Дом

 Нет ничего удивительного, когда ты приходишь в Дом. Но нужно поспешать. Нужно оглядываться – кто идёт следом за тобой?
Люди?
Звери?
Туристы?
Группы?
Если выйти из Козлово с утра, то еще до заката вы прибудете в Ровное – здесь хватает небольшого пешего перехода, чтобы этот манёвр был совершен. Так же шел и я. Надеясь (может быть – уверовав в опыт), я выходил почти налегке. Конечно, хождение по горам, рюкзаки, тяжелые ботинки – всё это рано или поздно входит в привычку. Но, зная, что в Доме есть кухня, что в Ровном есть магазин, поддаёшься искушению облегчить свой путь.  Вода, котелок, чай, и – немного ингредиентов для приготовления пищи, такие как крупы, соль, бублики, в конце концов. Всё это лишь перестраховка. Если время вдруг станет существом, если оно встанет передом мной и скажет – ты пойман – я уже ничего не могу сделать.
Дом стоит на половинчатой улице. Она выходит своими окнами-глазами на поле для гольфа. А там, дальше, здания училища. Да и поля не заканчиваются – туда ближе к пруду играют в футбол, и слышны крики. Это Ровное. Очевидно, здесь, за горами, совсем другая жизнь. Я о том, что раз сюда приезжают молодые люди, то где-то поблизости – селения меньшего размера. Но получается так, что, поднявшись, спустившись, я словно бы лишился гор. Нет, я могу вернуться. Потому что я связан нитями. Потому что….
Добравшись до дома, я оставил там свои вещи. Прямо на кухне. Теперь это – галочка в элементе чекбокс (это в принципе и галочка просто так). Это значит, что люди, мыслящие твари, ветра, что-то еще, всё то, что двигалось следом, зайдя в дом, меня не увидят, и я не увижу их, но и дверь не будет заблокирована. Представляете, как всё сложно.
В Доме нет людей. Нет, в Доме всегда кто-то есть. Если подняться на второй этаж и прислушаться, то вы можете обнаружить следы тех, кто расположился здесь часом ранее. Но – нужен слух.
Мы не соприкасаемся. Так устроен Дом.
В этот раз, добравшись до местного магазина, я вступил в контакт с учащимися.
-Парень, можно спросить, - обратился я.
То была группа пэтэушников. Они наблюдались тут повсюду, напоминая листья осени.  Каждый шаг – лист мироздания. Ученик. Ученик – как символ того, что жизнь рядом со мной, и жизнь – вдали до меня. Я могу разговаривать с этими людьми, но бытие оставляет нас в разных плоскостях.
-Ну, - сказал юноша.
-Ты тут учишься. А откуда ты приехал?
-Из Морковников.
-Далеко это?
-Да. На краю района.
-А сколько километров?
-Десять. А чо?
-Нет, ничо.
-А купите мне сигарет?
-Да, куплю.
Все было в точности, как я и думал. Но этот район, эта территория, где Ровное являлось чем-то вроде райцентра, оставалось скрытым от меня. Ментальный формат, привязка энергетической субстанции к своей системе координат, делало меня едва ли не путешественником в мире сна. Хотя – все было материально.
Я купил всё, что мне было нужно, вернулся на кухню и принялся готовить обед.
Дом.
Было видно, что в мое отсутствие через кухню прошла толпа. Я даже пробежался по комнатам – нет, никого не было, кроме….
Да, стоит всё же сказать – иногда тут бывают хозяева. Они не опасны. В прошлый раз я никого не встретил. И – позапрошлый. И еще…. Сколько раз я тут был?
Вот и теперь, когда я жарил полуфабрикаты, появился мужчина в темной рубашке, светлых брюках, в очках. Я был увлечен чтением этикетки:
-Интересно? Здравствуйте, - сказал он.
-Здравствуйте, - ответил я, - написано, что произведено в Злове. Это город?
-Да, он недалеко, - ответил мужчина, - но если будете покупать пельмени, берите всегда Снеговские. Они лучшие. У нас их все берут. А студенты разбирают что попало.
С этими словами он вышел, и я его больше не видел.
Но что еще сказать? Я записывал впечатления, пользуясь планшетом. Что касается подзарядки, то тут не было особого перерыва. После Козлово, здесь, в Доме, я не испытывал технологической нужды.
Вызвав виртуальную клавиатуру. Писал:

« Мне кажется, рановато люди мыслят о полётах, но кто виноват? Даже древние ничего не говорили о том, что одна тарелка стоит на другой…. Впрочем – нет. Плоскостной мир – верное понятие. Просто мы не можем представить себе всю эту физику визуально, потому и приходится прибегать к таким образам.
Плоскость. Тарелка. Я живу на одной. Она фарфоровая. Дыру на другой этаж не просверлить.  Но Созидание, может быть, Великий Механизм, предложил нам возможность Ясности. Мысль, которой мы владеем, столь многогранна, что она позволяет управлять границами бытия и небытия.
Ходил я недалеко. Не хватает юношеского задора. Собрать бы группу, и осмотреть всё…. Но сделать ли это пешком?  Нет, идея тупикова. Иду один, ходил один, и буду ходить один, во всяком случае – пока….»

Я раньше вёл много дневников. В один день я понял, что они накопились и переливаются через край, эти дневники. Тут можно подумать, что в этом случае человек, то есть вся чего сущность вместе с событиями, вместе с тем, что и не случилось вовсе, есть такой сосуд. Может, кастрюля. Банально, приземленно. Но почему нет. Приготовление пищи во благо высших существ, или может – высших энергетических механизмов. Потому что сложно представить, чтобы всё это контролировал дедушка с бородой. Но дедушка точно есть. И с трубкой. И курит. Потому и люди курят. Они его копируют.
После своего обеда я поднялся наверх. Комната, обшитая лакированной вагонкой, кровать, окно – на другую сторону улицы. И там – частные дворы, садики, крыши, все мирно, без дополнительных ландшафтных трудностей – ведь Дом есть, но видят ли его местные жители? Может быть, и я обязан видеть нечто иное? Но нет, через дворы были видны столбы другой улицы, всё те же крыши, листья лёгкой осени.
Это, может быть, вопрос. Есть ли тут зима? Нет, я ничего не знаю.
Я развлекал себя дневником и чтением. Я слышал, как щелкали двери. Кто-то входил в Дом. Я не видел их, они не видели меня, но на кухне ощущался запах съестного. Я думаю, здесь всё же были пересечения. И были жертвы.  Я не видел, но картины странных вещей вставали передо мной.
Это – часть глобального. Мы все живём в одной стопке тарелок. Но я видел и другие стопки, и там нет ничего от нашего мира. Поздней ночью, когда я заночевал на Дороге, оно привиделось мне – ужасные ящероподобные люди вступили в конфликт существами иного сорта.  Наверное, некий катаклизм заставил две стопки тарелок (может – дисков) каким-то образом пересечься. Никто не видел структуру со стороны. Все вышло, как гармоничное вторжение или пересечение. Два чуждых друг другу мира наложились друг на друга, и это выглядело хуже, чем воплощение самого ужасного сна.
Мы боимся того, что не достойно жизни, что не должно питаться нашим воздухом. Про каждый вид существо можно было сказать именно это.  Материя рвалась. Части тел кромсались. Запах несопоставимых миру энергий летел повсюду – наверное, в этой войне не было победителей. Когда человек чувствует боль, он даже не знает, до каких пределов она может быть усилена, и где ее границы.
Когда нет веществ, способных замылить происходящее, хотя бы ради спасения сделав человека неадекватным.
Наверное, перед этим гасли картины ада.

Следующим днём я позавтракал. Следовало вновь выйти в магазин, чтобы взять что-нибудь с собой. Маршрут был прост – дойти до задних дверей и выйти, в надежде, что место, в которое я попаду, будет достойно глаз путешественника. Я предполагал, что в новом мире будут полезные вещи, нужные люди, магазины, и – никаких ненормальных чудес, начиная водородной атмосферы и заканчивая сыплющихся сверху бомб.
-Вы были в Доме? – спросил я у продавщицы просто так.
-Почему? – спросила она.
-Я просто.
-Но о чем вы спрашиваете? О каком Доме?
-Но Дом один.
-Странный вы, - заключила она.
Этим самым я только усилил чувство собственной значимости, уникальности.

В Доме надо уметь спать. Но если и не уметь, нет, ничего не важно. Потому что ничего не важно. Видения однажды приведут вас на вершину созерцательно мироздания, и вы поймете, как ничтожен человек. Хотя вы могли прочесть об этом и в Библии. Эта книга крайне проста и понятна.  Я знаю, что глупцы ее используют в качестве морального талька, но людей надо желать, особенно, если вы приходили куда-нибудь наверх. Пусть лишь в виде снега, который был занесен таинственным верхом на вершины.
Я, конечно, пробовал общаться. Хорошо – когда хорошо. Неворующие пьяницы.  Поэтические пьяницы. Деятели HMR. Но вы знаете, если человек не познал силу тишины, он не человек. Пока есть шанс – надо сказать – еще не человек. Ну и конечно, можно ходить по дорогам, ища в поле ветра.
Идолы имеют свойство искаться.
Но всё это лишь про ночь.  Тем утром, закончив сборы, я вышел в коридор, открыл дверь и оказался на улицах. Да, там, повыше, был широкий проспект, полный автомобилей и прочего – шума, газов, лиц и теней. Наверное, там повсюду очередью стояли магазины, а я люблю магазины и шоппинг. Но теперь это не имело значения. Можно было приклеить вопросы к проходящим людям. Но я был здесь, и со мной ничего не случилось, что свидетельствовало о правильно поставленном векторе.
Другое дело – пустыня, или море. Я думаю, кому-то не посчастливилось зарынырнуть прямо  с порога Дома, но смерть этих людей была разной. Надо уметь умирать. Немного заранее. Поэты очень часто уже заранее мертвы. Но это настоящие. Если поэт играет в бегуна на длинную дистанцию, значит, он – инженер-строкоборец. Но ничего. И инженеры бывают ничего, вполне технически отделаны.
Но тут был другой Дом.
-Что это? – спросил я.
Нет, мне не ответили – процессия, содержащая людей и их тела двигалась, словно бы пущенная из некой прорвы. Я понял, что это – место прекрасное, так как является важной частью координат. Дом Смерти. Я дышал им еще заранее, и знал о нём. Но что тут было предпринять? Рядом, в переулке, был магазин. Я вошел в него и попросил сигарет.
-Вы туда? – спросил у меня мужчина (это был мужской магазин).
-Туда, - ответил я.
-Сейчас, - сказал я.
Здесь было немного по-советски. Брали с полки бакалейного отдела любого отдела любую бутылку, наливали красное вино. Наверное, нет, не вино, наверное наливали кровь. Не обязательно – кровь человека. Ведь можно сливать сущность.
-Зачем? – спросил я.
-Только сигареты и вино, - сказал я за него, - а что еще сказать? Но я путешествую? Вы думаете, я – один из этой процессии.
-Это хорошо. Это хорошо, - заключил он, - но экскурсионный вход вон с той стороны. А вы выглядите бледно. Вы уверены? Впрочем, вы сами не знаете. Вот вам вино.
-Спасибо, - сказал я и выпил, - нет, я знаю. Но я хочу войти и посмотреть, даже если вы и уверены, что я прибыл с потоком откуда-то сверху, а потому не могу точно за себя сказать. Вы не понимаете? Но вы ведь просто продавец. С какой стати вам меня тестировать.
-Вы либо точно со стороны, либо – большой гордец. Или были таковым. А я просто продаю. Хотите что-нибудь еще?
-Не знаю, - ответил я, - хотя да. Тут есть поблизости гостиница.
-Там, - он показал рукой в неопределенное место.

Я уже привык ко многому, а значит, попав в такое место (в любое, обладающее сходными характеристиками) нужно придерживаться правил. Пусть даже – и своих собственных. Ведь нет других. Я разговариваю с продавцом в магазине. Но может быть, в реальности я вообще ни с кем не разговариваю. Отличать правду от неправды можно. Нужно лишь начать. Это как первый сантиметр ползущего. Потом, через метр, через два, он приспособится. Реальность – она как чья-то мысль.
Я часто встречаю лжецов. Не знаю, почему их так много. Но я редко показываю, что я с ходу расколол этот орех абсурда. Зачем?
С реальностью также. Если я ее не понимаю, то проблема может быть как во мне, так и в агрессивном характере среды.
Я купил шоколадный батончик, лимонад и местные сигареты. Всё это я употреблял на улице, наблюдая за неспешным движением автомобилей. Сигареты мне понравились. Это был перманентный табак, удобный для того, чтобы начать делать из человека паровоз.
Затем, я пошел туда.
Дом Смерти – это резиденция.  Фасад украшен словно бы вырезками их мозга. Но это не кошмары. Это не части мыслей, это не сегменты человека, но тут есть  ли лица, и глаза, и главное – это самые сокровенные знания, выраженные художественно. Может быть, сама Смерть это делала? А может быть, барельеф вырос сам собой. Я не художник, у меня нет техники, а без техники в нашем мире не живут. Во всяком случае, это было ясно -  когда я вернусь, то ничего не смогу сказать, а потому сочиню песню в молчании, даже без музыки. Тишина – серьёзнейший мотив.
Конечно, тут когда-то были мастера. Может быть, когда строились все миры, сюда пришли и они – лестницы, инструменты, песок, цемент, гипс, краска. И, нарисовав общую модель, они показали Ей.
Да, ей тогда ввели. И она сразу же была такой. Хотя, да, это отвлечения. Поэтика. Всё же хотя бы немного поэзии, иначе моё путешествие будет скупым, точно выводок мышей в осеннюю ночь.  Рифма и сочетание слов и образов должны быть идеальными. Что касается прозы, то лучше меня тут бы справила Лавкрафт,  но он давно умер. Да и навряд ли он путешествовал в такие места. Скорее, он осязал, будучи порой справедливым – существует и то, чем не стоило бы вообще существовать.
Я встал рядом с процессией. Начиналась свадьба. Мимо меня шли жених и невеста. Я стал размышлять – кто тут кто? Невеста – это образ смерти снаружи, внутри же будет смерть-старуха другого рода, стало быть, жених – это свежий жених, который идёт в этот дом, чтобы в браке получить новую жизнь. Но кто все эти люди? Если они не являются таковыми физически, то должны нести высокую смысловую нагрузку.
Я кивал. Мне кивали в ответ. Жених светился бледным светом, волнуясь – наступал его радостный час. Невеста была бела и прекрасна, и мне кажется, она мне очень понравилась. Но разве они будут вместе?
Тут была путаница – во всяком случае, для меня. И я прислушивался, стараясь сделать так, чтобы мое сознание само отыскало ответ. Мне нужно было расставить всё по своим местам, но я опасался спрашивать, чтобы не сломать тонкий дух церемонии.
Здесь было много господ в торжественных нарядах. Много цветов. И вот – они вошли внутрь, и я – и знал, и не знал, что доказывало, что я всё же нахожусь несколько в стороне от всего этого потока. Следом шли новые люди – один солидный человек, приподняв шляпу, слегка поклонился.
-Вы туда? – осведомился я.
-Идёте? – спросил он.
-Да.
-Не хотите ли перекурить?
-Охотно.
Он предложил мне свои сигареты, и я согласился, чтобы сделать новый шаг на этом непонятном пути. Что касается логики, то ее тут и не могло быть. О логике стоило забыть.
-Вы знаете, что это за свадьба? – спросил я.
-Конечно. Вы хотите войти? – спросил он, улыбнувшись.
-Конечно.
-Будьте осторожны, - предостерег он, - живые входят в этот дом с другого входа. Но я не берусь вам указывать, потому что не знаю – нужно ли это делать.
-Спасибо, - сказал я.
-Почему?
-Просто.

Некоторое время я стоял на одном месте, но это чувство нельзя назвать нерешительностью. Это было нечто другое – конечно, вы должны знать категории места, категории людей, но здесь я не был уверен, что я вижу людей. Потому что это была свадьба. Когда человек рождается – кто-то говорил – играет музыка. Её надо представить. Нет, конечно, можно ввести некий обряд появления человека под ритмизированный фон, но здесь, скорее всего, музыка в ином эфире. Как много нужно слов, чтобы проза была похожа на стихи? Всё это смешать, всё это перевести в измерение, которое расположено на одном уровне с мышлением. Человек растёт, а там, среди полок, пусть даже – воображаемых – стоит виниловый проигрыватель.
И вот, наступает момент. Играет музыка, и вы понимаете, что жизнь закончилась. Но на деле, это просто отбродила некая фаза. Субстанцию процедили, и вот теперь вас поздравляют.
Я двинулся следом и вошел в Храм.
И – я не ошибся – торжества начинались.  Главным тут был жених, и с ним – невеста, наверное – невеста неневестная. Кругом виднелись невероятные букеты, которые то висели на стенах, то висели без стен, и, частично, были в руках процессии. Это были белые цветы – словно некие части абсолютного цвета, который проник сюда, чтобы с помощью него лилась эта иная, странная, музыка.
Мне кажется, я ее слышал, и море равномерного белого света, точно тела мегасущества, прикасалась и старалось поглотить сознание.
Вот здесь была и она. Смерть. Она всю эту прекрасную церемонию и вела, сама одетая в наряд какой-то мифической невесты. Наверное, некий собирательный образ, синтезированный из всех существующих мыслей и смертей. И в ней – миллионы и миллиарды, всех тех, кто когда либо жил на этой планете и стал массой, слившись с этим светом.
В этом контексте нельзя было говорить про ад. Ад, рай. Здесь же – свадьба и слияние. Наверное, первая брачная ночь, за которой – одно равномерное поле. Возможно, потом, оно послужит строительным материалом для новых существ. Ну а пока – остается лишь комментировать, и то – молча.
Но, может быть, ад и рай – это пункты для личности. Но когда нет личности, то нет смысла что-либо накручивать.
Смерть, хотя была дамой, но ничем не отличалась от того образа, который принято рисовать. Это был скалящийся скелет, который немного облагораживало свадебное платье и фата.  Впрочем, я здесь ничего не знаю. Мужчине была назначена невеста в виде образа, может быть, самого прекрасного в ее представлении. Если бы хоронили женщину, то, наверное, у нее бы был прекрасный жених. Я думаю, что когда души вновь рождаются, тут есть нестыковка, но есть и продолжение общей линии.  Фон потустороннего мира добавляет человека в общей глобальной жидкости. Но есть и некий пункт перерождения, и тут нельзя ничего понять – так как я человек. И это попросту не умещается в моей голове.  Но затем, в течение жизни, образ самого прекрасного человека будет маячить где-то на задворках подсознания. Это – именно, именно то самое. Невеста неневестная. Смерть. Ну, а за женщин я не могу говорить. Видимо, они ощущают запредельного мужчину.
Мы может продолжить здесь логическую цепочку. Что, если человек живёт в первый раз?
Музыка и правда играла, и холод пьянил.
-Объявляю вас мужем и женой, - смерть щелкнула своими зубами.
После этого пел хор, и я стоял, завороженный всей этой холодной, ледяной игрой, не заметив, как она вдруг оказалась подле меня, щелкая своим мертвецким ртом.
Смерть.
Цветочки вокруг фаты смотрелись нелепо, и этот вид был призван проникать за пределы головы, в ядро души.
-Тебя не приглашали, - сказала она.
Я был поражен этим голосом, который звучал в неких пределах, словно бы за стеной, словно бы внутри  - методы сравнения здесь неприменимы. Мне нечего было ответить. Я дёрнулся, и всё вокруг начало переворачиваться.
-Дай руку, - сказала она.
Я ощутил прикосновение костей к своей ладони, и голову сжало – всё это напоминало погружение на большую глубину.
-Договоримся так, - сказала она, - ты прибудешь десятого числа и подменишь меня. А я пойду погуляю за тебя.
-Сколько? – спросил я.
-Сколько хочешь. Ты мне нравишься.
Я вздрогнул.
-Я тебе нравлюсь?
Моё дыхание остановилось, и я не смог ответить.
-Держи ключи, - щелкнула она, - иди. Наверху встретишь смотрителя, он отведет тебя к живым. Я буду ждать. Ты это ощутишь.

Надо сказать, что вышедший  их общей процессии господин, тот самый, с которым я любезничал совсем недавно, проводил меня на другой этаж, и там я оказался в коридоре, по одну сторону которого были то двери, то комнаты-выемки с диванами и прочими атрибутами для посетителей, а по другую – картины.
-Горд за вас, - сказал он, - но, прошу прощения, надо идти. Здесь вы в окружении живых людей. Это крыло предназначено для экскурсантов. С той стороны вход, как, впрочем, и выход. Там вы можете попроситься кому-нибудь в автобус. Прощайте.
Ключи приятно холодили руку, более того, моя рука теперь продолжалась за пределами ключей, создавая ощущение бесконечности. Я подумал, что человек понимает совсем мало, потому что нет такой силы, которая бы добровольно заставила его чувствовать. Как огромен мир, и не нужно искать истину, нужно просто идти и смотреть – запусти меня сейчас на Юпитер, да хоть и на Луну, там будет своя система координат. Вообще, поиск символа, который можно бы подточить под идеальный идол – это хорошо до определенного предела. Но потом приходит тупик. Тем не менее, кто не верит, то не живёт.
Я спрятал ключи в карман и смотрел на одну из разновидностей Смерти – это была проекция карт.
Всё это сложно. Человеческий язык не предназначен для описания таких вещей. Основная картина. Карты. И – сколько угодно проекций. Карты – не обязательно как вещь. Их обычно выжигают прямо на поверхности души, чтобы субъект мог ими пользоваться. Вы смотрите на самого себя, на ту часть, где выставлена вся эта галерея и говорите – вот и ты, приди. Но она может не прийти. Она скажет – знаешь, с тобой что-то не в порядке. Посмотри на свой ум. Посмотри, твоя личность – как гриб-паразит поверх твоей души. В чем дело? Ты жаждешь мамоны?  Да, я в тебе, я просто картинка на тебе, да фиг тебе.  Иди и ешь!
Здесь она стояла в прекрасном золотом зале. Я не могу назвать ни одно из имён, все они просты, и все они не для людей, а уж если человек и владеет этим знанием, то скорее всего, он прошёл долгий путь, и многие вещи из типичных пищевых цепочек ему чужды.
Другая картина изображала дамы, которая курила длинную сигарету, при ней был стоящий на задних ногах медведь, и он также курил. Что это был за медведь?
Но только тут мне стало ясно, что до получения ключей я ничего этого не знал, а теперь все эти знания уложились в меня ровным слоем. Открытые листы с текстом, который сам по себе читается вслух, и я его понимаю.
Если ты несешь ключи, то ты хотя бы можешь попробовать натянуть на себя некую мифическую шкуру….
Все это и прекрасно, и страшно, и неподготовленный человек тотчас умрёт, душа его скукожится, став похожей на гриб сморчок, она будет катиться по ветру, вместе с градом и дождём, потом упадёт, потом – черная вода, канава, водоворот. Потом, в будущей жизни, всё будет совсем плохо….
Это вопрос прикосновения.
Я прошёл к следующей картину. Это была ухмыляющаяся блондинка, и ее глаза забирались в мозг, и у меня не было никакой радости по поводу ее женственности. Я слышал ее голос. Зачем обольщаться, видя, как с тобой разговаривает древний механизм.
-Ты, - сказала она.
Я чувствовал, что она забирается дальше, очень длинная змея, целая катушка змеи.
-Не сейчас, - сказал я.
Она ухмыльнулась.
-Ты можешь быть простой женщиной? – осведомился.
-Могу.
Я понимал, что нет, не может, и в случае, если она попытается, эта катушка змеи задушит, не оставит от тела живого места. Впрочем, смерть хороша тем, что она проникает дальше – иначе бы природа души была бы проста, как рубль.
-Иди.
Я ее отпустил. У меня не было ни идей, ни иллюзий. Я не собирался никого убивать, в том числе – и себя. Её изображение замерло – это было втягиваением назад, в ячейку. Именно так все дело и обстоит – все они расположены в ячейках,  словно каробочные конфеты в своих пазах. Какой-нибудь там «Рот Фронт» - сладкий такой, полезный для вечеров с коньяком.
На следующий картине была наездница на единороге, и я с ходу получил удар, посему – проследовал дальше.
-Голодная, что ли, - проговорил я, - а может, и не она. Может, сервис. Вон, тот дядька. Тоже ж…..
-Разговариваете с собой? – спросил у меня человек с видом натянутого и крайне зоологического интеллигента.
-О, да, - ответил я, - мне сказали, что тут группы, и они приезжают на автобусах, и что при желании я могу попроситься на какой-нибудь из автобусов.
-Конечно, - сказал интеллигент, - а вы отстали?
-Нет, я практически местный, - ответил я, - даже не знаю, как сказать.
Всё это было правда, и часть моего разума летала по коридорам Дома Смерти, наслаждаясь обилием закоулков. Она напоминала радостное животное, которое отпустили порезвиться. Более того, было ясно, что эта сфокусированная половина и далее будет здесь, даже когда я уеду – и знание о перемещениях внутри этого Дома будет постоянно присутствовать в подсознании. Даже если меня вдруг привезут в то место, где царствуют инквизиция и порешат сжечь, то ничего не изменится. Это константа. Правда, огонь…. Нет, ну это не более, чем заблуждение. Душу нельзя просто так сжечь. Человек не дорос. Только гордыня его сильна в своей тьме.
-И много вы знаете? – спросил интеллигент.
-Не очень. Знаю, что тут много залов, и что все они хорошо оформлены. Что тут сказать? Вас сопровождает экскурсовод?
- Да, конечно, - сказал он, - у нас есть, во-первых, один. То есть, одна. Это очень веселая дама, которая движется с нами всё время, пока мы едем.
-Простите, - сказал я.
-За что?
-За то, что я перебил. Как вы едите? Вы движетесь через горы?
-Нет, конечно. Никаких гор. Мы доезжаем до парома и стоим там довольно долго. На переправе всегда жуткий ветер, холодно, и потому никто вообще не выходит на улицу. Там – всё как на любой нормальной переправе, и даже есть магазин «Дьюти Фри», но там тоже есть галерея картин, и я вижу, вы в этом специалист. То есть, я не знаю, едете вы там или нет, если вы спрашиваете, значит, здесь есть еще какая-то дорога. Там, на картинах, очень важные лица.
Я тотчас понял, что я там был. Конечно, это было мгновенное знание, и холод ключей регулировал мои знания. Не могу назвать роль, которая мне теперь отводилась – может быть, дежурный? Или – исполняющий обязанности. Но я точно видел, как автобус, будучи пропущенным через шлагбаум, заехал внутрь стеклянного здания, и люди в ожидании парома разбрелись, и лица встречали их. Я думаю, это – паромщики, а река эта – это та самая переправа, и она разделяет два мира. Всё это во многом символично. Прекрасные свинцовые тучи под действием ветра расплетаются,  и эти косы тянутся словно бы через мир. Волосы иного мира – это и прекрасно, и ужасно – если бы я был художник и пытался описать ад, то вид этих длинных утонченных туманов должен бы был меня всколыхнуть. Да, но это не ад. Нет никаких существ. Нет никаких веществ. Нет ничего, нет зла, и эта трасса преспокойно пропускает экскурсионные автобусы, и люди могут пройтись по коридорам и комнатам Дома Смерти, но они никогда не увидят саму церемонию.
Что касается того города, из которого я прибыл – то почему он вокруг? Живые ли люди в нём живут?
Всё это за гранью моего сознания. Мы продолжали разговор с интеллигентом, но очень скоро мне удалось попасть в местный буфет, и это было прекрасно – я был голоден. И здесь было много сопутствующих картин.
Обед прекрасной дамы.
Я знал ее имя – это была одна из них, прекрасных девушек, образы которых вставлены в ячейки, чтобы какой-нибудь воин, охотник, а может быть – и злодей, словом, любой знающий. Наверное, нет, не наверное, точно. Я это знал. Мне нужна была практика.
Вино подавали в больших стеклянных кувшинах, и оно светилась неподдельной краснотой иной осени. Я понимал, что многое у меня теперь впереди, а потому – нужно возвращаться, а потом – только ждать, и это было в первый раз, когда что-то решалось за меня.
-Ты ешь свой обед, а я ем тебя, - сказала меня девушка на картина.
-Я знаю твоё имя, - ответил я.
-Ты знаешь всех нас, но тебе незачем говорить имена, мы все с тобой. Это – совместный обед. Всегда кто-то кого-то есть, и весь мир состоит из взаимопоедания, но ты уже отделился от стад, выпей.
Я выпил, но многие думали, что я выпил за них.
-Вы правда что-то знаете, - сказал интеллигент.
-У вас – поэтическое лицо, - ответил я.
-Правда?
-Знаете, для поэта были бы важны многие факторы, многие образы. Но я – просто путешественник.  Так получилось, что в мире есть определенное распределение. Не знаю, правильно ли всё тут. Но всего не понять. Мы видим лишь край, но если сделать хотя бы шаг, хотя бы два…. Я понимаю, что мы привыкли жить в одной среде, и слабо представляем себе перспективу попадания в другую, довольствуясь нишей, которую предоставила нам природа. Но такая возможность есть – сделать хотя бы шаг или два и видеть – при чём, не нужно знать, что вам дадут награду. Да, если вы поэт, то ваша победа – это не ордена и медали, так как это не боевые медали, и на этой войне нет никаких критериев.
Мы допили вино и вскоре двинулись в путь. Автобус был большой и теплый, хотя до тех мест, где над темной водой реки расплетались свинцовые тучи, было еще далеко – и там, в стеклянных залах, череда портретов паромщиков уже смотрела на меня, и я им не завидовал. Однообразная работа. Сомнительные развлечения в свободное время. Да и само время – бесконечный цикл. Наверное, местное время можно сравнить с электронным носителем информации. Диск. Всё это крутиться, безостановочно, пока не будет принудительного сигнала.
Автобус покинул город и шел полями, светило обычное осеннее солнце.