Письма прошедшего времени. 37-ое, часть IV

                Deutschland, Deutschland uber alles!
                (в самом хорошем смысле этого слова)

   Отель «Берёзка» представлял из себя опорно-перевалочный пункт русской эмиграции на дороге к Земле Обетованной. Эмиграция светлыми, как луна, лицами освещала пошарпанные коридоры и была счастлива лишь от того, что вырвалась из «железных» лап советского монстра. Мы-то здесь, а те, идиоты, там – сквозило в каждой фразе, жесте и в каждой улыбке постояльцев. На прибывших позднее они смотрели, как на олигофренов, до которых, бывают же чудеса, наконец-то, дошло, что здесь, на Западе, и прогрессивней, и бульон гуще, и люди сплошь цветник да интеллигеция. Как говарила тётя Кира из 45 нумеру внучеку Павлику:

 - Ешь, Павличек, кусай витамин. Здесь каждому фрукту зуб радуется.
   
   У молодёжи резоны и восторги были другие. Со всем пылом молодости она пробовала западную жизнь душой и телом. А выводимые из «рая» советские военнослужащие, пытались обеспечить своё и будущие поколения всё равно чем, главное, импортного производства.

    Потому в «Березке» продавалось, покупалось, обменивалось всё. Из уст в уста путешествовали рецепты: как получить пособие, вид на жительство и, наконец, как стать гражданином великой Федеративной Республики. Берёзка засасывала в себя, как вакуумный пылесос. Жизнь булькала и пахла ухой над костром. И Егору до колик захотелось достигнуть, смочь, состояться.
...

   Учился выживать. Отвечал на элементарное: где жить, что есть. В двадцать трудности не пугают. То время сохранилось в его памяти запахом бесшабашности и свободы. И сейчас, плавая душой в неизвестных пределах, он вспомнил, как посчастливилось умыкнуть с распродажи немецкого секондхенда джинсы и втюхнуть «обнову»  дембелю-повару из ближайшего гарнизона. Тот ослеплённый радостью, расплатился  огромным куском вырезки. Большой, кровавый кусок мяса, который одному и нести тяжело, свисал с рук.

  Это был гостевой аусвайс. С пустыми руками, в отличие от рижской общаги, здесь ходить в гости было не принято. Германия потихоньку брала своё. Пошли к Гомельским, молодой паре, главными достоинствами которой являлись маленькая, но своя комната, незлобливый и компанейский характер. Добытая по случаю туша мамонта гарантировала право на: помыться в хозяйском душе, гарнир из картошки и пиво. У Гомельских Егор  встретил Сюзанну, хрупкую белокурую девушку, с пугливыми оленьими глазами. Она производила впечатление немой. За вечер не проронила ни слова, только с периодичностью раз в час вставала с дивана и с кошачьей грацией потягивалась.

   Немецкий водоворот затянул Егорку. Отель «Берёзка» закрыли. Приятель, к которому он ехал, через месяц скуксился и вернулся на родину. Егору отступать было некуда. Приходилось строить причал здесь. Осваивал язык и местность. Перетаскивал мебель, делал ремонты, голодал, подыскивал оставшимся в Латвии друзьям их первые дешёвые автомобили. На какое-то время поставил себе целью стать большим немцем, чем  они сами. Начал с того, что, отпустив до плеч волосы, стал укладывать их в модную по тем временам косичку. Приобрёл «нерусский» облик.

   За свои, небольшие, но заработанные кровные!; пошёл на курсы немецкого. Учился берлинскому говору. «Я берлинец», – заявил молодой Кенеди. «Я тоже», - через тридцать лет ответил ему Егор. Но слиться с германским этносом не удавалось. Выдавал лёгкий, но акцент. Чуждым оставался немецкий эгоизм. До конца не переваривался педантизм в соблюдении норм и правил. Бесило неистребимое немецкое желание запланировать и предопределить будущего. Душа требовала полёта, а тело билось о потолок. Рамки  сводили с ума.

    Да, среди его товарищей были и немцы, и немки. Это большая разница. С первыми разговор по душам заканчивался на фразе: «О, ты русский!» - в этот момент собеседники непременно удивлялись. Как так? Медведи разговаривают? У русских тоже две руки? Правая и левая? Ух, ты, ну, нереально! В восторге закатывали глаза, причмокивали и цокали языком на манер опытных сомелье и... Наступала пауза, которую было нечем заполнить.

  В самоме деле то, что происходило восточнее Одера, ни гансов, ни фрицев с клаусами особо не интересовало. Да, что там Одера, даже восточный берег берлинской Шпреи и тот считался местом диким и необитаемым. О чём, простите,  говорить с человеком, который не помнит олимпийских побед ФРГ пятилетней давности, как в их детстве выглядели кинотеатры, с кем нельзя поболтать о популярных сериалах, вспомнить книжки юности и кинозвёзд, посмеятся над старыми комиксами? Егора же удручала невозможность объяснить: каков он, на самом деле, этот вкус, вкус лимонного мороженного за восемь копеек. С немками тем для обсуждения было, несомненно, больше. Подожди... нет, не так... давай, я сама! Вот! Колосально! Точнее: kolossal!.. И оба пять минут тяжело дышат. Но чёрно-белым выходило общение, до раздражения практичным. Отчаявшись, пробовал крутить жизнь с итальянками. Хорошенькие.., но чужие безумно.

   Наконец, нашёл первую работу, которую можно было считать серьёзной. Примкнул к поляку, который возил из Польши мебель и собирал её в Берлине. Непонятно почему, но с пшеком Егору было и проще, и легче, чем с немцами. Между делом выучил польский. Днями мотался по городу. Познал Берлин как свои пять. В кармане зашуршали пенёнзы. И ветер долгов не выметал их из кошелька мгновенно. Хватало до поступления следующей порции. Проклюнулись стабильность и размеренность. Наступило время планировать. Была ли это та сказка, к которой он стремился? Нет. Но Егор выжил, зацепился, врос в почву, а это уже результат.

   Ему нравилась берлинская весна. Когда нежное зелёное облако, рано, очень рано, подчас в конце февраля, окутывает унылую голь ещё вчера мёртвых деревьев и в воздухе начинает пахнуть будущим. Весна обещает надежды.
   По выходным Егор полюбил брать машину. Просыпался и выходил из дому, когда на улице ещё царила роса, предвещая зной. Заезжал в супермаркет. Искал хлеб и колбасу, чтобы по вкусу были максимально похожи на рижские, садился за руль и гнал к морю. Шесть часов в сторону Любека. Дорога похищала Егора из лап одиночества, дарила ощущение дела. У него было излюбленноё местечко, где только он, волны, ветер и тишина. Голова становилась пустой-пустой. Просто сидеть на песке, ломать руками ещё теплый свежий хлеб, запивать из термоса чуть остывшим чаем с лимоном... Хорошо... В сущности счастье - это всегда пустяк и мелочь

   Время перелистывало дни, как счётчик такси. Дом - работа, работа – дом. Вечерами возвращался к себе, в маленькую комнатушку на Кудаме, доставшуюся по большому блату и случаю, заваливался на кровать, читал. Уже ставшего ненавистным Достоевского, разбирал от корки до корки привезённые от родителей прошлогодние, пожелтевшие газеты и даже объявления в них. «Нестарая, в меру симпатичная вдова, с чувством юмора и стройными ногами уже сорок пять лет ждёт обеспеченного, в меру уверенного в себе мужчину. Придурков из МЛС просьба не беспокоить».

   Одурев от чтения, включал RTL1, переключал на RTL2 и так до бесконечности. После чего шёл в душ и предавался греху. Никому не звонил, ни с кем не виделся, не общался. С трудом, раз в полтора месяца, после второй, а то и третьей записи на автоответчике, заставлял себя поговорить с мамой. На вопросы: как жизнь и что делаешь - отвечал:
- нормально, много работы, устал, как у Вас?
- У нас всё нормально. Когда в гости приедешь?
- Позже, мамочка, обязательно, позже.

Так продолжалось несколько лет. Словно чего-то ждал или зрел неспешно, большой ленивой тыквой, пока в один прекрасный день, выйдя на работу, не сказал:
 - Марек, я уезжаю в Индию.
 - Вали!
   
   Купил билет на самый дешёвый из всех возможных, полуночный рейс. Когда спустился по трапу, индийская ночь жарким до удушья одеялом окутала его. Прочие пассажиры рассосались, и он остался один, в кромешной тьме, на огромном лётном поле. Лаяли собаки, поблизости кто-то незнакомо ухал, стрекотал, скулил. Вдалеке робким огоньком маячило здание аэровокзала, а вокруг лежала загадочная, огромная, неведомая и непостижимая земля, над которой кто-то  расплескало стакан с не виданными ранее звёздами.

   Мальчик из Даугавпилса в Индии. В это трудно поверить. Перехватило дух, от предчувствия удачи сладко заныло сердце. Но пыль, пот, жара, попрошайки, поезда, с которых гроздьями свисают пассажиры, сладкий запах разложения,  от гниющего на улице мусора, и терпкий, от погребальных костров, белые, ищущие и нашедшие здесь своих пророков, ажурная взвесь неземной архитектуры, коровы на улицах, слоны на дорогах, обезьяны, выкусывающие друг у друга блох,  – такой предстала перед Егором Индия. Величественная и отвратительная, непознаваемая и прекрасная, непреодолимо чужая. Не родина, не его. И он вернулся.

продолжение, Котёнок, следует, твой д.Вадим