Краснооктябрьский район, деревня в лесу, август, 1972 год.
Влад оторопело смотрел Гале в глаза, и смысл ее слов никак не доходил до его рас строенного сознания.Ее глаза притягивали, завораживали, поглощали… Сейчас они были совершенно серыми без малейшего намёка на синеву – серые глаза с угольно-черными зрачками, из которых расходились тонкие чёрные лучи, и Влад был не в состоянии отвести взгляда от них. Все его мысли, все его намерения разом улетучились, разлетелись в прах, как сухие опавшие листья, разгоняемые порывом ураганного ветра. Он смотрел ей в глаза и не мог помыслить ни о чём другом…
- То есть как… пожизненный? – прошептал он в полном недоумении.
Галя и не подумала отвечать. Вместо ответа она резко и повелительно схватила его за руку и повлекла за собой прямиком в свою комнату. Влад покорно следовал за ней, плохо соображая, что вообще происходит: голова его была опущена, плечи
безвольно поникли, он с трудом волочил ноги, и вообще видом своим напоминал
человека, которого подняли с глубокого сна, но при этом не разбудили.
Она втащила его в комнату, поставила перед собой, спиной к застеленной кровати. Обхватила его голову ладонями, припала алчущими губами к его губам…
За одну секунду Влад словно бы очнулся: он ответил на ее поцелуй, одновременно обхватив обеими руками ее гибкую, сильную талию; так они стояли, слившись вдвоем в упоительном лобзании несколько долгих мгновений, и когда Галины губы наконец
отпустили его рот, Влад словно погрузился в некое сомнабулическое состояние…
«Кажется, я куда-то собирался… - растерянно подумал он. – Я хотел куда-то
бежать, я должен был что-то сделать… срочно сделать…»
«Ты хотел быть со мной… - возник в его сознании голос Гали. – Неужели не помнишь? Ты приходил ко мне, ты желал меня. И вот сегодня я наконец полностью открыта тебе. Ты ведь так ждал моих объятий… и вот я готова открыть их тебе, Влад! Только тебе…»
Он снова видел перед собой ее бездонные серые с черными лучиками глаза,
чувствовал их магнетическое притяжение. В одно мгновение все прочие желания и намерения улетучились из его сознания напрочь, их как будто смыло одной нахлынувшей волной! Галя резко отстранилась от него и, резко выбросив руку вперёд, толкнула его с неожиданно мощной силой. Влад опрокинулся спиной на кровать, а Галя взобралась на него сверху… Склонив голову, она некоторое время смотрела на него, оказавшегося зажатым ее мощными бёдрами с обеих сторон, и одним только взмахом своих длинных гибких рук сбросила с себя чёрную обтягивающую сорочку, оставшись по пояс обнажённой. Подавшись вперёд, схватила обеими руками его запястья и придавила их к поверхности кровати, широко разведя его руки в обе стороны. Прямо перед его глазами затрепетали полушария ее тяжелых грудей с налившимися сосцами, а золотисто-оранжевые блики от пламени горящих в комнате свечей заскользил по ее гладким плечам, по предплечьям, налитыми волнующей мощью…
Ее гибкий упругий торс был похож на ожившее изваяние, вырезанное из слоновой кости резцом гениального мастера…
Влад не мог отвести от нее восторженных и сияющих глаз.
- Ну и как тебе мой плен? – улыбнулась ему сверху Галя.
- О… Галочка… - только и смог прошептать он ей в ответ в порыве блаженства.
Галя повернула голову и, набрав в лёгкие воздуха, сильно дунула на горящие свечи. Язычки их пламени колыхнулись, как верхушки деревьев под налетевшим шквалом и, испуганно мигнув, в одно мгновение погасли. Комната погрузилась в непроглядный мрак, и только сейчас Влад заметил, как странно и неестественно замерцали в темноте Галины глаза…
Это было совершенно необычно и в то же время так завораживающе!
Галя склонилась над ним и снова накрыла его рот своими тёплыми, мягкими губами. От накатившей волны эйфории Влад едва не лишился чувств, но в следующее мгновение ему внезапно сделалось как-то не по себе. Он ощутил себя действительно как бы в плену: силы его куда-то исчезали, будто бы таяли; он показался себе совершенно беспомощным в ее обволакивающих объятиях, всё больше напоминающих непреодолимые тиски; он попробовал пошевелиться и не смог… В тот же миг возникло странное состояние упоения собственной неспособностью хоть к какому-то сопротивлению: он почувствовал, что целиком принадлежит ей, что будет делать всё, что она только пожелает, и что его тело – всё, до последней пяди, больше не его тело, а ее личная собственность, и она теперь будет обращаться с ним, как ей только вздумается. От этих неожиданных ощущений его охватил вдруг такой буйный восторг, что ему захотелось зарыдать от счастья.
Между тем Галя резко и непринуждённо легла на него, плотно придавив его к
постели всем своим сильным, мощно-упругим телом; и в этом ее движении Владу
почувствовалось нечто такое, что он инстинктивно попытался вырваться из-под нее. Этот его порыв к освобождению от ее власти Галя подавила мгновенно и с пугающей
решительностью: ее мускулы как-то одномоментно напряглись, и всё ее тело налилось непомерной тяжестью, намертво придавившей его к постели.
Он ощутил, как с присвистом вышел воздух из его лёгких, а в следующую секунду уже был не в состоянии хоть сколько-нибудь пошевелиться. Она оперлась согнутыми локтями на постель и плотно взяла в обе ладони его голову, заглянула в его глаза, словно хотела сквозь них проникнуть своим взглядом ему в душу… Ее длинные пальцы зарылись в его густые волосы, а затем она согнула их все в одну секунду, и ее острые ногти разом, со всех сторон впились в его голову. Влад взвыл от невыносимой режущей боли, но он был не в состоянии даже мотнуть головой, которую Галя мёртвой хваткой держала в ладонях, как в стальных тисках. Он задёргался под ней всем телом, каждая клетка которого пыталась обрести свободу, словно все эти микроскопические клеточки почувствовали смертельную опасность, но – тщетно! Галя лишь чуть-чуть дрогнула, растянувшись поверх его беспомощного тела, как могучая и гибкая пантера; она только улыбнулась ему победной улыбкой и снова заглянула в самую глубину его глаз…
- Ну, чего испугался? – спросила она. – Боишься, что раздавлю?
- Очень больно… Галя… - прошептал он, едва ворочая языком.
- Зато мне хорошо, - непринуждённо ответила она. – А боль сейчас пройдёт…
Сделав это странное замечание, Галя подалась назад, не приподнимаясь при этом; Он продолжал лежать на спине, вытянувшись всем телом, и хотя теперь он был в состоянии пошевелиться, однако боялся это сделать. Боялся панически… Поведение возлюбленной было для него непонятным, пугающим, совершенно непредсказуемым! Что она делает? При этом сам он пребывал в каком-то оцепенении.
Галя, продолжая скользить своей грудью по его телу, наконец остановилась.
Теперь ее ладони лежали на его щеках, а пальцы закрывали глаза, и он вдруг испугался, как бы она не вздумала вонзить свои длинные ногти в его глазные яблоки, и едва он об этом подумал, как словно в ответ на его мысли раздался ее очаровательный смешок.
- Не бойся, Владик… я ничего такого тебе не сделаю…
Однако молодого человека никак не покидало стойкое ощущение, что он находится во власти жестокой и невероятно сильной хищницы, которая сейчас просто играется с ним, но в любой момент ее настроение может перемениться. Он судорожно сглотнул, и его горло тотчас затрепетало; и Влад почувствовал, как Галин пристальный взгляд остановился и замер на его вздымающемся и опадающем адамовом яблоке. Что именно привлекло ее внимание? Он не знал и не понимал, на какой-то миг вырвавшись из туманного полузабытья, он поймал себя на том, что крайне желает немедленной свободы от ее объятий – таких нежно-страстных, и таких неодолимых, несущих в себе ежесекундную опасность. Но Галя снова накрыла его трепетные губы алчным поцелуем, и все мысли о свободе мгновенно показались ему дико неуместными, а на смену им пришло сладостное небытие.
Между тем Галя отпустила своим ртом его пылающие губы и стала теперь целовать его подбородок, шею, верхнюю часть груди… В каждом ее движении было нечто кошачье, нечто зловещее – то, что заставляло Влада ощущать себя маленьким мышонком, очутившимся в когтях играющей с ним кошки…
Руки Гали скользнули по его лицу, и ее длинные пальцы остановились на его шее – по обе стороны от горла. Влад снова судорожно сглотнул, будто ожидая чего-то опасного, даже страшного… Он хотел, чтобы она убрала руки с его горла, но она их не убирала, а попросить ее об этом у него не было воли. Он лежал и пассивно ожидал ее дальнейших действий, предоставив всего себя в полное ее распоряжение… У него не было сил даже на то, чтобы самостоятельно пошевелить хотя бы пальцем.
Галя наклонила голову – волосы с ее челки приятно защекотали кожу Влада на щеках и скулах, и он блаженно улыбнулся. Стало удивительно хорошо… Просто чудесно!
Он как-то незаметно для себя самого начал растворяться в этом невообразимом блаженстве, как вдруг резкая режущая боль, пришедшая внезапно и неведомо откуда, подобно огненной стреле пронзила всё его тело, будто бы выжигая его изнутри.
Боль остановилась у самого горла и тысячами мельчайших и острейших игл впилась в его мозг сразу со всех сторон! Это длилось, наверное, около секунды, после чего вернулась боль куда более грубая и резкая, но теперь ощущение было похоже на то, как бы его голову насадили сразу на несколько стальных ножей. Он сморщился от этой невыносимой боли и застонал: в его стоне излилось невыносимое страдание, однако Галя словно бы и не слышала этого. Она продолжала удерживать свои сильные вытянутые пальцы на его шее, и ее длинные, острые ногти, вспарывая кожу вокруг его горла, всё глубже и глубже погружались в его трепетную плоть. Когда жестокая боль постепенно как бы растворилась в охватившем всё его тело жаре, он ощутил слабое щекотание, медленно ползущее по его шее – вниз и вокруг нее, и он понял, что это течёт его тёплая кровь… Странно, что это не произвело на него сколько-нибудь сильного впечатления: наоборот, по всему его телу медленно распространялось блаженное тепло, он весь как будто погрузился в тёплую ванну и совершенно перестал понимать, что происходит с ним. А затем глаза его начали смеживаться, как будто он погружался в сладостный сон…
Влад совершенно расслабился и пребывал в блаженно-сонном состоянии, как вдруг странное видение предстало перед его угасающим взором: он внезапно увидел перед собой лицо Светланы! Влад очень удивился – что это значило, откуда явился этот призрак? Светлана смотрела ему в глаза с глубокой печалью и немым укором… Из ее глаз катились крупные слёзы.
Видение длилось, наверное, несколько секунд, и не более. Затем лицо Галиной подруги стало меркнуть, мелко дрожать, расплываться и постепенно исчезло, будто растаяло.
Перед ним снова возникло лицо Гали… В отличие от Светиного лица оно как будто сияло – Владу почудилось даже, что он ощущает слабое и приятное тепло, исходящее от ее губ. Серо-голубые глаза ее сверкали и лучились искристым светом, щеки напоминали своей свежестью спелые персики, созревшие под тропическим солнцем, а на губах трепетала улыбка – блаженная и как бы… алчная? В следующую секунду Влад заметил и две красные, будто зёрнышки граната, бусинки, что мерцали на Галиной щеке возле уголка ее губ… У него еще хватило рассудка, чтобы сообразить, что это кровь, и не чья-нибудь, а его собственная кровь, каким-то непостижимым образом брызнувшая Гале на щеку, а уже в следующую секунду Влад стремительно провалился в блаженное небытие.
- Спи, любовь моя… - услышал он над собой нежно-эротичный и шепот Гали.
«Любовь моя?..» Это она ему сказала?
- Ты очень устал, Влад… Тебе надо отдохнуть…
Он ничего не ответил, только восторженно улыбнулся ей в ответ сладостной улыбкой…
И уже не ощутил никакой тяжести, когда она снова легла на него всем своим прекрасным и гибким телом. Ему не было тяжко – было только безумно хорошо.
Одновременно с погружением в блаженно-беспамятное состояние Влад услышал ритмичные и звучные толчки, усладившие его слух… они следовали друг за другом с равными интервалами и одинаковым звучанием, как будто рядом с его грудью работал полностью совершенный, идеально отлаженный механизм. И Влад понял, что это стучит, разгоняя кровь, горячее и трепетное Галино сердце.
* * *
…Он пробудился посреди глубокой ночи и прислушался к окружающей его тишине. Ничто не нарушало тёплого и словно бы звенящего безмолвия… В окно заглядывала яркая луна, и ее луч резкой светящейся полосой пересекал полкомнаты. Он некоторое время пытался определиться – где он и что с ним было. Влад осознал, что находится в своей спальной комнате, хотя… хотя вчерашним поздним вечером он был с Галей!
У нее в спальне! И кажется, лишился чувств…Но перед этим ему было так удивительно хорошо, так блаженно! Однако, если он потерял сознание, то как же он очутился вновь в своей спальне? Неужели Галя притащила его на себе? Или он всё-таки добрался до комнаты и кровати самостоятельно? Влад не помнил… А впрочем, об этом можно спросить у самой Гали! Ну, когда наступит утро, естественно…
Он отбросил одеяло и встал с постели.
Влад удивился, каким лёгким и послушным было его тело – раньше после близкого общения с Галей он чувствовал себя измотанным, истощённым, слабым… но сейчас он показался сам себе будто бы невесомым! Новая неожиданность! Однако Владу было недосуг раздумывать над причинами столь необычного самочувствия. В душе его сейчас жила тревога. Кажется, он куда-то собирался. Надо было срочно куда-то бежать, куда-то ехать… Вот только куда? И что именно он должен был сделать? Влад испытал отвратительное ощущение – это когда человек помнит, что упустил нечто крайне важное, но вот что именно – вспомнить никак не может! Придётся эти мысли отложить – до того момента, когда воспоминания об этом важном намерении оживут сами.
Но почему вчера ему вдруг явилась Светлана? Почему она плакала? Что означало это видение, и почему Галина подруга уже не впервые вот так, в самый неожиданный и неподходящий момент является либо вспоминается ему?
Хочет о чем-то его предупредить? Предостеречь? Или это всё не более, чем его разыгравшееся воображение?
Особо тревожное состояние вызывало у Влада странное ощущение: ему казалось, что Светлана находится здесь же, у Гали в доме. Только где же она? Почему он ее не видит? Дом-то вовсе не такой большой, и где же тогда прячется Светлана? Почему не выходит к ним? А если Галя считает, что ее подруга здесь «третья лишняя», тогда зачем же она привезла ее сюда и держит здесь?
А может быть, Владу стоит попытаться ее поискать? Вот только – где именно? Дом одноэтажный, на этаже Светланы нет. Тогда где же она? Не на чердаке же под крышей она живёт? И не в подполе сидит… Впрочем, в подполе иногда устраивают дополнительные жилые помещения. Возможно, стоит всё-таки заглянуть в подпол?
Сказано – сделано! Он подался к выходу из комнаты и как-то незаметно для себя очутился в коридоре. Влад даже не запомнил – открывал ли он дверь, или же он
каким-то непостижимым образом проник сквозь дверное полотно в проход за пределы своей комнаты. Так или иначе, но он оказался в коридоре… Странным было также то, что он знал, куда ему идти. Пройдя к торцевой стенке, где под потолком находилось квадратное оконце, в которое ясными ночами имела обыкновение заглядывать белая луна, Влад приблизился к люку, что виднелся в дощатом полу коридора, наклонился и поднял крышку. Узкая лестница, собранная из прочного бруса, вела вниз, в черно-бархатистую темноту.
Влад осторожно ступил на верхнюю ступень и начал спускаться. Подвал оказался весьма глубоким, и в нем царила кромешная тьма. Продвигаясь вниз наощупь, Влад наконец ступил на холодные каменные плиты пола. Прямо перед лестницей на стене висел большой фонарь; Влад снял его со стены и нажал кнопку. Фонарь сразу дал луч яркого света, и молодой человек тотчас почувствовал себя куда уверенней.
Он повёл фонарём вокруг себя и увидел то, что обычно можно увидеть в подполе любого деревенского дома: длинные дощатые полки вдоль отделанных камнем стен, установленные на них банки, закрытые герметичными крышками, а ниже, на самом полу, большие стеклянные ёмкости, покрытые тонким слоем стародавней пыли. Соленья, маринады, всевозможные наливки, настойки… Видимо, бабушка научила Галю многим тайнам домашнего консервирования. Полки были довольно длинными, и Владу пришлось некоторое время идти между ними, как по узкому тесному коридору. Но вот впереди стал виден большой и широкий цветастый полог, закрывающий собой торцевую стену от пола до потолка. Подобные швейные изделия были в моде лет этак двадцать – двадцать пять назад, и скорее всего, полог тоже относился к наследству Галиной бабушки.
Он остановился перед ним, водя по расшитой цветами и листьями поверхности лучом фонаря. Полог слегка колыхался, по нему время от времени пробегали слабые, едва заметные волны…То ли в подвале присутствовал постоянный сквозняк, то ли за пологом находилось нечто или некто, совершающее непроизвольные движения. Владу сделалось страшно; он снова подумал о Светлане… а вдруг она и вправду находится здесь? Такое предположение уже не казалось ему абсурдным и нелепым, и он вдруг подумал, что вот за этим пологом вполне может оказаться Светлана, привязанная к столбу или прикованная к стене… Светлана, еще подающая слабые признаки жизни! Влад сам не понимал, откуда в голову ему приходят подобные мысли, но они были на удивление чёткими и ясными. Протянув вперед слегка подрагивающую руку, Влад взялся за полог и одним мощным рывком отбросил его в сторону…
Взору его предстала стена, выложенная из кирпича и покрытая белесой изморосью. Здесь оказалась довольно обширная комната, в которой было очень холодно. Тяжелый шерстяной полог своей массой не выпускал отсюда холод, и его цепенящая волна теперь всей своей мощью обрушилась на неосторожного Влада. Он хотел было уже задернуть полог обратно, как вдруг обратил внимание, что источником этого холода служит пол в комнате, состоявший целиком… изо льда!
Точнее, пол комнаты представлял собой мощный ледяной массив, слегка подёрнутый снежной россыпью. И в этом холодно-голубоватом массиве Влад заметил какие-то довольно крупные округлые предметы, как бы вмороженные в лед и залегающие на несколько сантиметров вглубь от ледяной поверхности.
« А это еще что такое? - тревожно подумал Влад, окидывая пространство пола
любопытствующим взором. – Какие-то продукты так хранятся, что ли?»
Он некоторое время присматривался к этим предметам и никак не мог сообразить, что же это такое. Потом приблизился к одному из них, присел на корточки и долго вглядывался в загадочный предмет, заделанный в ледовый слой. И только спустя
несколько долгих секунд Влад наконец-то понял, что именно он так пристально
рассматривает. А когда понял, буквально застыл от ужаса: из-под ледяного покрова, припорошенного легким снежком, на него смотрело… человеческое лицо!
Оправившись от шока, Влад всё же смог разглядеть застывшие черты вмороженного в лед лица – это был молодой человек, возможно, его, Влада, возраста. Глаза были закрыты, рот искажён в предсмертной агонии. Тело отсутствовало – во льду
пребывала только голова, отделённая от тела. И еще Влад осознал, что раньше никогда не встречал этого парня…
Поражённый ужасом, Влад привстал и перешёл к следующему предмету,
располагавшемуся по соседству. Это тоже был замёрзшая голова еще одного молодого человека, совершенно незнакомого Владу. На лице этой жертвы выделялись несколько длинных искривлённых царапин – довольно глубоких борозд не то от лезвия ножа, не то от очень острых и твёрдых ногтей… Оглядев и эту жертву, Влад машинально перешёл к третьей отрубленной голове. На сей раз перед ним предстало женское лицо. Прикрытые веки, спутанные длинные волосы, искривлённый в гримасе страдания рот…Влад, будто завороженный, вглядывался в черты лица девушки, показавшиеся ему давно знакомыми, вглядывался пристально и внимательно, пока не осознал, что смотрит на мёртвое лицо Светланы, лучшей и, наверное, единственной Галиной подруги!
«Я уже жалею, что рассказала тебе всё это!» - отчётливо прозвучал в его голове полный отчаяния голос Светланы. – И тебя не спасла, и себя погубила!..»
Владу внезапно показалось, будто бы эти слова произносит из-под ледового покрова голова Светы, они вырывались из ее чуть приоткрытых синих губ и впивались глубоко в его сознание. Влад мучительно и тяжко застонал…
- Не-е-т!! – отчаянно вскричал он,попытавшись вскочить на ноги,но поскользнулся и упал навзничь на лёд, больно ударившись о его холодную и твёрдую, как камень, поверхность…
…Он вскинул голову и снова воскликнул, но уже значительно тише:
- Нет…
Влад огляделся. Он лежал на дощатом полу возле своей кровати, в той самой
комнате, которую Галя отвела ему под спальню. Локоть левой руки сильно болел,
напоминая о том, что именно локтем он ударился, когда падал с кровати во время своего жуткого и неимоверно яркого сна…
Господи… Сон! Это был всего лишь кошмарный сон!
При этой спасительной мысли Влад испытал огромное облегчение. Сидя на полу, он взъерошил дрожащей рукой свои вздыбившиеся волосы и вдруг засмеялся каким-то странным, неестественным, дребезжащим смехом.
- Боже, какой же я дурак! – воскликнул он. – Ну какой же…
- Что я слышу? – вдруг раздался за его спиной бесконечно обожаемый и чуть весё лый голос. – Кажется, у нас приступ самокритики?
Влад резко обернулся, подскочив на полу, словно сидел на горячей сковороде.
В дверях стояла улыбающаяся Галя, одетая в клетчатую рубашку с засученными
рукавами и старые, рабочие брюки, которые она надевала, когда собиралась заняться по хозяйству. Странно, но почему-то в этом неприглядном вроде бы прикиде, она показалась Владу невероятно эротичной и бесконечно желанной! Как она стала в дверном проёме, как оперлась рукой на своё крутое мощное бедро, как наклонила голову, как взглянула на него сверху вниз таким затаённо нежным и чуть-чуть
вызывающим взглядом…Влад даже растерялся от этого ошеломляющего зрелища, и, забыв обо всём на свете, продолжал сидеть на полу, тараща на нее свои сумасшедшие глаза…
- Доброе утро, Владик, - буднично, но тепло приветствовала его Галя. – Что это ты ищешь под кроватью?
- Под кроватью? – растерянно отозвался Влад. – Я… кажется, упал с кровати?
- Кажется, да! – улыбнулась Галя.
- Галя… понимаешь, я видел кошмарный сон...
Галя в ответ только вздохнула.
- Это было ночью, Влад, - сказала она сухо, - а сейчас уже раннее утро. Если ты хочешь завтракать, то я жду тебя на кухне.
Она вышла, и Влад остался один. Стало быть, просто кошмарный сон… А что же предшествовало этому сну?
Он попытался вспомнить… Перед сном у них с Галей были любовные ласки – весьма оригинальные, во всяком случае необычные. А был ли секс? Вот этого Влад не помнил. Всё потом «поглотил» последовавший за эротической игрой ночной кошмар. Ну не помнил он! Не у Гали же ему спрашивать, в самом деле…
Завтрак прошел довольно буднично, хотя и вполне по-домашнему. Галя с аппетитом поглощала свою порцию кефира и творога с мягким белым хлебом, при этом Влада не оставляло ощущение, что аппетит его подруги – наигранный. Как будто бы она старалась ненавязчиво убедить Влада, что действительно голодна. Сам же Влад голода не ощущал; он испытывал состояние разбитости и заторможенности, которое с некоторых пор стало для него вполне привычным.
- Ты неважно выглядишь, мой милый, - заметила ему Галя. – Снова чувствуешь себя ненормально?
- Да… к сожалению, не очень.
Галя в ответ сокрушённо вздохнула.
- Что же мне для тебя сделать, чтобы ты наконец поправился? Просто не понимаю, что с тобой творится… Болеешь и болеешь.
Влад опустил голову. Ему сделалось стыдно, и вообще на душе было очень гадко, муторно, что ли…
Галя сидела напротив и смотрела на него с сочувствием и состраданием.
- Галочка… - тихо сказал Влад, - я не знаю, право, что бы ты могла для меня сделать. Разве что… - он замялся. – Я спрошу, только ты, пожалуйста, не сердись, ладно?
Галя в ответ пожала своими великолепными белыми плечами.
- Постараюсь не сердиться, - сказала она. – Спрашивай…
- А где сейчас Светлана? – спросил он, несмело отводя взгляд.
Галя поставила локти на стол и положила подбородок на длинные сплетённые пальцы. Влад поднял на нее глаза: ее лицо, обрамлённое спадающими на плечи густыми и мягкими волосами, казалось таким очаровательным, а глаза источали небесный свет и тепло; однако на сплетённых пальцах Гали имелись очень длинные и острые ногти, которые торчали в обе стороны от подбородка, покоящегося на пальцах, и это зрелище производило одновременно и чарующее, и зловещее впечатление… Влад снова опустил глаза в стол.
- Ты мне уже задавал вопрос про Светлану, - голос Гали прозвучал холодно и
отчуждённо. – И я тебе ответила: она в Краснооктябрьске! Или с памятью у тебя тоже не всё в порядке?
- Галя… Ты обещала не сердиться.
- А ты обещал не задавать неуместных вопросов! Или об этом ты тоже не помнишь?
- Понимаешь, Галочка… я бы не спрашивал, вот только она мне уже который раз снится. Является мне в ночных кошмарах… Я никогда в дурные сны не верил, но вот теперь… - он снова замялся. – Даже не знаю, что и думать…
Галя резко приподнялась со стула и, опершись ладонями широко расставленных рук о поверхность стола, приблизила свое лицо к лицу Влада почти вплотную.
- Я посоветовала бы тебе вообще об этом не думать, Владик, - сказала она громким шёпотом, в котором Влад явно ощутил затаённую угрозу. – Тогда, возможно, и сны дурные видеть перестанешь! И не надо искать в моём доме Светлану – её здесь нет…
Ни в самом доме, ни тем более в подполе.
Влад в полном недоумении устремил на Галю ошеломлённый взгляд. Как она узнала? Она что же – каким-то образом наблюдала его сновидение? Или это был… вовсе не сон?
Галя резко оттолкнулась руками от стола и выпрямилась во весь рост, глядя на
Влада сверху вниз.
- Я собираюсь по делам в город, - сказала Галя холодно, - и если тебе так нужно, могу привести Свету сюда! Ну, при условии, если она согласится, конечно…
Влад почувствовал себя настоящей скотиной. И вместе с тем возникло весьма
странное ощущение… Ему вдруг показалось, что он едва ли не всю жизнь провёл вот в этом домике Гали, затерянном в обширных лесах центральной России, и ему страшно захотелось действительно увидеть Светлану. Это было тем более удивительно потому, что в институте и в студенческом городке Света всегда вызывала у него
раздражение. Но сейчас ему мучительно захотелось хотя бы услышать ее голос.
- Галя… это было бы прекрасно! – воскликнул он. – Если только тебе это не слишком неприятно…
- С какой стати? – Галя передёрнула плечами. – По большому счёту мне всё равно.
Она повернулась и вышла из кухни. Влад хотел было последовать за ней, чтобы
вымолить прощение, но… от внезапной слабости не смог подняться с места. Так он и сидел за столом, тупо уставившись в одну точку, пока не услышал стук входной
двери и звук отъезжающей машины.
Оставшись один, Влад встал из-за стола. Это ему удалось с трудом.
Затем он дотащился до своей комнаты и совершенно без сил рухнул на застеленную кровать. Постепенно он впал в странное дремотное состояние, полное странных и расплывчатых видений…
Город Краснооктябрьск, октябрь, 1962 год.
Прохор Михайлович с трудом приподнялся на постели: это небольшое движение стоило ему огромных усилий. Ему почудилось, что в фотомастерской еще кто-то есть…Он некоторое время пристально вглядывался в сумрак, царивший в комнате, будто бы ожидая, что сейчас кто-то выйдет к нему из погружённой во тьму прихожей; но там он не уловил ни малейшего движения. Ничто не нарушало замогильной и зловещей тишины. Прохор Михайлович бессильно откинулся на смятую подушку и замер без движения. Он ощутил, как по его лицу медленно стекают струйки холодного пота. Беря начало из-под корней седых поредевших волос, они ползли по его вискам, далее стекали на впалые щёки, ползли по небритым скулам, забирались на шею… Это было крайне неприятно, однако здесь не было никого, кто мог бы хоть промокнуть холодный пот на его челе полотенцем или платком, а у самого Прохора Михайловича на это уже не было сил…
На прошлой неделе он почувствовал себя совсем плохо. Силы стремительно его покидали, есть он не мог, да и не хотел, к тому же каким-то внутренним чутьем вдруг осознал, что ему пора! Последний час его близок… Однажды хмурым октябрьским утром Прохор Михайлович не нашёл в себе сил, чтобы встать с постели. Он даже не испугался. Напротив, это показалось ему добрым знаком, ему хотелось думать, что приближается час избавления, час его ухода в небытие… И что же в этом плохого? Скорее, этому полагалось радоваться. И почему люди так боятся смерти? Ведь она, скорее всего похожа на сон, и это должно быть правильно: человек приходит в этот мир из небытия и уходит в то же небытие… Рождение – это пробуждение от сна, а смерть – погружение в сон. Скорее всего, так оно и есть. Если, конечно, смерть не вызвана насильственным воздействиием, то есть убийством. Вот тогда это действительно – жестоко и мучительно…
«Господи… спаси меня от мучений, сделай так, чтобы я просто заснул и не проснулся больше! Ты же всё на свете можешь, ты же – Бог! Творец и Вседержитель…
Ну что тебе стоит, Господи!» - так в предсмертном полузабытьи обратился к Богу умирающий Прохор Михайлович, так он воззвал к Тому, в существование Кого он никогда по-настоящему не верил.
Он не знал, сколько времени он уже вот так, бессильный и беспомощный, не встаёт с кровати. Наверное, несколько суток… может быть, трое, а может, и больше. Он еще помнил, как кто-то настойчиво звонил в дверь, и звук звонка оставил его совершенно равнодушным. Наверное, кто-то приходил фотографироваться. Прохор Михайлович тогда с какой-то доброй укоризной подумал:
« Господи, ну зачем же так настойчиво звонить! неприлично даже… ну позвонили раз, второй, ну ладно, пусть и третий раз позвонили… но сколько же можно? Раз не открывают дверей, стало быть – не могут! Чего трезвонить-то? Или вы думаете, что фотомастер Вакулин будет снимать вас на плёнку целую вечность? Нет, дорогие, всему приходит конец. Вакулин больше не работает. Так что идите откуда пришли, или поищите другого фотомастера. Ступайте себе с Богом…"
Словно в ответ на его мысли звонки прекратились. Посетители потоптались на крыльце и ушли. И больше никто уже не нарушал его одиночества. Прохор Михайлович всегда боялся одиночества. И особенно боялся, что останется одинок и в день своего ухода. Будет лежать – беспомощный, умирающий, и не будет рядом никого. Никто даже стакан воды не подаст… Этой ситуации старый фотомастер боялся больше всего, и вот она-то как раз и наступила! Человек часто своими навязчивыми мыслями притягивает к себе именно такое стечение обстоятельств, которое либо страстно желает, либо панически боится.
Однако Прохор Михайлович не испытывал ни страха, ни паники… Чувство было лишь одно: мучительно хотелось покоя. Уж скорее бы…
Он с трудом повернул голову в сторону окна. Там, на улице, стояла беспросветная темень. Тихо и заунывно стучали по стеклу редкие капли холодного дождя. Какое сейчас время суток? Ночь? Поздний вечер? Предрассветный час? Прохор Михайлович не знал… А впрочем, какая разница…
Комнаты фотомастерской стояли безмолвные и заброшенные, покрытые многодневной пылью и погружённые в кромешный мрак. Только раскачиваемый порывистым ветром уличный фонарь время от времени бросал снопы тусклого света в черные окна, отчего по стенам комнат пробегали колеблющиеся желтоватые блики, оставляя стойкое впечатление присутствия чего-то жуткого и неведомого.
Дышать Прохору Михайловичу становилось всё труднее: было ощущение, словно на грудь ему водрузили чугунную гирю. Невидимая тяжесть давила на сердце, сжимала горло, заставляя дышать чаще, жадно заглатывая воздух и отнимая последние слабые силы. Это было тяжко и мучительно, и страстно хотелось позвать на помощь… чтобы кто-нибудь пришел и сбросил эту давящую тяжесть с его исстрадавшейся груди.
Он хотел позвать на помощь и не мог… Призывы о помощи вылетали из его уст, но оставались здесь же, в тёмной комнате, их никто не слышал.
И вдруг Прохор Михайлович осознал, что он и сам не слышит своего голоса. И тогда он по-настоящему испугался.
« Это что… конец?» - в смятении подумал он, ощущая в себе поднимающуюся волну леденящего ужаса. И стало внезапно очень холодно, и холод этот пробирал до костей. Правда, дышать почему-то стало немного легче. Внезапно он ощутил лёгкое колебание воздуха перед своим лицом, будто бы где-то приоткрылось окно, и по комнате бесшумно пронёсся чуть заметный сквозняк.
- Кто здесь? – испуганно и хрипло спросил умирающий.
Никто ему не ответил. Но Прохор Михайлович чувствовал чье-то незримое присутствие…в комнате, помимо него самого, кто-то был! Он с невероятным усилием приподнял голову над подушкой и повернул затёкшую шею так, чтобы в поле его угасающего взора попадал стол и стоящие вокруг него стулья. Прохор Михайлович посмотрел и слабо вскрикнул от изумления!
Когда-то, задолго до войны, за этим столом они пивали чай с незабвенным Иваном Яковлевичем, добрым другом и учителем. Потом, уже в войну, за этим же столом они, бывало, чаевничали с Августой, и Прохор, несмотря на голод и холод, чувствовал себя счастливейшим из людей… Далее, уже всего лишь три года назад, он за этим столом угощал Августу, вернувшуюся после 16-летнего отсутствия. А потом он редко уже садился за этот стол, разве что – предаваясь воспоминаниям, и никто не составлял ему компанию. Но сейчас перед ним на стуле, придвинутом к накрытой скатертью столешнице, спокойно сидела девочка лет семи-восьми и сочувственно смотрела на него, чуть склонив голову к плечу!
Прохор Михайлович испытал настоящий шок при виде этого очаровательного создания. Откуда она появилась здесь, в его тёмной, запылённой конуре… кто ее привёл, как она попала в его комнату при запертой и задвинутой на засов входной двери?! И одета она была совсем не по сезону: голубое платьице с отложным белым воротничком, короткие рукава, на ногах – летние сандалики и белые носочки…
Светлые волосики заплетены в две короткие косички, в которых красовались два больших белых банта, похожие на огромных бабочек. И вообще, девочка выглядела так, как будто в летний детский лагерь собралась.
Прохор Михайлович непонимающе смотрел на девочку пристальным замутнённым взглядом. Ему даже не показалось странным – почему в этой комнатушке, где царила ночная темень, он прекрасно видит эту девочку, которая словно вся светилась как бы сама по себе… И несмотря на сильно сдавшее в последнее время зрение, он отлично видел ее всю, каждую черточку ее лица, каждый волосок на ее головке! И это само по себе было крайне удивительно.
- Девочка!..- слабым голосом прошептал Прохор Михайлович. – А ты… кто?
- А ты разве не узнал меня, дедушка? – отозвалась девочка, ласково и доверчиво глядя на него.
- Тебя? Нет…
Он продолжал смотреть на нее во все глаза, и вдруг в чертах лица странной маленькой гостьи ему действительно показалось нечто неуловимо знакомое.
- Я Поля… - сказала девочка, продолжая улыбаться ему. От ее непосредственной открытой улыбки Прохору Михайловичу на сердце неожиданно стало невероятно легко и свободно.
- Поля? – удивлённо повторил он непривычное его слуху имя. – Но я никогда не знал девочки по имени… Поля…
- Знал, знал, - с лукавинкой в голосе ответила девочка. Она даже погрозила ему пальчиком так, будто хотела показать, что знает, куда он спрятал от нее пакетик сладостей или ее любимую игрушку.
- Прости… миленькая… но я… не помню, - тяжко дыша, сказал Прохор Михайлович. Каждое слово давалось ему с огромным усилием, но ему при этом страстно, до дрожи в сердце хотелось бесконечно смотреть на эту очаровательную, красивую малышку, хотелось слышать ее голосок, звеневший, словно серебряный колокольчик…
В ее присутствии ему даже становилось как будто легче дышать, и он внезапно жутко испугался – а вдруг она уйдёт? Исчезнет так же неожиданно, как и появилась?
И Прохор Михайлович ощутил непреодолимое желание продолжить начавшийся было их
разговор…
- Хочешь, я тебе подскажу, дедушка? – спросила девочка.
Это ласковое, такое близкое обращение «дедушка» наполнило опустошённую и будто выжженную душу Прохора Михайловича уютным, трепетным, поистине семейным теплом.
Он даже попытался ей улыбнуться, хотя бледные холодеющие губы уже плохо слушались его, и улыбка не получилась.
- Хочу… миленькая… подскажи мне, - почти прошептал Прохор Михайлович.
- Меня привела в этот дом тетя Августа, - сказала девочка. – Это было зимой…
Она украла меня у мамы, когда мама стояла в хлебной очереди. Потом тетя Августа привела меня к себе в подвал. Там она взяла большой такой нож и убила меня…
Я даже не поняла – зачем, я ведь ей ничего не сделала. Она сама ко мне подошла, позвала к себе, обещала длинный такой леденец дать… Я и пошла! А оказалось, что тетя Августа съесть меня хотела! Мне мама говорила, что с незнакомыми ходить нельзя и говорить тоже нельзя, но я не послушалась – тетя Августа была такая добрая и красивая очень. Я и не думала, что она собирается меня убить. А потом тетя Августа и еще другая тетя из моего мяса котлет понаделали. Сами кушали, и тебя тетя Августа угостила! Ну, вспомнил теперь, дедушка? – девочка посмотрела на умирающего невинными голубыми глазами, будто напоминала ему о весёлой загородной поездке. – Тетя Августа тогда вот за этим самым столом сидела перед тобой и рассказывала, из чего сделаны котлеты, которые ты кушал. Ты не поверил, и тогда она тебе мою отрезанную голову показала, ведь она ее с собой принесла! Ты так испугался тогда – просто ужас… Ну как, помнишь?
- Господи… - словно в полузабытье прошептал Прохор Михайлович.
Конечно, ЭТО он помнил. Неужто такое забудешь… И сейчас он отчётливо вспомнил, как Августа, сидя за столом, демонстрировала ему вынутую из мешка отрубленную голову девочки, которую он поначалу принял за крупную свёклу, и как Августа, усмехаясь, сказала ему тогда: « Ее звали Поля…»
И вот перед ним сейчас сидела как раз та самая убиенная кровожадной людоедкой девочка…
- Да… - тихо и сдавленно признёс Прохор Михайлович. – Теперь я помню…
- Ну вот видишь! – девочка радостно улыбнулась ему, будто они играли в забавную и захватывающую игру. – А говорил, что не знаешь меня… А вот и знаешь, дедушка! это тетя Августа нас с тобой познакомила.
- Познакомила?! – Прохор Михайлович невольно содрогнулся от такого слова, произнесённого ребёнком применительно к тогдашнему кошмарному событию. – Познакомила…мНо ведь тетя Августа так жестоко убила тебя! А потом глумилась над твоим тельцем… готовила из тебя… пищу. А ты говоришь о ней… так безобидно … сочувственно даже! тётей ее называешь… разве ты не должна ее ненавидеть?
- А ненависти и злобы у нас нет, - просто сказала девочка.
- А где это – «у нас»? – спросил Прохор Михайлович.
- Ну… там, откуда я пришла…
Прохор Михайлович только судорожно сглотнул. Говорить ему становилось всё труднее.
- Ну как же… Полечка! ведь она тебя убила и… съела!
Девочка грустно наклонила белокурую головку.
- Так изначально было мне назначено – умереть очень рано и не своей смертью, - тихо сказала она. – Я этот путь сама себе выбирала… Что ж мне теперь тётю Августу ненавидеть, если она исполнила то, что было мне предопределено? вот только очень больно было… знаешь, дедушка, так больно! Особенно, когда тетя Августа голову мне ножом отрезала… я всё чувствовала, потому что не совсем еще мёртвая была… Так больно! Но она причиняла мне такую боль не нарочно, просто торопилась очень.
- Полечка, миленькая! Что ж такое ты говоришь? Ты вроде как...оправдываешь ее?
- Ну… не совсем, конечно… - ответила Поля. – Я ей не судья. А ненавидеть я не умею… скорее, сопереживаю ей. Ей так трудно… она вечность целую страдать будет. Вот только маму мою жалко…
- А что случилось с твоей мамой? – спросил Прохор Михайлович.
- Ну… - девочка помрачнела, и Прохор пожалел, что задал ей такой вопрос, но уже было поздно. Слово не воробей, вылетит – не поймаешь… - после того, как тётя Августа похитила меня и убила, мама долго меня разыскивала… с ног сбилась, не нашла. Потом она сутками сидела дома, ничего не ела, не пила, на работу перестала ходить. К ней соседки приходили, утешали и так, и этак, а она будто и не слышала ничего. Один раз к ней с фабрики приходили с милицией!
«Ты чего, - говорят, - на фабрику не ходишь? Работу задвинула напрочь, охренела совсем: про военное положение слыхала, поди? Под суд хочешь, что ли? За саботаж знаешь, что положено?»
А мама как будто их и не слышит. Тётя Катя, соседка пожилая, им и говорит: "Бога побойтесь, у нее дочку украли! Не в себе совсем наша Мария! Не говорит, не спит, не ест…"
А они ей: закон для всех один. А дочку украли – в милицию пусть заявит… Эка невидаль – детишки-то нынче мрут через одного, как мухи! А я здесь же была, всё видела, всё слышала! Я к маме подходила, в глаза ей заглядывала, говорила, кричала даже: «Мама, я здесь, рядом с тобой! Посмотри же на меня!» А она глядела как будто сквозь меня, и я никак не понимала, почему она меня не видит. Я тогда еще не знала, что могу в вашем мире появляться, но люди меня не видят, не слышат, не чувствуют… Это я потом уже про то узнала…
- А вскоре мама слегла, - с нежной грустью продолжала рассказывать Поля. – И все про нее позабыли, только тетя Катя одна приходила к ней… Ну, и я еще, только они меня не видели! Я появлялась в комнате, становилась возле маминой постели и ждала – сама не знаю, чего… Мне так хотелось ей сказать:
«Мамочка, миленькая, не переживай за меня так! Мне сейчас хорошо, честное слово, мамочка! Ты меня прости, что я тебя не слушалась, но сейчас мне так хорошо! Я летать могу, сквозь стены проникать могу, и голода ни капельки не чувствую! Совсем-совсем! А какие сказочные миры я видела – красивые да бескрайние! Хочешь, расскажу?..»
Но ни мама, ни тётя Катя меня не слышали, не видели…И мне хотелось плакать из-за этого.
А однажды мама вдруг сказала тете Кате: « Знаешь, Катенька…а мне сегодня кажется, что моя ненаглядная Полечка здесь…» Тетя Катя удивилась сильно и говорит: «Где?» «Да вот же она, рядом с моей лежанкой стоит!» Тетя Катя изумлённо так по сторонам посмотрела, встала, в коридор даже выглянула, к маминой постели вернулась и говорит: « Да господь с тобой, Маша – нету здесь никого! Окромя тебя и меня только…»
« Да? – спрашивает мама, а голос у нее такой грустный-грустный! – А мне было показалось, здесь моя Полечка… моя кровинушка родненькая… здесь, со мной…»
Тётя Катя ей говорит: «Смирись ты, Маша! Нет твоей Полечки… Смирись, милая! Полно душу-то рвать, видно, на то воля Божья, что померла наша Полечка…» Мама ничего не ответила, а я-то так обрадовалась, что мама меня наконец-то увидела!
А вечером мама моя умерла…
- Значит, перед смертью своей мама тебя всё-таки повидала, да? – тихо спросил Прохор Михайлович. – В последние минуты свои хоть порадовалась…
Поля взглянула на него настороженно и слегка удивлённо, будто он сказал нечто несуразное.
- А чудной ты какой, дедушка! – улыбнулась она. – Мама меня смогла увидеть, когда душа ее тело покидать стала! Умирала моя мама, просто тётя Катя этого не поняла. Живым такие вещи понять бывает трудно. А вот ты… Ты разве не понял еще, почему ты меня видеть можешь? Почему разговариваешь со мной… Неужто не понял?
- Я?.. – прошептал Прохор Михайлович. – Нет… наверное, не понял…
- Потому что ты умираешь, дедушка! – просто и с истинно детской весёлостью сказала Поля. – Ты уже мёртвый почти… а живые-то меня не видят, или могут еще видеть изредка, когда сознание теряют, и восприятие совсем другого мира в них пробуждается! Но это очень недолго – несколько секунд! А мы с тобой вон сколько уже беседуем… Ты в свое тело уже и не вернёшься, дедушка!
Прохору Михайловичу сделалось жутковато. Маленькая девочка рассказывала ему о потустороннем так непринуждённо, будто делилась впечатлениями от поездки на интересную школьную экскурсию.
- Не вернусь? – прошептал с тревогой умирающий. – А что же… дальше со мною будет?
- А ты не бойся, дедушка! – ободряюще сказала девочка. – Это так хорошо, так приятно… вот увидишь! Ты сможешь летать! Знаешь – как взмоешь и летишь себе! Над морем, над горами… А вокруг тебя – солнце, тепло, и свет такой золотистый, он отовсюду льется, со всех сторон! как будто обволакивает тебя… И так красиво, так легко! Это поначалу только страшно, когда тело свое сбрасываешь. Страшно из тела выходить! Но это быстро проходит… А потом бывает так чудесно… Словами не передашь, это самому испытать надо.
- Полечка… так ты к маме своей перед самой ее смертью пришла? – спросил фотомастер.
- Ну конечно! Я к ней и раньше приходила, когда она живая была и видеть меня не могла, а тут она меня должна была увидеть непременно, как же мне не прийти! Чтобы мамочке не страшно было… Когда человек этот мир покидает, ему бывает очень страшно. Вот меня страх не мучил, потому что тётя Августа, когда меня убивала, очень-очень больно мне делала – так больно, что я о страхе забыла! И не заметила от боли лютой, как тело свое покинула… А когда человек лежит и долго умирает – ну очень бывает страшно. И там у нас так заведено: если на земле кто-то к уходу готовится, кто-нибудь из близких его встречать приходит. Вот так я маму свою и встретила… Она узнала меня сразу, так обрадовалась! Тетя Катя очень удивилась, когда увидела улыбку на ее лице, которая так и осталась после смерти. И маме в момент ее ухода страшно не было… ни капельки!
- Но ведь это мама твоя была, - с трудом выговаривая слова, произнёс Прохор Михайлович. – А почему же ты… ко мне-то пришла… Поленька? Ведь я тебе… никто…
- К тебе? А мне жалко тебя стало… Иногда случается – человек умирает, а к нему никто не приходит: то ли родные у него слишком уж давно ушли, то ли еще какие причины… Вот и вижу я – один ты лежишь, никто о тебе не помнит, никто тебя к нам сопровождать не собирается. И так мне обидно стало, что я заплакала! вот я и решила тебя посетить, утешить и помочь мир этот оставить, чтобы ты не слишком пугался того, что с тобой происходить будет… Я, конечно, маленькая, много чего не умею, но всё ведь лучше, чем когда вообще никого нет… правда?
- Правда, - прошептал Прохор, будто слабый сквозняк прошелестел павшими сухими листьями.
- А почему ты плачешь, дедушка? – с трогательной заботой спросила Поля. – Не надо…
По впалым и худым щекам Прохора Михайловича и вправду катились обильные горючие слезы.
- Поленька… милая! Ты – мой ангелочек небесный… Прости меня… умоляю тебя, прости! Если, конечно, сможешь…
- Мне тебя не за что прощать, дедушка! – ответила Поля.
- Ты же сама знаешь, за что… - чуть слышно прошептал умирающий.
- Ах, это! Ну что ты, дедушка! ты тогда от голода умирал, да и знать не знал, что это за котлетки тётя Августа принесла! Это она потом уже тебе сказала, из чего котлетки те сделаны… Так ведь?
Прохор хотел ей ответить, но не смог – горло его будто стянуло стальной петлёй. Внезапно в тёмной комнате мелькнул отблеск пламени, и фотомастер подумал было, что в мастерской возник пожар. Он чуть приподнял голову, пытаясь заглянуть в прихожую. Там плясали языки огня, но странное дело – не ощущалось не только жара, но и даже хоть какого-нибудь тепла! Наоборот, из прихожей, где стены словно бы источали струящееся по ним пламя, вдруг пахнуло порывом лютого, пронизывающего холода.
Прохору Михайловичу вспомнилось, что давно, в юности еще, он вычитал в какой-то книге, будто бы в аду много огня, однако огонь этот жара не дает, и там всегда грешники мучительно страдают от холода. Вспомнил Прохор и то, как смеялся тогда над этой нелепицей: что же за огонь такой, если он тепла не дает? И вот, оказывается … это что же, правда? Но откуда в его фотоателье взялся адский огонь? И что вообще тут происходит?..
- А вот и она сама…- испуганно прошептала Поля. – Она… здесь!
- Кто?..- изумлённо отозвался Прохор Михайлович.
Девочка не ответила ему. Однако на ее милом, светящемся личике отразился невероятный испуг. Ее синие глаза расширились и округлились от ужаса, черты лица исказились – такого выражения запредельного страха на лицах живых людей Прохору видеть никогда не доводилось – даже на войне! Поля уставилась застывшим взглядом в дверной проём, ведущий в прихожую, и Прохора Михайловича вдруг охватило страстное желание – как-то защитить это маленькое, милое и безгрешное создание, защитить любой ценой! Однако он не смог даже пошевелиться, и его сил хватило лишь на то, чтобы чуть-чуть приподнять голову над подушкой и направить свой угасающий взор в проём двери, из которой бил уже целый кроваво-огненный сноп пламени, распространяющего леденящий душу холод…
Прохор Михайлович понял, что совершенно ничего не может сделать, чтобы защитить своего маленького и такого доверчивого ангелочка. Он только смог слабым-слабым голосом (а может быть, только мысленно?) прошептать:
- Полечка… спасайся… милая! Тебе… нельзя здесь быть… беги!
Он направил взгляд на место у стола, где только что находилась Поля.
И с облегчением убедился, что маленькой девочки, единственной из всех в наземном и загробном мирах пришедшей помочь ему в его последний час, в комнате нет…
Однако Прохор Михайлович ясно ощутил, что в тёмной комнате он не один. Сквозь отблески ужасающе холодного огня, яркими и зловещими сполохами рассекающего окружающий его мрак, Прохор вдруг узрел необычайно высокую, одетую в чёрное фигуру, неподвижно стоявшую прямо над его изголовьем.
И тогда ему подумалось, что маленький ангелочек всё-таки заблуждался в одном – когда сказал Прохору, будто бы о нём никто не помнит.
О Прохоре помнили…
И не просто помнили: похоже было на то, что за ним пришли!
Краснооктябрьский район, деревня в лесу, август, 1972 год.
Влад не представлял, сколько времени он пребывал в забытье, но когда очнулся от странной обволакивающей полудрёмы, за окном уже вечерело. Он приподнялся на постели и встряхнул головой, чтобы прийти в себя.
Память постепенно возвращалась к нему, и он вспомнил, что Галя уехала в город, оставив его одного на неопределённое время. Она не сказала, когда вернётся, и Влад оказался предоставлен самому себе. И снова его охватило ощущение тревожной неопределённости: что он должен был сделать перед тем, как Галя увлекла его в свою комнату? Его ждало нечто очень и очень важное, какое-то совершенно неотложное дело… но вот что именно, Влад ни как вспомнить не мог. И вот эта неопределённость,равно, как и этот провал в памяти буквально изнуряли его, изводили мозг, выматывали душу.
И вдруг ему подумалось: Галя уехала, и у него есть прекрасная возможность
проверить свой сон! Ему было непонятно, каким образом Галя могла узнать о том, что он во сне спускался в подвал ее дома. Впрочем, в последние месяцы в его жизни происходило столько непонятного, что хватило бы на много лет вперёд.
Однако сейчас он оставался совершенно свободен, и просто грех было не воспользоваться открывшейся возможностью раскрыть очередную зловещую загадку.
Влад попытался как можно подробнее вспомнить свой сон. Это оказалось несложно: он без труда восстановил в памяти свое движение из комнаты по коридору, легко представил себе люк в полу, что находился в самом конце коридора; оставалось
только встать с кровати и пойти проверить, насколько привидившийся ему ночной
кошмар соответствует действительности. Это было жутко, но подобную проверку Влад находил совершенно необходимой. Она могла раз и навсегда показать ему, что на
самом деле творится в этом так называемом «тайном домике», и кем всё-таки является избранная им девушка, перед которой Влад всё больше и больше испытывал неуклонно растущий ужас…
Он решительно поднялся и направился в коридор. Пройдя его до торца дома, Влад остановился и распахнул окошко, расположенное в торцевой стенке под самым
потолком. Он не мог не отметить, что окно это было точно таким же, как в его сне: квадратное, одностворчатое, размером примерно полметра на полметра… Когда створка распахнулась, поток света ворвался в затемнённый коридор, и Влад сразу же увидел массивную крышку люка, расположенную в полу прямо перед его ногами. Эта крышка выглядела точно так же, как и в его сновидении. Несколько секунд молодой человек разглядывал эту крышку, словно не ожидая увидеть ее здесь…А когда он одним резким движением поднял эту крышку и отбросил ее, и она, заскрипев на старых петлях, открыла его взору черный провал и массивную брусчатую лестницу, уводящую вниз, и эта лестница была точно такой же, как и в его ночном кошмаре, Влад почувствовал настоящий приступ страха, от которого на мгновение оцепенел.
У него возникло неудержимое желание бросить эту затею. Закрыть люк и вернуться в комнату – ну что может быть проще? Ему мало ночных ужасов? А если и дальше всё то, что он увидит там, внизу, окажется соответствующим его сновидению? Об этом Влад старался не думать… Он надеялся, что там ничего того, что было во сне, он не встретит. Это было бы уж слишком…
Кроме того, Влад не относил себя к людям, которые останавливаются на полпути. Решил – значит, решил! А потому он без колебаний поставил ногу на лестницу и на чал спуск.
Достигнув каменного пола в полной темноте, Влад остановился. Он ощупал руками стены вокруг лестницы и скоро наткнулся на висящий на крючке фонарь – точно так, как происходило в его сне! Сняв фонарь со стены, Влад включил его и осветил
пространство вокруг себя. В свете яркого луча он увидел тянущиеся вдоль стен полки, уставленные запылёнными стеклянными ёмкостями. Теперь оставалось продвигаться по узкому проходу между полками, пока не доберешься до цветастого полога, перегораживающего этот проход…
И Влад, осторожно продвигаясь вперёд, вскоре действительно дошёл до цветастого шерстяного полога, занавешивающего проход от пола до потолка.
Осветив его фонарём, Влад сразу же убедился, что и этот полог представляет собой абсолютно точную копию того куска ткани, что он видел в ночном видении. Сходство было настолько разительным, что вызывало ужас. И цвет полога, и вышитый на нем рисунок в старорусском стиле – всё было точно таким же, как и в его сне.
Оставалось отдёрнуть полог и посмотреть – что же находится за ним. Когда Влад взялся за край свисающего занавеса, он заметил, что рука его заметно дрожит.
Собравшись с духом, Влад резко отбросил полог в сторону.
Нет, он не увидел того, что предстало его взору во сне. За пологом не оказалось ни ледового настила, ни вмороженных в ледяной массив отрубленных голов. Но то, что Влад увидел, вызвало у него шок, не многим меньший, нежели тот, что он испытал в своём ночном кошмаре.
- О-о… Чёрт! – только и смог выдохнуть он.
Перед ним предстал довольно тесный закуток, в котором разместилось нечто вроде этажерки, сооружённой из прочного бруса, покрытого лаком, тускло поблескивавшим в свете фонаря. Этажерка имела три или четыре полки, которые были сплошь завалены фотографиями. Фотографии закрывали не только полочки, они висели также и на стенах между ними… Все фотоснимки были чёрно-белыми, хотя и разного формата, однако количество их показалось Владу огромным! Но самое жуткое и шокирующее состояло в том, что на всех снимках была запечатлена… Августа!
Чуть дрожащими руками Влад принялся судорожно перебирать фотоснимки. Откуда такое пугающее изобилие? И везде – Августа, Августа, Августа… Несомненно, это были фотографии, сделанные Прохором Михайловичем. Они были Владу хорошо знакомы.
Вот Августа стоит, гордо выпрямившись во весь свой высокий рост, и, чуть наклонив голову, с улыбкой смотрит в объектив. В улыбке и тёмных бездонных глазах – светится торжество, ясное осознание мощи своей красоты… глаз не отвести от ее светящегося лица! Прямо-таки богиня… А вот Августа запечатлена сидя – такая милая, мирная - словно бы домашняя… А вот… Влад даже содрогнулся. Снова это фото – Августа с ножом, остриё которого воткнуто в изрезанное лицо отрубленной головы несчастного лейтенанта Гущина… Сколько времени Влад рассматривал раньше эту самую фотографию, ужасался и при этом… не мог насмотреться! И вот она здесь… Очень скоро Влад убедился, что никаких новых снимков здесь нет – все эти фотографии находились в тайнике Вакулина, то бишь в его стальном ящике. Просто их сейчас стало намного больше – в разы больше! И означало это лишь одно: Галя завладела этими снимками (то ли украла из гостиничного номера, то ли на кладбище, когда он пытался их сжечь) и попросту размножила их, заказав множество копий! Зачем она это сделала – было известно только ей. Ну, и фотография, где Августа позировала фотографу с головой своей жертвы, присутствовала в единственном оригинальном экземпляре, что было вполне естественно…
Особое внимание Влада привлекло одно фото – где мёртвая Августа была запечатлена лежащей в гробу. Кажется, раньше он этой фотографии никогда не видел, только читал о ней в вакулинских записках. Вероятно, она находилась у Гали? Стало быть, Прохор Михайлович всё-таки выполнил предсмертное завещание своей повелительницы? Только вот – когда? Когда он сумел-таки всучить это страшное фото, несущее в себе столь губительный потусторонний заряд, в руки Гале? Об этом в записках фотографа не говорилось ни слова…
Влад смотрел на посмертное фото людоедки – ведьмы, дьяволицы, или кем там она еще была, - и чувствовал, как холодеют его пальцы, словно их постепенно сковывал могильный холод. Лицо Августы на фото было покойным и умиротворённым, как у почившей праведницы, руки смиренно сложены на груди, и между невероятно длинными пальцами была зажата тонкая свечка… Это лицо, конечно, весьма отличалось от того лица, что Влад видел на прижизненных фотоснимках, но тем не менее, не оставалось сомнений, что в гробу сфотографирована та самая женщина, что на другом фотоснимке жестоко глумилась над убитой ею жертвой…
Итак, получалось, что фотограф каким-то образом «вышел» на Галю! И фото умершей Августы попало к ней… И что теперь с этим делать?
Самое дурное, по мнению Влада, состояло в том, что Галя всё это время обманывала его. Она упорно твердила, что не знает никакой Августы, угрожала даже ему, обещая убить Влада, если он при ней произнесёт это имя… он принимал такое обещание за мрачную шутку – но было ли оно шуткой? И вот перед ним открылось ярчайшее свидетельство Галиной лжи: целое собрание фотоснимков Августы, из которых она соорудила нечто вроде алтаря.
Августа была не просто ей знакома, между ними существовала особая, глубокая некротическая связь, природа которой Владу была совершенно неизвестна и непонятна.
Ему сделалось очень страшно. Не оставалось сомнений в том, что Галя, пригласившая его в этот лесной дом, фактически является человеком лишь внешне: по сути своей она – некий крайне опасный хищник, играющий с ним, как кошка с мышью, и даже не считающий нужным обходиться с Владом с элементарной честностью. Что она задумала, как намерена с ним поступить и какую роль уготовила ему в своей дьявольской игре, вдохновлённой давно умершей Августой, Влад решительно не представлял. У него возникло отвратительное ощущение, будто бы он окончательно запутался. И чем активнее пытался он освободиться от этих пут, тем всё глубже увязал в их вновь образующихся узлах…
Решение пришло неожиданно, как бы само собой, словно внушённое со стороны. Если он не смог выполнить до конца наказ Самсонихи сразу – что ж, он сделает это сейчас. Ему было необходимо уничтожить все эти бумаги и фотоснимки; и если на кладбище под молитву он сделал это частично, то завершит он это дело прямо здесь и сию минуту, не откладывая.
И Влад принялся судорожно срывать со стен фотоснимки и складывать их в стопку. Потом собрал фотографии с полок и поклал их сверху. Получилась приличная пачка, которую он захотел обвязать веревкой; однако веревки под рукой не оказалось, и Влад попросту спрессовал сорванные фотографии, после чего сгрёб их все в охапку и направился к выходу из подвала.
Поднявшись по лестнице, Влад направился на кухню. Там он сложил собранные фотоснимки на столе, а сам принялся разжигать печь. Несколько раз он наблюдал, как это делала Галя, и теперь он пытался повторить все ее действия.
Наконец, с третьей попытки это ему удалось, и в печи весело запылал огонь.
Когда пламя разгорелось, Влад принялся остервенело рвать в клочки собранные им фотоснимки и швырять в печь скомканные обрывки плотной фотобумаги.
Пламя сердито потрескивало, словно выражая недовольство предлагаемой ему пищей; но Влад рвал и рвал бумагу, продолжая швырять ее в огонь. Он попытался вспомнить слова молитвы, которые произносил тогда на кладбище, но заветные слова, как назло, практически полностью выветрились из его памяти.
«Да воскреснет Бог… - судорожно повторял он, - да низверзнутся врази Его…» - и больше ничего не мог вспомнить! Как заведённый, Влад судорожно повторял одну и ту же фразу…
На крыльце раздался звук шагов, затем распахнулась входная дверь в сенях.
Влад трясущимися руками схватил со стола очередную пачку снимков, разрывая их на куски…
- Ты что это там затеял, придурок?! – раздался из сеней свирепый и злобный голос хозяйки.
Влад не ответил.
Галя мгновенно очутилась на кухне.
Увидев воочию, что происходит, она испустила такой страшный крик, как будто это ее саму жгло полыхающим огнём; в этом крике, что она испустила, не было ничего человеческого, он походил больше на злобный вопль зверя, поражённого охотничьим копьём… От звуковой волны, ударившей его в уши, у Влада чуть не лопнули барабанные перепонки.
- Галя! – закричал он в ответ. – Я сожгу эти чёртовы фотоснимки, слышишь?
Это надо, это необходимо сделать, Галя! Я непременно сожгу их, чтобы тебя спасти…
Но Галя и не слышала его. Она махнула рукой так, как тигрица машет когтистой лапой; в последнюю секунду Влад отшатнулся, избежав прямого удара в голову,
и пальцы Гали лишь слегка задели его… Но и этого вполне хватило, чтобы пустить ему кровь: ее длинные острые ногти рассекли Владу щеку, оставив на ней три неровные царапины, прошлись по шее, едва не располосовав горло, и скользнули по ключице, вспоров на ней кожу… Обжигающая боль обдала Влада как огнём, а через секунду- другую из нанесённых ран одновременно стремительно побежали кровавые ручейки!
Второй удар Галя нанесла более удачно: это была оплеуха сокрушительной силы, и Влад опрокинулся навзничь. В голове его пошел сплошной звон, и он кубарем покатился по полу, сметённый ее мощным ударом, как переломанное дерево под резким порывом урагана! Галя склонилась над ним и с размаху поставила ногу ему на горло; молодой человек натужно захрипел, его обе руки судорожно вцепились в ее ногу, под ступнёй которой уже хрустели гортанные хрящи, но озверевшая хозяйка и не подумала ослабить тиски – ее голень сдавливала его горло, как стальная колонна.
Влад дёргался и судорожно извивался на полу, его ноги бессильно скользили пятками по скомканной ковровой дорожке, глаза вылезли из орбит, и счёт его оставшейся жизни уже пошел на секунды, когда Галя наконец убрала ногу с бесчувственного тела.
- Мое терпение лопнуло, мой милый Владик, - зловеще прошептала она, хищно
нагнувшись над его распростёртым телом. – Ты и так уже вдоволь натешился моей
снисходительностью, и с меня довольно. Оставлять тебя в живых дальше становится
попросту неразумно. Ты явно зашел слишком далеко…
* * *
Влад очнулся сидящим в глубоком деревянном кресле с резной спинкой и с
широкими плоскими подлокотниками. На этих подлокотниках были заботливо уложены его руки… Он изумился, когда попробовал пошевелить то одной рукой, то другой, и это ему не удалось: оказалось, что обе его руки крепко-накрепко прикручены
к подлокотникам тонкими тугими ремнями. Он дёрнулся всем телом – каждая его мышца, каждый нерв протестовали против столь грубого проявления несвободы, - он
попытался высвободить руки, но тщетно: ремни были слишком крепки, и он едва только мог пошевелить деревенеющими пальцами. Когда же Влад попробовал расшатать кресло, напрягая всё свое тело и резко откидываясь назад, на резную спинку, массивное седалище даже не шелохнулось: оно оказалось за все четыре ножки привинчено к полу.
Он дёрнулся еще пару раз и затих. Его грудь судорожно и неровно то вздымалась, то опадала, ему явно не хватало воздуха. В комнате было жарко, хотя он был раздет догола. После нескольких неудачных попыток хоть как-то ослабить стягивающие его путы, Влад всё-таки успокоился. Ему подумалось, что есть смысл поберечь силы, тем более, что ноги его также оказались прикручены ремнями к ножкам кресла, и он был не в состоянии хоть сколько-нибудь опереться на них.
Он огляделся: в комнате было очень красиво. Повсюду стояли горящие свечи.
Их было так много, что нельзя и сосчитать. Свечи стояли на полу, на полках, что висели на стенах; в боковых нишах, находящихся слева и справа от него;
их золотистое сияние мягко рассеивало мрак, отбрасывало колеблющиеся блики на его обнажённое тело, на массивное кресло, к которому он был так беспощадно и намертво прикручен. Похоже было на то, что Влад находился в том же подвале, только это было другое подвальное помещение, о котором он не подозревал.
«Чёрт побери, - подумал он с тревогой, - это еще что такое? Что она еще выдумала?»
А может быть, он опять видит какой-то странный и зловещий сон?
В последнее время Владу становилось всё труднее различать сон и реальность…
- А ты, оказывается, очень красив, Влад, - вдруг раздался позади него мелодичный и звучный голос. – Нет, в самом деле – у тебя великолепное, красивое и сильное тело.
Галя вышла из-за спинки кресла, стала напротив него и с неподдельным восхищением оглядела его с головы до ног.
- Особенно прекрасно твое тело выглядит в сиянии свечей, - деловито сообщила она. – Виден каждый мускул, каждый пучок нервов… Я даже вижу, как по твоим
артериям стремительно перемещаются кровяные тельца, как они спешат, сталкиваются, обгоняют друг друга, как пульсируют… и всё это движение происходит внутри твоего тела, которое напоминает мне древнегреческие скульптуры! Нет, правда – мне очень нравится на тебя такого смотреть!
- И поэтому ты прикрутила меня к этому чертовому креслу? – резко спросил Влад.
Она пропустила мимо ушей его вопрос.
- Прекрасная выпуклая грудь… великолепные плечи… - задумчиво произнесла она, проведя пальцами по его обнажённому, чуть подрагивающему телу. – Крепкий,
рельефный торс… Знаешь, милый, при свете дня там, на реке, ты казался мне куда менее привлекательным. Здесь ты смотришься намного эффектнее…
Сама Галя, между тем, смотрелась также весьма эффектно: ее волосы были
распущены и спадали свободно на плечи, только одна чёлка аккуратно закрывала лоб прямыми тонкими прядями. Серые глаза и светлые волосы в полумраке, озаряемом только колеблющимся пламенем свечей, казались совершенно черными. И от этого ее лицо и сильная прямая шея смотрелись будто выточенными из белого мрамора.
На Гале было надето длинное свободное чёрное платье, закрывавшее ее до самых пят и в талии перехваченное широким поясом. Свободные широкие рукава имели узкие манжеты в запястьях, и ее узкие белые кисти при каждом движении сверкали белизной на фоне черной ткани, будто изваянные из слоновой кости. Всё ее платье будто бы струилось длинными, колеблющимися черными струями, и в этих волнующихся складках при каждом шаге или повороте фигуры загадочно мерцали множество мельчайших серебристых искр…
Она медленно обошла вокруг него, с тонкой улыбкой взирая на него сверху вниз, явно любуясь его телом. Узкой тенью мелькнув перед его медленно проясняющимся взглядом, остановилась сбоку. Влад не без труда поднял голову, как будто налитую свинцом; его глаза устремились на противоположную стену, и он невольно
содрогнулся, увидев висевший перед ним большой фотоснимок: это была та самая фотография Августы, запечатлённой с ножом и отрубленной головой лейтенанта Гущина…
- Господи… - прошептал он одними губами. – Зачем здесь… это?
- Ты, кажется, пытался бросить в печь эти фотоснимки, - невозмутимо ответила
Галя, - мне показалось уместным повесить перед тобой самую главную из них, чтобы ты понял, что уничтожить мою фотоподборку тебе так и не удалось. Кроме того, ведь именно это фото приводило тебя в тайный восторг даже помимо твоей воли, и ты коротал долгие вечера, рассматривая его… Ужасался, но при этом не мог оторваться! Видишь, я позаботилась о том, чтобы твои последние часы сопровождались самыми волнующими тебя видениями…
Влад отвернул лицо от фотоснимка Августы. Смотреть на ЭТО сейчас у него не было никаких сил. Галя сразу же наклонилась к нему.
- Что такое? – спросила она изумлённо. – Нам что-то не нравится?
- Убери это… я прошу… - сквозь зубы процедил Влад.
- Странно, что тебя смущает вполне обычное старое фото, - усмехнулась Галя, - причём настолько, что ты просишь убрать его вместо того, чтобы просить развязать тебя…
- Вполне обычное? – воскликнул Влад в ужасе. – Ты называешь обычными… такие фотоснимки?!
- Разреши мне пока оставить это фото здесь, - смиренно попросила Галя. – Это
совершенно логично, если учесть, что я намерена сделать с тобою то же самое.
- Галя! Ты в своем уме? – вскричал молодой человек. – Что ты несёшь?
- Да ничего… Просто честно признаюсь тебе в своих намерениях.
- Ты спятила? Или просто издеваешься надо мной?
- Нет, не издеваюсь… Пришло твоё время; ты стал причинять мне слишком много хлопот. Если бы ты вёл себя разумнее, то мог бы прожить, пользуясь моей
благосклонностью, значительно дольше.
- Галя! С самого начала я преследовал лишь одну цель – тебя спасти! Слышишь?
С тобой произошло нечто ненормальное, нечто ужасное…Я был, возможно, единственным, кто это почувствовал и понял, потому что я люблю тебя! Это ты хоть чуточку понимаешь? Опомнись же, наконец, отвяжи меня от этого проклятого кресла и давай обсудим всё как нормальные люди!
Галя в ответ на его отчаянное предложение только едко усмехнулась.
- Ты любишь меня? – прошептала она, став прямо над ним и глядя на него сверху вниз с какой-то мечтательной грустью. – Как это трогательно… Я растрогана, Влад. Ну, пожалуйста, люби, кажется, я никогда тебе этого не запрещала. Но что же мы с тобой станем обсуждать? Неужто план моего спасения?
В ее последней реплике прозвучал такой сарказм, что Влад беспомощно замолчал.
Он почувствовал, как им постепенно овладевает беспросветный ужас.
- И вообще: я уже не первый раз слышу от тебя, что ты жаждешь меня от чего-то спасти. Однако я так и не поняла, от чего именно. Кажется, я никогда не просила, чтобы меня спасали…ине просила ни тебя, ни кого-либо другого. Но ты всё лез и лез спасать меня с упорством, достойным лучшего применения, и даже не потрудился
узнать у меня, хочу ли я спасаться. Ты нёс мне спасение такое, каковым оно представлялось твоему пониманию. Ты хотел, чтобы я была с тобой, и чтобы я была как все. А между тем, я давно уже не такая, как все. И никогда такой не буду.
- И что же такое сверхценное ты обрела, что отличает тебя от нормальных людей и чем ты так дорожишь? – спросил Влад. – Может, мне будет позволено это узнать?
- Почему бы и нет? – улыбнулась в ответ ему Галя. – Тебе осталось совсем немного, Влад, и я вполне могу с тобой пооткровенничать напоследок. Что я приобрела? Очень многое… Я вижу и слышу столько, сколько не в состоянии воспринимать человеческий организм. Я слышу, как растёт трава. Я вижу, как происходит борьба за выживание не только у зверей, но и у насекомых! Я могу заглядывать в другие миры и даже посещать их, оставляя свое тело и вновь возвращаясь в него. Я обрела такие возможности, о которых не могла и мечтать, и о которых раньше читала только в сказках. Я слышу человеческие мысли, за огромное расстояние ощущаю грозящую мне опасность… Я обладаю физической силой, равной силе десятка здоровых мужчин; я могу без малейшей усталости бежать сутки напролёт по пересечённой местности, мне ведомы многие тайны мироздания, которые…
- Всё это очень интересно, - перебил ее Влад, - особенно, если бы было правдой. Я так полагаю, весь этот вздор - не более, чем плод твоего больного воображения… Пожалуйста, развяжи меня и давай покончим с этой комедией…
Галя мгновенно переместилась вдоль кресла и встала над Владом спереди, словно желая, чтобы он ее лучше рассмотрел.
- Комедия? – грозно воскликнула она. Ее глаза зловеще полыхнули. – Вздор? Что вы, жалкие создания, понимаете в этих вещах? Вашего убогого ума хватает лишь на то, чтобы огульно отрицать всё то, что недоступно вашему пониманию. Ты прав только в одном: да, однажды со мной что-то случилось. Это произошло незаметно для меня, и результаты стали сказываться позднее. Когда ко мне стала приходить Августа…
Но стоило мне заикнуться о вновь обретённых мною свойствах, как меня мгновенно засунули в психушку! Я была там как в тюрьме… Чего только не наслушалась: истерия…шизофрения… всего и не упомнить! И уже тогда я поняла: если не хочу провести всю жизнь под замком в сумасшедшем доме, я должна стать воином, чтобы защитить себя! Я должна стать хищницей, ибо в вашем уродливом мире выживают только хищники! Когда я стала видеть жизнь насекомых – не по книгам и документальным съемкам, а – воочию! Я сперва даже ужаснулась – это бесконечная смертельная борьба за выживание, где сильные пожирают слабых, самка пожирает самца после спаривания, и в этой борьбе не бывает ни перемирий, ни капитуляций. Борьба идёт только на уничтожение. Но еще больше я ужаснулась, когда осознала – в вашем мире происходит тоже самое! Только если насекомые делают это откровенно, то вы маскируете сплошное пожирание выдуманными добродетелями, то есть вы не только убийцы, но еще и лицемеры. Вы хуже даже насекомых!
Тот пафос, с которым она произнесла свой монолог, подействовал на Влада даже несколько завораживающе. На мгновение он забыл о своем плачевном состоянии. И он спросил:
- Галя, послушай… Ты всё время говоришь: вы, ваш мир… это ты о ком?
- О ком? О вас, о тех двуногих, что именуют себя людьми…
- Вот как? Выходит, себя ты к сообществу людей больше не относишь?
- Нет, - она ответила так хладнокровно, словно сообщала, что больше не состоит в студенческом драмкружке.
- Прости, пожалуйста… а кто же ты тогда?
- Я вампир… Разве тебе Светланка об этом не сообщила? – Галя участливо склонила к нему голову.
- Откуда ты… знаешь? – Влад был по-настоящему растерян.
- А я всё знаю, Влад… - ласково заметила Галя, - от меня ничего не скроешь! Не пойму только одного – зачем она так поступила? Она была единственная, кто знал, что я стала вампиром, и знала это наверняка… И еще она прекрасно понимала, что я очень скоро узнаю о ее предательстве.
- Ты, кажется, поехала в город, чтобы привезти ее сюда, - напомнил Влад. – Ну… и где же она?
- У нее крупные неприятности,- холодно и безразлично ответила Галя. – Ей попросту не до тебя и твоих проблем…
Ее голос прозвучал настолько отчуждённо и зловеще, что Владом снова начал
овладевать безграничный ужас. Он ощутил, как крупные капли пота выступают на его челе, на шее, на груди. Собираясь в ручейки, они резво побежали по его затёкшей спине, по плечам и животу…
Галя тоже заметила это. Она молча взяла полотенце. Оно было пушистым, но сильно смоченным водой, и с него капало. Галя поднесла полотенце к его лицу, промокнула ему лоб, виски, скулы; затем вытерла шею, грудь, плечи… Она делала это так
тщательно, словно возлюбленная, вздумавшая поухаживать за своим мужчиной после
необычайно бурной ночи. Владу даже стало приятно, по вспотевшей коже пробежал
бодрящий холодок. Он решил, что настал подходящий момент подыграть ей. Возможно, это приведёт к спасению…
- Так ты считаешь себя вампиром? – спросил он. – Но ведь вампир – это мертвец, встающий из могилы. Фольклорный персонаж…Когда Света сказала мне про тебя, что ты вампир, я ей, естественно, не поверил…
- И напрасно! – с усмешкой отвечала Галя. – Впрочем, вампиры делают всё, чтобы вы, безмозглые, в них не верили. Добиться этого оказалось совсем нетрудно.
- И ты тоже… мёртвая?
Галя несколько секунд ошеломлённо смотрела на него, потом прыснула со смеху.
- Влад, ты спятил? – воскликнула она. – Неужели я похожа на ходячий труп?
В конце концов, это звучит оскорбительно, я могу рассердиться, и тогда ты будешь умирать очень-очень долго и невероятно мучительно.
Влад судорожно проглотил горячий комок, скопившийся во рту.
- Никаких ходячих мертвецов не бывает, - со смехом сказала Галя, - это должно быть ясно даже детям. Только такие примитивные твари, как вы, люди, могли
выдумать столь жалкое суеверие. Вампиры живее всех живых! И эту жизнь им дает
теплая кровь. Ваша кровь! Вы если и годны на что-нибудь, так лишь на то, чтобы
служить нам пищей.
- Но это же… чудовищно! – воскликнул Влад.
- Что же тут чудовищного? Вы убиваете и поедаете животных, рыб, птиц… вы даже выращиваете их на убой и съедение! А мы убиваем и поедаем вас – всё вполне логично и очень естественно. Закон Природы – не больше и не меньше.
- Но тогда должен быть некто, кто станет убивать и поедать вас! – воскликнул Влад. – Если, конечно, следовать твоей логике…
- Да, пожалуй…- задумчиво согласилась Галя. – Но только вот нет пока этого самого «некто»! А мы вас намного сильнее, умнее, быстрее… Ведь мы – хищники, а вы наши жертвы. Хищник всегда имеет превосходство над своей жертвой.
- Но ведь бывает и так, что жертва убивает напавшего на нее хищника!
- В жизни бывает всякое, Влад… Однако у нас не тот случай.
Она встала у него за спиной, и он вдруг ощутил, как на плечо ему медленно льётся что-то густое и прохладное… Тягучие струйки потекли по его чисто вымытой от пота коже, они побежали вниз по его плечам, попали на грудь и живот. Ноздри его защекотал приятный аромат можжевельника…
- Что это? – невольно спросил он.
- Масло, - просто ответила Галя. – Мне очень нравится… а тебе?
Он не ответил ей, но она и не ждала ответа. Склонившись над ним, она принялась мягко, но усердно растирать его тело своими ладонями. Влад, как завороженный, следил за движениями ее красивых сильных рук, так вольготно, властно и ласково гладящих его кожу, нежно трогающих каждый его мускул… это было безумно приятно! Причём приятны были не только его ощущения – восхитительно было и зрелище этих рук, скользящих по его телу, этих белых, гибких пальцев, и длинных, остро
отточенных ногтей, в пламени свечей отливающих цветом расплавленной меди… Всё это было так прекрасно, что Влад едва не разрыдался: он никогда не испытывал подобных переживаний, но почему, почему он должен умереть? Нет, это неправда… наверняка это какая-то дикая, жестокая игра, и как всякая игра, она закончится, и Галя, конечно же, развяжет его, возьмёт за руку и поведёт из этого подвала в свою уютную комнату, наверх… Пусть делает с ним, что хочет, лишь бы это была игра!
- Об этом даже и не мечтай, - прошептала Галя ему в самое ухо, и он понял, что она действительно может читать его мысли. – К сожалению, такое развитие событий не входит в мои планы. Тебя ждёт мучительная смерть… и всё! Дальше – забвение…
- Но почему, Галя! Чем я провинился? Почему ты убьёшь меня? – закричал он.
- Я просто хочу твоей крови. Вот и всё! Как говорится, ничего личного.
- Но ведь я хотел тебя спасти!!! Я хотел тебе добра…
- Я полагала, мы уже обсудили этот вопрос. Давай не будем повторяться.
- Я не верю! – исступлённо закричал он. – Слышишь, я не верю, что ты вампир! Ты просто выдумала это всё… такого не бывает!
- Ну почему же? – спокойно возразила Галя. – Я уже давно пью твою кровь! Еще там, в студенческом городке… и здесь тоже. Просто ты так был увлечён навязчивой идеей моего спасения, что не замечал этого. Сегодня всё закончится…
- Нет, Галя! Нет…
Галя отставила в сторону флакон с маслом и вновь повернулась к нему.
Чуть склонив голову набок, она оперлась ладонями на свои бёдра и смотрела на Влада с ласковой укоризной, как смотрит любящая мать на раскапризничавшееся дитя.
- Влад… ну перестань! Не надо истерик – это ни к чему не приведёт! Всё уже
решено, и ничего изменить ты не сможешь.
Влад выгнулся в кресле всем телом, забился, будто в агонии, его мышцы напряглись, вены вздулись, однако все усилия были напрасны – путы держали крепко.
- Кем решено?! Как решено? – хрипло вскричал он.
- Ну как это кем? – искренне изумилась Галя. – Мною, конечно.
- Это несправедливо! Это нечестно!
- Нет, Влад… Это справедливо и это честно.
- Это незаконно, чёрт побери! По какому праву, наконец, ты…
Галя резко шагнула за спинку его кресла и грубо схватила его сзади за волосы. Влад взвыл от боли. При этом два длинных ногтя вампирши случайно чиркнули его по гладкому лбу, вспоров на нём кожу и пронзив всю его голову обжигающей болью; Влад почувствовал, как на его лбу вздулась полоса, как она набухла и прорвалась, а вслед за этим на лоб его полилась тёплая кровь… Одновременно прямо перед ним внезапно отъехал в сторону занавес, которого он сперва просто не заметил, и под ним открылось большое зеркало, в котором Влад увидел себя, сидящего в кресле, и Галю, стоявшую во весь рост позади него – такую высокую и прекрасную настолько, что смотреть на нее было страшно! Глаза ее горели, а длинное чёрное платье переливалось чёрными волнами с серебристыми проблесками, как грозовая туча.
- Мы с тобою только что говорили о законах и правах, - спокойно произнесла Галя, продолжая удерживать его голову за волосы, - и я очень доходчиво объяснила тебе: Я – охотница, а ты – моя добыча, моя жертва. Я объяснила тебе: ты – мой раб, а я твой Закон. Что же тут несправедливого? Перестань артачиться – лучше подумай над тем, как ты умрёшь.
- Я не хочу умирать… слышишь: не хочу!
- Есть и еще одно глупейшее суеверие: будто бы вампиры не отражаются в зеркале, - заметила Галя, ничуть не обратив внимания на его выкрик. – Это объясняется тем, что они будто бы не имеют души, потому как мертвы. Полнейшая чушь! Вот посмотри: я прекрасно отражаюсь в зеркале и выгляжу совершенно живой, не так ли, Влад? А ты? Ты тоже сама жизнь – бьющая через край, неистовая, яростно борющаяся… Похоже, ты готов бороться за каждую минуту своей жизни! Мне это нравится… я ощущаю, как в меня перетекает твоя энергия отчаяния и борьбы – это так приятно!
Она отпустила его волосы и этой же рукой закрыла ему лицо.
Ее крупная белая ладонь накрыла ему рот, нос, подбородок, оставив только лоб со спутанными волосами и глаза, широко раскрытые и полные ужаса. Влад увидел в зеркале, что он сделался словно безликим; он мог видеть лишь свои глаза и лоб, по которому из глубоких борозд, оставленными ногтями вампирши, обильно лилась кровь, затекавшая в глазные впадины, струящаяся по лицу и капавшая с подбородка на судорожно вздымающуюся грудь...
- Какие чУдные глаза…- мечтательно сказала Галя, явно любуясь в зеркале этим зрелищем. – Влад… ты видишь свои собственные глаза? В них отражено всё: страх смерти, безмолвная мольба, безысходное отчаяние… и даже вызов! Ты бросаешь мне вызов, Влад? Ну что же… я принимаю его!
Она чуть подалась назад и рукой запрокинула его голову лицом вверх, сама же
наклонилась над ним, заглянув ему прямо в глаза.
- Открой рот, - сказала она почти ласково.
Влад машинально приоткрыл рот, выполняя команду.
- Шире, - приказала Галя.
Едва он исполнил и это указание, как она глубоко вбила ему в рот тряпичный кляп, который и завязала туго-натуго на его затылке.
- Наши с тобой разговоры закончились, Влад, - заметила Галя торжественно. –
Теперь дадим слово моему любимому маленькому другу…
Влад смог только вопросительно промычать. Галя в ответ ему чарующе улыбнулась и заговорщически произнесла:
- Вот он…
В ее руке появился небольшой кинжал старинной работы с довольно длинным тонким лезвием и и резной рукоятью, выточенной из рога. Вампирша подняла его, удерживая в своих длинных изящных пальцах и восхищённо разглядывая.
- Красивая вещь, - сказала она. – Он смотрится как живой, не так ли, Влад? Просто чудо, настоящее чудо…
Словно позабыв о связанном и скрученном Владе, Галя медленно присела прямо на пол возле передней ножки кресла. Она смотрела только на кинжал в своей руке,
ничуть не обращая внимания на молодого человека, чьи широко раскрытые глаза
источали первобытный ужас. Вдоволь налюбовавшись старинным оружием, Галя наконец подняла глаза на своего пленника и некоторое время, сидя на полу, выжидающе смотрела на него снизу вверх.
Потом она приподнялась на ноги и медленно поползла вверх вдоль прикрученного к креслу телу Влада, обвивая и обволакивая его, как большая черная змея…
Выпрямившись во весь рост, нависла сверху над ним, заглядывая в полные ужаса глаза и упираясь левой рукой на его плечо, а правой рукой поднеся остриё кинжала к его трепещущей груди. Тело Влада выпрямилось в кресле, всё напряглось до последней
жилки, тонко-тонко вибрируя, как натянутая струна… В следующую секунду тонкое
лезвие уже плавно погрузилось в легко поддавшуюся его нажиму упругую и лоснящуюся кожу.
Из-под стального клинка мгновенно выступила кровь…Сначала ее было совсем немного; она медленно, будто нехотя, скапливалась под лезвием, образуя черные в сиянии свечей пятна… потом пятна начали вытягиваться на гладкой коже, преображаясь в струйки… и вот струйки, набирая постепенно вес, всё быстрее и быстрее побежали вниз, затекая в углубления на беззащитном теле, наполняя их и продолжая струиться дальше, всё убыстряя свой бег… Движения кинжала оставались нарочито медленными, словно тягучими; длинное лезвие то вращалось вокруг своей оси, то неспешно и плавно следовало за кровавым ручейком, а порой делало резкие, скачкообразные рывки, наблюдая которые со стороны, можно было бы упасть в обморок.
При этом вампирша как завороженная взирала на то, как тело ее жертвы покрывается кровавыми полосами; она как будто ничего не видела, кроме льющейся крови, глаза ее вспыхнули, искривились и мелко задрожали губы… Безумные глаза Влада впивались в нее откуда-то снизу и как бы издалека, его окровавленное тело отчаянно билось под нею и уже ходило ходуном, словно готовое вот-вот сорваться с места вместе с тяжёлым креслом, но все усилия его были тщетны, и столь резкие движения лишь сильнее раскрывали раны, из которых еще интенсивнее извергалась горячая кровь…
Вампирша запрокинула голову и вдруг всё ее длинное тело содрогнулось и
затрепетало, как от удара током; она резко взмахнула свободной рукой и ударила его по груди, как пантера лапой… четыре короткие и глубокие царапины от ее ногтей появились на груди жертвы и тут же заструились новой кровью. Влад из последних сил стиснул зубы и, кажется, сам же услышал отчётливо, как они скрипят. А затем из его изрезанной трясущейся груди сквозь заткнувший горло кляп вырвался протяжный, сдавленный, звериный стон…
Услышав его, Галя словно бы очнулась от транса. Она рассмеялась – как будто
испытала огромное облегчение и настоящее наслаждение.
- Ты мой… мой! – сладостно прошептала она, вновь заглядывая в его распахнутые глаза, полные невыразимой муки. – Как же это прекрасно – слышать такие сладкие стоны… Ты мой… А как только я захочу – я убью тебя…
Она уселась верхом на его вздрагивающие бедра, выпрямилась, выгибая спину, плавно и властно упёрлась вытянутыми руками в его слегка вздрагивающие плечи. Некоторое время смотрела в его угасающие глаза, словно к чему-то прислушиваясь. Припала к нему, своей грудью к его груди, приблизила свое лицо к его лицу,
неторопливо обнюхала его, словно хищное животное… И вдруг, резко упёршись ладонью ему в подбородок, откинула назад его голову и махнула тонким стальным клинком по обнажённому горлу.
Последовал хриплый замирающий стон.
Окровавленный кинжал с глухим звоном упал на каменный пол и отскочил в сторону, где и вытянулся неподвижно, тускло поблескивая в сиянии свечей незамаранной частью лезвия…
Припав губами к разверзшейся ране на горле, вампирша с неистовой жадностью
поглощала льющуюся кровь. Она пила мощными, огромными глотками, как будто хотела обескровить свою жертву раз и навсегда. Размокшее, насквозь пропитанное лютой болью тело Влада еще продолжало подавать слабые признаки жизни, однако движения его становились всё слабее и тише, плавно переходя в конвульсивные подёргивания. Боль постепенно уходила из немеющих членов, сменяясь некой странной эйфорией, а затем сладостным погружением в небытие; его охватило внезапное умиротворение и безразличие ко всему, тело его еще раз слабо дёрнулось и бессильно обвисло на державших его путах, а она всё пила и пила, и жажда ее была поистине неутоляемой…
Город Краснооктябрьск, октябрь, 1962 год.
Прохор Михайлович лежал, скованный ужасом. Что происходит… кто это?
Он попытался вытянуть шею, одновременно поворачивая голову, и не смог. Ему оставалось только догадываться, чьего именно посещения он удостоился в самые последние минуты своей жизни. И кажется, догадаться было не слишком сложно…
- Ну вот мы с тобой снова и встретились, Прохор! – раздался прямо над ним хорошо знакомый ему голос.
Прохор Михайлович ощутил, как само собой замирает его сердце… И ему вдруг вспомнились слова доктора Бориса Павловича о смерти Августы, когда тот сказал, что сердце ее остановилось будто бы по команде. И теперь Прохор Михайлович в полном смятении подумал: если Августа так запросто смогла остановить свое сердце, когда решила уйти из этой жизни, что ей стоит так же легко остановить и слабое, измученное сердце Прохора? И это будет убийство – жестокое, бесчеловечное, убийство беспомощного и умирающего человека… но разве Августу когда-либо смущали подобные соображения?
Она склонилась над ним так, что он увидел прямо над собой ее бледное лицо, источающее волны леденящего холода. И даже в такой момент Прохор не смог не поразиться открывшемуся его угасающему взору зрелищу: перед ним сейчас была та самая Августа, которую он когда-то, много лет назад так страстно полюбил – полюбил совершенно безумно, безответно и безоглядно… такая высокая, статная, ошеломляюще красивая, с огромными тёмно-бездонными глазами, белыми руками, узкие кисти которых с необычно длинными пальцами словно изваял божественный мастер… Прохор едва не задохнулся от нахлынувшего на него ошеломляющего восторга при виде ее; и в то же время божественная красота Августы внушила ему запредельный ужас… она была совершенно неземной, а скорее – потусторонней, и уже при минутном созерцании совершенства этой ее красоты ему стало так страшно, что хотелось кричать, однако на крик уже не оставалось сил…
- Августа… зачем ты здесь… - неслышно прошептал умирающий.
- Зачем? – она усмехнулась. – Да вот пришла посмотреть, как ты умираешь, Прохор.
Она говорила спокойно, без эмоций, просто констатируя факт. Голос ее был как и раньше – уверенный, властный, и вместе с тем завораживающе мелодичный; таким голосом она раньше разговаривала со своими жертвами перед тем, как убить их, расчленить и съесть, а теперь вот разговаривала с ним…
- Как я… умираю? – отозвался он. – Тебе нравится наблюдать… мои мучения?
- Твои мучения? – Августа усмехнулась, презрительно скривив губы. – Нет, мой милый Прохор, это далеко еще не мучения. Твои настоящие мучения пока еще не начинались, они все впереди. И мучиться тебе придется очень жестоко. И – долго, скорее всего, вечно!
Ее голос звучал в его сознании холодно и неумолимо, в нем ощущалась совершенно несокрушимая мощь, противостоять которой было не в человеческих силах.
Сейчас рядом с ней Прохор Михайлович ощущал себя жалкой букашкой, бессильной и беспомощной козявкой, которую Августа легко могла раздавить одним своим пальцем за одну секунду…
- Господи… вечно? – смятенно подумал он. – Да за что же? Что я такого сделал…чтобы мучиться вечно?
- Ну как же за что… - Августа выпрямилась и теперь смотрела на него высокомерно-покровительственно, из-под полуопущенных век и с лёгкой улыбкой на устах. Она и при жизни была больше и выше его ростом, но сейчас, когда он бессильно лежал на кровати, стоявшая над его изголовьем Августа виделась ему настоящей гигантшей, возвышавшейся над ним, подобно горной вершине. – Как это за что, Прохор? Ты сам-то подумай… Идут последние мгновения твоего земного существования, мой милый Прохор. Ты уже размышлял над тем, как ты прожил свою жизнь? Или просто ждёшь того мига, когда наступит конец?..
- Н…не… знаю, - только и смог ответить Прохор Михайлович.
- Вот именно! – Августа подняла над его лицом свой необычайно длинный палец. – Ты даже не знаешь… А почему не знаешь? Потому что тебе нечего вспомнить, Прохор. После себя ты не оставляешь ничего – ни хорошего, ни плохого. Всё отпущенное тебе время ты плыл по течению, ты был рабом обстоятельств, их жалкой безвольной игрушкой. И вот…мпришёл твой конец, Прохор. Закономерно и неотвратимо… Жизнь прошла, ты пытаешься оглянуться, чтобы увидеть оставленный тобою след... Глядишь, а и нет его, твоего следа! Так странно, правда? как будто и не жил. А за это надо платить, Прохор. Твои будущие мучения и есть расплата за никчёмно прожитую жизнь. Обижаться не на кого… только на самого себя.
Прохор Михайлович тяжко и часто задышал, ему показалось: сию секунду то, что называют жизнью, вот-вот покинет его обессиленное тело. Он попытался пошевелить рукой, лежавшей поверх тонкого одеяла, однако это ему не удалось: посланный угасающим мозгом импульс только чуть-чуть заставил вздрогнуть его деревенеющие пальцы. Августа понимающе улыбнулась: от ее внимания не ускользнуло даже его столь неуловимое глазом движение.
- Ты врёшь… ты всё врёшь, Августа! – гневно прошептал Прохор. – Свою жизнь я прожил достойно… никому зла не делал… не убивал… не клеветал… не воровал… я чтил все заповеди Божьи… и мне не за что терпеть какие-то там… мучения…
- Неужели? – Августа всплеснула над его телом своими белоснежными руками. – Ты никому зла не делал? А как же те подростки, которых ты усаживал перед своим фотоаппаратом как бы для фотографирования, а на самом деле отвлекал их внимание от смерти, что стояла за их спинами? Или у тебя это называется добром?
- Но я не… убивал!
- Да, не убивал… для этого ты был слишком слаб и никчёмен, ты не мог бы зарезать даже курицу, правда, Прохор? Зато ты отлично помогал мне их убивать, и делал это исправно.
- Это… ты меня… заставила… - с огромным напряжением ответил Прохор.
- Конечно, конечно, это я тебя заставила! – воскликнула Августа со смехом. – Ответ, достойный истинного мужчины! Прекрасно, Прохор! Да, я тебя заставила… Но ты только что упомянул Бога и его заповеди. Это вполне по-людски: люди вспоминают Бога лишь, когда приходит беда, либо перед лицом смерти… И ты такой же. Однако ты забыл, что первейшей Божьей заповедью является то, что ты изначально наделён свободной волей, как и все люди, ты сам принимаешь решения, как тебе поступать, и стало быть, сам несёшь ответственность за свои дела! Ты подводил несчастных детей под мой нож, и ответственен за это только ты! А с какими чувствами ты это делал, никому не интересно… разве только одному тебе! это ведь такое наслаждение – разыгрывать роль страдальца, сопереживающего жертвам, упиваться этой ролью, особенно – в своих собственных глазах!
- Неправда! Это ложь… Если бы я этого не делал, ты убила бы меня… я спасал свою жизнь… я не хотел… Не хотел!
Лицо Августы было бледно и словно излучало леденящий холод. Она посмотрела на Прохора так, что он мгновенно осознал – насколько жалки его оправдания. И сейчас ему подумалось: было бы куда лучше и достойнее, если бы он отказался, и Августа его убила! И ему хотелось кричать от навалившегося на него мучительного раскаяния…О Господи, если бы можно было всё повернуть вспять!
И Прохор Михайлович вдруг увидел их всех, поочерёдно, одного за другим, словно на бегущих кадрах киноплёнки. Всех до единого! Они были такие милые – постарше и помладше; любопытные и настороженные; улыбчивые и насупленные… он увидел их такими, какими они смотрели в объектив его фотоаппарата в те несколько мгновений, что проходили между его выкриком: «Внимание – снимаю!» и тем моментом, когда людоедка хватала их за голову, жестоко убивая их… Он даже имена их отчётливо вспомнил, вспомнил имя каждого, хотя был уверен, что в его памяти не сохранилось ни одного имени! Но теперь оказывалось, что они сохранились… Все до единого!
Они были все такие разные… но у них было нечто общее. Все они были детьми.
А он? Он не только ничего не сделал для спасения этих детей, он сам помогал предавать их лютой смерти. Он участвовал в этом дьявольском конвейере, исправно служил неотъемлемой частью его механизма. Прохор Михайлович и раньше об этом задумывался. И не просто задумывался – мучился, переживал, страдал… Иногда даже думал руки на себя наложить! А каких мучений стоило ему решиться наконец-то подставить Августу! Сдать органам обожаемую женщину, лишь бы прекратить этот кошмар, прервать бесконечную череду кровавых жертв! Ради спасения тех детей и подростков, которые еще не попали в ее смертоносные когти! Ему казалось, что он совершает подвиг самопожертвования! И что же? Этого всего оказывается ничтожно мало даже для его собственного спасения? Разве это справедливо?.. Разве правильно?
- Я не хотел! – яростно крикнул Прохор. Или ему казалось, что он крикнул… - Не хотел! И я все-таки спас многих детишек от твоего ножа! Слышишь, многих!
- Да, наверное, действительно многих, - с готовностью согласилась Августа, - но вот как быть с теми, кого ты не спас, а предал в мои руки? Их что, просто в расход списать? Не получится, милый Прохор. Нет на то оснований, видишь ли…
- Ложь! – выкрикнул Прохор в отчаянии. – Гнусное враньё! Да, я не был героем… я был просто человеком… самым обычным… порой малодушным… но честным! Перед самим собой…
Августа улыбнулась ему милой, очаровательной и чуть лукавой улыбкой.
- Не хочу тебя огорчать, Прохор, - заметила она, - но всё это лишь твой тот самый жалкий лепет, которым ты успокаивал себя в течение своей земной жизни. Там, на земле, этот трюк срабатывал. Ты убеждал себя, что виновата Августа, а ты всего лишь не имел сил и возможности ей противостоять. Отсюда все эти бессильные стенания. Убеждая себя лишь в моей ответственности за происходящее, ты себя полагал обычным человеком… честным перед собой…Вздор! Ты был обыкновенным людоедом и пособником убийств. И прекрасно отдавал себе отчёт в своих действиях.
- Нет… нет! – из последних сил заметался на постели умирающий. – Ты всё врёшь!..Врёшь, Августа! Ты пришла издеваться надо мной, сделать мои последние минуты невыносимыми? тебе удалось…А теперь уходи! Не тебе судить меня… Есть Судия Высший, я знаю – Он есть, и вот Он рассудит…
- Высший судия? – Августа снова наклонилась над ним, будто бы желая лучше его расслышать. - Какие высокие слова! Да, действительно, высший Судия есть… Есть!
Ты удивишься, если я назову тебе его. Знаешь, кто это?
- Легко догадаться, - прохрипел Прохор.
- Неужели? Ты, вероятно, подумал о Боге? Нет… Твой высший Судия – это ты сам!
- Нет… нет… - в полузабытьи прошептал Прохор Михайлович.– Ты лжёшь… снова ложь! Ложь…
- Да нет, Прохор! – Августа развела ладонями над его лицом с видом искреннего сожаления. – Это правда. При жизни ты глушил голос своей совести, искал себе всякие увёртки, валил всю вину на меня, всячески выгораживая себя. И это у тебя получалось, хоть в какой-то мере. А сейчас это не получится. Ибо ты вступаешь в такое состояние бытия, где нет подобных лазеек, нет иллюзии наличия объективных причин твоего малодушия, а есть лишь твои поступки и твоя совесть. Она – твой Высший Судия. Она – это ты сам! Видишь? Всё довольно просто. Ничего заумного.
Прохора Михайловича охватила бессильная злость.
- И это ты говоришь мне о совести? – воскликнул он.- Ты, убийца детей, лютая каннибалка, не знающая ни пощады, ни сострадания, принесшая людям одно только горе! Ты смеешь учить меня – как я должен был прожить свою жизнь? Кто ты такая, чтобы…
- Тебе не дано знать, кто я такая, - сурово отозвалась Августа. – Не лезь в то, чего не разумеешь – сколько раз я тебе это говорила! Но ты не слушал, и тем хуже для тебя.
- Почему же не разумею? – Прохор даже попробовал усмехнуться. – Очень даже…разумею. Раньше я не верил ни в Ад, ни в Дьявола! А теперь верю… Ты и есть самый настоящий Дьявол! И твоё место, не здесь, у моего смертного одра, а в Аду! В самом его пекле…
- А меня отпустили, Прохор, - улыбнулась Августа какой-то жуткой улыбкой, - меня отпустили, чтобы я пришла и помогла тебе… Здесь заботятся о каждом, даже о таком ничтожестве, как ты. И пока ты еще не оставил свою жалкую оболочку, я открою тебе один секрет…
Она снова склонилась над ним, словно желая сообщить нечто такое, что было предназначено только ему.
- Знаешь, Прохор… На земле каждый человек сам проживает свою жизнь, и никто, ни одно существо, не в состоянии прожить эту жизнь за него. Потому и отвечать за свой земной путь ты будешь только перед самим собой. И не на кого сваливать вину, не на кого перекладывать ответственность. Это бывает порой невероятно мучительно, Прохор: представь себе человека, привыкшего за долгие годы во всех своих проступках и преступлениях винить кого угодно, только не себя – друзей или врагов, злосчастную судьбу или тотальное невезение, жизненные обстоятельства или плохую наследственность, - только не себя! И вдруг оказывается, что этой привычной и удобной опоры больше нет, и он предстаёт совершенно незащищённым перед самим собой! Вот где истинный ужас-то, Прохор!
Многие не готовы к такому суду. А потому посмертная участь у всех – разная! Настолько же разная, какими разными были их земные жизни. То, что тебе предстоит испытать за Порогом – будет ужасно. Это я тебе по-свойски говорю. Всё-таки мы с тобой были друг другу не чужими, не так ли, Прохор?
Она выпрямилась, продолжая смотреть на него сверху вниз. Прохор молчал, и только судорожно моргал, ловя ее леденящий душу взгляд. Августа неожиданно улыбнулась ему.
- Я не верю тебе… - прошептал умирающий.
- Почему? – Августа выглядела искренне удивлённой.
- Потому что в сравнении с тобой я – настоящий агнец… И место в аду уготовано тебе, а не мне. Если только есть вообще хоть какая-то справедливость…
- Ты сам создал себе ад, Прохор, - холодно отвечала Августа, - ты создавал его для себя всю свою жизнь, создавал старательно, скрупулёзно и неутомимо. Вот его ты теперь и получишь. Агнец!
В последнее сказанное ею слово Августа вложила столько презрения, что Прохор невольно содрогнулся. И ему вдруг подумалось, что хоть он теперь, находясь при смерти, исступлённо пытается обвинить Августу во лжи, на самом деле за всё время их знакомства она ему никогда не лгала! И от этого ему сделалось еще страшнее…
- Что… будет со мной? – отрывисто спросил он.
- Наконец-то спросил, - усмехнулась Августа. – Я ждала этого вопроса, но ты только пыжился и раздувался, как мыльный пузырь. Ты останешься со мной, Прохор! Ты ведь так этого хотел, правда? Только радоваться тебе не придётся, милый… ты будешь только прахом под моими ногами, как миллионы других, подобных тебе. Я могла бы открыть их твоему взору прямо сейчас, но тебе не выдержать этого зрелища, а убивать тебя мне уже неинтересно, да и нет смысла. Тебе и так осталось несколько минут, а потом время перестанет существовать для тебя. Я заберу твою душу себе, Прохор. Это жалкое приобретение, но в общей массе имеет некоторую ценность. Для меня, естествено. Ты прекращаешь свое существование окончательно, ибо за череду земных жизней не достиг ничего, не оставил ни подвигов, ни злодейств, плыл по течению, оказался ни хорош, ни плох…Так что довольно, милый. Будешь теперь всего лишь крошечной частицей моей черной силы. Тебя ждёт такое рабство, всей тяжести которого ты даже не можешь себе вообразить…
- Августа… что ты говоришь? – воскликнул Прохор Михайлович. – Ты не можешь ТАК поступить со мной… не можешь! ты же сама сказала – мы с тобой друг другу не чужие…
В ответ Августа только рассмеялась, и смех ее гулким эхом раскатился по комнатам – унижающий, издевательский, поистине – дьявольский смех…
- Я много лет выполнял твою волю… безропотно, покорно! – в отчаянии умолял Прохор Михайлович. – Я всегда любил тебя… Я похоронил тебя так, как ты велела…
Я сберёг все фотоснимки, на которых ты есть, и, когда почувствовал, что жить осталось мало, спрятал их вместе с воспоминаниями о тебе в надёжном месте, чтобы никто их не нашёл… Это было самое дорогое, что у меня оставалось! я каждый день думал о тебе, молился на тебя, ты была моим счастьем, моей вечной любовью, моим богом… ты не можешь так со мной поступить!
- А чего ты испугался, Прохор? – насмешливо спросила Августа. – Я же сказала, что ты будешь со мной… вернее, во мне! Ты никогда не воплотишься ни в каком мире, а твоя душа будет пребывать только во мне, будет занята преумножением моего могущества… Таких, как ты, ничтожных душ, мне нужно много… чем больше, тем лучше! Кто знает, Прохор… может, тебе понравится! И ты сможешь думать обо мне целую вечность, будешь обязан обо мне думать, а если перестанешь думать хоть на миг, я сразу уничтожу тебя… Окончательно!
- Нет… нет! – Прохор Михайлович не понимал, о чём она говорит, но ему почему-то было очевидно: уготованная лично ему посмертная участь столь ужасна, что все адские муки, о которых он когда-либо слышал или читал, не более, чем детские игры на лужайке в сравнении с ЭТИМ! – Пощади меня, Августа… Сжалься, не лишай меня того единственного, что не подвластно Смерти! Пожалуйста… Умоляю…
Умолять у него уже не было сил, и голос его дрожал и пресекался.
Августа взирала на него с высоты своего роста молча и неприступно, и в ее глазах Прохор вдруг заметил нечто, похожее на сочувствие… Неужели она смягчилась?
- А ведь ты снова врешь, Прохор! – сказала она с издёвкой. – Снова говоришь – любил, боготворил, и прочий вздор… А сам подло обманул меня…
- Как обманул? В чём обманул?..
- Ты хорошо сделал, что мои фотоснимки и свои записи обо мне спрятал в бетонном полу, - сказала Августа. – Удивительно, как ты догадался об этом, я тебе даже не подсказывала… Я не покидаю земной план, у меня здесь есть еще дела. Твой тайник – неплохой якорь, который я могу использовать для моего сюда возвращения; однако этого слишком мало! А самого главного ты не сделал, хоть и обещал… Обещал мне, когда я умирала на вот этой самой кровати… Ты не выполнил мою предсмертную волю! Как же я могу теперь пощадить тебя?
- Прости… но я не смог этого сделать… не смог! – в отчаянии прошептал Прохор.
- Не смог? Что же тут сложного – дать подержать фотографию молодой, наивной девушке? Неужто это тяжелее, чем усаживать на стул для фотосъемки детей, зная при этом, что через минуту их уже не будет в живых? Ты не сделал этого не потому, что не смог, а потому, что решил не выполнять моей воли сознательно! О чем ты при этом думал – мне решительно наплевать! Ты снова попытался меня обмануть, хотя должен был знать, что обмануть меня не в твоих силах. Я пробыла в плотном мире слишком мало, и мне нужна наследница… преемница мне нужна, которая проживёт здесь больше, чем я. А из-за твоего клятвопреступления передо мной такой преемницы у меня как не было, так и нет.
- Прости… Августа… - продолжал в забытьи повторять Прохор. – Я не смог…
- А ведь я тебя предупреждала. Прохор… - зловеще произнесла Августа. – Я тебе что сказала? не сделаешь, так я приду и заставлю тебя сделать… Помнишь?
- Помню… Августа…
- Вот и хорошо… Не смог исполнить волю мою при жизни, исполнишь ее после смерти. Видать, так тебе больше нравится? Ну, как тебе угодно… я не против… Мне лишь бы дело было сделано.
- Как… после смерти? – с трудом выдохнул Прохор.
Однако Августа не стала ему отвечать. Она начала медленно, но неуклонно отдаляться от его кровати. Прохора охватило жуткое предчувствие чего-то ужасного, чему суждено произойти в ближайшие секунды…
- Постой! – воскликнул он беззвучно. – Не уходи, Августа… Не оставляй меня…
- Ты мне надоел, Прохор, - отозвалась она из темноты. – Скучно мне с тобой…
И если не хочешь болтаться целую вечность между миром живых и миром мёртвых, делай, что я тебе велела…
- Августа, подожди! Ты уходишь? А как же… - отчаянно позвал он.
- Прощай, Прохор… - донёсся до него удаляющийся шепот. – Прощай… Надеюсь, у тебя нет больше охоты обманывать меня… И запомни: ты говорил, что я твоя последняя любовь, потом думал, что я твой бог, потом – мямлил еще какой-то вздор…Теперь вот сказал, что я твой дьявол… Ты заблуждался, мой бедный Прохор. На самом деле я была твоим последним испытанием! И ты это испытание не выдержал…
- Августа! – закричал Прохор из последних слабых сил. – Погоди, Августа… Не покидай меня здесь, я не могу дальше быть один, ради Бога забери меня отсюда…
Он рванулся с места, будто бы его подбросило мощной стальной пружиной. Он в два прыжка очутился у выхода в прихожую, бросился туда… И – остановился прямо перед запертой наружной дверью. В прихожей не было ни Августы, ни отблесков пламени на стенах. Здесь царила мягкая, непроницаемая темнота. Ни один луч света не проникал сюда. И тем не менее, каким-то непостижимым образом он видел вокруг себя всю прихожую, видел свое пальто на вешалке, видел задвинутый за сов на двери…
Это было так странно! И непривычно… Но куда же так мгновенно исчезла Августа?
Ведь она секунду назад была здесь, он ее видел и слышал, ощущал ее прикосновение. Неужели она ему всего лишь приснилась в предсмертном состоянии, явившись порождением его угасающеего сознания? Не может быть! Она была так реальна, так узнаваема… Это была она и только она, ибо он просто был не в состоянии настолько ярко вообразить ее себе! Августа предстала перед ним именно такой, какой он знал ее при жизни…
Вдруг Прохор Михайлович застыл на месте, поражённый внезапно пришедшей к нему мыслью.
А как получилось, что он так легко, практически незаметно для себя, поднялся с кровати? Каким образом он в одно мгновение очутился в прихожей, ведь совсем недавно выйти из комнаты к входной двери было для него тяжкой, почти непосильной задачей? И куда девались тупые, вечно ноющие боли в спине, дрожь в ногах, болезненные прострелы в коленях? Где это всё? Или он внезапно помолодел лет этак на сорок, да еще каким-то чудом научился летать?
Прохор Михайлович ничего не понимал. Он никогда в жизни не испытывал подобного ощущения невиданной лёгкости и свободы.
Он растерянно огляделся по сторонам: вроде всё, как обычно. В комнате стоит круглый стол, вокруг них стоят стулья, вот на этом стуле совсем недавно сидела Поля… Вот шкафчик в углу комнаты, а вон и вход в фотолабораторию; ничего не изменилось, кроме… него самого! Прохор Михайлович бросил недоумённый взгляд на свою кровать, ожидая увидеть ее пустующей, с оголённой простыней и отброшенным прочь одеялом. Однако вместо оставленной пустой постели он увидел нечто совершенно иное… На кровати неподвижно лежал человек. Его высохшие руки, отдалённо напоминающие птичьи лапы, были вытянуты поверх одеяла, которое закрывало лежащего до груди. На смятой подушке покоилась запрокинутая лицом кверху голова с разинутым ртом и распахнутыми остекленевшими глазами.
Прохору Михайловичу сделалось дурно. Откуда здесь взялся этот похожий на мумию тип? Это же мертвец – сей факт вполне очевиден! Как он сюда попал?
Прохор Михайлович приблизился к постели, вгляделся в черты застывшего лица и вдруг совершенно точно узнал в нем… самого себя!
Некоторое время он стоял и смотрел на лежащего и никак не мог сообразить – а что же, собственно произошло? Каким это непостижимым образом он видит самого себя со стороны? И если на постели лежит именно Прохор Вакулин, то кто же тогда… он?
Прохор Михайлович склонился над самим собой и попытался прикрыть вытаращенные остекленевшие глаза. Но это ему не удалось – его рука прошла поверх лица мертвого, не задев его, и Прохор Михайлович не почувствовал даже легкого прикосновения.
Он повторил попытку – результат был тот же: застывшие веки остались в том же положении. Прохору Михайловичу стало ясно, что закрыть глаза себе самому он не сможет: для этого надо иметь тело, обладающее жизнью, а этого тела у него больше нет. Вот оно, лежит перед ним, недвижимое и бесполезное, как сброшенная ветхая одежда. И она, эта телесная одежда, больше ему никогда не понадобится.
Прохор Михайлович внезапно осознал этот факт с пронзительной ясностью. Странно, но он не почувствовал ни скорби, ни сожаления… Единственное, что по-настоящему поразило, а скорее, просто ужаснуло его, так это облик усопшего…
«Неужели я выглядел так отвратительно? – подумал он с тоской. – Мне всегда казалось, что я вполне симпатичен. И вот эта безобразная кукла, что валяется на моей кровати… неужели это и есть я?..Кошмар какой… Ужас, просто ужас…»
Ему было невыносимо созерцать себя мертвого. Прохор Михайлович отвернулся и как-то сразу забыл о своем сброшенном теле. Наверное, это было вполне объяснимо: большую часть жизни его тело приносило ему одни страдания. Его надо было кормить, всячески поддерживать, то согревать, то охлаждать… его было нужно ублажать! Надо было обслуживать это тело, всячески удовлетворять его потребности, а оно платило ему за все его заботы главным образом болезнями, своей вечной немощью, бесконечными то острыми, то тупо ноющими болями… Этот вот многолетний кошмар, изводивший его постоянно, выматывающий все его силы… это вот и есть жизнь?! Боже милосердный… а ведь он действительно именно так и думал! Был искренне убеждён в этом, иной жизни себе не представлял! И не верил в другую жизнь… А она – вот она, оказывается, есть, она существует, и похоже, что вот это и есть – подлинная жизнь! Та, что наступает после телесной смерти… Настоящая жизнь, которая вот теперь только и начинается.
Его охватило ощущение безграничного счастья… Господи, до чего же ему хорошо! Возникло состояние, как будто он может всё – может и такое, о чем раньше не смел и мечтать! Он может летать, может далеко прыгать, он способен в одно мгновение оказаться в любой точке земного шара; заглянуть в небеса и недра… и ничего не болит, ничто не мешает, нет ни чувства голода и жажды, ни жары, ни холода…настоящее чудо! надо только освоить это новое эйфорическое состояние, которое позволит ему теперь парить над землей высоко-высоко… и не только над землей!
Он теперь будет путешествовать в иные миры – прекрасные, светлые, яркие и многоцветные… те самые, о которых ему говорила Поля… А кстати, где она? Куда делась? Прохору Михайловичу страстно захотелось увидеть ее снова. Полечка…Вернись! ведь ты хотела быть ему провожатой в этом новом духовном состоянии, ведь он даже не знает, куда ему идти…мвернее, лететь! Полечка… где же ты, ангелочек светлый, посланный ему Богом, звёздочка его путеводная…
Прохор Михайлович больше не смотрел на собственное безжизненное тело, он отвернулся от него и решительно двинулся к выходу из комнаты. Наверное, он мог теперь легко проникать сквозь стены, однако это было настолько непривычно, что во избежание всяких неожиданностей он решил пока пользоваться дверными проёмами, а там видно будет. Очутившись снова в прихожей, он остановился в нерешительности перед запертой входной дверью. Выйти на улицу? Но ведь он не сможет отодвинуть засов! Не сможет повернуть и ключ в замке… Он привычно протянул руку к торчащему ключу, однако головка ключа свободно прошла сквозь его пальцы. Ну вот видишь… Ах да, ведь он легко может пройти сквозь дверь! вот так…Прохор Михайлович ткнул рукой массивную дверь, и рука, не встретив никакого сопротивления, вошла в толстое деревянное полотно, и он понял, что легко сможет «просочиться» наружу… Чудно-то как! И как здорово… просто потрясающе, феноменально! Вот бы рассказать об этом Борису Павловичу! этот доктор-сухарь вечно бубнил, что после смерти тела, мол, ничего нет. Только небытие… вот бы он удивился! Есть нечто после смерти, Борис Павлович! И такое есть, что вам и не снилось…
Прохор Михайлович запрокинул голову и посмотрел наверх. От изумления он едва не вскрикнул!
Он увидел, что помещения его фотомастерской имеют только стены и полы с привычной ему обстановкой, а вот потолка… не было! Вместо обычного побелённого потолка над ним простиралась невообразимая в своей бесконечности панорама ночного неба! Оно было бездонно чёрным, но эта чернота не была ни зловещей, ни пугающей…она вызывала благоговейный трепет и желание раствориться в этих бескрайних просторах Вселенской ночи! А особенно потрясло Прохора Михайловича обилие звёзд в этом фантастическом небе. Столько звёзд он не видел за всю свою довольно долгую жизнь! Их были миллионы… нет, наверное – миллиарды, и все они были разной величины, разных цветов и оттенков, а еще – они не висели неподвижно в невообразимой вышине…
они двигались, перемещались, сплетаясь в замысловатые фигуры, прямо на глазах меняющие свои очертания; и во всех этих перемещениях не было даже намёка на хаотичность, в их небесном танце угадывалась истинная гармония, некая сверхъестественная божественная мелодия; и Прохору Михайловичу тотчас показалось, будто он слышит изливающуюся на него бесконечно далёкую, но невероятно прекрасную музыку, авторами и исполнителями которой не могли быть люди, настолько музыка разительно эта отличалась от самых восхитительных мелодий, когда-либо услышанных им на земле…
Он едва не разрыдался от наполнившего его душу восторга и головокружительного восхищения, и никогда-никогда раньше ему не было так хорошо… И неведомо откуда ему вдруг пришло понимание происходящего: это вовсе не те звёзды, которые земные астрономы наблюдают ясными ночами в свои телескопы. Нет, это не бесконечно далекие солнца, дающие жизнь вращающимся вокруг них планетам. Эти бесчисленные звёздочки – души людей, когда-то живших на земле, а возможно, живших и на других планетах, души тех, кто прожили отпущенные им жизни достойно, и теперь пребывали в высших сферах, возвышенное великолепие которых Прохор Михайлович не мог себе даже отдалённо вообразить…И ему неудержимо захотелось туда – в эти бескрайние, но такие уютные небеса, захотелось стать такой же маленькой звёздочкой, и так же, как мириады других, участвовать в божественной мелодии небесных сфер! Он совершенно точно знал, что там, в этих бесконечных просторах, он непременно встретит всех, кого он когда-то любил в этой жизни, всех, кто хоть раз сделал ему добро. Они знают, что он сейчас смотрит на них, знают, что он пока еще здесь, на земле, что он стремится к ним. И они все с нетерпением ждут его там, в этих дивных небесных сферах…
И вдруг произошло нечто совершенно поразительное. В черном небе возникло светлое пятно: сначала оно было почти незаметным, но прямо на глазах стало светлеть и расширяться, образуя нечто похожее на брешь в этой бездонной черноте звёздного неба. Мириады звёздочек дружно разлетелись во все стороны концентрическими кругами, словно торопясь оставить место для образующегося отверстия. Оно становилось всё шире, всё ярче, и вот наконец из него возник луч яркого и в то же время мягкого света, с бесконечной высоты ночных небес устремившийся на землю.
Прохор Михайлович в крайнем изумлении, не отрываясь, взирал на разворачивающееся перед ним величественное и завораживающее зрелище. Луч достиг земли и двинулся прямиком к нему! Перед Прохором Михайловичем образовалось нечто вроде светящейся трубы, стенки которой как бы искрились среди вселенской тьмы яркими, тёплыми, переливающимися огоньками, и не было им числа…
« Господи всемилостивый…- подумалось ему. – Это… для меня? Меня приглашают?..»
Он с некоторым смятением спросил себя – а как же он станет подниматься туда, не имея под ногами опоры, ведомый только небесным светом.
И словно в ответ на его мысленный вопрос, в сиянии небесного луча его восхищённому взору предстала… лестница! Она была бесконечна, ее вершина терялась где-то далеко-далеко в поднебесной мгле, зато Прохор Михайлович отчётливо видел нижние ступени, находящиеся прямо на земле: они были широкие, тщательно выточенные и светились нежным бело-розовым сиянием, и невозможно было даже примерно сказать, а сколько же так их ступеней содержит в себе эта чудесная лестница – их число стремилось к бесконечности! У Прохора Михайловича рассеялись последние сомнения: лестница предназначалась именно ему!
Затрепетав от радостного предчувствия, Прохор Михайлович устремился вперед. Нижние ступени чудо-лестницы были прямо перед ним, всего-то в нескольких шагах.
А ведь он теперь мог летать, и с таким приобретённым умением он мог добраться до лестницы в доли секунды… Почему же он не сразу взлетел на нее? более того, как только он подпрыгнул и взлетел, ступени как будто отдалились, оказавшись куда дальше, чем он полагал. Прохор Михайлович снова оттолкнулся от пола, надеясь приземлиться теперь уже на ступеньках, и… снова мимо! Его охватил азарт: ведь прыжки совершались на удивление легко, только ступени оставались почему-то недосягаемыми. Он снова и снова повторял свои попытки, но при каждой из них волшебные ступени ускользали от него. Он побежал… и вдруг заметил странную вещь: его фотоателье словно превратилось в бесконечную анфиладу темных комнат, которую он безуспешно пытался пробежать, чтобы достичь наконец ступеней, маячивших в самом ее конце! И чем быстрее бежал сквозь анфиладу Прохор Михайлович, тем больше становилось сквозных комнат в анфиладе, и тем дальше от него оказывались вожделённые ступени.
Он не знал, сколько продолжался этот бег- если вообще здесь могла идти речь о времени, - однако он вдруг почувствовал, что заметно утомился. И это несказанно удивило его. У него не было больше тела… что же тогда могло вообще уставать? Тем не менее, он испытывал знакомые ощущения, которые сейчас показались ему особенно отвратительными: он задыхался, ноги будто наливались свинцом, как будто к ним привязали пудовые гири, хотя он мог видеть лишь слабые контуры своих ног, сквозь которые виднелись доски пола… Неужели его тело вновь возвращается к нему? Нет, только не это! Никогда в жизни собственное тело не было ему так ненавистно, как сейчас! Пусть его не будет, пусть оно пропадёт, сгорит, сгинет без следа любым способом – он больше не хочет его! Никогда!..
И вдруг Прохор Михайлович ощутил в душе невероятную тоску и такую пустоту, что ему захотелось кричать от нахлынувшего отчаяния. Он внезапно осознал с беспощадной ясностью: никто не скрывает от него дорогу туда, где обретаются просветлённые души, но ему нет места на духовном пути, ведущем в небесные сферы. Ибо в жизни своей он заботился лишь о потребностях телесных, и решал эти проблемы любой ценой, в том числе ценой людских страданий и жизней; а потому после ухода с земного плана ему невозможно пребывать среди душ, избравших в земных невзгодах иные пути к обители Творца…
И волшебная лестница, уводящая в такие желанные ангельские пределы, остаётся для него недосягаемой, как бы он ни старался добраться до нее…
Поражённый до самых глубин своей души пришедшим откровением, Прохор Михайлович остановился и замер посреди знакомых и сразу же ставших неподвижными стен.
Он еще раз посмотрел на недоступное ему подножие лестницы, как смотрит тонущий в море пловец на проходящий мимо корабль, команда и пассажиры которого не слышат его отчаянных призывов о помощи. Божественный луч стал меркнуть, его свет постепенно поглощался ночным мраком, как бы растворяясь в нём; в последний раз слабыми контурами проявились ступени волшебной лестницы, и постепенно исчезли.
Перед Прохором Михайловичем предстала глухая стена комнаты, покрытая старыми, давно выцветшими обоями.
Небесный тускнеющий свет устремился в безмерную высь, и там, промелькнув огромным колесом, состоящим из мириадов искрящихся огней, пропал, не оставив ни малейшего следа. Прохор Михайлович остался в полном одиночестве посреди кромешной, холодной и враждебной тьмы.
* * *
Хмурым и дождливым утром к двери фотоателье начал подтягиваться народ.
Люди настойчиво звонили, недоумённо переглядывались, топтались на старом скрипучем крыльце, переспрашивая друг друга о возможных изменениях в работе мастерской… Однако табличка с расписанием работы ателье, висевшая на запертой двери, оставалась прежней, ничего в расписании работы данного заведения не изменилось, и тем не менее, хозяин фотоателье на звонки и проявляемое беспокойство клиентов не реагировал никак, и на пороге упорно не появлялся. Наконец некий разбитной молодой человек догадался поставить под окно валявшийся неподалёку жбан и, встав на него ногами, заглянул в помещение через оконное стекло. Он-то и сообщил собравшимся, что хозяин неподвижно лежит на кровати, накрытый одеялом, однако узреть какие-то подробности через стекло не представляется возможным.
Посовещавшись между собой и заподозрив недоброе, люди вызвали милицию.
В присутствии понятых милиционеры позвали из соседнего магазина плотника, который аккуратно вскрыл входную дверь. Вошедшие в помещение фотоателье люди с порога ощутили зловещее присутствие смерти. Прохор Михайлович лежал на спине, укрытый тонким шерстяным одеялом, и достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что старый фотомастер мёртв по крайней мере уже несколько часов.
Пригласили доктора, который в присутствии милиционеров и представителей общественности констатировал смерть, наступившую вследствие остановки сердца. Покойный жил одиноко, этот факт не являлся тайной ни для соседей, ни для многих клиентов, так что даже сообщить о кончине фотомастера было некому. Стало быть, организация похорон и расходы на них целиком ложились на общественность и соседей усопшего.
Умершего фотомастера если не шибко любили, то уважали многие, а потому устройство похорон не вызвало особых проблем. Наскоро организованный сбор добровольных пожертвований на погребение принес свои результаты уже на следующий день: и соседи, которых оставалось всё меньше( люди переезжали из комнатушек-клетушек в новые коммунальные квартиры), и благодарные клиенты живо откликнулись на трагическое событие и весьма быстро собрали необходимые средства, на которые группа активных граждан организовала и машину, и гроб и даже небольшой венок от общественности. Прохор Михайлович был погребён на краснооктябрьском кладбище без излишнего шума и ненужной суеты; похоронный оркестр не пригласили за нехваткой средств, однако на похоронах устроили маленький митинг, на котором выступили два оратора – от имени соседей и от имени давних клиентов, знавшие покойного много лет и, разумеется, с самой лучшей стороны. Были сказаны даже скорбные слова об уходе Вакулина как о большой потере для города, ибо столь многоопытного и профессионального фотографа, каким был покойный Прохор Михайлович,
в Краснооктябрьске вряд ли можно найти.
Прохора Михайловича Вакулина похоронили как скромного, но достойного горожанина. Кто-то из клиентов на этом не остановился и даже оплатил установку на могиле креста с соответствующей табличкой. Умершего фотомастера похоронили и быстро забыли о нём – как это, впрочем, бывает всегда, когда хоронят одинокого человека.
Дверь фотомастерской опечатали, и помещение фотоателье осталось забытым – так же, как и его бывший хозяин. А по прошествии нескольких недель начались странности…
Люди постепенно покидали дом, имевший зловещую славу по всей округе; сначала освободился от жильцов подвал( это было еще при жизни Прохора Михайловича), потом одна за другой стали пустеть комнаты на этажах – планировка в доме всегда была «коридорного» типа. И к концу 1962 года жилые комнаты в части, где располагалось фотоателье, уже стояли пустыми, а немногочисленные жильцы еще продолжали жить в соседних крыльях дома, в которых на первых этажах размещались продмаг и хозяйственный магазин соответственно.
Опустевшую часть старого дома народ долгое время обходил стороной.
То ли потому, что свежа была еще память о живших в доме людоедках, то ли…по округе ползли нехорошие слухи, будто бы в помещении бывшего фотоателье что-то нечисто. Конечно, слухи – это всего лишь слухи, и всё же имели место быть отдельные странные и зловещие случаи, заставлявшие людей весьма настороженно относиться к бывшему помещению фотоателье.
Первый такой случай произошёл в самом конце 1962 года, и участниками его выступили члены комиссии из горисполкома, которые вместе с представителями профсоюза пришли с целью освидетельствовать оставшееся в помещении фотооборудование на предмет возможности использования его во вновь открываемом фотоателье на другом конце улицы Свободы. Вместе со специалистами новой фотомастерской они делали опись оборудования, как вдруг произошло нечто совершенно необъяснимое.
В разгар обсуждения какого-то очередного вопроса на председателя комиссии упала массивная полка, висевшая на стене в прихожей. Она наделась чиновнику прямо на голову, почти оторвав ему ухо и нанеся удар такой силы, что человек потерял сознание и был срочно доставлен коллегами в больницу, где у него констатировали сотрясение мозга.
Конечно, случается всякое, но нелепость состояла в том, что горисполкомовский чиновник находился отнюдь не в зоне ее возможного падения, а в нескольких метрах в стороне. Никто не наблюдал траекторию ее движения, однако упала она так, как не должна была упасть ни по каким физическим законам. Досадный случай так и остался необъясненным, но после него фотоателье заперли, и про старое оборудование забыли напрочь. Оно так и осталось нетронутым пылиться дальше в закрытых комнатушках.
Второй странный случай произошёл с Марусей Прониной, молодой работницей продуктового магазина, расположенного в крыле дома, примыкающем к бывшему помещению фотоателье. Служебный выход из магазина был устроен во внутренний двор, и его маленькое крылечко выходило во дворик немного сбоку от крыльца фотоателье. Майским теплым вечером 1963 года Маруся производила уборку бытового помещения и вышла на служебное крыльцо вытряхнуть половичок. Повесив его на оградку лесенки, она взялась за хлопалку и тут увидела, что на крыльце фотоателье стоит странная человеческая фигура. Бросив на нее мимолётный взгляд, она сразу узнала старого фотомастера, который, видимо, вышел на крыльцо то ли подождать кого-то, то ли просто подышать свежим воздухом…
- Добрый вечер, Прохор Михайлович! – привычно и приветливо поздоровалась Маруся.
Ответа она не ждала, да его и не последовало. И только начав хлопать по коврику, выбивая из него пыль, Маруся внезапно сообразила, что старенький, добрый фотомастер, который всегда был с нею приветлив и подчёркнуто любезен при встречах, скончался прямо в своем фотоателье аж в октябре прошлого года.
Поражённая, Маруся резко обернулась и увидела, что на крыльце фотоателье никого нет.
Чуть позже, распивая с коллегами вечерний чай в подсобке, Маруся рассказала им о странном видении. Продавщицы подняли ее на смех: ну что ты, Мария – привидений не бывает! Ты комсомолка – негоже тебе в призраки и всякую поповщину верить. Переутомилась немного – вот и мерещится невесть что! Ты лучше помалкивай об этом, не то выговор по комсомольской линии схватишь, а то и еще чего похуже!
Маруся подумала: лучше и впрямь молчать, от греха-то подальше! Но одна из ее коллег, пожилая тетя Дуся, работавшая очень давно и знавшая фотографа еще с тридцатых годов, промолчала при всех, но потом, когда уходили по домам, остановила ее и сказала шепотом:
- А знаешь, Марусь, ведь не померещился тебе фотограф-то! Здесь он… видать, фотомастерскую свою стережёт! Я ведь тоже его видела! Зимой это было… Тоже на крыльце стоял, да во дворик смотрел – будто ждал кого-то! Сперва-то я и не поняла, кто это… а как сообразила, что мертвец мне явился, так перепугалась до смерти!
Не успела и охнуть, а он – рраз! и пропал, как и не было…
А в сентябре того же, 1963 года, спустя почти год после кончины Прохора Михайловича, подобное происшествие приключилось с магазинным грузчиком Филимоновым. Отработав две смены кряду (за себя и заболевшего напарника), Филимонов получил от продавщиц честно заработанную поллитровку и решил, не откладывая дела в долгий ящик, прикончить ее тут же, по месту получения.
Взял в подсобке стакан, пару селедок, полбуханки хлеба и направился во внутренний двор, что бы никто не помешал доброму делу – благо, вечер стоял не по-осеннему погожий. Расположился на травке аккурат напротив входа в фотоателье, газетку расстелил… Время было довольно позднее, уже стемнело, и вдруг, сразу же после первого стакана, Филимонов с изумлением обратил внимание на то, что окна в комнатах фотоателье ярко освещены. Между тем, грузчик прекрасно знал, что помещение бывшей фотомастерской давно обесточено, и никакого света в нем не могло быть по определению. Разинув рот, он тупо взирал на непонятное явление, как вдруг заметил человеческую фигуру за окном, обращенную лицом во двор…
Приглядевшись внимательнее, Филимонов узнал в человеке, пристально смотревшем на него сквозь оконное стекло, старого фотомастера Прохора Вакулина, умершего почти год тому назад…
Остолбенев от ужаса, Филимонов судорожно подхватил свою вожделенную бутылку и со всех ног бросился вон из дворика, позабыв на траве и селедку, и хлеб, и даже свой незаменимый стакан. На другой день рассказал о своем приключении всем сотрудникам магазина. И хоть рассказывал складно и страстно, ему не поверили: Филимонов имел славу ярого приверженца зелёного змия, да и знали все, что накануне он получил награду за ударный труд, а потому отнеслись к его россказням соответственно – мало ли что могло померещиться грузчику спьяну!
Ходили вроде как и другие зловещие слухи вокруг покинутого фотоателье и его усопшего хозяина, но в целом старый дом оставался всё таким же старым домом, который постепенно покидали жильцы – кто перебирался на новое место жительства, а кто и на кладбище. И когда горожане проходили по своим делам мимо этого дома, что стоял на пересечении улиц Свободы и Коммуны, то на большинство из них никакого особо зловещего впечатления он не производил.
Дом как дом. Не более примечателен, чем и все другие. Да, многие из тех, что жили в войну в самом доме, либо неподалеку от него, помнили, конечно, что здесь обитали две людоедки; однако это было давно, а нынче ничего особенного тут нет. Что же до слухов о неупокоенном фотографе… небось,выдумки всё это! В любом городе всегда имеются свои городские легенды, связанные с каким-нибудь домом или даже улицей, где якобы являются духи умерших, или постоянно случаются дорожные аварии, или происходит еще что-нибудь необъяснимое… и Краснооктябрьск по части наличия подобных легенд тоже не составляет исключения.
Конец 13 главы.
Месма. Глава 13. Наедине с вампиршей
© Copyright: Вадим Смиян, 2012
Свидетельство о публикации №212111101271
Свидетельство о публикации №212111101271
Рецензии
Рада приветствовать Вас, дорогой Автор! Добрый вечер, Вадим. Внимательно прочитала тринадцатую главу и хочу выразить своё искреннее восхищение. В этой главе ваш талант истинно проявил свою силу, весьма незаурядную, это правда.
Насыщенные красками, страстными эмоциями, очень яркие мистические описания, появление Полечки в комнате умирающего Прохора, и весь их дивный разговор, а после и фантастическое посещение словно вышедшей из ледяного адского пламени демонической гостьи, сама возлюбленная Августа почтила умирающего своим визитом... Какой удивительный по силе сказанных слов у них состоялся разговор! скорее даже спор, со стороны Прохора, горячо не согласного с тем, сколько весила в подведении итогов вся прожитая им жизнь
на весах Вечности... Как сказала Августа, его полная горьких лишений и честных трудов земная жизнь не стоила ровным счётом ничего, и за чертой, которую он вот-вот перейдёт его ждут только вечные страдания. Хотя сам Прохор считал, что он не настолько плохой человек, чтобы так мучиться. Я с ним согласна, всё-таки он был весьма незаурядный и талантливый, любил искренне и преданно, как умел, нашёл в себе мужество написать записки о пережитых им ужасах и своей в них роли, спас, возможно, много жизней, известно только, сколько он не спас ценой своей собственной жизни. Если бы Августа его убила, её может быть не скоро поймали, и неизвестно как сложилась бы её судьба. Поэтому к справедливости "высшего суда" здесь действительно большие вопросы, с человеческой точки зрения.
Но описание короткого космического путешествия Прохора в тонком теле - грандиозно! Я испытала истинный восторг, читая это место, а также описание его посмертных появлений, засвидетельствованных жильцами дома, в котором располагалось старое фотоателье... А Галя наконец раскрыла карты, и Влада ожидает теперь долгая мучительная смерть от рук любимой женщины, превратившейся в вампира.
Очень интересно, буду читать продолжение, тем более вижу опубликована новая глава...
С признательностью и теплом,
Людмила Слатвинская 18.12.2012 04:57 • Заявить о нарушении
Насыщенные красками, страстными эмоциями, очень яркие мистические описания, появление Полечки в комнате умирающего Прохора, и весь их дивный разговор, а после и фантастическое посещение словно вышедшей из ледяного адского пламени демонической гостьи, сама возлюбленная Августа почтила умирающего своим визитом... Какой удивительный по силе сказанных слов у них состоялся разговор! скорее даже спор, со стороны Прохора, горячо не согласного с тем, сколько весила в подведении итогов вся прожитая им жизнь
на весах Вечности... Как сказала Августа, его полная горьких лишений и честных трудов земная жизнь не стоила ровным счётом ничего, и за чертой, которую он вот-вот перейдёт его ждут только вечные страдания. Хотя сам Прохор считал, что он не настолько плохой человек, чтобы так мучиться. Я с ним согласна, всё-таки он был весьма незаурядный и талантливый, любил искренне и преданно, как умел, нашёл в себе мужество написать записки о пережитых им ужасах и своей в них роли, спас, возможно, много жизней, известно только, сколько он не спас ценой своей собственной жизни. Если бы Августа его убила, её может быть не скоро поймали, и неизвестно как сложилась бы её судьба. Поэтому к справедливости "высшего суда" здесь действительно большие вопросы, с человеческой точки зрения.
Но описание короткого космического путешествия Прохора в тонком теле - грандиозно! Я испытала истинный восторг, читая это место, а также описание его посмертных появлений, засвидетельствованных жильцами дома, в котором располагалось старое фотоателье... А Галя наконец раскрыла карты, и Влада ожидает теперь долгая мучительная смерть от рук любимой женщины, превратившейся в вампира.
Очень интересно, буду читать продолжение, тем более вижу опубликована новая глава...
С признательностью и теплом,
Людмила Слатвинская 18.12.2012 04:57 • Заявить о нарушении
Здравствуйте, Людмила! Сердечно благодарю Вас за тёплые слова и высокую оценку моего труда; насчёт моего таланта Вы мне, конечно, льстите, однако не скрою, что читать такое было приятно - особенно от Вас, читателя очень серьёзного и вдумчивого, а также весьма незаурядного и самобытного автора, имеющего свой оригинальный взгляд на жизненные явления и законы бытия.
Да, Прохор не согласен с теми итогами своей жизни, что подвела за него Августа. И Вы разделяете его несогласие. Это очень жёсткий момент, и с человеческой точки зрения его можно понять. Однако дело в том, что законы человеческие отнюдь не всегда совпадают с Высшими законами. Человечество на протяжении своей истории никак не может постичь эту Истину. Да, Прохор весьма неплохой человек, он никогда не был злодеем, подлецом, негодяем...ну, Августа чётко рассказывает ему, кем он был. Но этого оказывается ничтожно мало.
Все Великие Учителя так или иначе разъясняли людям, что никому не нужны никакие "великие" свершения, никакие достижения и деяния, если они достигнуты ценой страданий и принесения в жертву жизней невинных. От таких свершений остаются только обломки и прах. Не потому ли все известные в истории тираны и создатели "империй" умирали в мучениях, стеная о том, что им являются души загубленных ими людей?
А что Прохор? Он ведь преступник - даже по людским законам. Да, он не убийца, но - соучастник. И - он даже не творил "великих" дел, он всего лишь хотел жить! Спасал свое тело, и не более того.
И после смерти ему показали ту оболочку, ради спасения которой он помогал демонице губить невинных детей. Не зря Августа сказала ему, что свой личный ад он создавал сам на протяжении всей своей жизни. И Прохор - к сожалению, отнюдь не исключение.
Еще раз благодарю Вас, Людмила, за Ваш прекрасный отзыв; мне очень приятно, что Вас не оставляет равнодушной мое произведение, которое получилось несколько более длинным, нежели я предполагал изначально.
С искренним уважением и душевным теплом,
Вадим Смиян 22.12.2012 11:22 Заявить о нарушении
Да, Прохор не согласен с теми итогами своей жизни, что подвела за него Августа. И Вы разделяете его несогласие. Это очень жёсткий момент, и с человеческой точки зрения его можно понять. Однако дело в том, что законы человеческие отнюдь не всегда совпадают с Высшими законами. Человечество на протяжении своей истории никак не может постичь эту Истину. Да, Прохор весьма неплохой человек, он никогда не был злодеем, подлецом, негодяем...ну, Августа чётко рассказывает ему, кем он был. Но этого оказывается ничтожно мало.
Все Великие Учителя так или иначе разъясняли людям, что никому не нужны никакие "великие" свершения, никакие достижения и деяния, если они достигнуты ценой страданий и принесения в жертву жизней невинных. От таких свершений остаются только обломки и прах. Не потому ли все известные в истории тираны и создатели "империй" умирали в мучениях, стеная о том, что им являются души загубленных ими людей?
А что Прохор? Он ведь преступник - даже по людским законам. Да, он не убийца, но - соучастник. И - он даже не творил "великих" дел, он всего лишь хотел жить! Спасал свое тело, и не более того.
И после смерти ему показали ту оболочку, ради спасения которой он помогал демонице губить невинных детей. Не зря Августа сказала ему, что свой личный ад он создавал сам на протяжении всей своей жизни. И Прохор - к сожалению, отнюдь не исключение.
Еще раз благодарю Вас, Людмила, за Ваш прекрасный отзыв; мне очень приятно, что Вас не оставляет равнодушной мое произведение, которое получилось несколько более длинным, нежели я предполагал изначально.
С искренним уважением и душевным теплом,
Вадим Смиян 22.12.2012 11:22 Заявить о нарушении