вот беда: пока более или менее полно и сносно опубликованы, пожалуй, только черновики «Мастера и Маргариты»…

Остаётся ещё один немаловажный вопрос. А, собственно, почему Михаил Афанасьевич решил дать Коровьеву имя обезьянки, героически погибшей в неравной схватке с Сирано де Бержераком? О, здесь есть глубокий смысл и подтекст! Но, прежде чем мы перейдём к этой теме, я должен сделать ряд важных замечаний.

Первое. То, что именно обезьянка Фаготен подтолкнула Булгакова дать второе имя Коровьеву, вовсе не перечёркивает многих версий, которые мы с вами рассматривали в начале статьи. Как раз напротив. Первоначально выбор имени был связан с Фаготеном. И лишь потом, позднее, появились дополнительные смыслы, и Фаготен превратился в Фагота.

Скорее всего, это действительно связано с двумя Афраниями. Мы упоминали, что, работая над «ершалаимскими» главами и над главами московскими, писатель наверняка обратил внимание на созвучие имён итальянского каноника и римского префекта – Афранио и Афраний. Скорее всего, это случилось, когда Булгаков решил ввести образ шута-Фаготена, впечатлённый историей Сирано и обезьянки (фамилии Коровьева в ранних рукописях вообще не упоминалось). В ходе изысканий, разрабатывая «ершалаимскую» линию, он натыкается в «Антихристе» Ренана на имя Афрания Бурра, читая «Антихриста» Ренана, а разрабатывая «фаготную» линию - на имя монаха Афранио. Вот тут-то появляется соблазн перенести «шайку Воланда» в Ершалаим! А Фаготен слегка изменяется и превращается в Фагота.

Основания утверждать это у нас имеются, и достаточно веские. Так, во второй тетради черновиков романа, в рукописи, условно названной булгаковедами «Копыто инженера» (1928-1929), никакого Афрания ещё нет. Его роль принадлежит некоему Толмаю. Вот как описан этот персонаж у Булгакова: «…Фигурка аккуратно высвободилась из плаща и оказалась плотным бритым человеком лет пятидесяти, седым, но с очень розовым лицом, пухлыми щёчками, приятными глазами. Аккуратненько положив плащ в кресло, фигура поклонилась Пилату и потёрла ручки». Согласитесь, не только имя, но и весь облик, манеры Толмая никоим образом не похожи на заменившего его позднее Афрания. Всё это, конечно же, не случайно. К сожалению, в первой полной рукописной редакции романа – «Великий канцлер» (1932-1936) мы не находим сцен ни с Толмаем, ни с Афранием, и трудно сказать, произошла ли уже замена имени и облика начальника тайной стражи (часть текста не сохранилась). Скорее всего, произошла. Поэтому и Фаготен превращается в Фагота, и «шайка Воланда» переносится в Ершалаим, и Коровьев становится подручным Пилата, организуя убийство Иуды, которое совершает Азазелло… Само собой, имя Фагота даёт также основания обозначить тему «бывшего регента» (тоже впервые – в «Великом канцлере»).

И всё же – почему Булгакова так зацепил эпизод с Фаготеном, что он решил использовать имя погибшей обезьянки в своём романе? А всё достаточно очевидно. Помните, почему Сирано насаживает несчастное животное на шпагу? Потому что считает, что обезьяна ПЕРЕДРАЗНИВАЕТ ЕГО! Дело в том, что традиционное метафорическое название дьявола в богословии – «ОБЕЗЬЯНА БОГА»! Обезьяна также является одним из образов дьявола. Вот что пишет по этому поводу Александр Махов в своём великолепном толковом словаре «Hostis Antiquus. Категории и образы средневековой христианской демонологии»: «Дьявол, согласно Петру Ломбардскому, восстал именно потому, что “хотел уподобиться Богу не путём подражания, но приобрести такую же силу” (Сентенции, 26:1), - однако в результате своего падения он был обречён как раз на вечное подражание, на роль обезьяны Бога…». Махов подчёркивает также, что сатана является не только «обезьяной Бога», но и «обезьяной человека»: «Эразм Франциск в трактате “Адский Протей, или Тысячеискусный изобразитель…” называет дьявола “обезьяной Бога  и человека как божественного подобия”».

Вот и Коровьев исполняет роль «обезьяны Бога», «фаготена»-подражателя, дьявольского шута с козлиным фаготным тенорком. Он обречён кривляться, существовать в шутовском обличье, хотя ему это внутренне противно, для него как для «фиолетового рыцаря» такая роль противоестественна…

Фагот – это весёлая и злая мартышка. Мартышка страшная, готовая при случае пустить в ход свою шпагу. Мартышка музыкальная. А ведь музыка, не подчинённая целям молитвы и богослужения, с точки зрения демонологии является орудием дьявольского искушения…

Впрочем, это – тема отдельного очерка о «бывшем регенте церковного хора»…