04. Жажда

 Максим проснулся неожиданно. Десятки раз чувство страха и бесконтрольной тоски преследовали его в тревожных снах. И сегодня приснились бесконечные туннели, камеры, железные заборы, через прутья которых тянулись к нему чьи-то руки в браслетах из колючей проволоки, хватали и тащили в темноту... Он сопротивлялся, разжимал цепкие пальцы, но они вновь впивались и влекли куда-то в бездну.
     Максим включил свет в ванной и здесь отчетливо вспомнил подробности ночного кошмара… Он шёл куда-то по неосвещённой тропе, поднимался и спускался по лестничным маршам, а потом заблудился. Понял вдруг, что не сможет выбраться и будет вечно плутать в лабиринтах коридоров. Сев на край ванны, он почувствовал, что сердце бьётся учащенно, появился озноб и трудно стало дышать. Ухватившись за крючок вешалки, медленно сполз на влажный пол.
     «Почему, – подумал он, – меня преследуют ночью эти кошмары? И как мне понимать эти сны?»
     Через пять минут стало легче дышать, пальцы перестали дрожать. Максим не без труда натянул китель, выровнял капитанские погоны.
     Он шёл на работу, видя перед собой только собственную тень, и с этой тенью разговаривал, спорил, отчётливо осознавая при этом, что его тревожное состояние никто не поймёт.
     «Мне тридцать лет – и уже чем-то болен, обязательно надо сегодня пойти к врачу», – подумал Максим, подходя к служебному входу.
     Металлические двери загрохотали, приняв очередного сотрудника в чрево следственного изолятора.
     На разводе дежурной смены инструктировал начальник оперативного отдела майор Помяков:
     – ДПНСИ[1] Круглов Максим Сергеевич! Вы заступаете на день с дежурной сменой, контролировать и охранять СИЗО. Особое внимание обращаю на вывод арестованных к адвокатам, следователям. Прогулку осуществлять только с собакой, которая понимает службу лучше, чем ваш кинолог Пронькин, который умудрился в прошлое дежурство заснуть в конуре Цезаря, собачья душа... А на прогулочном дворике №5 кто-то нагадил. Кстати, разобрались, чьих рук дело? Нет? Жаль! Ночью у вас зэки орут как резаные. Сегодня, до темноты, оборвать всех ”коней” с решёток! И пишите рапорта на всех нарушителей режима! А вы, Максим Сергеевич, читайте сочинения своих подчинённых, заранее, как они попадут на стол к руководству. Почему мне начальник делает замечание по поводу рапорта вашего контролёра, сержанта Гунькина? А, ты здесь, бриллиант наш гранёный... Слушайте, что пишет ваш Лёша Гунькин на имя своего начальника, ДПНСИ капитана Круглова: «Рапарт… Таварищ капитан, вовремя маево дижурства, на посту №5, в камере №40, осужденый Фроськин, к 10 годам лишения свободы, не прелична орал на окне. Я ему сделал замичание и предложил кричать тише. На то замичание, Фроськин, подошел к двери, а я глянул в глазок и ничево не увидел а потом мне глаз намачило, потому что оказываетца Фроськин засунул член в глазок и написил. Прошу применить меры к нему сержант Гунькин». К нему, Гунькин, – это к кому? К члену? А может, к Фроськину? Конкретно надо писать! И понятно! А то не знаешь, зачем и, главное, кому что? Вопросы есть? Вопросов нет. Принимайте смену и вперёд, Максим Сергеевич! Не забывайте проверять камеры. И конуру Цезаря.
     Прошедшей ночью в СИЗО, если верить рапорту, не зафиксированы были грубые факты нарушения режима. Можно сказать, ночь прошла спокойно. Двое арестованных во сне упали с коек и с сотрясением мозга переведены в больничные камеры. Осуждённый Кафтанов, вернувшийся из зала суда, выразил свое несогласие с приговором, вследствие чего совершил не совсем понятный поступок. Молча взял и проглотил две чайных ложки, зубную щётку, катушку с нитками, цепочку с крестиком, а когда стал жевать игральные карты, возмутились сокамерники и вызвали старшину корпуса.
     Расписавшись в журнале приёма и сдачи дежурных смен, Максим надел повязку с надписью «ДПНСИ», сел на стул ответственного дежурного, уставился на телефон и, схватив ручку, стал что-то быстро писать. Вдруг он понял, что ни сегодня, ни завтра не пойдёт проверять посты, кого-то контролировать, что не в состоянии видеть эти чёрные коридоры, лестницы, камеры… Он понял, что им овладел панический страх. Что он потерял контроль над собой, что не может ответственно выполнять свои привычные обязанности, потому что боится – но чего?.. Максим закрыл глаза, не желая ничего видеть, но тут ему явились образы ночного кошмара. Пересохло во рту, по телу прошла мелкая дрожь… На какое-то мгновение он потерял сознание, а когда снова открыл глаза, увидел лист бумаги, испещрённый вдоль и поперёк одним словом – тюрьма. Почерк был его – и в то же время как будто чужой… Капитан разорвал лист на мелкие кусочки, стряхнул в металлическую пепельницу, осторожно поджёг и завороженно смотрел на огонь, пока не осталась горсть тлеющего пепла. Он размял пепел шариковой ручкой и высыпал его в урну. И ручку швырнул туда же.
     …Во дворе административного корпуса он в последний раз взглянул на решётки камерных окон верхних этажей и удалился в комнату оперативных дежурных. Открыл свой сейф, затолкал между документами повязку ДПНСИ, переоделся в гражданскую одежду и вышел на улицу. Страх исчез, на смену ему пришло чувство облегчения и радости; капитан Круглов впервые покинул работу с чувством бывшего заключённого, отпущенного на свободу... Рядом проходили молодые мамы с колясками, не знающие забот подростки, никуда не спешащие, прогуливающиеся пенсионеры – и ему казалось, что все они улыбаются друг другу
     Максим спешил уйти от ненавистного здания, где его душа металась в тесноте мрачных коридоров, пугалась грохота и скрежета бесконечных железных дверей и запоров. Как оказался в вагоне электрички, он не помнил. Но через два часа Максим вышел на пустой полустанок, где его никто не ждал.
     Ушёл неизвестно куда офицер – бросив службу, подчинённых – и выйдя из подчинения. Поступок был более чем странный. Начальник СИЗО разослал ”гонцов” по всем адресам родственников, друзей, знакомых, чуть позже подключилась милиция, Максима искали долго, но безрезультатно.
     Только спустя четыре месяца пришла неожиданная новость. В шестидесяти километрах от города охотник, прочёсывая с собакой заброшенный сад в поисках дичи, наткнулся на примитивный шалаш из веток. В этом жилище сидел грязный, оборванный, с клочковатой бородой мужчина, который приветливо поздоровался с охотником.
     – Здравствуй, дед, – обратился к нему охотник. – Ты зачем здесь? Живешь тут, что ли? Кто ты, откуда? А пойдём со мной… к людям.
     – Пожалуйста, не уводите меня отсюда, – жалобно, беспомощно улыбаясь, прошептал Максим. – Мне хорошо тут, здесь нет коридоров, и камер нет, не хочу больше жить в тюрьме… и в страхе. Меня понимают птицы, звери – а я их... Вот вы все живете в страхе, а я никого и ничего не боюсь… я свободный, понимаете, только летать не умею. Не уводите меня никуда. Как можно жить в ваших клетках? Прошу вас! И я не дед, – улыбаясь, продолжал он, – мне добрые люди в деревне помогают, обещают устроить пастухом, но жить буду здесь, я свободный, понимаете, не забирайте меня… пожалуйста… – чуть слышно повторил он.
     Максим пролежал в стационаре психиатрической клиники месяц. Диагноз ему поставили быстро – клаустрофобия[2]. В палате больницы написал заявление: «Прошу уволить меня из органов МВД, так как я – свободный человек и не желаю быть в неволе».
     Максима часто видели на рынке, где он всем улыбался, помогал чем мог. Там он жил и столовался. Сердобольные старушки, торгующие пучками зелени, приветливо называли его Максиком, угощали пирожками, домашней снедью, а он подносил им тяжёлые сумки, ящики, катал грузовые тележки.
     Когда пришла зима, Максим по-детски радовался первому снегу, лизал крупные сосульки и улыбался знакомым: «А здорово, правда? И совсем не холодно…».
     А потом он пропал неизвестно куда.
     …В ту зиму стояли крепкие, жестокие морозы…
    


[1] Дежурный помощник начальника следственного изолятора.
[2] Психическое расстройство, проявляющееся приступообразно при нахождении в тесных, замкнутых пространствах.